Гемп К. Талант сердца / К. Гемп // Слово. – 1993. – № 5-6. – С. 10-11.

Кривополенова Мария Дмитриевна – небольшая, сухонькая, быстрая и подвижная, у нее шаг опытного пешехода, взгляд острый – все подметит; при разговоре, а особенно когда сказывает, каждая морщинка загорелого, темного лица играет. Смешливая и насмешливая и какая-то наивно-доверчивая; многое удивляло ее, удивление она выражала открыто – и словами, и восклицаниями, и жестами. Жест ее быстр, краток и предельно выразителен. Вот шевельнул лапками кот, подбираясь к миске с пирогами, вот курочка присела, чтобы яичко снесть, вот скоморохи в пляс пошли, а вот и сам Иван Грозный думу думает, и перед ним в трепете держит ответ его сын. Слышим рокочущий низкий голос Микулы Селяниновича и чистый хрустальный звенящий голосок-щебет пташки, прилетевшей на поднятый Микулой пласт земли зернышки склюнуть. Все зримо, каждый жест идет в ряд со словом. Голос ее поражал глубиной, силой и музыкальностью, было в нем что-то от органа. Это голос большой певицы. Интонации у нее тонкие, иногда только намек, но есть и выразительный акцент, и выдержанная, многозначительная пауза. Одевалась она бедно, темный сарафан на лямках, рубашка с воротничком-каблучком, белые рукава с розовыми ластовицами, на голове светлый ситцевый платочек, повязанный «по обличью».

При выступлениях поддерживала связь со слушателями, рукой им помахивала, широко улыбалась, нет-нет и какое-то словечко бросит им мимоходом. Память у нее была удивительная. Обычно стародавнее, то есть былины и исторические песни, она пропевала, сохраняя всегда один текст, дословно, как запомнила «с давешних пор». Но были у нее и варианты этих произведений, созданные ею, она всегда оговаривала их – «поют еще и едак». Но в небывальщинах и неслыхалыцинах она импровизировала широко и вдохновенно. Своим пропеванием она стремилась доставить слушателям удовольствие воспоминаниями о стародавнем, а небывальщинами порадовать, повеселить их. При этом сама была и довольна, и весела. Думалось, что, пропевая небывальщины, она была уверена – «у нас на Пинеге и не такое еще бывало».

Легко, без жалоб прошла Мария Дмитриевна по земле, и многим принесла она не только утеху, но и утешение. А жизнь ее была нелегкой, об этом ясно говорили ее руки, натруженные, с крупными венами, они устало и как-то печально лежали на ее коленях, когда она отдыхала. Они оживали при работе и при пропеваниях. Она радовалась кусочку хлебушка, коль подан он был с добрым словом, и всегда отвечала подавшему своим поэтическим благодареньицем.

Памятна мне встреча с Марией Дмитриевной в Архангельском кружке любителей изящных искусств. Ольга Эрастовна Озаровская рассказывала о своих записях пропеваний сказительницы, а Мария Дмитриевна пропела о стольном граде Киеве и несколько пинежских небылиц. Затем за чайным столом зашел разговор о необходимости для Марии Дмитриевны выехать из деревни – ее зовут и в Архангельск, и в Москву, на родине у нее жизнь тяжелая, в нужде, а в городе ей будет жить легче; в Москве запишут все ее пропевания, а их «край непочатый, шире Пинеги», по ее словам, и далеко не все еще записаны. И тот как ответила Мария Дмитриевна: «Нельзя мне в городе жить, душа моя замрет без домашнего воздуха отецкого да материнского. О тяжелой жизни говорите, какая же это тяжесть. Ну, плохи, неподходящи бывают дни там или недели. А радости да восторгу сколько на родительской-то земле. Как земля зацветет, травы встанут, лесины в каком наряде стоят. Зимой снега землю греют, укроют ее. Я зимой всюду поспела, зимой дорога открыта, в каждой деревне в любой дом захожу. Хозяйки зимой дома, к вечерку люди соберутся на мой приход. Как знакомая всем, и веду свои пропевания, небывальщинами тешу. Люди слушают, смотрю, какие лица да глаза у них, у каждого своя дума радостная, а то и печальная. Подпевают небывальщинам. Тут мне и радость. Добрым словом меня награждали, никогда обиды не видела. Марьей Дмитриевной прозвали, разве какая одногодка Марьей или Машуней назовет, по-свойски. Ночевать все приглашали. Как уходить стану, хлебушка, шанег дают, а иной раз даже и сахару». Да, даже сахару, вот какая жизнь была.

Посмотрела она на всех, маленькая, худенькая, лицо обветрело, голова платочком повязана, радостно засмеялась, махнула рукой. «Вы, бабоньки, не верьте тяжелой жизни, оговорилась Эрастовна, на людях я живу».

В 1978 году встретилась я с пинежанкой А. Г. Чарнусовой, ей мать рассказывала о М. Д. Кривополеновой. «Проворная такая, везде поспевала и во всем успевала, а кажись, и не спешила, не суматошилась».

И еще один облик Марьи Дмитриевны: «Говоркая она, засмеется так тоненько и глаза прищуривает».

И еще следует вспомнить. Было это в Петербурге. О. Э. Озаровская обещала рассказать слушательницам Бестужевских курсов о своих записях фольклора на Севере и познакомить с М. Д. Кривополеновой. На встречу все собрались в десятой, самой большой аудитории. Ждем. Марья Дмитриевна вошла быстро, твердо ступая, одета была обычно, сделала два-три шага, всплеснула руками, заулыбалась и громко воскликнула: «Девок-то, девок сколько», – и взобралась на кафедру. Встреча всех сразу обрадовала, и радость сохранилась надолго.

Такой неповторимой Мария Дмитриевна в памяти и осталась. Талант у нее особый – всегда радоваться жизни и человеку. Талант сердца.

Может быть, именно за этот редкий дар ее очень ценил и нежно к ней относился наш знаменитый земляк Федор Абрамов. Он даже собирался вывести ее героиней в одном из своих предполагаемых романов. Тщательно собирал материал, много о ней расспрашивал, ездил по пинежским деревням с этой целью. Часами мог говорить о ней... Что не раз и бывало при наших встречах.

Да вот ушел из жизни раньше времени. Теперь уж десять лет со дня его смерти. Кто будет следующим летописцем Махоньки?

Архангельск, 1993 г.