О. Фокина
Чаепитие у… Ольги Фокиной
 

У каждого времени есть мелодии, свои стихи. Я с детства помню «Здравствуй, речка Паленга». Удивительная доброта и трогательность этой песни притягивают. А еще я с детства знаю автора «речки Паленги» Ольгу Александровну Фокину, Когда-то с ее дочкой мы во дворе играли в казаки-разбойники. А мой папа был свидетелем на свадьбе у Ольги Фокиной. Я называла ее тетей Олей.
Лауреат Государственной премии, автор 23 стихотворных сборников поэтесса Ольга Фокина не читает газет. И интервью давать не любит. Живет замкнуто. На все лето уезжает в свою родную деревню Артемьевскую, что в Архангельской области. Зимой живет в Вологде. Практически не общается Ольга Александровна с писателями. Не следит за теми отношениями, что сейчас царят в их творческом союзе. Ольга Фокина живет своими детьми и стихами.
Когда девчонка из небольшой северной деревни решила, что она — поэт?
— Совсем я этого не решала! Но еще очень маленькой хотела писать стихи. Помню, классе в пятом боронили мы с подружкой. Работа эта очень скучная, поэтому много болтали. И зашел разговор о том, куда после семилетки идти учиться. Я говорила, что есть две для меня интересные профессии — писатель и учительница. Но писателем быть интереснее, потому что преподаватель каждый год одно и то же рассказывает, а писатель с новой книгой растет. Я, конечно, к этому времени уже и первое стихотворение написала. Сейчас его не помню, но там были строчки про рожок пастуший и про коров.

«Идти по деревне куски собирать 
Мы сами решили — страшно умирать, 
И мать, наклонясь над грудным малышом, 
Сказала спокойно: «И то хорошо»!» — 

Ольга Александровна, неужели Вы это про себя написали?
— Да. В 43 году погиб отец. У матери нас было пятеро. Поэтому было очень тяжело. Просыпаюсь я ночью, грудной братик плачет, а у мамы молока нет, чтобы его покормить. Я и решила: утром пойду в соседнюю деревню, где меня меньше знают, и милостыню буду просить, чтобы маму накормить.
— Война, голод, маленькая деревня. Конечно, всем не до стихов, не до литературы. Почему же все-таки мечта стать поэтом?
— Нас необычно для деревни воспитывала мама. Много пела колыбельных, читала стихи Некрасова, Сурикова. Она сама была очень грамотной для деревни, закончила 4 класса церковноприходской школы, стихи очень любила. И еще часто рассказывала нам сказки.
Представляешь — зимний вечер, в печке — чугунок с картошкой, за окном поскрипывает снег. Мама управилась со скотиной и легла перед ужином отдохнуть. А мы рядышком слушаем сказку. В избе темно, от маминых слов про злых медведей и жутковато, и интересно...
Не знаю, может быть, от этих песен, сказок росли мы немного необычными для деревни. Мой старший брат Акиндин был известен всей Артемьевской. Очень любил Лермонтова читать, Маяковского. Поэтому в деревне можно было сказать — сестра Акиндина Фокина, и лучшей характеристики быть не могло.
Меня в детстве в деревне девочки не очень любили. Они взрослели раньше, а я маленькая была, часто болела. Поэтому редко вместе с ними играла. Да и как тут не болеть — жили впроголодь, валенок хороших не было — все в дырках! Я часто бывала одна. А когда человек один, он внимательнее к природе, к миру вокруг. Видишь каждый листочек, всякую росинку замечаешь! Может, от этой наблюдательности и появились стихи. Я через них жила. Точно крылья появлялись, когда писала! 
Школу я закончила на пятерки. И очень хотела поступить в педучилище, чтобы быть ближе к литературе. Но туда нужно было везти свои постельные принадлежности. А в нашей семье простыней не было. Поэтому я решила поступать учиться на медика. В медучилище простыней от поступающих не требовали. Стипендия тогда в училище была 12 рублей. На эти деньги и купить тетрадки нужно, и поесть, и одеться. Так что к концу первой зимы я очень сильно заболела — недоедала. Но была в моей жизни тогда одна большая радость — каток. У меня коньков не было, но девчонки давали свои покататься. Летишь по льду на бегунках, за спиной точно крылья! Вот это настоящая поэзия!
А в училище мы как-то делали стенгазету. И я написала в нее стихотворение. Моя учительница литературы Алевтина Ивановна за меня обрадовалась. Попросила меня другие стихи принести. Я ей целую тетрадку отдала. Тогда она сказала, чтобы я попробовала их напечатать в местной газете.
В этот день был сильный ветер. Здание редакции стояло на набережной. Я шла по ней и даже ветра не чувствовала — вот как волновалась! Перед редакцией остановилась — чувствую, щеки горят. А как остудить — не знаю. Зашла в газету и прошу главного редактора. Мне говорят: «У нас много сотрудников, может быть, вы с кем-нибудь другим поговорите?». А мне Алевтина Ивановна сказала, что нужно к редактору идти, поэтому я ни с кем другим говорить не хотела. Пропустили меня к редактору, я ему тетрадку стихов отдала и пошла домой, не очень и надеясь, что их напечатают. Вдруг на следующий день позвонили в училище. Сказали, что мои стихи понравились, прислали фотографа. Потом в газете вышли два мои стихотворения. Одно — о том, как нас в училище загоняли слушать лекцию о любви. А в тот день, когда в газете появились стихи, я забыла сдать профкомовский отчет. Вызывает меня директриса и начинает ругать: «Где ваш отчет о работе профкома?». Я ей отвечаю: «Не успела сделать, завтра сдам». «А стихотворения в газете напечатать успели?» — заругалась она. Вернулась на урок, сижу — чуть не плачу. Вдруг вызывают меня отвечать. Я говорю: «Я не могу сейчас!». А учителю ведь неважно, почему я не могу. Поставили мне единицу, а я отличницей была!
Во время учебы в училище я ходила на писательские собрания при газете. Там я узнала о существовании в Москве Литературного института имени Горького. Я думала, что буду поступать в Архангельский педагогический на филологию. Пришла узнавать правила приема, и мне сказали, что, если секретарь писательской организации даст рекомендацию, то меня примут. Я попросила эту рекомендацию, а мне сказали, что жизнь ломать не хотят.
— Наверное, очень трудно в 18 лет оказаться самым главным медиком и в одиночку принимать важные решения?
— Сложно сказать. Я приехала на участок и сразу же у малыша определила полиомиелит. Тогда все очень этой болезни боялись, и нас на нее сильно натаскивали. Но случая все не было и не было. И вдруг на моем участке. Ребенка положили в больницу, а ко мне на пост поехало всякое начальство. Диагноз подтвердился, и обо мне пошла слава. Такая молодая, а столь сложный диагноз сама поставила. Вообще-то, меня пациенты любили. Даже благодарности в училище писали. Поэтому директор оставила за мной право поступать в мединститут и на следующий год. А потом я влюбилась...
— В поэта, наверное?
— Нет, в лесоруба. Даже не в лесоруба, а в ученика. Он мой ровесник. Тогда нам было по 19.
— А он знал, что Вы пишете стихи?
— Я ему, конечно, специально об этом не говорила, но он мою тетрадку несколько раз видел. Вообще, в этот период очень хорошие стихи писались. Бежишь по вызовам, в день по нескольку километров по лесам находишься, присядешь где-нибудь и на клочке бумаги или обратной стороне горчичника записываешь строчки. Иногда за день до 10 стихотворений напишешь. И потом уже, когда уехала, многие стихотворения посвящала ему. Например, «Речку Паленгу».
В том году я послала 10 своих стихотворений в Литературный институт. Не очень-то и надеялась, что поступлю. Но пришел ответ из приемной комиссии. Писала Нина Бондарева. Очень тепло, душевно. Говорила, что решается вопрос о моем зачислении, и спрашивала меня, читала ли я Цветаеву (в моих стихах нашли ее сильное влияние). А я в те годы ничего о Марине Ивановне не слышала. Поэтому в ответе написала, что никаких стихов Увераева не читала (это я фамилию прочитала неправильно, потому что у Бондаревой почерк непонятный). Вызвали меня на экзамены. Я, конечно, не верила, что их сдам, поэтому и маме сказала, что еду просто Москву посмотреть. А в паспортном столе на всякий случай выписалась.
Ко мне, к моим стихам очень хорошо отнеслись в приемной комиссии, поэтому я была в «железном» списке на зачисление. Думаю, что не ахти как и отвечала, но вот сочинение написала на пятерку. Сразу после зачисления нас распределили по семинарам. Я попала в самый престижный семинар на курсе. Руководитель назначил обсуждение моих стихов. Как-то он попросил меня переделать одно стихотворение. Я не знала, что там можно изменить, долго билась, но в конце концов переставила несколько строчек и понесла ему. Он как-то небрежно сунул лист в карман и повел меня показывать Переделкино. Вдруг, я чувствую, он меня пытается приобнять. Я ударила его по рукам и убежала на свою дачу. Прибежала и думаю: «Можно вещи собирать, из института меня, наверное, выгонят». И действительно, мне руководитель устроил такое обсуждение, что камня на камне от стихов не оставил. А напоследок еще сказал, что незачем было Фокиной приезжать учиться — лучше бы людей лечила! Тогда я перевелась в другой семинар и там все годы занималась. Потом мне передавали, что он говорил — осталась бы Фокина у меня, я бы ее в «толстых» журналах печатал. А меня, действительно, в институте не печатали. Но такой ценой мне никакие публикации не нужны! — Говорят, что и мужа своего Вы встретили в Литинституте?
— Да. Я по натуре однолюб. И я очень переживала, когда мой любимый женился. Девчонкам много о нем рассказывала. И однажды мне подружка рассказала, что поступала вместе с парнем, очень похожим по характеру на любимого из моих рассказов. Но он, к сожалению, не поступил. Я даже адрес этого парня искала, так по любимому тосковала. Но тогда не нашла. Спустя год забегаю я в наш танцевальный зал и вижу — стоит парень и перебирает пластинки. Достал одну и поставил на радиолу. И вдруг я услышала «Вальс цветов». Эту музыку мы очень любили. У меня просто сердце защемило. Он подошел, пригласил меня танцевать. Познакомились. Оказалось, что это — Александр Чурбанов, именно тот парень, о котором мне говорила подруга. Через пять лет он стал моим мужем.
Александр только поступил на первый курс, а я уже училась на пятом. После окончания института меня устроили в издательство «Советская Россия» младшим редактором. Но я там долго не проработала. Очень затосковала в этой атмосфере, где одни тетки целыми днями сплетничали, и уехала домой. Когда Александр обнаружил, что я сбежала, он решил меня искать. Денег, конечно, у первокурсника не было, поэтому он залез на крышу вагона и так до меня добрался. Я его не ждала. Очень удивилась, но и обрадовалась. Потом Александр повез меня к своим родителям. Вечером положил голову мне на колени и сказал: «Теперь я счастлив абсолютно!».
— А почему так необычно зовут Вашу дочь — Инга?
— Я очень любила коньки. А в те годы блистала знаменитая конькобежка Инга Воронина. Это в честь ее. И вообще, для меня «инга» — родной корень. Я выросла в тех местах, где много названий с корнем «инга»: Паленга, Содонга. Для меня Инга означает родину, свободу, волю.
- У Вас нет специальных нарядов для сцены, очень простая прическа. Вы не пользуетесь косметикой. Неужели Вы не хотите, чтобы слушатели видели в Вас не только поэта, но и красивую женщину?
— Нет. Когда я выхожу на сцену, я прежде всего хочу, чтобы слышали мои стихи. А не смотрели на то, какое на мне платье. Поэтому выбираю самое скромное обрамление.
— Высшая точка Вашего общественного признания — это Государственная премия...
— Да, я ее получила в 1976 году за сборник «Маков день». Считаю, что частично мне ее дали из желания помочь материально — я одна растила двоих детей.
— Многие годы Вы были официально любимым поэтом. И пользовались всеми льготами — специальный магазин, особый дом...
— Я считаю, что мне это тоже предлагали из жалости. И брала я минимум, потому что считала непорядочным. Но нужно было одной кормить двоих детей, поэтому я иногда покупала продукты в магазине.
— Вы не читаете газет. Наверное, Вы очень далеки и от политики?
— Почему же. Я очень переживаю то, что сейчас происходит в стране. Я считаю, что ориентация на частную собственность – это гибель для нашего народа. Мы привыкли работать вместе. Я еще помню, когда после сенокоса усталые женщины шли все вместе и пели песни. А сейчас по деревням никто песен за работой не поет – не те времена! У нас есть один фермер. Жуткое это зрелище. Один стога ставит, один пашет. Очень жалко его.
— Ваш последний сборник вышел шесть лет назад. Не часто появляются и подборки стихов. Вы перестали писать?
— Нет. Просто потеря идеалов изменила и отношение к книге. Сегодня в моде одни сексологии, а книги о настоящих чувствах издавать невыгодно. Поэтому мои стихи сейчас не печатают. Для меня сейчас настали тяжелые времена – погасло солнце!
— Может быть, Вы подарите читателям «Пятницы» свое стихотворение?

Встреча
(публикуется впервые)

Ты – вперед и на коне.
Я – назад и пеша…
Хочешь спешиться ко мне,
Пожалеть – утешить?
Посошок держу – несу,
Чернь-простонародье…
А тебе ведь недосуг,
Ваше благородье:
У тебя в глазах азарт
К купле да продаже –
Поспешаешь на базар,
Как жених, наряжен!
Мой ответ на 
«Как живешь?»
Понимаю – вижу,
Сквозь скакучий нетерпеж
Ты навряд дослышишь,
И коня не повернешь
Пешеходки ради,
И босую – без галош –
Не посадишь сзади:
Не осмелишься, гусар,
Шеф-благотворитель,
Поменять разор-базар
На собор-обитель.
У тебя карманы – во! –
Грудь деньгой топорщат!..
У меня и твоего
Денег было больше.
И конек был
Бел-крылат,
С раскудрявой гривой, -
Я в луга его свела,
С миром отпустила.
Не оставила гроша,
За душой копейки,
И свистит-поет душа,
Вроде канарейки!
Посошок, что мне вручен,
Для тебя не ценен:
Конь копытом грязь толчет,
Нетерпеньем вспенен.
А – хороший посошок!
За него меняле
Чаю-сахару мешок
Не один давали.
Только он мольбам не внял
Этот посох зрячий,
Оказалось, для меня
Был судьбой назначен.
Чтоб высвечивать насквозь
Им – любую душу…
Не спускайся, не елозь,
Во седле дослушай:
Изо всех непарных пар
Мы с тобой – не пара,
Ты угарен – на базар!
Я мудра – с базара.
Мчись, не медли на меже:
Вороные ж! Кони ж!
Ты – еще, а я – уже…
Ничего: догонишь.

Источник: Чаепитие у… Ольги Фокиной / О. Фокина ; [беседу вела] А. Владимирская // Русский Север. Пятница. – Вологда, 1993. – 1 окт.