Коненков С. Портрет сказительницы / С. Коненков // Слово. – 1993. – № 5-6. – С. 10.

В 1916 году писательница-фольклористка Ольга Озаровская привезла в Москву Марью Дмитриевну Кривополенову – сказительницу с русского Севера. Неграмотная Кривополенова знала наизусть тысячи строк былин о русских богатырях, народные сказы и сказки. Она тогда заворожила и покорила Москву.

«Лесная старушка» начинала сказывать сказки степенно, а потом ее охватывало волнение, передававшееся слушателям. Она требовала, чтобы и публика ей подпевала. Эмоциональные москвичи уходили с концертов Кривополеновой потрясенными до глубины души.

Однажды Озаровская привела Марью Дмитриевну ко мне в мастерскую. Я принялся за портрет Кривополеновой. Работалось легко. Марья Дмитриевна все время была «в образе» – она без умолку что-нибудь рассказывала и при этом из шерстяных разноцветных ниток вязала варежки. Память у нее была феноменальная, и фантазия – куда там иным писателям! Как о своем знакомце много всякой всячины вдруг выложила мне о сподвижнике Грозного Малюте Скуратове. Она его именовала Малюткой Скурлатовым.

Говорила сказочно и с подковыркой. Как-то мы ехали с ней на извозчике мимо Ходынки. Перед нами поднялся и полетел аэроплан. Я ей стал показывать на современное чудо, желая ее удивить.

– Смотри, Марьюшка Дмитриевна, аэроплан летит!

– А я, батюшка, их видела еще в детстве, – с невозмутимым спокойствием отвечала мне вещая старушка. – Я знаю это чудо, потому что летала на коврах-самолетах и носила сапоги-скороходы.

Я повернулся, глянул на нее. Она сидела серьезная, с поджатыми губами, ни смешинки в лице. На ней русский старинный сарафан, пестрый платочек, узлом завязанный под подбородком, а в глазах, на самом дне, – огоньки.

Глаз у нее был цепкий, речь – складная, картинная. Два-три слова – картина. Озаровская передавала мне рассказ Марьи Дмитриевны о том, как она была у меня.

– Ну и мастер: тела делает, кругом тела лежат. Взял глину, давай тяпать, да сразу ухо мое, уж вижу, что мое. В час какой-нибудь и вся я тут готова.

Марья Дмитриевна, пока я делал «Портрет сказительницы», а потом «Вещую старушку», рассказала мне кое-что о себе. Сама она с Пинеги – есть такая река, впадающая в Северную Двину. Как себя помнит, ходит по деревням – нянчит детей... Все ее хозяйство – сума за плечами, а богатство – талант да память. Былины поет, сказки сказывает, складно передает всякую побывальщину – тем и жива. За то, что ребят баюкает да пеленает, добрые люди кормят. За песни да сказки – любовь и уважение.

Вся в морщинах, с пронзительным лукавым взглядом васильковых глаз, с узелком и с посохом, крошечная «Вещая старушка», вышедшая из русского леса, став скульптурой, продолжала удивлять нас, москвичей.

По прошествии некоторого времени на голове «Вещей старушки», вырубленной из сухого выдержанного кряжа, выросли три больших гриба. Да так «вписались» в композицию, что все их принимали за мое «изобретение».

Меня поражали в Марье Дмитриевне мудрость и редкостная независимость. Марья Дмитриевна снисходительно поглядывала на суетливую московскую жизнь, несомненно, выше всего на свете ставя свой удел абсолютно свободного человека. Дескать, погляжу-погляжу на ваш муравейник да и подамся к себе на Север. Там тишина, простор, люди у земли да у воды живут, сказке верят.