Бараков В. Н. Стихия жизни / В. Бараков // Москва. – 2008. – № 3. – С. 216-218.

Станислав Мишнев – писатель самостоятельный, со своим опытом и стилем. Подкупают размеренность и основательность его слога, живой язык, умение строить диалоги.

Темы его рассказов вечные, как сама жизнь. Любовь, блаженство, горе, смерть, снова любовь – что может быть на этой земле проще и величественнее?

В писательском портфеле С. Мишнева есть и рассказы «из прошлого», и современные зарисовки, сделанные неспешно, но с потаенным волнением. Тут и житейские истории, и любовные треугольники... Хотя в большинстве своем они похожи на этюды к главной картине. Таковы рассказы «Фаина Солод», «Колокольчики», «Корова»... Они представляют собой сплетение изящных новелл о нашей нынешней деревне, о том, что в ней творится, точнее, о том, что происходит в крестьянской душе на вершине очередного великого перелома.

А вот рассказ «Последний мужик», хочется в это верить, начинает собой ряд произведений, способных вместить всю необъятность эпоса. Только в этом рассказе присутствует авторская рассуждающая и умиротворяющая речь, формирующая течение прозы иного уровня познания. Чистота и ясность стиля, глубина проникновения в тайну жизни нации, ее духа и ума связаны, быть может, с постижением медлительной, образной русской речи, в которой каждое слово – на своем месте: «Горела утренняя заря, над зубчатым лесом медленно поднималось солнце, радостное, изумленное, как дитя малое. Воздух был спокойный, затаенный. Природа вчера, как в последний раз, вдохнула мороз, а под утро выдохнула изморозь – шевельнулась под снежным тулупом мать-земля». Рассказ написан с любовью, сделан крепко, ладно, душевно.

Сюжет его предельно прост: накануне Великого поста умирает последний мужик занесенной снегом деревни, последний мужик беспутной эпохи, которая была милосердно дана нам в наказание за отступничество. Но в нем совсем нет похоронного настроения, нет ощущения конца. Во-первых, слова «конец» и «начало» в мудром русском языке выросли из одного древнего корня, а во-вторых – наша история движется по спирали. Вот почему Станислав Мишнев завершает свое повествование удивительно светлым и радостным по настроению пейзажем.

Федор Достоевский заметил однажды, что русский человек страдает от двух бед: безденежья и несчастной семейной жизни. Сегодня к этим традиционным напастям добавились реформы: «Реформы все идут и идут. И когда они кончатся, и начнется нормальная жизнь?» (рассказ «Фаина Солод»).

Много-много лет мы говорим и пишем о вымирающей России, об опустошенной деревне, а знаем ли мы, как все это на самом деле происходит, какие ужас и боль испытывает человек, у которого не сбережения – страну и жизнь отняли, а теперь еще и умереть спокойно не дают?..

Герой рассказа «Восьмое марта» Платон Мишулин, даже узнав о смертельном диагнозе, не может «уйти в себя»: «...Платон Алвианович воспротивился: без двух месяцев пятьдесят пять лет отработал в колхозе, и достанется ему на паи от приватизации такой гроб?.. Не согласен! Мертвым все равно, где лежать, но... он живой! Не согласен! Про свое несогласие он несколько раз повторил новому председателю доживающего последние месяцы колхоза – про себя, вкладывая в слова особенный смысл: не он умирает, это общее детище, имя которому Колхоз, умирает. Повторял и все добавлял, добавлял к сказанному... Он безнадежен, умрет, стылым в землю положат другие люди, а хозяйство ты, выучившийся в Германии специалист по банкротству, живым хоронишь». Но это еще не конец. Русскому человеку даже здесь «пределы не поставлены»: происходит какой-то неизъяснимый переход из практической сферы в область иную, сверхъестественную: «И возжаждало сердце Платона Алвиановича нечеловеческого слияния жизни и смерти. Земная жизнь – это лишь шаг к жизни небесной. Ослепительно сияет солнце; скоро загудит высокое небо; и все, что есть на низу, что поет, рождает, плачет, цепляется за прожитый день и рвется ввысь, неразрывно сольется со светом небесным в одну дивную гармонию вечности...»

«Если бы остановить то время...», «Прошла жизнь...», «Ушло то время, его время...», сетуют герои рассказов, понимая, что сделать уже ничего нельзя, как «нельзя уничтожить время, / Обломав часовые стрелки» (А. Шадринов). Все мы так или иначе «не вписались» в новую жизнь, и не потому, что лентяи или маргиналы, а просто потому, что – не нужны! Не нужны – и все тут!.. Мало того, что миллионы работающих и подрабатывающих без продыху – бедные люди, «солдаты нищеты» (рассказ «Саня»), горе их еще и в том, что вырваться из этой нищеты человеку без обмана – ну никак невозможно! Горя на русской земле – море разливанное!.. Впрочем, «горя много, а смерть одна»...

Да, чем дальше от нас уходит советская эпоха, тем милее все лучшее, что было в ней. Но мы должны понять наконец: тогдашнее благополучное земное устройство (не чета нынешнему!) не сулило благоденствия за смертным пределом. В исключительных случаях советский человек мог проникнуть в мистическую сферу Православия, но подлинное покаяние и духовная дисциплина были уделом немногих.

Говорят, что «бабушки в платочках» уже тогда отмолили наши нераскаянные грехи... Видимо, нет, потому как только в последние десятилетия из нас стала выходить на свет Божий вся та мерзость – и личная, и общая, – о которой мы в «застойно-благословенные» годы и не подозревали...

В произведениях Станислава Мишнева звучат голоса глубинной России, живущей собственным, воистину драгоценным, хотя и невостребованным умом.

В рассказе «Кровь у всех красная» отличник Сашка Загоскин, которого в школе зовут Сократом, напишет в своем дневнике: «Где Энгельгардты, где настоящие землепользователи? Виноватых пруд пруди, особенно в деревне. Чувствуется, что зреет нарыв, он будет зреть очень болезненно и долго, таков расклад нашей действительности. Стареют липы у нашего дома, тощает деревня народом, но самое страшное – живые живых готовы перехоронить раньше срока. Забывается родство, а праздники уже забылись, мы, соседи, тяготимся соседством. Наблюдал, как отец ходит за водой к колонке. Ступит с крыльца – вроде на деревне чисто, не надо ни с кем здороваться, – вроде как долги отдавать, и пошел. Так же и Борис ходит. Какой-то закон джунглей – у каждого своя тропа. В каждом человеке сидит маленький дьявол, и чем ниже мы падаем, тем он крепнет, становится заносчивее, глубже запускает корни в наши души. Все имеющее силу распорядиться распоряжается не в лучшую сторону, что-то прощальное, горчащее от этого духовного перераспределения. Вера, как сказал апостол, есть уверенность в дела невидимые. Наш народ попал в какой-то унизительный вакуум, мне кажется, мы не верим ни нашим правителям, ни в Русь, мы возвращаемся в чащу, в разноголосое чтение...»

И вот этого самого Сашку, гордость и надежду односельчан, пьяные милиционеры губят просто так, от злобы своей неизбывной: «...они схватили Сашку за ноги, раскачали и кинули, должно быть, метя перекинуть через изгородь, но Сашка не перелетел изгородь, он животом плюхнулся на два острых кола, и дикий вопль прорезал деревню...»

У вологжанина Станислава Мишнева, кроме повседневной жизни, есть философский подтекст, есть нечто более существенное и до конца не разгаданное – все то, что зовется поэзией.

Станислав Мишнев способен угадать типичное как в судьбе отдельного человека, так и в жизни нации; обыденное, мирское под его пером совершенно преображается, значит, есть надежда, что писатель с избытком одарит нас новыми талантливыми произведениями.

«В уходящем дне, – признается писатель, – всегда есть что-то печальное, влекущее и чарующее, незаконченное, незавершенное, иконописное. Стою на росстани на краю поля – дорога на две руки... За спиной моя бедная, разоренная деревня... мои глаза становятся острыми и, словно впиваясь то в мелькнувший вдалеке свет, то в пролетающего жука, силятся на всю оставшуюся жизнь запомнить все, взять с собой все. Я жадный – все!.. В обмен на будущее – непознанное и светлое, забрать омытое слезами отжившее, лукавое и проклятое настоящее. В эту минуту душа переполнена особым чувством, нотой искреннего удовлетворения, любви к своей униженной России, и название этому – Вечность».