Е. Крохина
Я на Тарногу 

Где истоки у этой Реченьки? Думается, что при самых внимательных поисках ответа, мы бы установили лишь приблизительную их «географию». Но одно сказать можно твердо: истоки эти в родниковой чистоте и неизбежности, с которых всегда начинается хороший добрый талант. Такие родники не утоляют, а лишь усиливают жажду. И когда несколько лет назад появились в центральной печати стихи молодой поэтессы из Архангельска Ольги Фокиной, мы их сразу приметили. И обрадовались. И стали ждать новых.
«Реченька» — награда за это ожидание. И не беда, что берега ее пока не очень широки. Зато течет она по своему руслу. Зато глубока. Не отмечена тем мелководьем, которое один раз вброд одолеешь и не захочешь повторить путь.
Кровное, на всю жизнь родство с землей детства и юности, где протоптал свою первую тропу, — как много поэтов родилось с сознания и с утверждения этого чувства, как много вариаций на эту тему встречаем мы на книжных страницах. Но как мало в нашей памяти действительно памятных имен и стихов.
Не в том ли тут дело, что авторы подобных вариаций лишь созерцатели. Созерцатели, подчас умные, зоркие, усердные, но — холодные. Облик земли у них только предмет — безусловно и близкий и дорогой, — но только лишь предмет для наблюдения и словотворчества. Для Ольги Фокиной родная земля — дыхание, кровь, голос. Она околдована ею навсегда. И перед чарами этого колдовства бессильна даль прожитых лет.

Но я дитя моей реки, 
Озимника из этой озими. 
Как полюбить меня ты смог? 
За что? Я — не орех кокосовый, 
В моей крови брусничный сок 
И сок ржаной, и сок березовый.
(«Не знаю, что тебе писать»). 

Каждое стихотворение сборника — это прежде всего автопортрет. Здесь даже «пейзажные строки» — всегда полнокровны и психологически достоверны. И не удивительно, что мы так легко заражаемся настроением автора, так доверчивы к нему. Нам становится дорогой и близкой влюбленность поэтессы в край, где она родилась, в людей, с которыми она выросла. И, поверив автору, мы прощаем даже то, что в выражении этой любви бывает больше акварельной пестроты и меньше лаконичной графической четкости. Перечитайте снова такие стихи, как «Черемуха», «Просьба», «В девственном лесу», «Подснежники». Вы наверняка согласитесь, что они неправомерно затянуты. Их значительная «площадь» остается незаселенной мыслью и чувством. В стихах-признаниях поэтесса не всегда владеет собой. Она не умеет, а может быть, просто не хочет сознательно построить ту плотину, которая необходима для того, чтобы стихи стали сдержанными и строго организованными.
Но это только в стихах, которые я условно назвала стихами-признаниями. И, кто знает, может быть, в них и не грешно «плеснуть через край»?
А рядом с ними стихи, которые поражают и радуют как раз обратным — строгостью, зрелой мужественной сдержанностью. И в содержании. И в форме. Поэтесса, оказывается, умеет трансформировать силу своих чувств в емкие, скупые строки, обладающие большим эмоциональным и смысловым напряжением. И для этого ей не надо «закручивать» образы, «ворочать» словом, как делают иные поэты в целях пущей выразительности. Ее исповедь проста, непритязательна, но скрупулезно выточена, глубока по содержанию. В стихах «Я вчера, уезжая учиться в Москву», «Из письма матери», «Влажный ветер с твоей стороны», «Вишь, ведь, как тебя изнежили», «Родина» — уже не только мотив признания в любви родной земле и ее людям. В них — тревожное предчувствие расставания с землей «вдохновенья и свободы», в них — тоска разлуки. И радость неизбежного, счастливого возвращения.

...Сижу одна на милом берегу 
Варю уху на старом пепелище, 
И радость ходит по душе и брызжет, 
Как этот кипяток по чугунку. 
Другим без сожаленья отдаю 
Иных земель занятные картинки. 
...И падают веселые дождинки. 
На голову счастливую мою.
(«Родина»).

Я подробно останавливаюсь на стихах, посвященных Родине, пейзажу, потому, что именно они, на мой взгляд, определяют творческий облик поэтессы. Читая их, понимаешь, что родная земля постоянно испытывает автора на верность. И для поэтессы верность земле — это верность собственной изначальной поэтической природе, в которой главным было удивление миру, его краскам, его бесконечности. Без этого удивления творческое возмужание неизбежно превращается в холодный, никого не трогающий профессионализм. 
И радостно, что для такой тревоги в сборнике «Реченька» не дает повода ни одно из стихотворений, отмеченных зрелым мастерством. Тонко и взволнованно звучит стихотворение «Песни у людей разные», по-настоящему подкупают песни, ставшие известными всюду в стране («Посмотрись, зорька, в реченьку», «Здравствуй, речка Паленьга»), каждого заинтересует стихотворение «Я сижу над раскрытой тетрадью», в котором поэтесса пытается осмыслить, оценить свои творческие усилия.
Но особенно трогают стихи, в которых О. Фокина показывает себя прекрасным, тонким стилистом, умеющим подслушать и передать во всей полноте богатую интонацию и красочность «исконного» слова. Музыкальный тактовый стих льется у нее свободно, легко, на одном дыхании. И сколько солнечной и поэтичной фантазии в таких, например, стихах, как «Весеннее», «Мелодия», «Кто на Тарногу?»
Тарнога, — поясняет редактор другого сборника О. Фокиной «А за лесом — что?», вышедшего недавно в серии библиотечка «Огонька», — один из отдаленных районных центров Вологодской области. Но если вам предстоит еще знакомство с этим стихотворением, не ждите от него этнографической картинки, обрамленной рамками какого-то философского обобщения. Вы попадете не в обычную, будничную Тарногу, — а в сказку. Здесь, в этой сказке, люди пьют птичье молоко, и не по литру — по ведру («вкусно птичье-то. Нам не велено ограничивать»), летят в «зенит, в глубину небес», ясным солнышком умываются, белым облаком утираются... Надо обладать очень острым ощущением красок земли, тонко чувствовать слово, чтобы эта сказочная условность была принята читателем. И она принимается. Не выдуманный, а «заново сотворенный» и на редкость красочный мир в стихотворении «Кто на Тарногу?» пленяет каждого.
Но, отдавая ему должное, без маленькой ложки дегтя нам все-таки, как это ни жаль, не обойтись. Виновата в этой горькой ложке, думается, сама О. Фокина прежде всего. Вызывает, например, недоумение, что в хорошей поэтической книге нашло для себя прописку такое стихотворение как «Ответ заключенному Л. Е.». И хотя автор утверждает, что идет в нем «разговор о самом главном», стихотворение все-таки не трогает. Оно остается обычной поэтической морализацией на заданную тему. Не случайно ведь в стихе такие шаблонные повороты мысли: «Создайте сами красоту, что так легко вы растоптали...» Есть стихи, в которых автор не умеет вовремя поставить точку, тратит слова там, где читателю уже все ясно. Этим испорчено хорошее и по замыслу и по духу стихотворение «Просил, прощаясь, провожатый мой». Разве нельзя было в нем совсем выбросить последние строчки, тем более, что они отяжелены прозаизмом «прозрев».
Огорчают и такие строчки в стихотворении «Северная Двина»:

И хотя день и ночь сарафан голубой 
Катерами прилежно утюжишь... 

Сама себя река катерами утюжить, пожалуй, все-таки не может.
Подобные «мелочи» снижают впечатление от сборника. Хочется пожелать поэтессе быть более строгим внутренним редактором. Чтобы досадные частности не влияли на цельность и полноту стихов.

Источник: Крохина Е. Я – на Тарногу! / Е. Крохина // Север. – Петрозаводск, 1966. – № 1. – C. 153–155.