А. Хайлов
На колеснице поэзии

Поэты сегодня пишут много. У Тютчева, если не ошибемся, вышли два прижизненных сборника. У Евгения Евтушенко — сорок книг стихов и прозы. На этом фоне последний — пятнадцатый — стихотворный сборник Ольги Фокиной, который назвала она «Колесница»* [* Фокина О. А. Колесница. Стихи и поэма. М., «Современник», 1983], уже не кажется перебором.
Впечатления от первых строк нового ее сборника: хочется большей осознанности и глубины. Но читая его дальше и дальше, вступая в заповедный «лес» фокинской поэзии, начинаешь ощущать, что ее стихи увлекают не силой мысли, а живой непосредственностью поэзии, своеобразием поэтического видения. Художница пишет словом, взятым на деревенской улице, о том, что близко ей с детства: как шумит лес, поют косари, гудит ветер. С этого для нее начинается картина мира.
Это поэзия чувств: тоски по оставленному деревенскому дому («Я вчера, уезжая учиться в Москву», «Первая ночевка в Москве»), глубокой душевной близости к матери. Обращаясь к дочери, мать остерегает: «На крутом берегу все дороги круты. Беспокоюсь-боюсь — заплутаешься ты». Речь здесь идет о переходе к иной — городской жизни. Фокина сделала его, но осталась верной своей милой северной деревне: все мысли, масштабы и чувства ее оттуда. И если порой поэтесса стремятся встать в позу художника, плененного желанием «немалых дел», если восклицает: «И не страшат меня страданья, борцов удел», то при всем том ее стихи не назовешь поэзией борьбы. Это по преимуществу лирика близости, душевности, встреч с родным краем, матерью и братом, с домашней керосиновой лампой, мерцающей сквозь окно, с родником, который поэтесса очищает от камней и мусора, и он дарит ей чистую влагу поэзии:

Несу по огороду 
На утренней заре 
Серебряную воду 
В серебряном ведре.

В деревне Фокина черпает силы. Она готова воскресить с ней былую трудовую связь — копать, жать; ее белые городские руки не отвыкли от деревенского тяжкого труда: «Не в семье ли хлебороба я серп научена держать».
В поэзии Фокиной мало таинственного, недосказанного. Это поэзия дома, родной природы, не романтической, а привычной — той, что является как бы продолжением дома. Бывалость — вот основа поэзии Фокиной. Но это не унылая бывалость. Это мир человеческих отношений — прочных, прекрасных, созданных веками, как описал их Белов в своем «Ладе», это поэзия человечности, возвышающая стихи Фокиной. Человек бесконечен, ему не дано примелькаться; повторение жизненного цикла — не повтор точно того же, а каждый раз новая встреча с вечным, с прекрасным — с деревней, ее миром, с уставшим, отбившимся от стаи журавлем («Поймала журавля»), которого поэтесса вылечит и весной отпустит к своим собратьям; свидания с осенью, с буйной от осеннего половодья речкой, с неизъяснимой красотой первого снега. 
Поначалу может показаться несколько странным название книги. Оно слишком пышно, декоративно. Стихи Фокиной проще, мягче, доверительней, в них мало (или почти нет) неразрешимых вопросов и противоречий. И если в душе поэтессы подчас сходятся в остром споре мотивы оседлости и мобильности («Кинусь к порогу — метнусь от порога... что меня держит?»), то все же есенинской драмы не происходит. Покинувшие сельский дом снова возвращаются к нему «за сказкой, за приветом, за лаской, за советом, за шанежкой домашней, влюбленностью вчерашней». Да и городские стихи, написанные от лица матери, тоскующей по деревенскому миру, наполнены мягкой фольклорной образностью; их поэтический настрой спокоен и далек от острых диссонансов урбанистического окружения.
Поэзия, словно смола на дереве, затягивает раны, восстанавливает разрыв, снимает тоску городского жителя — деревенского в своей душе человека. Стихи в этом случае выливаются как бы сами собой, рождаясь из голосов и звуков природы; «Спешит ручей
журчащий, чтоб первому узнать: ах чья же, чья же, чья же здесь детка будет спать? Волнуются пичужки: когда дитя придет, то чью же, чью же, чью же он песню изберет?» Есть в стихах Фокиной еще один связанный с деревней мотив — стойкости, необоримости жизни. Нет, Фокина не избегает темы смерти, не раз пишет о ней. Но для нее существует и миротворная бесконечность при-роды, в которую «вплетается» человеческая память об ушедшем, смягчая утраты. Мотив необоримости жизни развит в ряде стихов, где жизнь торжествует вопреки силам, ей противостоящим. Простолюдинка-ива, смытая рекой, прибилась к берегу, пустила росток: «все вынесла, вновь выросла», и вновь стала нужна людям — ивовыми прутьями для корзин, стволом для оглобли. «Живучая, могучая!.. А все зовут «ПЛАКУЧАЯ». Эти несколько стихотворений о деревьях («Ива», (Ольха», «Береза», «Черемуха») — они и о людях тоже (недаром поэтесса чувствует себя продолжением срубленной березы). О людях скромных, неприхотливых, необидчивых, способных все вынести и снова вырасти полными силы и красоты рассказывают эти стихи.
Иное впечатление оставляет поэма «Малина твоя», посвященная Федору Абрамову и написанная от лица горожанки, приехавшей в родную деревню. Приезжей все знакомо и незнакомо: все те же поля и леса, но нет к ним у части деревенских жителей былого истового отношения. На тракторах ездят по засеянному полю (раньше обходили по грязи, чтоб не затоптать посевы); рассыпали суперфосфат — и испортили речную воду; березы, опыленные химическими средствами, торчат мертвыми ветвями; даже в лесу кто-то по небрежности оставил непотушенный костер, и только вмешательство героини предотвращает пожар.
Слабость поэмы в ее растянутости, непрочности ее эпической основы. В известном смысле перед нами как бы антиэпическая поэма. Даже глубочайшая основа эпоса — природа — здесь и то оказывается в осаде, несет тяжелейший урон от неразумных, небрежных, порой безответственных действий человека. Героине не на что опереться: целительный для нее полог леса более уже не обладает врачующей силой — вода лесной речки испорчена, деревья загублены. Эпическое целое не может проявить себя в должной мере. Несколько сцен, пройдя перед нашими глазами, отплывают, тускнеют. Бытовой срез в данном случае снижает возможности организации художественной мысли, мельчит масштаб повествования.
Щемящий звук последней деревенской тальянки в лирике Фокиной куда сильней берет за душу, чем описание экологической проблемы северной деревни: поэма получилась слишком заданной, то есть выходящей за пределы поэтической власти Ольги Фокиной, поэзия которой, как уже говорилось, связана с чувством, вырастает из него, стоит на нем. В лирике гораздо строже отобрано поэтическое слово, оно насыщенней, крепче, умудренней, как жизнь поэтессы, вошедшая в эти стихи.
Некоторые стихи Фокиной напоминают яркий солнечный свет в полдень, не дающий теней. В них ощущение силы, самодостаточности бытия. Одно из таких стихотворений посвящено брату Николаю. Оно в труде землепашца, дающем человеку достаточно много, чтобы оправдать свой жизненный выбор, сделать жизнь наполненной до краев.

Оратаюшко-оратай!
В поле Карюшка обратай.
Из туманной реки напой,
Песню утреннюю запой...
Да до ночи пары пластай,
Оратаюшко-оратай...

От чтения таких стихов в душе остается что-то праздничное, светлое: так, словно не было и не будет старости, болезней, горя. В них полнота жизни, которая значительна сама по себе, прекрасна, как цветок мака, распустившийся утром под окном («Маков день»). В такие минуты человек поднимается выше, перед ним открываются дали:

Все сложное — не сложное, 
Все трудное — не трудное.

Впрочем, такие стихи — только существенная часть фокинской лирики. В ней — многие цвета и краски жизни, пройденной не в одиночку, а вместе со всей большой нашей страной. Нам уже приходилось писать о притяжении родной земли в стихах поэтессы. Этот мотив важен и в новом сборнике. Фокина радуется современному строительству на селе, вспоминает, какой путь прошли его люди — бойцы, отдавшие жизни ради победы на войне, женщины, что взялись за деревенскую мужскую работу, вынесли все ее тяготы, выстояли, не согнулись.
Многое из того, что собрано в последней книге, это стихи о военном тяжелом детстве, о матери, которая, не жалея сил, подняла семью. Маленькая поэма «Полудница»— тоже об этом. Смысл ее: в жизни можно преуспеть лишь трудом — и это единственно правильная дорога. Мать учит детей самоотверженности не словами, а всею жизнью своей. Она уж не надевает красивой шали после смерти отца; н дочь ее, которой досталась шаль, тоже бережет ее для кого-то («Праздники»). Это стихи о жизни, полной забот и труда, где некогда отоспаться, потолстеть («Кость да жила — оно и сила»). И так понятно обращение поэтессы к природе, которую она просит быть милостивой и воздать добром этим старым женщинам, перенесшим столько невзгод («Как дратва, крученые струи...»).
Любовная лирика Фокиной менее целостна; в ней нет силы и прочности семейного очага. Какая-то зыбкость, нерешенность окрашивает эти стихи: счастливой любви в поэзии Фокиной мало. Любовь — испытание, она всегда чревата разрывом, расхождением. Тот, кто был люб, кого ждала, возвращается «смертельно усталый, с угаснувшим взглядом. Черный осколок сгоревшей планеты». Стихи о любви подчас сложны, тяжеловесны. Таково стихотворение на сказочный мотив «Я хожу сюда неспроста», где, чтоб расколдовать возлюбленного («но колдун на бессрочный срок в волчью шкуру тебя облек»), героиня бросается в омут с камнем на шее, рассчитывая, что сраженный горем любимый вытащит ее и они вместе разгадают тайну злобного колдуна. Но возлюбленный не появляется...
От полудня жизни через память, через трудную любовь вступает поэтесса в область непокоя. Человек не может остановиться, застыть, как не может остановиться время. Его влекут далекие горизонты, дальние планеты, сияние далеких звезд. В страстной любви к земле заключена и эта тяга к просторам; от нее человеку невозможно отказаться.
Судьба поэта — быть поэтом, убегать от трезвого расчета, от деловитости. Поэт — это одно колесо, которое нельзя приспособить под экипаж, а если и можно, то это сделает такой экипаж ненадежным («Не будет телеге дороги-пути, пойдут огорченья-мученья»). Назначение поэта иное: не служба материальным целям, а служение человеческому духу. «Мне долго по свету еще колесить без права устать и разбиться: ничто не заменит меня на оси единственной, той колесницы». На колеснице поэзии и невозможное возможно, и время, кажется, не властно над человеком. Последние стихи сборника — тоже о поэзии, о связи ее с жизнью, о верности и патриотизме. Поэзия для Фокиной это та же работа, что и труд жницы, которая намолачивает «ворох духовитого зерна». Так и поэтесса несет свои стихи к людям, надеясь, что их поймут и оценят («Скрипке — струны, речке — струи»). Ей чужды «звуки музыки вихлястой», услышанной в магазине грамзаписи, но зато близок «родной напев и стих». Взволнованно говорит поэтесса о своей ответственности за написанное («Стихи отдать в печать»), о тревоге, любви и бесстрашии художника, без которых не может быть поэзии, пробуждающей в нас высокие чувства и зовущей нас за собой.

Источник: Хайлов А. На колеснице поэзии / А. Хайлов // Север. – Петрозаводск, 1985. – № 3. – С. 118–120.