— Понятию воли в том его виде, в каком оно установлено немецкой идеалистической философией послекантовского периода, принадлежит выдающееся значение в области господствующих теоретических воззрений на гражданско-правовые отношения. Современная формальная юридическая логика до сих пор еще самым тесным образом связана с этим философским понятием. На нем основано господствующее понимание так называемого субъективного права, лежащее в основании всех современных юридических "конструкций"; оно определяет понятие юридической сделки, т. е. главного способа возникновения, видоизменения и прекращения гражданских прав; оно же служит главным интерпретационным средством в разрешении целого ряда практических вопросов, возникающих из гражданско-правовых отношений. Самими юристами связь их учений о воле, как источнике гражданских прав, с философией, в значительной мере утратившей теперь свое прежнее обаяние, не всегда ясно сознается. Тем не менее несомненно, что основные воззрения на существо гражданского права почти целиком воспроизводят философские учения Шеллинга и Гегеля. Субъективное право, по определению господствующей теории, есть область индивидуальной свободы личности, область власти индивидуальной воли, где все определяется этой волей и ее свойствами. Будучи областью индивидуальной свободы, право является, разумеется, и границей этой свободы; индивидуальная воля в своих проявлениях в общественной жизни встречается с волей других лиц и является правовой волей лишь постольку, поскольку не противоречит проявлению воли других личностей, иначе говоря — поскольку она согласна с общей волей. Общая воля, с точки зрения господствующей теории, есть только совокупность единичных правовых воль; ее источник — эти же единичные воли; иначе говоря, общая воля обуславливается личной, а не наоборот. Индивидуальная воля является, таким образом, творческой силой в области гражданского права. Всякая юридическая сделка есть изъявление воли, ведущее к тем юридическим последствиям, каких желают стороны, и лишь постольку, поскольку они этого желают (определение, принятое, между прочим, и составителями проекта общегерманского гражданского уложения). Согласие воль есть договор и производит обязательство, последняя воля есть завещание и т. д. Некоторые писатели придают индивидуальной воле творческое значение даже и тогда, когда содержание ее не вполне согласно с общей волей, и последнее обстоятельство достаточно не обнаружено. Воля сама по себе заслуживает, по их воззрению, защиты, раз она получила внешнее проявление (одна из теорий владения, см.).

Такому способу воззрения на существо гражданско-правовых отношений сами юристы придают большое значение в чисто практических целях. Оно согласно прежде всего с обыденным взглядом на гражданские права, как неотъемлемое достояние личности, свободное от вмешательства государства. Решения юристов, вытекающие из этой точки зрения, вполне удовлетворяют интересам отдельных личностей, являющихся распорядителями гражданских прав. Разрешая недоразумения, возникающие между контрагентами из-за не вполне точного определения их юридических отношений, юристы прямо говорят обыкновенно, что они не вносят ничего нового в эти отношения своим решением, а лишь досказывают и уясняют недосказанную и неясную волю сторон. По отношению к толкованию юридических сделок это положение имеет в юриспруденции такую же силу, как и то, что, толкуя неясный закон, юрист лишь вскрывает подлинную волю законодателя. Анализ понятия воли дает, затем, юристу интерпретационное средство, благодаря которому он может иногда придавать своим решениям силу неизбежного логического вывода из непреложных посылок. Представим себе, например, что юридическая сделка заключена между двумя сторонами, благодаря принуждению (психическому) или обману со стороны одного из контрагентов. В русском законе, например, нет постановлений, которые давали бы прямой ответ на вопрос о том: признавать или нет такую сделку действительной или ничтожной. Русскому юристу приходится поэтому решать этот вопрос самостоятельно, при помощи обычных средств интерпретации. Есть ли в такой сделке наличность той воли, какая требуется для возникновения юридических отношений по существу права? — вот вопрос, который ему прежде всего предстоит разрешить. Обращаясь к его решению и основываясь на внешних фактах выражения воли, римский юрист говорил: quamvis si liberum esse noluissem, tamen coactus volui (хотя, будучи свободен я и не пожелал бы данного юридического результата, однако, будучи принужден, все-таки пожелал), что сделка должна быть признана действительной и только в интересах справедливости можно допускать возможность ее оспаривания. Современный юрист, анализируя внутреннюю сторону дела, должен будет сказать, что хотя при принуждении В. и выражена, однако, это не подлинная воля контрагента, а юридическое значение только и можно придавать подлинной, а не мнимой воле. Поэтому, сделка, заключенная по принуждению или обманом, будет ничтожна с самого начала, иначе говоря, не устанавливающей никаких юридических последствий и не дающей, поэтому, право иска для защиты выговоренных в ней прав. В случае сделок, заключенных с ошибкой в существенных ее сторонах, под условиями, с присоединением сроков и т. д. догма воли, как обыкновенно выражаются юристы, также дает им руководящие принципы для разрешения недоразумения (см. соответствующие слова). Принцип воли, таким образом, проходит через всю схему воззрений юриста, соединяя практические выводы с высшими началами права и сообщая им этим бесспорное или, по крайней мере, по-видимому бесспорное значение.

Технические выгоды такой единой схемы воззрения на гражданско-правовые отношения едва ли могут подлежать спору. Ими и объясняется господство прежде всего в школьной теории, а затем и на практике догмы воли. Сама по себе, однако, как гражданско-правовой принцип, она подлежит очень веским и существенным возражениям, которые и находят себе в современной литературе большое количество сторонников. Подлежат прежде всего спору основные положения той философии, на которой основана догма воли, что индивидуальная воля есть источник гражданского права, и что общая В. ограничивает ее больше, чем она может быть ограничена по своему существу. По словам Ihering'a, с наибольшей силой и убедительностью аргументации выступившего против догмы воли, такое определение отношения между общей и индивидуальной волей или, что то же, между объективным и субъективным правом, "не только односторонне, но и ложно". "Из того, что моя воля может простираться не дальше, чем В. общая, отнюдь не следует, — говорит он, — чтобы последняя не могла идти дальше, чем моя, и что, следовательно, я не могу иметь права, источник которого лежит не в личной воле, а в В. закона" ("Geist etc.", 3' § 60). На этом и многих других основаниях Ihering и ряд его последователей источником права признают именно В. общую, объективное право, норму, закон, а индивидуальной В. отводят значение лишь постольку, поскольку это значение признает "общая В.". Но и кроме основного философского спора, догма В. подлежит возражениям с точки зрения своей пригодности в качестве интерпретационного средства. Так как последняя сторона дела наиболее важна для юриста, то в текущей литературе на нее и направлено большинство возражений. Анализ понятия В., утверждают противники государственной доктрины, совсем ненадежное средство для решения юридических споров. Выше, например, было уже отмечено противоречие в воззрениях римских и современных юристов на заключенную сделку, благодаря принуждению со стороны одного из контрагентов. А между тем оба воззрения основаны на догме В.: одно давало решающее значение выражению воли, факту ее изъявления, другое — самой воле, во внутреннем ее состоянии. По поводу этого противоречия многие юристы возбуждают общий вопрос: чему же вообще придавать решающее значение при обсуждении юридических сделок: воле или ее выражению? Воля скрыта в душе контрагента; пока она не выражена, она не существует для посторонних лиц. Придавать значение только воле значило бы, поэтому, основывать гражданский оборот на фактах, не подлежащих поверке. Если бы последовательно проводить этот принцип, то пришлось бы отвергать сделки на основании так называемой "мысленной оговорки" (reservatio mentalis), так как подлинность выраженной воли нарушается и такой оговоркой. С другой стороны, придавать силу только выражению воли, т. е. факту совершенно внешнему, значило бы возвратиться к раннему состоянию формализма в праве, где всякое произнесенное слово оценивалось по его буквальному смыслу, не обращая внимания на намерения и желания сторон. В действительности практические вопросы решаются и законодательством, и практикой не на основании принципа воли, а согласно с практическими потребностями, на основании целесообразности, а определения, добытые из анализа понятия воли, служат лишь формой выражения, вполне зависимой от существа дела. Так, решение вопроса о том: признать ли юридическую сделку, заключенную под принуждением или с обманом, ничтожной (на основании отсутствия подлинной воли) или только допустить возможность ее оспаривания (признавая, следовательно, в принципе обязательность выраженной воли), зависит от того, держаться ли точки зрения непосредственно заинтересованного в деле лица (обманутого, принужденного), или интересов гражданского оборота. Избрав первую, вопрос можно решить безразлично в ту или другую сторону: для самого контрагента практические последствия оспоренной сделки те же, что и ничтожной. Но дело совсем не безразлично по отношению к третьим лицам, заинтересованным в сделке или потому, что результаты ее перешли к ним, или потому, что они связали свои интересы с первоначальными контрагентами, благодаря возникновению сделки, о которой идет речь. В интересах этих третьих лиц настаивать на действительности сделки в принципе, так как в этом случае они, при добросовестности с их стороны, ничего не потеряют от иска, обращенного одним из первоначальных контрагентов к другому на основании факта принуждения. Для них сделка будет в силе, а потерпевший первоначальный контрагент получит убытки с того, от кого он потерпел. Целесообразность последнего исхода говорит сама за себя, и законодательством следует признать правильным этот выход, независимо от спора юристов о том, чему давать больше силы: воле или ее выражению.

Имея в виду вышеприведенные возражения против догмы воли, а также и ряд других, новейшие немецкие юристы начинают придавать решающее значение при оценке сделок моменту добросовестности и интересам третьих лиц, оставляя в стороне всю догму воли. Следуя за английской юриспруденцией, они придают значение не воле или ее выражению, а оцениваемому свободным усмотрением судьи образу действий контрагентов, — тому действовал ли контрагент, при заключении сделки, как добросовестный человек, как reasonable man, или нет. В первом случае сделка признается, во втором отвергается. Некоторые юристы идут еще дальше. Следуя опять за английской юриспруденцией, они не придают решающего значения воле не только как творческому элементу права, но и как одному из фактических условий сделки. Выраженная воля, например в договоре, обязывает не сама по себе, хотя бы в ней и не было пороков, а лишь в связи с отношениями контрагентов, в связи с юридическим основанием их действий (consideration). При недостаточности последнего договор может быть нарушен, несмотря на выраженную волю (подробности см. под словом Договор). Немецкая юриспруденция господствующей школы решительно отвергает этот исход, видя в основании договора лишь "мотив воли", не имеющий значения для права. Тем не менее оппозиция против догмы воли растет, особенно с тех пор, как ее взяли под свою защиту составители проекта общегерманского уложения. Она проникла уже и в учебники и, по-видимому, дни господства догмы воли уже сочтены.

Изложенная выше догма воли в своем цельном виде по преимуществу немецкая теория, обязанная своим происхождением специфическим особенностям немецкого юридического развития. Но воля, как принцип индивидуалистического хозяйственного и юридического строя, играет роль и в других правах, и в частности в русском, и ее догма может иметь широкое приложение и здесь. Поэтому и русский закон считает "непринужденный произвол" и "согласие" сторон существенным условием всякого рода гражданско-правовых сделок (ст. 700 и 701, т. X., ч. I), а судебная практика постоянно прибегает к понятию воли, как к средству толкования. Она говорит об "истинной воле" сторон и ищет этой воли не только в словах, но и в намерениях сторон; она отказывает в принудительном совершении юридических актов, потому что "нельзя насиловать свободную волю сторон" и т. д. Русская теория права стоит, затем, под прямым влиянием немецкой догмы, и в сочинениях русских юристов постоянно встречаются рассуждения, выходящие из посылок, взятых из немецкой догмы воли. Нельзя, однако, сказать, чтобы как в законе, так в теории и практике была какая-нибудь последовательность в проведении этого принципа. От русских гражданских законов, при их общеизвестных недостатках, такой последовательности, конечно, трудно и ожидать; здесь, наоборот, прямые противоречия (по отношению к принципу воли см. ст. 1536 и 1538). Но то же самое имеет место и по отношению к теории и практике. Индивидуальная воля, как единственное творческое начало гражданско-правовых отношений, и воля, как одно из фактических условий сделок, имеющее значение лишь рядом с объективным элементом, здесь не легко отличаются, а это ведет к полной неопределенности взглядов на размеры приложения догмы воли к толкованию юридических сделок. Причина этого лежит, между прочим, в невыясненности в русской литературе и практике философских основ немецкой теории, без связи с которыми не ясна и догма воли. Русские юристы заимствуют из немецких учений лишь практические решения и их ближайшие мотивы, оставляя в стороне исходные точки. Благоприятный результат этого для практики выражается в том, что она избегает крайностей догмы воли, не будучи связана непрерывной цепью логических выводов из этой догмы. Но затем невыясненность роли индивидуально-психологического элемента в гражданском праве ведет к беспринципности и мешает ясному проведению в жизнь и ограничивающих его норм, настоятельность которого выражается в отмеченном выше кризисе, переживаемом теперь догмой воли и в Германии. Подробности под сл. Договор, Завещание, Толкование договоров и завещаний.

Литература. Изложение догмы воли у Windscheid'a в "Пандектах" (1869 и сл.); его же, "Wille und Willenserklä rung" (1878); Zitelmann, "Irrthum und Rechtsgeschaft" (1879). Среди противников следует указать: Thon, "Rechtsnorm und subjectives Recht" (1879); Schlossmann, "Der Vertrag" (1876) и особенно Kohler, "Ueber den Willen im Privatrecht" ("Jahrbücher fü r Dogmatik", т. 28, 1889). Более подробные указания у Виндшейда в "Пандектах", § 69, пр. 1 и 1a. Защитником философских основ догмы воли в русской литературе является Чичерин ("Собственность и государство"). Изложение ее без этих основ, характеристичное вообще для русской теории гражданского права, с отмеченной выше точки зрения, у Мейера, "Русское гражданское право", гл. 4. Гораздо менее последовательное у Победоносцева в учении о договорах и обязательствах ("Курс гражданского права", т. 3). Противоположная точка зрения у профессора Гамбарова, "Добровольная и безвозмездная деятельность в чужом интересе" (вып. 1).

B. Нечаев.

Оглавление