Ш. Галимов
Верность

Ольге Фокиной не надо мучительно придумывать темы своих стихов. Они являются сами, вырастают, как деревья в лесу; ее поэзия сильна органикой, и если б нас попросили дать уточняющий смысловой вариант названию сборника «От имени серпа»*[*Ольга Фокина. От имени серпа. М., «Современник», 1976. Ольга Фокина. Маков день. М., «Сов. Россия», 1978], как, впрочем, и других ее книг — «Маков день» и «Самый светлый дом» — мы предложили бы слово «нерасторжимость». Это ведущий внутренний мотив стихов поэтессы — связь художника с родными палестинами, скрепленная традицией и судьбой. «Мне завещаны дедом поле с житом и рожью, боровые приметы, луговые остожья». И нельзя забыть или презреть это завещание.
Фокина дорожит и гордится своей причастностью к лесу, полю, селу, народу, великой нации. Ей важно ощутить и поэтически осмыслить, как сливаются в народном языке Вологда и Волга, как возникает кровная связь, национальное единство: «Мне бесценно сознанье общей почвы родной и что жили славяне не на Волге одной». И это очарованье единой судьбы, преломленное в личном опыте, возникает в новых и новых стихах поэтессы. Пусть улетают на юг птицы, скрываются от холодов звери, «ивушка-родимушка» остается «среди долинушки», и мы понимаем, что в этом образе сказалась душа самой поэтессы, постоянство, с каким и в радость и в горе связана она с Севером.
Мир северной земли, неласковой, нещедрой, но по-своему прекрасной, становится как бы некой универсальной — не только нравственной, но и эстетической категорией, которая во многом определяет художественную систему стиха Фокиной, черты изображаемых характеров, круг их жизненных устремлений и интересов. Нам вспоминается выведенная Федором Абрамовым легкообычная Алька из одноименной его повести, Алька, которая легко простилась с деревней, став то ли официанткой, то ли стюардессой; Фокина ищет иные, противоположные характеры, полные верности селу и привычным здесь нормам взаимоотношений. В сознании этих людей нет тяги к какой-то иной жизни. Крестьянская доля формирует привычку принимать судьбу такой, какова она есть, дана самими обстоятельствами, историей, традицией. В сборнике «Маков день» пожилая крестьянка Катерина, выслушав записанный поэтессой рассказ о своей жизни, тяжкой сельской работе, трудах, за которые ей не вышло даже пенсии, решительно возражает против намерения добиваться более достойного материального обеспечения ее старости. Ей кажется, что нельзя, нехорошо «клянчить»: «эдак не по-нашему». Ведь ее жизнь, считает Катерина, сложилась не тяжелее, чем у тех, кого опалила война... Логика жизненного уклада воспринимается и как логика творческого поведения. Поэтому шумное раздолье сельского праздника, где люди собираются вместе, куда выносятся и радость, и послевоенная вдовья боль, и женская бедовая отчаянность («Праздники»), — это раздолье переходит в сокровенное лирическое раздумье о том, что смысл праздника — в самоотдаче, в желании видеть счастливыми и праздничными других. Как мать бережет праздничную шаль уж не для себя, а для дочери:

Вот подыму, да наряжу, 
Как на себя я погляжу,—

так и сама поэтесса «по-материному» празднует уже который год.
В стихах разных лет Фокина готова воспеть сознание истовости, верности, честной бедности, этой изначальной суровости бытия, которая не обошла и ее: «Спасибо былому, что прежде ломтя, солому жевало дитя. И хлеб ему — навек в цене, дитю тому, а то есть мне». В этой не совсем обычной логике есть свой поэтический резон; перенесенные невзгоды делают человека более отзывчивым, способным не только чувствовать свою боль, но и ощущать чужую: «Кто сам страдал — других поймет». И в этом случае какие-то мотивы некрасовского толка, мотивы печальницы женской сельской судьбы, незавидной доли сельских старух («намерзлись они на веку») сочетаются с мыслью-оправданием трудностей и невзгод как учителей совестливой жизни.
Поэтессе любо, что сегодняшняя деревня строится, что в избу пришли электричество и телевизор, но она не одобряет повышенного интереса к меркантильной стороне бытия. Соседи, жадно собирающие еще неспелую бруснику — лишь бы побольше! — чужды ее поэтическому миру. В него нет доступа Хорям, зато Калинычи проникают в него свободно и беспрепятственно. Сама Ольга Фокина сродни в этом отношении тургеневскому герою:

Я летом запасаюсь 
Не ягодой какой, 
А синью-небесами 
Да серебром-рекой. 
Без видимого дела, 
Спустивши рукава, 
Брожу я ночью белой 
По белым островам...

Фокина ищет истоков собственной верности родной земле в материнском характере; целый ряд ее стихов посвящен матери, детству. Здесь силен общий многим произведениям деревенской темы мотив возврата, приникновения к истокам, может быть, лишь с той разницей, что эта связь для Фокиной, нам кажется, не прерывалась. Собственно городских, запредельных селу стихов у Фокиной мало. Среди них хотелось бы, однако, упомянуть прекрасное стихотворение о дочери, уехавшей к бабушке в деревню, о душевной тревоге оставшейся молодой матери:

По снежному городу грустно брожу, 
Твои рукавички в кармане ношу, 
А если на улице сильный мороз, 
В твои рукавички подолгу дышу, 
Себя согреваю.

И жаль, что эти строки, как и некоторые другие, взятые нами из книги «Маков день», не вошли в сборник «От имени серпа». Они, несомненно, украсили бы его страницы, тем более, что отбор здесь, в целом удачный, все же не всегда точен и строг. Без ущерба для читателя несколько стихотворений, в нем приведенных, можно было бы опустить. Среди них «Подвозчик зерна», раздражающий стилизацией под Кольцова, или, скажем, слишком торопливо написанные стихи о важном, сущностном — человеке и природе, об охотнике, беспощадно уничтожающем живое: «Дятел ли, голубка ли — все тебе мишень. Невдомек, что бухаешь по моей душе».
Одним из поэтических центров лирики Фокиной является большое стихотворение о печке, на которой семья коротала зимние вечера, печи, что является свидетелем радостей и бед — детских игр, смерти отца, необходимой частью всего строя сельской жизни, символом его крепости, нерушимости. «Если случится: дом развалится — печь устоит? — Знать устоит». И это величальное, полное любви и доброжелательства заглавие «Печка-матушка» тоже не случайно; оно в духе общей поэтической идеи — устойчивости, целостности.
Именно сегодня, когда литература ищет цельного, гармоничного человека, мироощущение фокинской лирики привлекает нас как один из ответов, очевидно, нужный и интересный. Но привлекает, пожалуй, до того момента, пока не начинаешь ощущать какую-то жестокость поэтической позиции Фокиной, некую непримиримость ко всем другим возможностям человеческого развития, к иным сторонам жизни, духовной культуры. Поэтессу захватывают «вековые разговоры», «что до или после косьбы», жизнь единая со своими сельчанами-земляками, и если кто-то заметит, что недостаточное внимание ко всему остальному кругу жизни может привести и к утерям, Фокина решительно и «беспечально» заявляет: «Не мыслю соперников краю, в котором живу и дышу». Почему же, однако, соперников? Разве это столь необходимо смотреть на других с точки зрения соперничества и не важнее было бы увидеть мир с точки зрения доверия и содружества, как это сделала сама Ольга Фокина в стихотворении, посвященном туркменской поэтессе Огультач Оразбердыевой?
Конечно, нет нужды «рядиться в чужеродное перо», уходить от мелодии народной речи, системы образов, навеянной северными родными местами, от нравственного опыта поколений. Но также нет нужды забывать об общих поисках искусства разных времен и народов, о тех ценностях, которые здесь обретены. Думается, это только помогло бы углубить поэтическую точку зрения, и, видимо, в этом случае каким-то более пытливым и зрелым взглядом мог быть прочитан Пушкин, чем только взглядом девочки, обнаружившей отрывочные строки великого поэта в листке, вырванном из школьной грамматики («Мой Пушкин»).
И это важно. Оригинальности нет резона вступать в спор с общезначимостью; возможность собственной интерпретации есть путь - открытий новых сторон, новых граней тех ценностей, которые исповедует вся наша культура. В этом смысле хочется вспомнить такие самобытные явления современного искусства, в то же время в чем-то весьма близкие Ольге Фокиной, как белорусский ансамбль «Песняры», книга Гранита Матевосяна «Мы и наши горы», повесть Василия Белова «Привычное дело». Общее здесь — это близость к народно-крестьянскому характеру, к неповторимому душевному складу национального бытия. Именно в этой связи и в поэзии Фокиной возникает тот нерушимый мир, где Север выступает как судьба, как дом, в котором все помогает жизни: традиции, воспоминания, даже горе здесь преодолевается как-то легче, ибо есть на что опереться: «Дай себя на перевязку песне, певанной отцом, вспомни материну сказку с удивительным концом». В то же время сопоставления такого рода ясно освещают и проблемы творчества Фокиной. Та же проза Василия Белова в своеобразном, северном, национальном острей и глубже выходит к проблемам общечеловеческим, дает почувствовать высокий драматизм человеческого существования на уровне философском, онтологическом, в ней есть зерно, что, прорастая в душе читателя, будет давать новые и новые побеги размышлений, есть то. что дает «задел» творчеству художника в дальнейшем его развитии.
Горячая любовь Ивана Африкановича и Катерины, осмысленная в масштабе большой гуманистической философии этой книги, принадлежит к наиболее глубоким и волнующим страницам нашей многонациональной литературы. В лирическом герое Ольги Фокиной, на наш взгляд, подчас недостаточно именно того, что могло бы раскрыться то ли в правде чувств, то ли в их глубине, силе, драматизме. Нам кажется даже, что здесь чаще, чем в других сферах изображения жизни, у Фокиной проскальзывает какая-то литературная исхоженность ритмов и рифм:

О тебе печалится дорога, 
О тебе темнеющая даль... 
Ты уйди внезапная тревога, 
Ты уйди неясная печаль.

Ольге Фокиной многое дано: слово, полученное от народа, звучит в лучших ее стихах напевно, свободно, выражая лучшие черты северянина-труженика. Но многое с нее и спросится. Причем завтра, быть может, больше, чем вчера, и надо думать, что поэтесса найдет и уже ищет новые возможности художественного развития не только в постоянстве к избранной теме, не только в очень четко зафиксированном круге жизненных реалий, воспоминаний, наблюдений, но и в разомкнутости поэзии, ее обращенности к большим проблемам мира и человека.
Нас радует, что поэтессу не оставляет тревожное чувство ответственности перед читателем. О, нет: стихи не просто пишутся от руки, перепечатываются на машинке и потом предаются типографскому тиснению. «Стихи отдать в печать, что дочку замуж выдать: тут радость и печаль, тут гордость и обида». Здесь волнующая мысль о своем детище, муки ожидания его судьбы и новая даль творчества. И это естественно, это плодотворно, как залог дальнейших раздумий, поисков и свершений, которых мы вправе ожидать от Ольги Фокиной.

Источник: Галимов Ш. З. Верность / Ш. Галимов // Правда Севера. – Архангельск, 1977. – 25 июня. – (Критика и библиография).