ОТВЕТ ЗАКЛЮЧЕННОМУ Л. Е.
Я – слабый пол. Мы испокон
Слезливы и сентиментальны,
Движенье сердца – наш закон,
А сердце – та исповедальня,
Где отпускаются грехи,
Где исправляются пороки...
Мы благонравны и тихи,
Мы благодетельны и кротки.
Среди людей, кому творить
И – непременно! – что-то рушить,
Мы чтим уменье говорить,
Но более – уменье слушать.
Грохочет жизнь со всех сторон,
Нужны внимательные струны,
Чтоб различить за вздохом – стон
И горе – за весельем шумным.
Но ваши ноты – на виду,
Мелодия – минорна явно...
Я – слабый пол. Но я иду
На разговор о самом главном.

Вы тоже пишете стихи,
Вы тоже любите свободу,
А вас внесли в разряд плохих
И «упекли на хлеб и воду» – 
За цепкость глаза и руки,
За страсть нырнуть в карман к другому,
За то, что «более других»
Вам «жить хотелось», молодому.
Зубрили в школе много фраз,
Но взяли вы одно на мушку,
Что жизнь «дается только раз»,
И надо жить «на всю катушку»...
...Москва, столица всех огней,
Разнокалиберных, манящих,
Столица «мировых» парней,
Девчат, царевен настоящих!
Ну как за талию вон той,
За волосы «колдунье» – этой
Не посулить звезды златой
С небес, плывущих над планетой?
...О звезды, звезды! Журавли,
Непойманные журавлята!
Вы так далёко от земли.
Но «жить» и на земле ведь надо?
Так неужели должником
Несостоятельным
В колодце
Сидеть
За то, что кулаком
Сшибить звезду не удается?
Нет, милая, не торопись
Подозревать меня в обмане:
Звезда – необжитая высь,
Но звезды есть и в ресторане!
Узнай же, – благороден я!
Вот обещал – и выполняю:
Четыре звездочки – коньяк!
О, он не хуже опьяняет,
Чем эти звездные мечты, —
Не сомневайся, я проверил!
Ты думаешь, они чисты,
Все эти люди? Люди – звери!
Ты посмотри: они жуют,
Они ужасно недовольны,
Что молодые много пьют,
Что могут со скамейки школьной
Спокойно в «Волгу» пересесть,
Спокойно в том же ресторане
Потанцевать, попить, поесть...
О, ты попробуй-ка с папаней,
С моим папаней поболтать!
Чуть что – взорвется:
— Дармоеды!
Погибель, если бы не мать!
Ее отец – мой дед. По деду
Я – кровный русский дворянин,
Во мне сильнее та закваска.
А фатер – так, крестьянский сын.
Прошел войну в железной каске
И – тоже звездный человек!
Вернулся – звезды на погонах.
Влюблен с рожденья в землю, в снег,
И партбилет ему – икона.
Мне что? – Пусть доживает век,
Лишь были б деньги у дракона!

...Не торопитесь отсылать
Меня ко всем чертям в подпечек
За это право угадать
Ваш образ жизни, ваши речи.
Вы – не один у нас в стране,
Но ведь и я – не одинока,
Кто изучил вас до корней,
(Не так уж корни те глубоко!)
...Кому-то – 
Сеять и пахать,
Ковать железо,
Бить каменья.
Кому-то —
В тундре замерзать
И слепнуть над изобретеньем,
А вам на это – 
Наплевать!
А вы познали:
«Жизнь – мгновенье!
Хватай – 
И трать!
Кради – 
И трать!
Гори,
Сгорай!
И – к черту «тленье»!
Хватай побольше, чем дано:
Дается мало! Слишком мало!..»

Теперь вы – дно.
Всего лишь – дно...
А «жизнь красна девятым валом».
На лужах – рябь.
В озерах – дрожь.
На реках – мелкие морщины...
Девятый вал! Ты где берешь
Могущество своей вершины?

...Вам нужен счастья образец.
Жизнь беспощадна: Или – или...
– Звезда, что носит ваш отец
И под которой схоронили,
Как многих, моего отца,
Звезда рубинового цвета.
Простая, о пяти концах,
Известная на всю планету!
Создайте сами ту звезду,
Что вы с погон отцовских рвали,
Создайте сами красоту,
Что так легко вы растоптали!
Узнайте горечь и нужду,
Судьбу сирот и долю вдовью,
Создайте сами ту звезду,
Окрасьте собственною кровью!
Тогда – я верю – 
Мы найдем
Единство языка и мнений,
Тогда – прошу:
Мой дом – ваш дом.
Итак, я жду!
Мы ждем,
Евгений!
 

УТРЕННЯЯ ПЕСЕНКА
Полон тайной новизны,
Ветер в окна заплеснулся
И качнул, как лодку, сны,
И заснул, а ты – проснулся,
Ты проснулся, ты проснулся,
Полон тайной новизны.

Ты глядишь, рассвету рад,
Как подарку в день рожденья.
Даже птицы все подряд
Поздравляют с пробужденьем.
– С пробужденьем, с пробужденьем! – 
Даже птицы говорят.

И внезапно озарен,
Ты встаешь с мечтой о чуде.
Мир звенит со всех сторон.
– Чудо будет! Чудо будет!
– Чудо будет, чудо будет, – 
Мир звенит со всех сторон.

У тебя над головой
Много солнца, много сини.
Пляшет, пляшет, как живой,
Хлеб на дне твоей корзины.
Хлеб на дне твоей корзины
Пляшет, пляшет, как живой.

Пусть корзина глубока,
Как и хлеб, она сгодится,
Потому что далека
Путь-дорога до Жар-птицы.
До Жар-птицы, до Жар-птицы
Путь-дорога далека!



* * *
Прости-прощай и будь счастлив!
Как елка, я тенелюбива,
Как тополь, ты солнцелюбив...
Прости-прощай и будь счастливым.

На что мне знать, что ты влюблен?
Любви ответной постоянство
Тебе наскучит, как убранство
Вечнозеленое мое.

Мои соседи – хмурый кедр,
Неразговорчивая пихта,
Как от меня, беги от них ты – 
Они тебе закроют свет.

А если, скажем, рухнет кедр
И пихта перестанет пахнуть,
Воскреснешь ты, в лучах согрет,
Но я от солнышка зачахну.

Беги к обочинам дорог,
Там есть и липы, и березы,
Там вьются легкие стрекозы,
Там веет вольный ветерок.

Беги! Должны мы оба жить.
Я справедливо утешаюсь:
Пусть я нигде не приживаюсь,
Тебя ж легко пересадить.

ПРОСЬБА
– Ничего я, робя [Робя – ласковое обращение к младшему по возрасту], не умею,
Ни читать, ни писать не могу,
Потихоньку живу да седею,
Да хозяйство свое берегу.
Встану утром, босыми ногами
До колодца пройду по росе,
Напою, приголублю барана,
Куриц выпущу, кышну гусей,
В избу снова войду и лучину
В печке-матушке я засвечу.
На душе – ни тоски, ни кручины,
Сплю ли, ем ли – все сколько хочу.
Да и то сказать, много ли надо
Для довольства старушке одной?
Светит солнышко – я ему рада,
Дождик брызнет – молюсь:
– Лей, родной!
Поливай мою репку, морковку,
Горьку редечку, сладкий горох...
Навестить в воскресенье свекровку
Соберется порядочно снох.
Я их потчую медом и чаем,
А, бывает, и бражки сварю,
(Снохи мамой меня величают)
Посмотрю на них, поговорю,
В дальний лес за грибами свожу их
Иль по ягоды – страсть как хотят!
Знают, издавна с лесом дружу я,
Знаю лес хорошо...
Погостят,
О мужьях, о сынах моих, вспомнят,
Как любили, встречалися как
И на фронт провожали...
Как в дровни
Неумело впрягали коняг,
Как до устали бились с работой,
Ночи темные спать не могли,
И сынов моих письма и фото,
Как иконы святых, берегли.
Не стерплю иногда и заплачу:
Пять ведь было – и все полегли,
А уж были красивы, горячи!
Не сыны, а цари-короли!
...Ну а я вот, как видишь, осталась,
Зажилась меж хороших людей.
Брали подписи – я подписалась,
Как сказали, за счастье детей.
А вчера председатель колхоза
На собранье меня пригласил,
Рядом с Лениным, прямо под лозунг
Сесть за стол он меня попросил.
— Ничего я, робя, не умею,
Ни ступить, ни сказать не могу! —
— Нет, иди, – говорит, – за Андрея,
За Ивана, за друга-Серьгу,
За Петра, да за малого – Лешку
Поручил мне весь наш коллектив... – 
И смотрю, – поклонился мне в ножки
Чую – дрогнуло сердце в груди,
Слышу – хлопают люди в ладоши,
У меня ж онемела рука от букета...
Крупнее горошин,
Чую, слезы бегут по щекам.
Ничего я, робя, не сказала,
Ничего не сумела, родной.
Не пускали, а я – через залу,
Да со сцены, да прямо домой,
Да поставила в воду цветочки,
Волю дав материнским слезам.
Только вспомнила вот в одиночку,
Что забыла спасибо сказать.
Угощу, чем душа пожелает,
Только, дитятко, ты удружи, – 
Что с людьми снова радость нашла я
Ты за то им спасибо скажи.
 

* * *
Черные, черные чайки
Над розоватой водой...
– Девушка, что вы скучаете?
Стыдно скучать молодой!
Девушка!.. – 
Голос участлив,
Я не могу промолчать:
— Видите, мир перекрасили
Два уходящих луча?
Что вы об этом мыслите?
— Что? Да лучишки лгут.
Я не впервые выследил:
Это – на пять минут.
Вот и опять по-прежнему
Чайки белым-белы!
Бросьте!..
Мой спутник вежливый
В отпуск на север плыл.
Пиво треской закусывал,
Всех угощал подряд,
Был для него, светлорусого,
Каждый и друг, и брат.
Радости он и жалобы
С каждым делить готов.
...Я ухожу на палубу.
Мне ведь не надо слов.
Лунных лучей дрожание,
В лунных лучах – баркас…
Светлый в лучах прощания,
Светел ли ты сейчас?
Милый, родной, неузнанный,
Значит, лучишки лгут?
Значит, глаза твои – грустные
Только на пять минут?
Значит, мечтанья вздорные – 
Встретить тебя у нас?
...Чайки совсем не черные,
Луч-волшебник угас.
 

БАЯН
Западает голос у баяна,
Да и как ему не западать,
Если каждый пьяный и непьяный
Тем баяном может поиграть.
Если в клубной сырости и стуже
Ночевал он тысячи ночей,
Пыль глотал, не раз купался в луже..
Если он, казенный, как ничей?
Вот и ты, чужой, приехал, глянул,
По-хозяйски развернул меха:
– Западает голос у баяна!
Но народ взмолился:
– Чепуха!
Мы в тебе признали баяниста,
А у нас таких-то – днем с огнем!
Поиграй! Получится не чисто – 
Не беда. Станцуем! Подпоем!
Ты сыграл девчатам в утешенье
Вальс-другой, один-другой мотив
И, спросив чьего-то разрешенья,
К нам пришел с баяном на груди.
Встав перед баяном на колени,
Ты позвал в помощницы меня
И почти полсуток что-то клеил,
Что-то трогал, что-то заменял.
За твою игру тебе на милость
Клуб потом сдавался в плен... Зачем?!
Ты – уехал. Так бы и забылась
Память о баяновом враче,
Но одна настройки безупречной,
Сильно дрогнув, сорвалась душа
И заныла – тонко, бесконечно,
Однотонно...
Как ни заглушай —
В серебро ажурных переборов,
В мощь аккордов, в густоту басов
Вплелся и настойчивым укором
Жизнь, как песню, портит голосок.
Нелегко найти запавший клавиш,
Ведь душа устроена хитро.
А исправить – ты один исправишь,
Больше нет на свете мастеров.



Снегурочка
В этой комнате бел и высок потолок,
Как нетронутый высокогорный снежок.
Белый тюль, закрывающий в комнату вход,
Не дыхни – заметелит, завьюжит вот-вот.
Звезды снега по синему – стены... точь-в-точь
Голубая полярная белая ночь.
...Есть поляны в лесу, где и заяц скакать
Не рискует, чтоб снежной красы не измять.
Страшно тронуть и страшно другим показать
Занесенную снегом полянку-кровать.
Пол – сверкающий, тонкий ледок-трескунец:
Наступил – и пропал, наступил – и конец.
Есть ли смелый, кто в комнату эту войдет,
Где живая Снегурочка песню поет?



В дороге
Тая любовь к вагонным полкам жестким
Под стук колес не совладать со сном...
И снились мне Есенин с Маяковским
Да я – втроем за письменным столом.
Небрежно, по-мальчишески откинув
Кудряво-белокурые вихры,
Читал Есенин что-то про рябину,
Веселые глаза полузакрыв.
А Маяковский, стриженный под шарик,
Пером дырявил красное сукно.
И вдруг сердито встал, и начал шарить
В карманах брюк, и протянул блокнот –
Новехонький, блестящий, краснокожий,
С тисненьем золотым каких-то слов
И чем-то удивительно похожий
На красный паспорт из его стихов.
И вижу я: сердитый взгляд добреет.
Стоит, высокий, голову склоня,
И смотрит, но совсем не на Сергея,
С немым вопросом смотрит на... меня!
Молчат уста великого поэта,
И медлю я, но взор его горит
И ласковой улыбкой, скрытой где-то,
Подбадривая, требует: «Бери!»
В предчувствии неслыханного счастья
Я замираю, руку протянув...
– С приезжим записалась наша Настя.
С приезжим и уехала.
– Да ну?!
– Вот то-то и оно!..
Любимый говор!
Напевно-круглый говор северян!
Впервые в жизни я была готова
Швырнуть тебя куда-нибудь к дверям,
Остановить поток неторопливый,
На полуслове гневно оборвать,
Чтоб до конца увидеть сон счастливый
И дар поэта с гордостью принять.
Но разговор не делался короче,
Но разговор не думал умолкать:
– Да, нынче не удержишь дома дочек.
Уж я ли Насте, кажется, не мать?
Влюбилась! Вот любовь и сбила с толку...
Ведь нынче и в колхозе – чем не жизнь?
Так нет, махнула в город, в тот, где Волга
Впадает в море... в Черное, кажись... –
Куда девалась вся моя досада!
Как песню-сказку матери родной,
Я снова долго-долго слушать рада
Людей, вспоенных Северной Двиной.
Но над моею тайною улыбкой
Опять кружится тот прекрасный сон...
Как колыбель (по-северному – зыбка)
Вперед-назад качается вагон.