русского яз. некоторыми учеными считается самостоятельным славянским языком.
За исключением Миклошича (см. его "Сравнит. грамматику слав. яз."), подобный
взгляд встречается обыкновенно у малорусских писателей, напр. у Науменка,
тщательно избегающего в своем "Обзоре фонетич. особенностей М. речи" (К., 1889)
термина наречие и употребляющего взамен его речь и язык,
или у Огоновского, в его "Studien auf de m Gebiete der Rutenisch.
Sprache" (Львов, 1880). H. И.
Житецкий, наоборот, систематически употребляет термин наречие. На строго
научной почве нельзя не отнестись отрицательно к теории, провозглашающей M.
наречие самостоятельным славянским языком. Все фонетические
особенности (а они-то и являются единственными существенными признаками языков,
наречий и говоров, в противоположность малохарактеристичным морфологическим и
лексическим особенностям), которые отделяют русский яз. от польского или
старославянского и т. д.,
имеются и у М. наречия. Так, М. разделяет с другими русскими наречиями,
белорусским и великорусским, следующие общие черты: 1) полногласие (см.):
борода (стсл. брада, пол. broda); 2) начальное о — вм.
инославянского je: озеро (старослав.
,
пол. jezioro); 3) раннее исчезновение носовых гласных, вместо которых находим
у и а-р. дуть, мр. дути (старослав.
),
рус. жать, малорус.
жати (старослав.
);
4) переход сочетаний: dj
в ж (госпожа — стсл. госпожда, чеш. hospoza), mj
и km, гт, хт перед небными гласными в ч (рус.
свеча, малорус.
свiчка — старослав.
свешта, пол. ś wieca);
p. ночь, мр. нiч
(стсл. ношть и т. д.); 5) отсутствие д перед л и н —
напр. р. упал, упала и мр. упав, упала (пол. upadł, upad ła);
р. вянуть и мр. вянути (wi ę dn ąć);
6) развитие л после
губных согласных + j: р. и мр. люблю — пол . lubi ę
и т. д. Во всех других славянских языках в указанных категориях мы находим те
или другие отличия от общих русских (великорусск., М. и белорусск.) звуковых
особенностей. Очевидно, стало быть, что в ту эпоху, когда речь поляка, чеха,
серба, болгарина, словинца и т. д. представляла в перечисленных отношениях
большие или меньшие отличия от русской речи, речь великоросса, малоросса и
белоруса их не имела, т. е. представляла один русский язык. Все фонетические
особенности, отличающие в настоящее время М. нар. от прочих русских наречий,
возникли уже после отделения общерусского языка от праславянского, стало быть,
являются признаками языковой разновидности более нового происхождения,
называемой обыкновенно наречием. Отношение М. наречия к русскому языку
может быть приравнено к отношению между словацким наречием и чешским языком,
кашубским наречием и польским и т. д., но не к отношению между языками польским,
чешским, сербским и т. п., с одной стороны, и русским, с другой. Само собой
разумеется, что из признания М. наречием, а не языком отнюдь не
вытекает отрицание его права на независимое употребление в роли языка
литературного, научного, школьного и т. д. Не следует забывать, что и теперешние
различия слав. языков между собой некогда (в общеславянском периоде) были
различиями диалектическими и лишь впоследствии выросли в различия
языковые. Отдельные индоевропейские языки также некогда были лишь наречиями,
а еще раньше — говорами индоевропейского праязыка. Разница между языком и
наречием сводится, главным образом, к большей или меньшей древности их
отличительных признаков, т. е., в сущности, является вопросом времени. До
известного возраста языковая разновидность носит название наречия, а
после него — языка. В теории M. наречие имеет полную возможность
сделаться со временем языком: весь вопрос в том, наступил ли для него
предельный возраст наречия или нет. На этот вопрос покуда можно дать лишь
отрицательный ответ: различия между прочими русскими наречиями и М. не настолько
еще велики и многочисленны (довольно многие из них свойственны и великорусским
говорам), чтобы сильно затруднять взаимное понимание их представителей. Не
сложились еще вполне и нормы М. литературного языка. В этой области до сих пор
наблюдается брожение, объясняющееся разрозненностью и малочисленностью попыток
создать такой язык и отсутствием культурных и политических центров, где он мог
бы окрепнуть и развиться. Самое существование этих попыток, указывает, однако,
на известную живую потребность, на природное стремление М. наречия стать
самостоятельной языковой единицей, превратиться в независимый язык.
Видеть в этом стремлении злонамеренное порождение М. сепаратизма слишком наивно
и возможно лишь при глубоком невежестве в вопросах языка. Стремления М.
писателей создать свой самостоятельный литературный язык не будут успешны, если
они действительно беспочвенны — и, наоборот, попытки затормозить его
самостоятельное развитие либо излишни, либо бесполезны.
Главные особенности М. наречия, отличающие его от великорусского: 1) древнее
общерусское о в закрытых слогах, получившихся вследствие исчезновения
кратких гласных ъ, ь, дает в некоторых М. говорах дифтонг уо, в
других гласный у, в третьих i: куон, кунь,кiн = великор.
конь; 2) древнее общерусское
дает или
дифтонг iе, или е (узкое и смягчающее предшествующий согласный),
или гласный i (также узкий), как в некоторых северных великорусских
говорах: лiemo, лето, лiто = великорус.
,
новгор. лито; 2) древнее общерусское е в закрытых слогах,
получившихся вследствие исчезновения кратких гласных ъ и ь, дает:
или а) те же результаты, что о: мр. тюотка, тютка, mimка =
великорус. тётка (форма, которую следует предполагать основной для всех
трех М. форм), или б) те же результаты, что древнее
: M.
шiесть, шесть,шiсть = в.-р. шесть. Разница объясняется
влиянием следующего согласного: в тетка следующий за е согласный
был твердый и е звучало широко, в шесть следующий за е
согласный был мягкий (или средний) и е звучало узко; 4) общерусские
гласные и и ы после согласных (исключая j) в большинстве М.
говоров совпали в и (широком, не смягчающем предшествующего согласного)
или в ы: М. мити или мыты = древнер. мыти; 5)
древние общерусские мягкие согласные перед е утратили мягкость (что она
была, свидетельствуют случаи как тюотка,тiтка, вюол = вёл и т.
д.): в.-р. дерево звучит по-М. как дэрэво; 6) древние общерусские
звонкие согласные, очутившиеся в конце слов или перед следующими глухими
согласными, вследствие исчезновения гласных ь и ъ, сохраняют в
большинстве М. говоров свою звонкость: М. дiд, вiз = великорус.
, вос = воз;
М. нiжка = великорус. ношка = ножка и т. д. Кроме этих главнейших
звуковых особенностей М. наречия, чуждых (кроме 2-й) великорусскому, имеется, и
несколько второстепенных, свойственных и великорусским говорам: губно-губное
w (как английское) или даже неслоговой гласный у вместо в или
л (как в вологодских говорах): М. воук, прауда = волог. воук,
прауда, моск. волк, правда; спирант h вместо взрывного г
(как в белорусском наречии и в рязанском, и даже некоторых северных
великорусских говорах): M. нoha = в.-р. нога и т. д. В формальном
отношении М. наречие нередко сохраняет древние формы, утраченные великорусским:
дат. ед. и им. мн. древних основ на и: богови, богове; местн. ед. м. и
ср. р. и дат. местн. ед. ж. р.: на nopòзi, нозi = великорус.; зват. ед.
козаче, мicяцю, жiнко и т. д. Рядом с этим есть немало и новейших уклонений:
1 л. наст. в. р. можу, печу = в. р. могу, пеку, 3 л. ед. ч.
ведé, дума = в. р. ведет, думает (формы ведéе, дерé
встречаются и в великорусск. говорах, напр. Новоладожскогоу.,
С.-Петербургской г.) и др. Словарь М. наречия довольно богат заимствованиями: в
западных М. говорах, соседних с польским населением, много полонизмов, а в
говорах карпатских и угорских к ним присоединяются и словацизмы. В общем М.
наречии резче всего выделяются два поднаречия: северно-М. и южно-М.
(украинско-галицкое). Первое наблюдается в большей части М. уездов Черниговской
губ. (граница с белорусским, занимающим северную часть этой губернии, проходит
приблизительно по ее середине), в частях Переяславского и Пирятинского уу.
Полтавской губ., в сев. части Киевской (Радомысльский у.) и Волынской (Полесье),
в юго-зап. части Минской (Пинский у.), в малорусских уездах Гродненской
(Брестском, Кобринском, Белостокском, частью Пружанском и Бельском) и Седлецкой
губ. (вост. уезды: Бельский, Константиновский, Радинский). Второе занимает всю
остальную часть М. территории в России: юго.-зап. часть Области Войска Донского,
южн. часть Воронежской, почти всю Екатеринославскую, большую часть Харьковской,
небольшую часть Курской (между реками Сев. Донцом и Осколом), почти всю
Полтавскую, небольшую часть Черниговской, южную часть Киевской и Волынской губ.,
часть Подольской, Херсонской и Бессарабской губ., вост. часть Люблинской (уезды
Холмский, Грубешовский и Томашевский). Вне пределов России находим его в Галиции
и сев.-зап. Буковине. К южному поднаречию принадлежат и переселенцы-малороссы,
живущие на Кубани, в вост. части Новороссии, Поволжье. Самый значительный из
южн. говоров — украинский (Слободской Украины), легший и в основание
литературного языка восточных, или русских, малороссов. Галицкие и карпатские
говоры и большая часть венгерских (лемков, бойков, гуцулов, тухольцев и
верховинцев) принадлежат также к южному поднаречию, а остальные венгерские (в
комитатах Сатмарском, Бережско-Угочском и Марамарошском) — к северному.
Литература. Самое обстоятельное и полное обозрение особенностей М.
наречия и его говоров, основанное, впрочем, на материале, собранном другими, у
проф. Соболевского: "Очерк русской диалектологии. III. М. наречие" ("Живая
Старина", 1892, кн. 4), где сделан свод всех имеющихся в научной литературе
сведений (довольно скудных и неточных), разбросанных по малодоступным изданиям.
Здесь же и хорошая библиография (хотя неполная) специальных статей и монографий
по М. диалектологии. Грамматики: А. Павловский, "Грамматика М. наречия" (СПб.,
1818); Lutskay, "Grammatica slavo-ruthena" (Пешт, 1830); Lewicki, "Grammatik der
rutheûischen od. klein-R. Spr. in Galizien" (Пржемышль, 1834, 2 изд., 1850);
Wagilewicz, "Grammatyka języka M. w Galicyi" (Львов, 1845); Łoziński, "Gramm.
języka ruskiego" (Пржем., 1846); Pichler, "Kurzgefasste Russinische Sprachlehre"
(Льв., 1849); Головацкий, "Росправа о языке южно-русском и его наречиях" (Львов,
1849) — важная для М. диалектологии; Осадца, "Грамматика русского языка" (по
Миклошичу, "Vergl. Gramm, d. Slaw. Sprachen"; 2 изд., Львов, 1864; 3 изд.,
1876); Дячан, "Методична гр. языка М." (Львов, 1865); Житецкий, "Очерк звуковой
истории М. наречия" (Киев, 1876); Огоновский, цитир. выше "Studien" etc., важные
для зап.-М. нар. по богатству и новизне материала; его же, "Грамматика русского
языка" (Львов, 1889). Науменко, "Обзор фонетич. особенностей М. речи" (Киев,
1889); Житецкий, "Очерк литературной истории М. наречия в XVII и ХVIII вв." (ч.
I, Киев, 1889); Смаль Стоцкий и Гартнер, "Руска граматика" (Львов, 1893).
Монографии по М. наречию и говорам: Лавровский. "Обзор замечательнейших
особенностей нарчия М. сравнительно с великорусским и др. славянскими наречиями"
("Жур. Мин. Нар. Просв.", 1859, СПб); Костомаров, "О некоторых фонетич. и
граммат. особенностях южно-русского (м.-р.) яз., не сходных с великорусским и
польским" ("Жур. Мин. Нар. Пр.", 1863, CXIX, сент.);Максимович, "Новые
письма к М. П. Погодину. О старобытности М. наречия" (М., 1863); Потебня,
"Заметки о М. наречии" (Воронеж, 1871; из "Филол. Записок", 1870);
Михальчук, "Наречия, поднаречия и говоры южной России в связи с наречиями
Галичины" (Чубинский, "Труды этногр.-статист. экспедиции в западно-русский
край", т. VII, вып. 2, СПб., 1887); Семенович. "Об особенностях угрорусского
говора" (СПб., 1883);Hanusz, "О jazyku maloruském" ("Slovansky Sbormk
Jelinek'a" в Праге, т. II, 1883);Werchratskij, "Ueber die Mundart der
Marmaroscher Ruthenen" (Станислав, 1883); Л. Л., "Материалы для характеристики
наречий иговоров рус. языка" (северский говор; "Рус. Филол. Вестн.",
1884, кн. 1); Желеховский, "Заметка о рус. говорах Седлецкой губ." (там же. кн.
2); Карпинский, "Говор пинчуков" ("Рус. Филол. Вестн.", кн. 1); Werchratskij,
"Ueber die Mundart der galizisch. Lemken" ("Archiv fur slaw. Philol.", т. XIV XV
и XVI); Broch, "Zum kleinruss. in Ungarn" (там же, т. XVII, 1895); Ветухов,
"Говоры слобод Бахмутовки и Нов. Айдари Старобельского у., Харьковской губ."
("Рус. Филол. Вестн.", 1893); его же, "Говор слободы Алексеевки Старобельского
у. Харьковской губ." (там же, 1894, т. XXXI); Иван Верхратский, "Про говор
Замioаïв" (Львов, 1893). О М. ударении писали: Hankiewicz, "Ein Beitrag z. Lehre
vom klehiruss. Accent" и "Ueber d. Accent der Verba im Kleinruss." ("Archiv f.
slaw. Philol.", т. II); Werchratskij, "Ein weiterer Beitrag znr Betonung im
Kleinruss." (там же, т. III); Hanusz, "Ueber die Betonung d. Substantiva im
Kleinruss." (там же, т. VII). По морфологии: Smal Stockij, "Ueber die Wirkungen
der Analogie in d. Declination des Kleinruss" (там же, т. VIII и IX); по
синтаксису: Dubrawski, "Der slavische Interrogativsatz mit besond.
Berücksichtig, der kleinruss. Sprache" (Стрий, 1881) и Zahajkiewicz, "Die Verba
perfectiva u. imperfectiva in der kiemrussische Sprache etc." (Тарнополь, 1883).
Словари: плохие и неполные глоссарии Закревского, в его "Старосветском
бандуристе"; Пискунова, "Словниця Украиньскоi Мови" (1 изд., Одесса, 1873, 2
изд., под заглавием "Словарь живого народного, письм. и актов. языков русских
южан", Киев, 1882); Левченко, "Опыт русско-украинского словаря" (Киев, 1874);
неоконченные словари:Афанасьев-Чужбинский, "Словарь М. наречия" (тетр.
I, СПб., 1855, изд. Имп. акад. наук), Партицкий, "Словарь немецко-русский" (том
I, Львов, 1867); Шейковский, "Опыт южно-русского словаря" (Киев, 1861). Ценные
материалы у Верхуратского: "Знадоби до словара южно-русского" (Львов, 1877).
Лучший словарь — Желеховского и Недильского:"Малорусско-немецкий
Словарь" (Львов, 1886).
,
пол. jezioro); 3) раннее исчезновение носовых гласных, вместо которых находим
у и а-р. дуть, мр. дути (старослав.
),
рус. жать, малорус.
жати (старослав.
);
4) переход сочетаний: dj
в ж (госпожа — стсл. госпожда, чеш. hospoza), mj
и km, гт, хт перед небными гласными в ч (рус.
свеча, малорус.
свiчка — старослав.
свешта, пол. ś wieca);
p. ночь, мр. нiч
(стсл. ношть и т. д.); 5) отсутствие д перед л и н —
напр. р. упал, упала и мр. упав, упала (пол. upadł, upad ła);
р. вянуть и мр. вянути (wi ę dn ąć);
6) развитие л после
губных согласных + j: р. и мр. люблю — пол . lubi ę
и т. д. Во всех других славянских языках в указанных категориях мы находим те
или другие отличия от общих русских (великорусск., М. и белорусск.) звуковых
особенностей. Очевидно, стало быть, что в ту эпоху, когда речь поляка, чеха,
серба, болгарина, словинца и т. д. представляла в перечисленных отношениях
большие или меньшие отличия от русской речи, речь великоросса, малоросса и
белоруса их не имела, т. е. представляла один русский язык. Все фонетические
особенности, отличающие в настоящее время М. нар. от прочих русских наречий,
возникли уже после отделения общерусского языка от праславянского, стало быть,
являются признаками языковой разновидности более нового происхождения,
называемой обыкновенно наречием. Отношение М. наречия к русскому языку
может быть приравнено к отношению между словацким наречием и чешским языком,
кашубским наречием и польским и т. д., но не к отношению между языками польским,
чешским, сербским и т. п., с одной стороны, и русским, с другой. Само собой
разумеется, что из признания М. наречием, а не языком отнюдь не
вытекает отрицание его права на независимое употребление в роли языка
литературного, научного, школьного и т. д. Не следует забывать, что и теперешние
различия слав. языков между собой некогда (в общеславянском периоде) были
различиями диалектическими и лишь впоследствии выросли в различия
языковые. Отдельные индоевропейские языки также некогда были лишь наречиями,
а еще раньше — говорами индоевропейского праязыка. Разница между языком и
наречием сводится, главным образом, к большей или меньшей древности их
отличительных признаков, т. е., в сущности, является вопросом времени. До
известного возраста языковая разновидность носит название наречия, а
после него — языка. В теории M. наречие имеет полную возможность
сделаться со временем языком: весь вопрос в том, наступил ли для него
предельный возраст наречия или нет. На этот вопрос покуда можно дать лишь
отрицательный ответ: различия между прочими русскими наречиями и М. не настолько
еще велики и многочисленны (довольно многие из них свойственны и великорусским
говорам), чтобы сильно затруднять взаимное понимание их представителей. Не
сложились еще вполне и нормы М. литературного языка. В этой области до сих пор
наблюдается брожение, объясняющееся разрозненностью и малочисленностью попыток
создать такой язык и отсутствием культурных и политических центров, где он мог
бы окрепнуть и развиться. Самое существование этих попыток, указывает, однако,
на известную живую потребность, на природное стремление М. наречия стать
самостоятельной языковой единицей, превратиться в независимый язык.
Видеть в этом стремлении злонамеренное порождение М. сепаратизма слишком наивно
и возможно лишь при глубоком невежестве в вопросах языка. Стремления М.
писателей создать свой самостоятельный литературный язык не будут успешны, если
они действительно беспочвенны — и, наоборот, попытки затормозить его
самостоятельное развитие либо излишни, либо бесполезны.
