М. Н. Ломунова
Завещанное

Сторона эта северная. Путь неблизок: по Северной Двине, по трудным лесным просекам. Перебегут дорогу речки-ручейки с ясными именами: Паленьга, Варзеньга, Свага...
В этих краях на двери тяжелых замков не вешают. Продернут тонкую хворостинку сквозь ручку – вот и весь знак, что хозяев нет дома. Зайдешь в избу – не станут расспрашивать, кто да откуда. Скорее самовар на стол. А речь певучая, протяжная...
Немного лет назад мне довелось побывать в тех местах. Впервые увидала их. Но и старые сумрачные боры, и влажные двинские песни, и осоки-резуньи над обрывистыми берегами – все открылось раньше, в тонких книжечках стихов Ольги Фокиной. Открылось – и легло на душу, запомнилось накрепко, оттого и узнавание было радостными
Северная Двина «на руках» несла наш теплоходишко.

В неизменной фуфайке сосновых лесов,
Холодна, а порой диковата,
Ты не рядишься в крылышки парусов.
Лишь плоты на тебе, как заплаты…

Проглаженная, проутюженная трудягами-катерами, тяжеленными баржами, людским вниманием не избалованная («недосуг любоваться собой – приближаются долгие стужи») – такой и при встрече оказалась скромная, работящая эта река, характером – вся в людей, обживших ее берега.
За ней леса поднялись сплошняком. А закружила Содонга по лугам – вышли на берег высокие темные срубы села Корниловского. От них, под угор, малыми ребятами скатились к воде крепкие баньки...
Вот в какой песенной земле родной дом Ольги Фокиной.

Говорят, мое поле – 
За тремя волоками,
Говорят, моя доля – 
За семью мороками.
А какой это волок – 
Перелесок родимый!
А какой это морок – 
Взмахи отчего дыма!

Вновь вижу избу на краю деревеньки. Невелика собой, кряжиста. В полгорницы – русская печь. Мать Клавдия Андреевна – хозяйкой за столом. Несуетна, немногословна. Восьмой десяток, а работница. Встает затемно, корову обряжает. Хозяйство – на ней. Приехала как-то к дочке в город. Только на порог: «Дак мне некогда, домой поскорей надо». – «Погоди, мама, умойся с дороги, чаю попей».
На беленой стене – портрет отца. Идут годы – не стареет: молодой, темноволосый...
А бывало так: распахнет дверь в сенях, окликнет весело с порога: «Дочка, иди ко мне, поцелуй тятю». – «Куда такого старого да усатого целовать!» – засмеется мать. А »-он схватит девчонку на руки, подкинет кверху, закачает. Четверо парнишек растут в доме, на радость дочка народилась. Заботник был. Жили ладно...
Обошел фронт стороной северные деревни. Не обошла война. Унесла отца, пусто в избе. Голодно.

Как тесто, поднявшееся из квашни,
Как белые хлебы, сугробы пышны.
Зайдешь на задворки – до самых лесов
Насорен-насыпан все сахар-песок:
И так же блестит он и так же хрустит!
Вот только ни капли во рту не сластит.

Автобиографичны эти и многие другие стихи Ольги Фокиной. Но это и биография целого поколения, чье детство пришлось на войну, – поколения, рано познавшего жизненные тяготы, горести, цену хлебу.
Встает перед глазами затерянная в снегах деревенька. Изба, в которой надолго обжилась кручина. Голодным детям всюду съестное чудится. И даже желтый круг солнышка «прикинулся» большой новой ложкой...

Идти по деревне куски собирать
Мы сами решили: страшно умирать.
И мать, наклонясь над грудным малышом,
Сказала спокойно: «И то хорошо».
(Что стоило это спокойствие ей – 
Я знаю, пожалуй, получше людей.
Была моя мама добра, но горда:
За спичкой в соседи – и то никогда!
За спичками стыдно, за солью – вдвойне...
Но пятеро нас накопилось к войне.
Кормилец – в могиле, малец – в подолу...)

Пронзительные строки стихов, воскрешая в памяти драматические военные годы, рассказывают не только о горе-беде; они – о спаянности людей, объединенных одной великой целью, одними помыслами. В них и благодарность людской отзывчивости, щедрому, золотому народному «сердцу. В войну дворы друг за дружку держались. Тем и выжили.

Я вечно в долгу у деревни своей.
Перила – краюшки, ступеньки – ломти.
Без этой бы лесенки мне не взойти.
И самую лучшую песню мою
Я людям, соседям моим, отдаю.

В деревне вся жизнь на виду. Помнят, как уезжала Ольга Фокина в Архангельск, в медицинское училище. Радовались сельчане: «Как девочке не учиться... Отличница».
Не нажилась еще дома. Тосковала. Стипендия была 12 рублей. Тетка родная оказалась в Архангельске. Зашла а ней Ольга как-то, та взглянула на разбитые валенки: «Иди, девка, в няньки».
Пошли к хозяевам знакомиться. Кухня сытая, теплая. Лечь в белом кафеле... Написала матери: не пойти ли? А в глазах одно стоит: семь лет ей. Нянчит трехлетнего ребятенка в соседней деревне. Все в поле ушли. Смотрит в окошечко, грустит. Днем бабушка придет-покажется. И «опять одна...
Тут и телеграмма из дома: «В няньки не ходи. Учись. Мама».
А там год от года легче пошло. И подруги хорошие, и каток – страсть новая. Стихи в стенгазету стала писать. Любимый предмет не анатомия – литература. Преподавала ее в училище Алевтина Ивановна Грибачева. Она и уговорила девочку отнести заветную тетрадь в редакцию «Северного комсомольца».
...Все училище та газета обошла: два стихотворения и фотография рядом – Ольга в конькобежной шапочке. Где-то хранится в родительской избе старое письмо. Не письмо – слезная просьба в Верхне-Тоемский райздравотдел: «Позарез мне нужно работать в своем селе, хочу писать стихи о земляках...» Но место фельдшера в Корниловском оказалось занято. И попала Ольга на лесоучасток– в тридцати пяти километрах от дома. А потом и рада была. Люди разные. Все интересно. Работала одна, без помощников. И роды принимала, и зубы рвала, и грипп лечила. Среди ночи поднимут – за 9 километров идти. Кто с лошадью придет, а кто – и так.

Я ночами часто длинные
Проходила расстояния.
Было – снег скрипел под лыжами,
Было – сани мчались с посвистом.
Только чаще ели слышали
Быстрый шаг, что на морозе стыл.
Я несла в лесные домики
И в бараки с лесорубами
В сумке – пушкинские томики,
За спиной – рюкзак с микстурами.

«Я чувствую такое тепло от простого человеческого спасибо за оказанную медицинскую помощь... Писать продолжаю. Я уже не могу не писать... В райцентре выступала на фестивале. За чтение своих стихов получила «румынки» и похвальную грамоту...» – Это из письма Алевтине-Ивановне Грибачевой в Архангельск, 1956 год.
...Сошла девушка с поезда на Ярославском вокзале. В-руках – чемодан фанерный, легонький: вещичек-то не накоплено. Первый раз на поезде ехала. Старший брат дома предупреждал: «Осторожнее в метро, на лестнице. Подошвы оторвешь». Соскочить боялась с эскалатора. Вышла в: центре. «Как пройти к Литературному институту?» – спрашивает. В кармане – вызов на вступительные экзамены...
Живет сейчас Ольга Александровна Фокина в Вологде. Приехала сюда после Литературного института. Посмотрела – речка посреди города течет. Живая – в бетон не одетая. Домов много деревянных. Похоже на родные-места...
Лишь только весна шагнет в северные леса, Ольга Александровна уезжает в Корниловское.
– Неужели не скучаешь в деревне? – удивляются городские знакомые.
– Пешком бы пошла. Там только и чувствую себя раскованно...

Так и ступлю за порог, улыбаясь.
С плеч моих – тяжести, с сердца – замок.
Теплого дерева нежно касаюсь – 
Здравствуйте, стенушки, пол, потолок!
Здравствуйте, ходики, лавки, окошки,
Стол, под который ходила пешком,
Неподметенные солнышка крошки,
Что сквозь черемуху – на пол – тишком...

«…Дышу, гляжу, слушаю. И только. И, кажется, ничего больше не надо, только бы все это существовало, вместе взятое, вечно: мать, земля, Родина. Белые ночи так очаровательно тихи. Огромные дни так горячи и сверкающи, так полны звоном жаворонков, кукованьем кукушки, журчаньем реки, что дополнять вроде и нечего, ибо лучше не споешь и не скажешь...»
Для Ольги Фокиной главный, движущий пафос ее творчества – любовь к родной земле. Рамки ее малой родины расширяются до понятия Отечества, России. Любить отчий дом – значит для нее быть беспредельно преданной Родине. Заповедью звучат строки:

Храни огонь родного очага
И не позарься на костры чужие – 
Таким законом наши предки жили
И завещали нам через века:
Храни огонь родного очага!
Лелей лоскут отеческой земли.
Как ни болотист, как ни каменист он...

И если враг задумает отнять
Твоим трудом взлелеянное поле,
Не по страничке, что учили в школе,
Ты будешь знать, за что тебе стоять!
Ты будешь знать, за что тебе стоять!

Здесь все ее, мысли, вся жизнь ее. «Храню беспредельную верность раздольности русских полей», – признается поэтесса. В отчем краю все ей отрада: земляничные угоры, песчаная речная борозда, звонкий родничок за деревней. «Простые краски северных широт» играют, искрятся в поэзии Ольги Фокиной. По-своему рассказала о белых северных ночах, об озерцах тихой воды на скошенном лугу, о розовых клеверных островах.
Но ее отношение к природе не созерцательное. Взгляд поэтессы – и дочерний, и хозяйский.
Прощается ее лирическая героиня перед отъездом в город с дозревающими полями ржи – и сразу на памяти: «Мой брат ее осенью веял, а я боронила весной...» Стили Ольги Фокиной передают поэзию обыденного крестьянского труда. Вчитайтесь: сколько внимания к обычным делам хлебопашца в стихотворении «Оратай». Здесь в подробностях – весь его день. «Солнце торкнулось в ворота» – и вот они, заботы; но заботы, – если все ладно, – песней полнят душу пахаря:

Встань, наладь на полоске плуг,
С недоуздком ступай на луг.
Оратаюшко-оратай!
В поле Карюшка обратай,
Из туманной реки напой,
Песню утреннюю запой.

Работа приносит чувство родства с природой.
Так же любовно Ольга Фокина описывает работу деревенской женщины – дома ли, на ферме; ей милы все подробности крестьянского быта.

И снежницу (водица – ах!)
По полнехонькому ведру
Приносила в обеих руках.
И ведерные чугуны
Задвигала в печной огонь.

И пузырчатый кипяток
Пропускала через золу.

Щелок, лютый до чистоты,
Не ленясь, приступал к делам – 
И дымились мои платы,
Льнули, вяленькие, к рукам...

Казалось бы, куда как прозаичны и эти домашние дела, и работа доярки. Но передано это так, что чувствуешь радость труда. По душе лирической героине О. Фокиной этот «светлый утренний перезвон ведерок», ощущаешь отрадное спокойствие: «И росло добро в душе, и, пока доила, каждой из коровушек что-то говорила...».
Любовь к родной земле для О. Фокиной – действенное, активное чувство. Раздумья о судьбе северной деревни, о ее путях, о ее будущем волнует поэтессу. Ее заветные мотивы, боли, заботы, общие с заботами отеческой стороны, отразились во многих стихотворениях, в поэмах «Хозяйка», «Останься со мною».
Действие поэмы «Останься со мною» развертывается в трудные для северной – да и не только северной – деревни годы. Хозяйство в запустении, порушено. Работать некому, молодые в город рвутся, бросают землю. Горестны мысли старого колхозного председателя:

Сама, земля, живи, как хошь.
Она-то, ясно, обойдется:
Ольхой ли, елкой зарастет,
Цветком веселым улыбнется,
Весенней птахой запоет...

И хоть ты плачь под это пенье,
Хоть тихо в песне надсадись,
Но у нее долготерпенью
И всепрощенью – научись!
Никто иной – она нам матерь
Всеобщая...

Типы крестьян, ее истинных хозяев, пройдут перед нами. Старый колхозник, спокойный, заботливый, с добрым словом к молодым; Гриша – надежда и опора председателя («Десяток-два таких ребят да плюс при каждом молодуха, – какой бы делу был домкрат!»). Эти люди пустили глубокие корни в землю – оратаи, пахари.
Зов земли находит горячий отклик и в душе Веры. В этом образе, несомненно, много автобиографического. Вера окончила в большом городе медицинское училище, но жизнь в другой, городской среде не разрушила ее связей с землей. Для нее нет иного желания, как жить и работать среди односельчан. Она и в городе тосковала по деревенскому простору, по свежевспаханным полям, по их запаху...
Этим людям в первый черед поднимать деревню. В них заложена «основа крестьянская».
А какое же станет земле добро от равнодушных к селу, к сельскому труду?

Им на земле не то что скучно,
А – все равно. Они мертвы
Для дела нашего живого, – 

с горечью говорит о них председатель колхоза.
Что до колхозных бед той же Марине, аферистке «не так большой руки»: «Со мной крестьяне не грустят: всех воспитаю – подчистую! Простор: милиции – нема!»
Вряд ли земля дождется добра и от Одинокого. Он утратил самое главное – свой корень, общность с родительским пределом. А коли так, он и одинок на белом свете – никому не нужный, зряшный человек.
Не состоялась судьба и молодой колхозницы Клавы, решившей порвать с землей. Не поняла она, что счастье ее было здесь, в отчем доме, не за тысячу верст. Да, нелегкие это были годы для северного села. Но в поэме ясно слышится надежда на обновление деревни. Близится время больших перемен на селе. Они ощущаются и в светлой концовке поэмы, залог тому – любовь Веры и Романа, решивших здесь, в деревне, строить свою жизнь.
Многие стихи Ольги Фокиной посвящены деревенским женщинам, великим труженицам. Все души чистые, открытые. Что ни стих – целая поэма.
Не велико стихотворение «Не выходила». Вся человеческая судьба уместилась на трех листочках. Но как много слышится за этим коротким рассказом. Делится старая колхозница пережитым, «переробленным»:

– Пять сынов да дочки две
Выращено, девушки.
Лен умела я растить,
Брать, мочить, сушить его,
Мять, трепатъ, кудельку – в нить
Обращать: кружить ее
На резном веретене
Вечерами зимними...

Много-много волокна
Привелось испрядывать:
То одна была война,
То – другая грянула.
Делать, походя жевать – 
Все умею, девушки.

Не счесть, не измерить теперь эту работу. Не на виду, благодарностью не оборачивалась в былые годы. Но с каким спокойным достоинством рассказ ведется. Не выходила старая пенсии. Однако жаловаться, клянчить не будет. Да и жизнь в селе ладно идет. Времена иные наступили.
Иные времена и стихи иные. «Сыпь, снежок» – это уже о других, нынешних днях. Но героиня О. Фокиной не изменилась. Как и раньше – вся жизнь в труде, а иначе она утратила бы всякий смысл для деревенской женщины.
Известна поговорка: «Кость да жила – оно и сила». Судьба не баловала ее героинь. А в войну и вовсе не до отдыха.

Жала, сеяла, молотила
За двоих, за троих одна.
Не сломилась...

Мужиков из покоса вышибала. И почет был от работы, в президиумах сидела... Так – в труде – годы бегом бежали. Все мечтала: «Вот наростим хлебов побольше... разгибайся тогда, спина».
Возраст подошел, а все дела, все недосуг... Светлы стихи О. Фокиной о матери. И горечь в них о вдовьей ее доле. Война вырвала из семьи кормильца. Вся орава – один меньше другого – на материнских плечах.

Дня недостанет – ночи
Щедрый урвешь кусок.
Первой тропу протопчешь,
Дров нарубить в лесок.
Первой распашешь поле,
Первой нажнешь снопок.

Здесь мы встречаемся с истинно национальным женским характером, типом русской женщины, воспетым еще Некрасовым, но и дополненным, обогащенным нашей действительностью.
Образ нашей женщины, принявшей на себя тяготы лихолетья, сливается с образом родительской стороны, Родины-матери всего народа. Перед нею, перед ее взыскательным материнским спросом держит поэтесса ответ:

Не предала ли края отчего,
Живя от отчего вдали?
Не стала ль мелочно-заносчива
Перед людьми своей земли?

И, безоглядная, нетрезвая
От солнца, света и тепла,
Не все ли рыжики я срезала,
Не все ль обабки обрала?

Нет, не забыла материнские наказы, не пренебрегла ими. Хранит дочернюю верность завещанному:

Как положено издревле
Жнице пред стеною ржи,
Наклоняюсь перед стеблем
Человеческой души.

Разве труд поэта не родствен извечному труду земледельца? С тем же тщанием, с каким тот отделяет зерно от половы, поэт среди множества слов отыскивает нужное людям. В другом стихотворении поэтесса сравнивает свой труд с работой сельского кузнеца. Как же трудно выковать эти единственно верные слова. Те, что вчера, казалось, ярко горели, – сегодня видятся «бесполезными железяшками...» Велика ответственность поэта. Но вот как он ощущает свое место в жизни народа, роль и назначение поэзии:

Я железо калю недаром,
Я не зря стучу в наковальню,
Поднимая тяжелый молот,
Опускаю его не зря;
Веселей просыпаться людям
В их разбросанных деревушках,
Если кто-то уже проснулся,
Если где-то уже заря.

...В тот год и на Севере лето жарило до последних дней августа. И вдруг оборвалось дождями. Лили и лили без устали. Все тона посвежели, резче выявились. Мы прошли с Ольгой Александровной по Корниловскому, спустились с угора: висячий шаткий мосток вел в луга, в леса, к грибным и ягодным местам. Все было ее, близкое, прикипело к сердцу. Не сторонняя душа здесь – сама о себе так сказала... Все заботы сельские трогают.
Солнышком било в глаза свежее дерево. Строится Корниловское. В каждой избе – электричество, радио. Телевизоров накупили. От райцентра через чащобу прошла дорога. До нового леспромхоза рукой подать. А ведь была глухомань. Трактор пришел сюда поздно. Увидела его Ольга, когда было ей лет двенадцать. Шум ребята услышали – далеко на него бежали по глубокому снегу.
Весело шагает следом за Содонгой село. Навстречу все новые дома.

Ах, как строится нынче деревня!
Метит в плотники каждый мужик,
Дорогое даря подаренье
Для моей несторонней души.
Позабыв вековое «Да ладно...
Что нам надо-то... как бы нибудь...»,
Распечатали люди таланты,
Обнажили глубинную суть.

Эти строки, как признавалась, сами собой вырвались: видеть подобное возрождение и обновление Родины равнодушно невозможно. Выявились таланты людей. Жить северной деревне по-новому, потому и «в душе у любого – весна».
В какую сторону ни пойди, все близкие люди...
«Иная девка уедет в город, а вернется – и говорок не тот, и гордая, а Леля Клашина – вся та же», – говорили мне женщины на селе.
«Для меня, – признается поэтесса, – оценка родными и земляками (далеко не всегда лицеприятная) любого дошедшего до них произведения – пожалуй, из всех оценок самая главная. Живущие каждодневным нелегким крестьянским трудом, эти люди и вес результатов писательского дела измеряют на своем неподкупном безмене: души их не оставляют себе случающихся у нас мусора и мякины, только зерна мудрости, красоты, добра и любви имеют для них вес и цену, и только за эти зерна они согласны платить нам чистым золотом ржи и пшеницы».
Ее поэзия родилась на этих вольных просторах. Русская у нее душа, певучая. Эта напевность, эта свежесть, меткое слово пришли из живой сочной речи, той речи, какой и сейчас говорит русская северная деревня.
«Неисчерпаемой сокровищницей была и остается живая речь русского народа, которая будет жить и развиваться, пока жив русский человек, – говорит поэтесса. – Что может сравниться по красоте, мудрости, высокой нравственности и той неуловимой прелести, которую мы называем высоким словом Поэзия, с великолепными сказами Бажова? Сказами земляка моего, архангелогородца Писахова? А ведь они – живая разговорная речь, просеянная чутким сердцем человека высокоодаренного и безраздельно любящего свое, родное.
Живущему на земле, а не на пьедестале незачем говорить ни заумно, ни выспренно. Трудовому человеку некогда в разговорах ходить вокруг да около, сказать ему надо покороче да поточнее, но уж зато и слово – не на один день, а на века».
Причастность лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ольги Фокиной к судьбам родной земли дает ей высокое право говорить «от имени серпа», от имени тех миллионов деревенских трудовых людей, что кормят хлебом всю страну.

Не подумаю рядиться
В чужеродное перо: 
И в столице – все я жница.
И мое при мне добро.
Не стыжусь, что выступаю
Лишь от имени серпа:
Серп и колос – в крепком спае
С теплым молотом герба.

Источник: Ломунова М. Н. Завещанное / М. Ломунова // Белые цветы иван-чая : очерки о сов. писателях / М. Ломунова. – Москва, 1986. – С. 292–302.