В. Калугин
«Ничего особенного. Просто...» 
Поэтические средства Ольги Фокиной

Не так уж давно, всего лишь четырнадцать лет назад, в издательстве «Молодая гвардия» вышла первая книга Ольги Фокиной «Сыр-бор». С напутственным словом молодой поэтессе (предисловие так и называлось «Напутствие») выступил ее земляк, замечательный архангельский писатель Борис Шергин. И представил он ее довольно оригинально – северной сказкой:
«Парень и девушка стоят на берегу. Он говорит:
– Хочу посвататься. У тебя есть ли какое имение? Она показывает рукой:
– Мои вон те сизые елочки. 
Мои вот эти белые березки.
Парень говорит:
– Елки да березки боговы.
– Нет, мои, мои!
Вдоль реки летят лебеди, за ними утки. Девица говорит:
– Мои эти белые лебеди! 
Мои эти серые уточки! 
Парень рассмехнулся:
– Уточки да лебеди боговы.
– Нет, мои, мои!»
Здесь, в этой сказке, действительно названо все то, что принесла с собой в поэзию Ольга Фокина – ее «имение»:

А ландыши растут на круче,
Где папоротники дремучи,
Где ели хмуры, бородаты,
Где заблудилась я когда-то...

Пишет она о своем родном Севере, где родилась, где прошло ее детство, где работала фельдшером и куда вновь вернулась уже после Литературного института, первых книг и первых успехов:

Я отвыкла от белых ночей,
По небелым широтам кочуя.
На таинственный свет без лучей
Восхищенно смотрю, как на чудо.

От земли до небес – тишина,
Так незыблема, так ощутима!
Я забыла про те времена,
Где я – ты, где – люблю, где любима.

Это было давно... Все равно
Высоко, глубоко, изначально
Белой ночи немое кино
Наполняется прежним звучаньем.

Северу посвящены, по сути, все ее стихи – ив первом сборнике «Сыр-бор», и в самом последнем, недавно вышедшем в издательстве «Современник» – «От имени серпа».
…Вот уже более столетия, как был открыт русский Север. Не геологами, мореплавателями или путешественниками, а собирателями фольклора. Подавляющее большинство известных ныне былин, сказаний, причитаний, сказок были записаны здесь: в Заонежье, на берегах Белого моря и Северной Двины, Онеги, Печоры, Мезени. Именно здесь в 1860 году Павел Рыбников начал записывать от Рябинина былины, произведшие переворот в науке. Вслед за знаменитым собранием П. Н. Рыбникова вышли «Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом, летом 1871 года», и почти одновременно, в 1872 году, не менее известные «Причитания Северного края Е. В. Барсова». Отсюда, с Севера, родом знаменитая онежская сказительница Ирина Федосова, описанная А. М. Горьким; «олонецкой губернии былинщик» Василий Щеголенок, гостивший летом 1879 года у Льва Толстого; пинежская сказительница Мария Кривополенова, выступавшая в 1921 году на открытии конгресса III Интернационала.:.
Намного труднее проследить непосредственное влияние народного творчества Севера на литературу. Просто перечень прозаиков и поэтов, родившихся здесь, выглядит довольно внушительно (А. Прокофьев, А. Яшин, Б. Шергин, С. Орлов, Н. Рубцов, В. Белов, С. Викулов), не говоря уже о том, что открывается он именем Ломоносова, никогда не забывавшего, что он родом с Поморья. Дело, конечно, не только в этом. М. М. Пришвин – из орловчан, но именно на Севере, по его собственному признанию, он «родился как писатель», поездка на Север в 1906 году, записи былин, плачей (они, кстати, вошли в издание Ончукова), народные сказы составили его первую книгу «В краю непуганых птиц». Таких примеров не так уж и много. В прозе – Борис Шергин, в творчестве которого нашли прямое продолжение традиции народного сказа. В поэзии – Александр Прокофьев, вошедший в 1927 году в литературу со своими «Песнями о Ладоге», удалыми песенными ритмами, зазвучавшими в стихах:

Эх, ну! Махну
Беленьким платочком,
Мигну
Правоньким глазочком.

Из современных поэтов эти же традиции народного песенного фольклора мы без труда узнаем в творчестве Ольги Фокиной. Точнее даже, воспринимаем на слух, слышим, как стих взрывается частушечными ритмами:

– Не кличь меня старухою,
Молоденька я, вот!
Как новая – 
Игровая!
Бедовая!
Медовая!
Одна беда – 
Что вдовая...

Это из стихотворения «Праздники». А вот иной интонационный рисунок – воздушное песенное узорочье:

– А-у-у! – у рта ладошеньки
Из-за, из-под сосенушки...
– Ay, ay, Алешенька!
– Иду, иду, Аленушка! – 

Но самое, пожалуй, характерное, что перед нами отнюдь не стилизация под частушки, под народные лирические песни. В первом стихотворении дается подробное описание того, как встречают в деревне праздники «Октябрьские и Май», а второе и вовсе – лирическое. Речь идет о вполне реальной Аленушке и далеко не сказочном Алешеньке, который после их встречи в лесу

Пропал, как капля в озере.
Куда? Зачем? – узнай поди!
Ни на березе-сосенке,
Ни на востоке-западе – 
Ни метки, ни затесинки.

В своих стихах Ольга Фокина не описывает ни северных красот природы, ни прелестей деревенской жизни, хотя их «содержание» и можно свести к рассказу о Севере, о северной деревне. Даже в воспоминаниях детства, о первом уроке, где, казалось бы, место лишь мягким, пастельным тонам, остается у нее ощущение реальности – которое и делает ее стихи столь убедительными:

...Покачаю братишку в зыбке,
Вытру лавку, приступку, стол.
Рукомойник начищу шибко,
Подобрав портяной подол,
Помету со стараньем полу,
Мусор вынесу и решусь:
– Отпусти меня, мама, в школу. – 
Очень боязно попрошусь.
Не настойчиво, не упрямо
Повторю, изнутри горя:
– Отпусти меня в школу, мама,
Завтра – первое сентября. – 
Мама скажет: – Не городи!
Что от школы от вашей проку?
Невелика еще, сиди! – 
Мама скажет с таким упреком!

Заметьте, в стихотворении ни слова не сказано о том, что все происходит в первые послевоенные годы. И такое пояснение в данном случае было бы попросту излишним. Время – в самой интонации, ее предельной достоверности:

Я лечу! Я пойму не скоро,
Какова торжеству цена:
Старший брат оставляет школу, – 
В этом есть и моя вина...

Ее деревня – это незатухающая боль вдов, матерей, детей, переживших войну, не забывающих о ней даже в минуту веселья:

– Задушевная, попляшем,
Выходи, товарочка!
Где-то милые-то наши,
Как и мы, на парочку:
И твой – солдат!
И мой – солдат!
Ой, свят, свят, свят,
В земельке спят.

Это продолжение все того же стихотворения – «Праздники». Хорошо сказал о последних стихах поэтессы, посвященных памяти войны, критик Ал. Михайлов: «Предельный драматизм – вот что отличает сегодняшние стихи Фокиной о самых тяжелых временах жизни в прошлом. Они написаны человеком зрелым, так как и события тех лет увидены новым зрением и освещены новым опытом, иначе, чем в молодости, постигающим меру человеческого страдания, выпавшего на долю женщин во время войны».
Есть у Ольги Фокиной шуточное стихотворение, в котором деревенские девчонки пишут в газету «на писателей-поэтов вот какие жалобы»:

Все твердят: литература – 
Это жизни зеркало,
А по-нашему – халтура,
Пустота, макулатура,
Потому что не про Шуру,
Потому что не про Нюру,
Не про Надю с Веркою – 
Зеркало-коверкало!

Сама она действительно стремится писать так, чтобы было – и про Шуру, и про Нюру, и про Надю с Веркою, не буквально, конечно, а по степени приближенности, соотнесенности стихов с жизнью, реальными судьбами, мыслями и заботами людей,
Более того, мы почти не встретим у нее стихов о себе, глубоко личных переживаний и признаний, той самой откровенности, предельной искренности в чувствах, без которых вроде бы и немыслима лирика, тем паче – женская лирика. А у нее почти ничего не говорится впрямую – сплошные иносказания. В статье Ал. Михайлова, уже упоминавшейся, одно из таких стихотворений вызвало даже довольно резкую реакцию. «Прочтешь это, – замечает критик по поводу стихотворения «Взяла тоска за ворот...» – ищешь объяснение, угадываешь в строках какую-то драму в ее городской жизни. Увы, тут все – сплошной туман: «Попала я в заросли, не чаяла выбраться...», «Пытала, глумясь, меня орда комариная...» Сплошные иносказания, через которые невозможно прорваться к сути. Столь же иносказателен и абстрактен исход: «Вдруг тронуло за руки, коснулось на миг лица, коснулось в душе моей такого пресветлого чего не вернуть уже ни солнцем, ни ветрами». Даже абстрактный смысл этих строк не очень складывается, не говоря уже о его конкретном наполнении». Как видим, «иносказание» здесь чуть ли не смертный грех – «сплошной туман», мешающий «прорваться к сути». И, к сожалению, это далеко не единственный случай довольно странного понимания одного из основных поэтических средств. Евгений Долматовский в одном из стихотворений прямо заявляет: «Иносказаний от меня не ждите, я вижу в них лишь разновидность лжи, что думаешь о людях и событьях, с предельной откровенностью скажи». Но и это лишь одна крайность, есть и другая – противоположная. У Александра Межирова мы можем встретить такое признание: «Все сказанное мной гроша не стоит, в цене лишь то, о чем я умолчал». В этом смысле «иносказания» Ольги Фокиной принадлежат к самым традиционным, классическим. Причем как раз в разобранном Ал. Михайловым стихотворении ее иносказательность выражена, пожалуй, наиболее четко и последовательно, именно как принцип. Более того, в данном стихотворении, как и во многих других ее лирических стихах, это уже не просто технический, литературный прием, а одна из характернейших черт ее поэзии и... поэзии народной. Много ли мы можем назвать песен, созданных народом, в которых кипели бы страсти-мордасти?.. И почему, спрашивается, именно народная поэзия и именно в выражении чувств прибегает к языку символов, аллегорий и иносказаний?..
Приведу один лишь пример из протяжной лирической песни, записанной в родных краях Ольги Фокиной недавно, десятилетие назад:

Ой, снежки белые, белые, пушисты
Покрывали-то все наши поля,
Ой, покрывали все наши поля.
Ой, едино полюшко, поле не спокрыто,
Эх, единешенько поле лежит.
Ой, единешенько поле лежит,
Эх, среди полюшка, поля есть кусточек,
Эх, единешенек кусточек стоит...

И далее идет целый ряд таких же образов-иносказаний: кусточек, который не сохнет, травонька, которую никто не скосит, и т. д. Если же «прорваться к сути», ограничиться чистой информацией (о чем, собственно, речь!), то весь смысл песни сводится всего лишь к тому, что:

Никто девушку, девку не любит,
Никто взамуж ею не берет.

Это как раз тот прямой смысл, в отходе от которого и осуществляется поэзия (а не наоборот). В народной поэтике, во всяком случае, это выражено достаточно четко.
Для того чтобы убедиться, насколько близка Ольга Фокина к подобной форме выражения, достаточно прочитать ее лирическое стихотворение «Все мечты о тебе стали строфами...» И здесь, как и в разобранном Ал. Михайловым тексте, ничего не говорится впрямую: ни кто, ни что, ни где, ни как... А вместо этого приводится ряд иносказательных образов: реки, ледохода, льдины, полыньи.

...Вот и сталось, чему
Худо верила:
Я на льдине плыву
Мимо берега.
Подо мной – не вечна! – 
Льдинка средняя,
Но она ж не одна,
Не последняя.

Образ развивается, конкретизируется, и все равно иной смысл сохраняется, угадывается:

Не грущу ни о чем,
В этом месиве
Мне смешно, горячо,
Жутко, весело!
В этом блеске-огне,
Шуме-грохоте
Я с весной наравне!
Милый, плохо ли?

Лишь в самом конце стихотворения образы реки, полыньи, разделившей двух, ледохода, льдины «расшифровываются» самой поэтессой:

Ты теперь далеко – 
Я не выкричу,
Только взглядом всего
Тебя выхвачу,
Как стоишь ты в толпе
В одиночестве,
Как на льдину тебе
Горько хочется...

Одна из особенностей ее поэтики, как мне кажется, в том, что она четко чувствует и сохраняет сам строй народной речи, об особенностях которой Сергей Викулов (тоже из северян) сказал так: «Народная речь со всем ее языковым многоцветьем, без малейшего налета книжности, может быть, только и сохранилась в северной деревне. Не совсем выветрились и обычаи, и нравы, формировавшиеся в деревне веками. И именно в ней, в северной деревне, до сих пор сохранился тот самый язык, который мы называем народным – с точки зрения лингвистов не очень правильный, но зато удивительно образный и меткий. Ольга Фокина не боится пользоваться этим языком и делает это с большим тактом, избегая стилизации». Особенно естественны и органичны ее диалоги, прямая речь героев. Оно и понятно, поскольку «герои» и должны говорить «своим» языком, а не авторским. Вот, например, речь печника Трошки, делающего печи с особым «камешком гладким, кусающим пятки»:

– Гли-ко, Клаша,
Какого вмажу – 
Светленького,
Золотенького,
Глазастенького,
Молоденького!

И далее, после прибауток по поводу этого «глазастенького»:

...Жизнь-то, Клаша, одна,
А одна, да – длинна.
Бывай, наживешься всяко,
Бывай, приведется и плакать.
Но ты стороны не ищи,
От хаты своей не бежи,
Живой уголь в печке держи,
На камешке слезы суши – 
Осилишь!

В авторской речи, от своего имени поэтесса не употребила бы: «гли-ко», «бывай», «не бежи» и т. п. Это и выглядело бы неестественно, нарочито, подделкой под народную речь. Но еще более неестественным выглядело бы, если бы печник Трошка заговорил иначе – правильным, общепринятым литературным языком.
Такие чисто речевые, разговорные формы – со своим ритмическим и синтаксическим построением, Ольга Фокина часто и с успехом вводит в свои стихи. В недавно опубликованной поэме «Хозяйка» («Наш современник», 1977, № 3) еще более отчетливо видна попытка создать «многоголосное» произведение.
Связь творчества Ольги Фокиной с народной поэтикой так или иначе отмечали все, кто писал о ней (и Борис Шергин, и Василий Федоров, а он был чуть ли не первым рецензентом ее сборника «Сыр-бор», и Валерий Дементьев, и Сергей Викулов, и Ал. Михайлов), мне лишь хотелось еще раз обратить внимание на то, что само это явление – связь с народным творчеством – одно из самых сложных.
Здесь мы сталкиваемся с явлением, когда крайне трудно говорить о каких бы то ни было закономерностях, правилах, тем более, устанавливать их. Можно, конечно, вспомнить чисто классические примеры: «Сказку о рыбаке и рыбке», «Песню про купца Калашникова». Ведь не случайно же Пушкин и Лермонтов не пытались подражать народным сказкам и народным историческим песням, а ввели такие стихотворные размеры, которые до сих пор остаются неповторимыми. Но можно привести и другие примеры – именно использования фольклора, блестящего использования. Раешный стих у того же Пушкина в «Сказке о попе и о работнике его Балде», воспроизведение плачей Ирины Федосовой у Некрасова в поэме «Кому на Руси жить хорошо», многие стихи Кольцова, Никитина, Есенина, Клюева, Старостина, Тряпкина... У М. М. Пришвина есть очень интересная дневниковая запись 1928 года: «Любимые мной в русской литературе вещи всегда казались письменной реализацией безграничных запасов устной словесности». И далее он продолжает: «Я и сейчас думаю, слушая двойную речь мужика – одну для городского обихода, другую для деревенского, – что все остается по-прежнему, запасы устной словесности, не тронутые литературой, так же велики, как земля... У нас не Франция, где народная устная словесность давно уже выпита литераторами, и народ сам в своей устной практике питается уже литературной речью...»
Когда мы читаем у Ольги Фокиной:

По лесам, по полосам – босиком!
Перехвачена коса васильком.
И сгибаются – коснуться косы – 
Все колосья на конец полосы – 

то, помимо довольно привычных уже атрибутов «деревенской» лирики, здесь отчетливо видно профессиональное владение звукорядом стиха: по леСам – по полоСам – боСиком – коСа – ваСильком – и СгибаютСя – коСнутьСя – коСы – вСе – колоСья – полоСы. В этом же стихотворении есть еще несколько звукорядов, например, на гласную: «О»: пО лесам – пО пОлОсам – бОсикОом – кОса – василькОм – кОснуться – кОсы – «кОлОсья – кОнец – пОлОсы. И еще на согласные «К», «Л». Глубоко заблуждается тот, кто думает, что все это получается так, само собой. «Существует, – подчеркивал Александр Блок, – математика слова (как математика всех других искусств), особенно – в стихах». Нужно ли преподносить читателям произведения в их «разъятом, как труп» виде? Это уже несколько другой вопрос. Но в том, что сама Ольга Фокина прекрасно владеет подобным «математическим аппаратом», лично у меня нет никаких сомнений. Это сказывается буквально во всем: и в звуковой инструментовке стиха, и в его ритмическом рисунке (где еще труднее достигнуть «гармонии» без «алгебры»), и в рифмах, допустим, ее составных: синь его – холстиною, печка-матушка – пятнышком, неловко им – веревками, или таких «трехступенчатых»: «Грамматики» – мать-и-мачехи, растревоженно – кабы можно бы.
С годами мастерство поэтессы становится все более утонченным и, что не менее важно, – более незаметным. Она начинает достигать той самой простоты, о которой говорил ей в «Напутствии» Борис Шергин: «Прозрачно прост должен быть стихотворный язык. Простота достигается долгим трудом. Как обрабатывается лен? Мочат, и сушат, и мнут, и бьют. Выбирают кострику и расчесывают деревянным гребнем, тогда пасмы станут нежны, чисты и крепки, как шелк».
Такую чистоту и нежность ныне приобрели многие стихи Ольги Фокиной, вошедшие в книгу «Маков день», удостоенную Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького, и совсем недавние, из сборника «От имени серпа».

Источник: Калугин В. «Ничего особенного. Просто…» : поэтич. средства Ольги Фокиной / В. Калугин // Сверстники : сб. молодых критиков / [сост. В. Дементьев]. – Москва, 1977. – С. 136–145.