В. Каменев
Радостная участь

ПОЭЗИЯ О. Фокиной — не из тех явлений современной литературы, о которых бурно спорит критика. Но и не из тех, которые обходят равнодушным молчанием. Книги О. Фокиной читают, о них пишут. Правда, пишут по-разному. Например, автор книги «Вблизи и на расстоянии» (М., «Советский писатель», 1974) Валерий Друзин принимает поэзию О. Фокиной за то, что она «...радует непосредственностью восприятия жизни», за то, что в стихах ее «ясно обозначены черты современной колхозной деревни», «преобладают светлые тона» и «всегда побеждает жизнелюбие». За этими критическими декларациями не увидеть, как ни всматривайся, истинных черт лица художника, не почувствовать индивидуального. Между тем, с первых же строк обычно узнается неповторимый, своеобразный фокинский голос. Впрочем, «узнается голос» — выражение в данном случае не совсем точное. Ибо у Фокиной как бы два ясно различимых поэтических голоса. Попробуем объяснить это на примере стихов из новых сборников* [* О. Фокина. Камешник. М., «Советский писатель». 1973 О. Фокина. Маков День. Стихи. Вологда, Северо-Западное книжное издательство, Вологодское отделение, 1974]. Вот стихотворение, которым открывается «Камешник»,— «Я помню соседей...». Горький и голодный быт военной северной деревни. Бои — далеко, орудийных голосов не слышно («Война-то война, а у нас — тишина!»), но мертвенное дыхание войны ощутимо и здесь. Чтобы выжить, деревенские ребятишки вынуждены просить милостыню («...страшно умирать...»). Смешение чувств — стыда и голода. Ни слезливой патетики, ни мелодраматических вздохов — строгая фактография, детали быта, дисциплинированные рифмой. И гуманистический финал лирического монолога:

И помню глаза подававших людей... 
Я в вечном долгу у деревни моей. 
Перила — краюшки, ступеньки — ломти,— 
Без этой бы лесенки мне не взойти.

Строка: «Я в вечном долгу у деревни моей» — не просто фраза и не только благодарность за спасение от голодной смерти. Она есть выражение непреходящей, бесконечной любви к родине. Так под внешне обыденный разговор-воспоминание подводится емкая смысловая черта, сообщая всему стихотворению и душевность, и гражданственность. Простота, обнаженный лиризм, несуетливость чувств и ясность мысли при скромной конструкции, некичливой, незаметной форме. В этом — одна Ольга Фокина.
Через несколько страниц в той же книжке читаем:

Так стою на берегу, 
Утешаюсь, чем могу, 
Поплыла б — себя не жалко, 
Первый снег — поберегу.
(«Первый снег»)

Здесь уже главенствует форма — открытая, народная, песенная. Стихотворение легко поется, как деревенская неприхотливая частушка. В пристрастии к различным, преимущественно песенным формам деревенского фольклора — другая Ольга Фокина. Итак, два полюса угадываются в творчестве О. Фокиной, два полюса, которые тяготеют друг к другу и все-таки остаются полюсами. Современная, условно говоря, ипостась поэзии О. Фокиной характеризуется, как уже было отмечено, формальной неприхотливостью и подчеркнутой интимностью, доверительностью поэтической речи. Ее стихи мало подходят для чтения со сцены. Это — камерные произведения, свой стих поэтесса точно называет «разговором».
Разговор с читателем с глазу на глаз, без посторонних. Разговор, где один из собеседников (автор) ненавязчиво делится своими впечатлениями, мыслями о прожитом и виденном, нарочито избегая как это и принято в откровенном разговоре, высокопарных фраз и нравоучительных наставлений. Особенно волнующие и милые стихи, где проявлены чувства кровного родства, стихи, обращенные к матери («Маме»), к детям («Колыбельная»; «Ты очень хотела в деревню зимой...»); выразительна признательность поэта к родному на земле уголку («Мне опять в дорогу скоро»). На дороге к сердцам читательским поэтессу ждут и удачи, и невезения. Рядом с подкупающе-грустным стихотворением («Ну, что ж, осенью дохнуло!..») соседствует добротное в профессиональном отношении, но лишенное пульса, отмеченное холодностью письма («Я отвыкла от белых ночей»). Мягкую и нежную ткань поэтического размышления, на которое настроился читатель, случается, нарушает какая-нибудь жесткая «головная» сентенция: «И голос лиры — трактором — увы, не заглушить». («У времени — обязанность»). Именно в такие вот мгновения и вспыхивает у читателя недоверие к собеседнику, душевная досада на то, что «песня испорчена». Устремление к образному мышлению, ассоциативности — в поэзии естественно, как в жизни — дыхание. Но как дыханию может помешать малейшее препятствие, так в строении поэтического образа заметна каждая неточность, надуманность, неестественность. В удачном и сильном (именно в образном смысле сильном) стихотворении «Я помню соседей...» есть такая строфа:

Лишь дым из трубы нашей, худ и белес, 
Все тянется, тянется к блюду небес, 
Где новою праздною ложкой пустой 
Вращается солнышка круг золотой.

Небо — блюдо, солнце — ложка: находка, прямо скажем, небогатая. Не знаю, стоило ли ею украшать общий суровый тон стихотворения. Вслух ли, про себя ли, мы все равно произносим стихотворение — неудобопроизносимость данной строфы, по-моему, очевидна. И серьезно начатый, нешуточный разговор из-за малости, казалось бы, вдруг на ходу споткнулся. Надо вновь натягивать разговорную нить. А в стихотворении «Мой шепот разросся до крика...», мне думается, вообще никакого разговора с читателем не состоялось по причине искусственности, даже какой-то небрежности начала его:

Шиповник — то алый, то красный —
Горит молчаливым огнем.
Лишь пчелы, гудя громогласно,
До ночи работают в нем.

Не нужно быть особенно начитанным в поэзии, чтобы «уличить» фокинский «молчаливый огонь» в непервозданности. Очевидна и красивость «громогласного гуда пчел».
Украшением поэзии О. Фокиной являются ее своеобразные стихотворные этюды о северной природе. В них видно, как искренняя и неизменная любовь к малейшему проявлению жизни руководит пером поэта. Порой удачно найденная форма сообщает дополнительную веселую и звонкую силу словам:

...И колокольчики качались, 
И шевелился клеверок...
(«Белка»)

Иногда к непосредственному восторгу перед природой примешивается философская глубокомысленность — тогда это выглядит несколько ординарно. Не спасает положения умышленная экспрессивность формы:

И воробья
Мне не обидеть:
Он — это я
В первичном виде...
(«Спасибо былому...»)

Примечательной особенностью поэзии О. Фокиной является ее давнее и постоянное пристрастие к северному фольклору. И если первые поэтические опыты должны быть оценены как написанные «под» народное творчество, то сейчас, в работах зрелого поэта, мы отмечаем фольклорное начало как особенность самого духа поэзии О. Фокиной, как своеобразие ее творческой манеры. Нельзя, конечно, объявлять Фокину первопроходцем в широком использовании произведений народного творчества. История литературы и современная поэзия знают немало высоких примеров органического слияния в творчестве одного поэта элементов так называемой «книжной» поэзии и фольклора: Алексей Кольцов, Николай Некрасов, Николай Клюев, Сергей Есенин, Александр Твардовский и другие. Для поэзии О. Фокиной характерно не только использование элементов народного творчества, художественных приемов, тематических мотивов, но и последовательные усилия к творческому освоению форм народной поэзии. Валерий Дементьев в книге «Дар Севера» пришел, мне кажется, к интересному и верному выводу: «Обращаясь к традициям северодвинских, вообще се-верных песен, Фокина сделала немаловажное открытие: песни таят в себе «зерно» сюжета, неразвернутое, драматическое действо. И она восприняла эту сюжетность, этот скрытый драматизм, как важнейший творческий принцип». Подтверждения этой мысли, этого наблюдения, мы в изобилии находим в последних книгах поэтессы.
Народная песня составляет плоть многих произведений О. Фокиной, в каждом из них — не один или несколько фольклорных признаков. Ее, как уже было сказано, интересуют не отдельные признаки, а форма во всем ее многообразии, всей ее многозначности. На примерах поэтического творчества О. Фокиной читатель может наглядно убедиться в широких возможностях разнообразных форм сельского фольклора, в универсальности этих форм, в непреходящей эстетической ценности их. О. Фокина успешно укладывает в традиционную форму современное содержание. Таковы стихотворения «Дом на юру», «Печное», «Лодки уплывали...», «Мой хрустальный апрель!», «С худой полосы» и другие. Разнообразно
варьируется в поэзии О. Фокиной характерная для фольклора тема разлуки с любимым человеком, тоски по нему, разочарования в любви. («Что же теперь..?», «На сердечушке ледок...» и другие). Но здесь поэтесса не сумела избежать повторений ею же ранее сказанного, выговоренного. Менее всего до сих пор О. Фокиной удаются попытки синтезировать элементы «нового» поэтического языка и старинного, народного, соединить вместе и современное и традиционное; на это, в частности, указывает и А. Михайлов в своей книге о современной поэзии «Ритмы времени» («Художественная литература», 1973). На пути поэтического творчества у современного поэта терниев немало. Следы «сопротивления материала» мы находим и в стихах О. Фокиной: чрезмерное увлечение областными, уходящими из обихода, словами и выражениями, просторечиями, употребление старого слова из одних только формальных соображений. Режут слух современного читателя «неологизмы» типа: «кажинное утро», «песне, певанной отцом...», «душу, вымающий крик...» и т. п. Этот тяжеловесный, «овинный» колорит против воли автора загрязняет чистый и ясный воздух поэзии. Сила лучших произведений О. Фокиной — в просторе и прозрачности формы, спокойности, уверенности мышления. В этом еще и еще раз убеждаешься, читая ее новые книги, читая такие, например, строки:

На судьбу не в обиде, 
Буду век сенокосить, 
Только зря не губите 
Во бору моих сосен...
(«Говорят, мое поле...»)

В такие минуты соприкосновения с настоящим искусством искренне веришь в счастливо избранную поэтом долю, в радостную участь ее стихов.

Источник: Каменев В. Радостная участь // Север. – 1975. – № 9. – С. 118–120.