В. Дементьев
Песельница с крестьянского Севера
Юбилейное слово об Ольге Фокиной

К северянке, живущей в древней Вологде, постоянному и активному на протяжении четырех десятилетий автору журнала "Наш современник", Ольге Александровне Фокиной как-то не подходит определение её второй профессии — поэтесса.
Больше к Фокиной приложимо исконно русское, северное слово "песельница". Та, что пела в свободные от работы минуты любовные и колыбельные песни, во время женского рукоделья песни-баллады, исполняла свадебные причеты, была, когда надо, и плакальщицей и ворожеей... "Сыпь, снежок, растаивай! Ой, да падай снова. Я была Пылаева, а теперь Смирнова".
Но главное всё-таки в судьбе её, нашей песельницы-современницы, -кропотливый, как одним точным словом определил ровесник Фокиной Николай Рубцов, сельский труд:

Ох, родимой сторонушки нравы, 
Мне ли их, неизменных, не знать? 
Умереть — умирай, но без права 
Заболеть, обессилеть, устать.

И далее уже прямой речью о себе:

Вот и я, добровольно надевши 
Современной крестьянки хомут...

Ольга Фокина в поэзии 60—90-х годов XX века и первых лет нового столетия является наиболее талантливой, самой яркой, достоверной выразительницей русской крестьянской жизни. Она правила кормовым веслом всегда от одного берега — народной песни с ее лирическим и эпическим распевом — к другому берегу — плещеевско-некрасовскому литературному направлению с его сострадательным воспеванием женской крестьянской судьбы. Но Фокина со временем почти одна оказалась в широком устье этой реки: через её поэзию обрела свой голос и "крестьянка молодая", которую "били кнутом" на Сенной, и лучшая жница, которую колхозный председатель на руках носил, в ее образе соединилась и Настёна распутинская, и Катерина беловская...
Начала Фокина писать в те времена, когда русская деревня еще имела виды на будущее, даже, казалось, в 70-е годы начала излечиваться от своих болезней и бед (читайте, к примеру, стихотворение Фокиной "Ах, как строится нынче деревня!"), а затем на ее же глазах наступил мучительный разор родных селений, когда сотни северных деревень в буквальном смысле, цитируя жесткое слово из ее стихотворения, "изнетились", то есть сошли на нет, перестали существовать и по сей день ещё с большей скоротечностью исчезают с лица такой красивой севернорусской земли. Столь недолгий по историческим срокам гибельный процесс, приводящий к уничтожению тысячелетнего крестьянского образа жизни, мирочувствования и культуры, не мог не привнести в творчество Ольги Фокиной мотивов глубокого трагизма...
При всём при том, сама Фокина не теряет терпеливую надежду на добро и здравомыслие, она, вещая оптимистка, отказывается верить в то, что северное село обречено в силу экономических и социальных причин. Люди спохватятся, как бы говорит она, вернутся на пепелища, на родную землю, как они всегда возвращались после смертоносных набегов неприятеля и разного рода опустошающих село новаций. "Во мне любовь к земле неистребима, — говорит она, — и желание поведать о ней лежит в основе всех моих созданий". Потеряй Ольга Александровна веру в самое святое для себя, и петь ей будет не о чем.
Откуда в этой хрупкой женщине, похожей в молодости на медсестричку или учительницу (а была она фельдшерицей), месящую грязь в сапогах по осеннему бездорожью, такая строгость отношения к жизни, неколебимая твердость, независимость мнений и взглядов? Откуда чистое и чуткое к звуку и к точному слову знание языка? "Не откуда, всё оттуда, где у матери росла", — вспоминается Твардовский. Всё оттуда, с Верхней Тоймы, с речки Содонги, из деревни Артемьевской, от родной семьи бригадира колхоза "Север" Верхнетоемского района Архангельской области Александра Ивановича и Клавдии Андреевны Фокиных, где незадолго до войны родилась после троих сыновей любимая всеми дочечка Оля.
В 1238 году летописец в "Слове о погибели Русской земли" упомянул (между прочим, упомянул с гордостью), что в числе других иноверных, "покорённых с Божьей помощью христианским народом", имелись и "поганые тоймичи" — дикие племена, которые уступили двинские земли поселенцам из Великого Новгорода и Ростова Великого. Среди них были и далекие предки Ольги Фокиной, никогда не знавшие крепостничества, неволи и человеческой скученности. Жили широко и вольно, под стать своим характерам. От угро-финнов осталось одно название — Тойма, в котором окончание "ма" означает по-русски "землю". Та земля и стала для Фокиной родной, "навек любимой", и это чувство кровного с ней единения она выразила в своих программных строках: "Сильнее не ведаю власти, чем власть материнской земли!"
Уж как только не клеймили, как не издевались над этим чувством — всем естеством творчества Ольги Фокиной и близких ей писателей!.. "Патриархальщина" — это еще мягко говорилось, хотя и с намёком, с политическим для тех лет подтекстом. То, вверху мной процитированное, выдающееся стихотворение-манифест Ольги Фокиной о власти земли "Мне рано, ребята, в Европы..." послужило предлогом для злобного выпада забытой ныне поэтессы Инны Кашежевой на одном из российских писательских съездов. Так уж этих барышень раздражала позиция Ольги Фокиной, что не выдержали... На защиту северной песельницы встали поэты-фронтовики Егор Исаев, Сергей Орлов, Сергей Викулов...
Через всё её творчество проходит одна из сквозных метафор: черемуховое дерево, когда-то посаженное погибшим на войне отцом, которого она почти не помнит. Но дерево помнит отца — в этом одно из прекрасных развитии поэтической метафоры. И сколько бы его не гнули, не ломали, даже не жгли, оно стоит, не поддается, корень его крепок. Не думаю, что Ольга Фокина знала одну интересную подробность из Жития преподобного Дионисия Глушицкого, нашего северного чудотворца начала XV века (тем более что и текст Жития полностью опубликован лишь в 2005 году). В агиографической литературе, как известно, совсем редки случаи описания каких-то живых, не канонических деталей биографии святых подвижников. Житие Дионисия выгодно отличается от других родственных ему текстов. В нем упоминается о "месте поставления келейки" в первом основанном преподобным монастыре - у черёмухи, которая ещё долго после его кончины почиталась святым деревом, памятью о нём, а плоды её приносили людям облегчение от болезней. Трогательная деталь, но как она по чувству, а главное, по смыслу совпадает со сквозной метафорой Ольги Фокиной!..
Но природа родной земли воспевается ею отнюдь не элегически и не с понятной городской ностальгией. Природа в её творчестве тоже трудится. Бывали времена, когда она буквально спасала жизнь людей, и Ольга Александровна выразила такие отношения с "матерью-природой-кормилицей" в простых и глубоких одновременно строчках:

Воспоминанья хороня, 
Мы мало памяти оставили, 
Но луг от смерти спас меня
Своим и клевером, и щавелем...

Необычные для отечественной поэзии отношения лирического героя и окружающего природного мира первым подметил мой отец, Валерий Дементьев. Он писал: "В дни военного голодного детства северные луга и леса действительно стали для поэтессы спасением. Не случайно в другом стихотворении О. Фокина наивно и трогательно называет северную природу "природой-мамой"...
Не трудно от такого отношения определить и социальный нерв творчества Ольги Фокиной. Он, как и многое в её поэтическом мире (например, тема любви), воспалён и обострён. Наша песельница не терпит показной фальши, зла, неправды, любых оскорбляющих и унижающих людей новаций. Прямо можно сказать, что по своему характеру, по отношению к происходящему она осталась истинно народной, неподдельно советской. Василий Белов, многое по-христиански прощая, не так давно прилюдно и газетно перед земляками покаялся, что зря он был горяч и нетерпим к народной власти, не видел всей её правды и не ощущал всего её значения. Ольге Фокиной в этом смысле и каяться-то не за что. Она всегда была к советскому строю ровна, одновременно являясь любящей и строгой дочерью, разделяя вместе с ним всю человеческую и творческую ответственность за содеянное. Бранные слова, снобистский нигилизм, эзопов язык глубоко чужды её поэзии, а уж когда вместе с мутным половодьем хлынула на недавнее прошлое подзаборная грязь, то Ольга Фокина здесь уж буквально восстала, заговорила в полный голос стихами духовного и душевного сопротивления, песнями протеста, выражая тем самым мысли и чувства молчащего и подавленного событиями большинства.
Мимо нас, тогдашних, прошли эти стихи, их хватит на издание доброй книги, но сегодня, спустя полтора-два десятилетия, читая их (многие из них вошли во второй том её "Избранного", выпущенного в Вологде в 2003 году тиражом три тысячи экземпляров), видишь, что Ольга Фокина заговорила в них "от имени серпа" (название одного из её сборников), ища поддержки, помощи "от молота", но так и не дождавшись.
Теперь с уверенностью скажу, что Ольга Александровна даже такой "половинкой" спасла честь крестьянской (народной) поэзии, всей её ведущей социальной линии. Многие тогда растерялись, а иные, как Белла Ахмадулина, ровесница Фокиной, рафинированно-либеральная Белла, печатно на всю Россию призывала в октябре 1993 г. к кровавым репрессиям и отмщениям. Им был дан достойный и спокойный ответ Ольги Фокиной:

У вас всю ночь огонь не гаснет, 
У нас — ни зги во всем ряду; 
На нашей улице — не праздник, 
Но я на вашу — не пойду.

За последние годы о Фокиной в критике и отечественной публицистике писали до обидного мало. Она давно помещена как бы в свою литературную нишу и, по мнению обозревателей, лишь дополняет ранее созданное и продолжает развивать традиционные для себя темы. Критиков завораживает изначальная определенность в поэзии Фокиной, традиционность её тематики, частушечная дробность формы её произведений. На самом деле, регистры её стихотворных ладов, по моему мнению, самые богатые и разнообразные в современной поэзии:

Что ли, мне тебя побаловать, 
Что ли, рядом посидеть, 
Да по-старому, бывалому, 
Что ли, песенку запеть?
Ой ли, ну ли, ну ли, ну ли да! 
Что ли, песенку запеть?
Запою... Но — дело зряшное 
Старым новое чинить: 
Отличается вчерашняя 
И сегодняшняя нить.

Эти нити не отличает и критика. Владимир Бондаренко в статье с безвкусным названием "Алая любовь Ольги Фокиной" не раз и не два напирает на "чистоту традиционного мифа", в который якобы ушла поэтесса, "выбрав иную трагичность саморазрушения вместе со своей деревней, ухода в иллюзорный мир вместе с последними колодцами, петухами, прялками и деревенским укладом". Ольга Фокина сама ему ответила в архангельской газете "Правда Севера": "Они уже так оторвались, эти ребятки столичные, от живой реальности, что совершенно её не воспринимают. Вот вы видите меня — существо, которое стихи еще пописывает, берет воду не из "иллюзорного" колодца. Мы колодцы чистим, благоустраиваем и черпаем воду из них... Василий Федоров, один из моих любимых поэтов, писал: "Копаем до третьей воды". Так докапываются до чистой воды, и в стихах в том числе".
Нет, не "мифом" и не "иллюзорностью" отличается творчество северной песельницы. Никогда не стремилась она к воспеванию местечкового "хуторянства", а напирала на братство, на коллективное начало, отталкиваясь, что правда, от своего родного и единственного:

Ничего из себя мы не строим,
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских "Троек",
Из некошеных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан, 
И схоронен был тысячи раз! 
Но и все-таки мати-природа 
Отстояла и выбрала нас...
Нам во все терпеливые годы, 
Хоть какой из веков оживи, 
Снилась Синяя Птица Свободы, 
Золотая Жар-Птица Любви.

Личностное, энергичное начало, развитое всем полувековым творческим развитием Ольги Фокиной, как раз и сделало ее выразительницей опыта ее поколения. Она могла бы, в конце концов, остаться и хорошей фельдшерицей на Тойме... Но ни в чём не отступая от своего "я" (кремень-характер), она объяснила и коллективное "мы". И в этом развитии темы, как собственной жизни, многое переплелось и связалось. Здесь и военное детство (стихотворение "Я помню соседей по тем временам..." вместе с "Моим Пушкиным" стало теми "гулами", идущими от времени, которые своим удивительным слухом слышал Валерий Гаврилин, всю жизнь пытавшийся их записать в музыкальной фразе), тут и отъезд на учебу в Москву, и дочерняя тоска по родине, и горькая любовь, и живое чувство сострадания от медленно приходящей в себя и, главное, находящей себя в этом мире колхозной деревни, здесь и книги единомышленников по литературе. Да, все они, единомышленники, шли от себя, от "нового жизненного опыта", "от крылечка", как писал Сергей Викулов. И такая судьба, в общем-то, отнюдь не героическая, оказалась сразу же в литературе намного интересней и долговечней, чем иные творческие "шумные" судьбы. Личностное раскрытие себя миру, тёплое, доброе, человечное противостояло искусственной фальши насаждения универсальности и всеобщности, безликости. Не отойдя еще от войны, русский народ, интуитивно держась вместе, искал отдушину для своего, сокровенного, единственного. Читая стихи этого периода у Ольги Фокиной, не перестаю удивляться их звонкой радости, солнечной активности, северной красочности. Правда, нет-нет да и проскальзывала обида: "Уценённые, как вещи, мой родной напев и стих". Или: "Ведь ко мне приходят люди, извините, из крестьян". Но в целом такая достоверность, щепетильная честность и сердечная искренность — отличительные свойства поэтического языка Ольги Фокиной. Здесь есть и уроки её учителей — Яшина и Федора Абрамова, которым она посвятила дочерние стихотворения. В этом и влияние её литературного окружения — Николая Рубцова, Александра Романова, Василия Шукшина и Василия Белова.
Какая она, Ольга Александровна Фокина, сегодня? "Пишу с удовольствием, — рассказывает. — Без прикидок на издание. Хорошие строки очень радостно записываю в тетради... Мои понятия — что хорошо, а что плохо — с перестройкой и рынком абсолютно не изменились. Так некрасовские женщины жили, так мама моя жила: в крепком ясном сознанье, что спасенье — в честном труде, который принесёт воздаянье. Жить нужно по любви и по добру. Я надеюсь, что светлое начало жизни устоит и победит". Таковы по духу и по мысли её большие и очень сильные подборки стихов в новом литературном журнале "Лад", который начал выходить в Вологде (первые номера за 2006 и 2007 гг.).
Ольга Фокина сегодня — это щедрая словесная живопись, красота русского слова, тонкая мелодика народной песни. Все эти слова — не "юбилейное" признание, не тост за здравие, а сама суть моего и, верю, читательского восторга, эстетического наслаждения, душевной радости, с которыми читаешь её стихи:

Туманится даль предрассветная, 
Туман по низинам плывёт. 
Тропиночка, еле заметная, 
Того и гляди, пропадет: 
На горку взбежит и не спустится,
Отпрянет назад с высоты, 
Меж кашек-ромашек заблудится, 
Урвётся у тёмной воды...

Какое чудо всё-таки, что среди нас живёт Ольга Фокина! Не я это восклицание придумал. Один известный вологодский художник так и говорит. Выхожу, рассказывает, из мастерской, а навстречу идет Ольга Александровна, гуляет каждый день по одному и тому же маршруту. И зачем, мол, нам обижаться на время, на свою судьбу, если рядом с нами вот так запросто ходит она - наше русское поэтическое чудо!

Источник: Дементьев В. В. Песельница с крестьянского Севера : юбилейное слово об Ольге Фокиной / В. Дементьев // Наш современник. – 2007. – № 9. – С. 101–105.