— известный юрист и государственный деятель, ученый исследователь по истории русской жизни и истории искусств, почетный член академий наук и художеств. Сын московского полицеймейстера, род. 16 августа 1824 года. Окончив курс в училище правоведения, начал службу в Москве, где последовательно проходил должности секретаря сената, губернского стряпчего, товарища председателя уголовной палаты, губернского прокурора, прокурора судебной палаты и председателя уголовного департамента судебной палаты. С 1870 г. состоял до самой смерти (11 июня 1895 г.) сенатором уголовно-кассационного департамента.

Период служебной жизни Р. до начала судебной реформы отличался чрезвычайно живой, чуткой и чуждой всякого формализма деятельностью, особливо на важной должности губернского прокурора, значение которой он умел чрезвычайно возвысить, несмотря на всю трудность отношений с самовластным и узким "хозяином Москвы" — генерал-губернатором графом Закревским. Настойчиво добиваясь возможной материальной правды и справедливости в решениях по делам уголовным, построенным подчас, с полным забвением о живом человеке, на теории формальных, предвзятых, механически оцениваемых доказательств, добытых притом при следствии невежественными и часто своекорыстными полицейскими чиновниками, вымогавшими у заподозренного сознание с помощью замаскированных, а иногда и явных истязаний или томлении в "клоповниках" и "могилах" подвальных этажей "частных домов" — Р. входил во все и бдительным надзором, настояниями и просьбами, где только было возможно, устранял вопиющие злоупотребления современного ему судебно-следственного порядка. Много приходилось ему трудиться и над улучшением положения арестантов в среде, где уже кончал сиять светом своего любвеобильного сердца Федор Петрович Гааз, о котором Р. и в конце своих дней вспоминал с умилением. Тяжелые столкновения с графом Закревским вызывались заступничеством Р. за крепостных, при искусственно раздуваемых случаях неповиновения их помещикам и даже управляющим, причем случаям этим бездушно придавался характер "восстания", влекшего за собой каторгу и плети. Стараясь влиять на молодых судебных деятелей собственным примером, Р. горячо приветствовал издание в 1860 г. наказа судебным следователям и напутствовал будущих следователей Московской губернии, собравшихся у губернского прокурора, призывом "быть прежде всего людьми, а не чиновниками, — служить делу, а не лицам, — опираться на закон, но объясняя его разумно, с целью сделать добро и принести пользу, и домогаться одной награды: доброго мнения общества...". Предположения о необходимости судебной реформы вызвали его на ряд работ, содержавших в себе исполненную действительного знания жизни и веры в духовные силы народа, критику "общей объяснительной записки" к проекту уголовного судопроизводства графа Блудова, в которой предлагалось постепенное введение улучшений в существующие судебный строй и приемы. Стоя за необходимость радикального изменения последних и находя нужным с корнем вырвать из русской судебной жизни черствое "приказное отношение", прикрытое "либеральными декорациями с трескучими фразами и уголовными прибаутками", Р. предлагает в основу судебного строя положить уже выяснившийся с самой симпатичной стороны тип мирового посредника и затем, для более важных дел, создать суд присяжных. Он первый имел смелость ясно и прямодушно поставить вопрос об этом суде на практическую почву, вступив при этом в борьбу со многими лицами, авторитетными по своему положению. Против указаний на предполагаемую неспособность русского человека отличать преступление от несчастия Ровинский выставлял в своих юридических и историко-литературных трудах — глубокую разницу между состраданием народа к осужденному и предполагаемой снисходительностью его к преступлению. "Народ, — говорил он, — смотрит с состраданием на преступника, уже наказанного плетьми и осужденного на каторгу и ссылку и, забывая все сделанное им зло, несет ему щедрые подаяния вещами и деньгами; он жалеет подсудимых, просиживающих под судом годы и десятилетия в явное разорение своего семейства и государственной казны, — но за это сострадание следовало бы скорее признать за народом глубокое нравственное достоинство, нежели обвинять его в недостатке юридического развития". Яркими красками описывал Р., в различных записках, осуществление господствовавшей у нас до 1863 г. системы наказаний, с острожным сидением, плетями и шпицрутенами, рисуя ужасающими, но правдивыми чертами "зеленую улицу". На отрицание в русском человеке чувства законности, вследствие чего присяжные будто бы не будут видеть преступления там, где его видит закон, Р. отвечал указанием на то, что именно общественный суд, гласный и всеми уважаемый, должен предшествовать юридическому развитию общества и самих судей, так как только в нем народ научится правде и перестанет признавать некоторые преступления за самое обыкновенное дело. Наконец, на опасение, что суд присяжных окажется непонятным обществу новшеством и не найдет нужных для себя органов в лице прокуроров и защитников, он возражал исследованиями об участии общественного и выборного элементов в старом русском суде и чрезвычайно интересными замечаниями и выводами о том, как должен выработаться и какими национальными особенностями выразиться тип будущих русских обвинителей и адвокатов. Вызванный в Петербург для участия в комиссии по судебному преобразованию и прикомандированный в 1863 г. к государственной канцелярии, Р., настойчиво и неустанно, проводил свой взгляд, стараясь, между прочим, освободить производство с присяжными от ненужных условностей, сократить прокурорские отводы, чрезмерно частое приведение заседателей к присяге и вообще устранить из производства тот элемент недоверия и дидактизма, к которому многие были склонны по отношению к представителям общественной совести. Некоторые из предположений Р. были осуществлены, под властным указанием опыта, лишь впоследствии. С особенной любовью работал Ровинский и над организацией мирового института, предлагая, для поднятия его в глазах населения и для ближайшего приобщения его к органам центрального и местного управления, считать почетными мировыми судьями на всю империю министров юстиции и внутренних дел, членов государственного совета и сенаторов — во все время нахождения их в должности, а по губерниям — губернаторов, губернских предводителей дворянства и председателей губернских земских управ. В 1862 г., под его непосредственным руководством, была исполнена обширная судебно-статистическая работа по собранию и разработке сведений о положении дел судебного ведомства в губерниях будущего московского судебного округа. Назначенный прокурором этого округа в 1866 г., Р. с радостной энергией принялся за практическую организацию нового дела. Им избран первый состав московской прокуратуры, из которой вышло столько замечательных судебных деятелей. Им были призваны в её ряды, между прочим, будущий министр юстиции Манассеин и известный своим талантом обвинителя Громницкий. Исполняя, наряду со своими подчиненными, прокурорские обязанности, чуждый всякого "генеральства" и стремления к внешнему блеску, Р. служил им примером преданной службы и любимому делу. Первые шаги новых учреждений не могли обойтись без невольных ошибок, а общество далеко не во всех своих слоях относилось к ним с сочувствием. Возникали неизбежные столкновения и пререкания, приходилось иметь дело с тайным злорадством и явным недоброжелательством тех, чья власть или влияние встречали законную препону в непривычной деятельности новых учреждений. Положение первого прокурора судебной палаты самого большого из судебных округов было не только трудное, но и нравственно ответственное перед будущностью нового суда. И в должностях судьи по существу и судьи кассационного, Р. сохранил свой жизненный взгляд на каждое дело, которое представлялось ему прежде всего бытовым явлением с индивидуальной окраской. Чуждый мертвых юридических схем, видевший во всем и прежде всего живого человека, Р. вносил свою отзывчивость на запросы житейской правды и в отвлеченную область оценки кассационных нарушений. Враг всякой "канцелярщины", всего уклончивого, неопределенного и недосказанного, он был краток и точен в своей работе, умея, однако, очень подробно разрабатывать вопросы, когда они касались установления правильного взгляда на серьезные правоотношения или правонарушения. Он работал неустанно, с редкой добросовестностью, не избегая ни под какими предлогами сухого и, подчас, очень скучного, кропотливого труда.

В течение своей сенаторской деятельности он был всегда на своем посту, влияя на товарищей независимостью и ясностью своих житейских и юридических взглядов. Вступив в сенат в возрасте, когда многие уже мечтают о покое, он бодро принялся за труд и доложил 7825 дел, по каждому из которых им собственноручно написано решение или мотивированная резолюция. Это было для него нелегко, ибо рядом со службой у него существовала любимая сфера искусства, куда его влекло всеми силами души и где он отдыхал душевно. В этой сфере он сделал очень многое. Один, собственными трудами и путем больших материальных жертв, он собрал и издал ряд изданий: "Историю русских школ иконописания", "Русские граверы и их произведения", "Словарь русских гравированных портретов", "Русский гравер Чемесов" (с 17 портретами), "Русские народные картины", "Достоверные портреты московских государей" (с 47 рисунками), "Н. Н. Уткин, его жизнь и произведения" (с 34 портретами и рисунками), "Виды Соловецкого монастыря" (с 51 рисунком), "Материалы для русской иконографии" (12 выпусков, с 480 рисунками), "Одиннадцать гравюр Берсенева", "Ф. И. Иордан", "В. Г. Перов, его жизнь и произведения", "Сборник сатирических картин", "Полное собрание гравюр Рембрандта" (с 1000 фототипиями), "Полное собрание гравюр учеников Рембрандта и мастеров, работавших в его манере" (с 478 фототипиями), "Подробный словарь русских гравированных портретов". Сверх того, им сделан ряд небольших изданий, каковы например "Виды из привислянских губерний", "Сатирические азбучные картинки 1812 года", "Посольство Сугорского" и др. Первое место между изданиями Ровинского занимает "Подробный словарь русских гравированных портретов". Он состоит из 4 томов in quarto и представляет собой драгоценный памятник для ознакомления с искусством гравирования вообще и в России в особенности, давая описание портретов 2000 лиц, в каком-либо отношении привлекших к себе внимание современников и потомства. Эти описания, представляя собой отчет о каждом портрете с массой точных и мельчайших технических подробностей, потребовали, ввиду 10000 снимков, упоминаемых в книге, поразительного по своей настойчивости и усидчивости труда. Но не для одних любителей гравюр или ученых исследователей истории искусства дают эти четыре тома богатейший материал. На 3086 столбцах книги, составление которой одно могло бы наполнить жизнь человека, рядом с разнообразными, иногда прекрасными фототипиями, идут биографические заметки, рассказы и указания современников. В них содержится в высшей степени интересный исторический и бытовой материал, рисующий и освещающий со многих сторон русскую жизнь и ее судьбы. Заметки Р. не имеют претензии на полноту или на определенную систему: это, по большей части, краткие, живые характеристики, блестящие умом, вооруженным громадной начитанностью и знанием. Сжатая форма их придает им особую силу и совершенно исключает всякую условность и деланный пафос. Вообще в трудах Р. нет ни малейшего следа исторического прислужничества; его отзывы и оценки звучат полной искренностью. Впрочем, не все заметки его кратки. Есть под этим названием целые биографические очерки, выделение которых из "Словаря" и собрание вместе могло бы составить полную интереса книгу. Таковы, например, между прочим, очерки жизни и деятельности Александра I, Екатерины II, Дмитрия Самозванца и, в особенности, Суворова. Этого рода очеркам можно, пожалуй, сделать упрек в излишней подробности, выходящей за пределы "Словаря". Р. предвидел возможность подобного упрека. Ответ на него содержится в указании на отношение иконографии к истории. "Для нас, иконографов, — говорит он, — интересно иметь не изображение Екатерины в высокоторжественной позе, а настоящую, живую Екатерину, со всеми ее достоинствами и недостатками. Мы хотим знать всякую мелочь, которой была окружена эта великая женщина; хотим знать, в котором часу она вставала, когда садилась работать, что пила и ела за обедом, что делала вечером, как одевалась и куда ездила. Нам до всего дело, мы хотим знать её частную жизнь, даже прочесть ее интимные записочки, хотим видеть ее у себя дома — живую, умную, хитрую... может быть и чересчур страстную. Из короткого знакомства со всеми мелочами ее обихода мы, более чем из всякой другой Истории, вынесем уверенность, что легкие стороны ее домашней жизни не имели расслабляющего влияния на царственные её задачи, и еще более полюбим эту великую женщину за ее безграничную любовь к ее новому, русскому отечеству". "Словарь гравированных портретов" изображает русских людей на различных ступенях общественной лестницы и в разные исторические эпохи. Но для полноты картины нужно было изображение русской жизни, нужно было собрать черты не личные, а бытовые, закрепленные в памяти народной тем или другим способом. Эту задачу выполнил Р. в другом своем классическом труде, — "Русских народных картинках", изданных в 1881 г., в 9 томах, из которых четыре заключают в себе 1780 картинок, а пять представляют объяснительный к ним текст, на 2880 страницах большого in 8°. В этом издании, требовавшем необычайной любви к делу, настойчивости и знания, и сопряженном притом с большими жертвами, Р. собрал все те народные картинки, которые выходили в свет до 1839 г., т. е. до того времени, когда свободное народное художественное творчество было вставлено в рамки официальной цензуры. В картинках этих проходит самыми разнообразными сторонами бытовая и духовная жизнь народа с начала XVII в. до средины XIX в. В наивных изображениях народного резца русский человек представлен в его отношениях к семье, к окружающему миру, к ученью, в его религиозных верованиях и поэтических представлениях, в его скорбях и радостях, в подвигах и падении, в болезнях и развлечениях. Он перед нами живой, говорящий о себе сам, своим "красным словом", сказкой и легендой — своеобразный, мощный и простосердечный, терпеливый и страшный в гневе, шутливый и в то же время вдумчивый в жизнь и ее сокровенный смысл, с добродушной иронией смотрящий на себя и на все окружающее, и величаво-спокойный пред лицом смерти. По поводу тех или других народных картин приведены в этом труде целые подробные самостоятельные исследования, обширные извлечения из памятников народной литературы, стройные, построенные на богатых источниках и личном опыте и изучении бытовые и этнографические картины. Кто прочел со вниманием пять томов текста к народным картинкам, тот может сказать, что перед его глазами прошла не официальная, не внешняя, но внутренняя русская жизнь более чем за два века, со всем тем, что составляло ее сущность. Любовь Р. к искусству сказалась и в изданной им в 1892 г. книге — "Василий Григорьевич Перов. Его жизнь и произведения", состоящей из прекрасной биографии художника, написанной Н. П. Собко, и из 60 фототипий с картин Перова. Для издания произведений кого-либо из выдающихся русских художников Р. представлялся большой выбор. Такое издание могло бы подавлять надрывающим изображением тяжких сцен из боевой жизни; могло бы ласкать глаз изящной правдивостью в передаче переливов света на мехах, материях и украшениях; могло бы представлять те жанровые сцены, где "сквозь видимый смех слышатся невидимые слезы" и где глубоко трагическое существо заключено в рамки какого-нибудь житейского явления... Но он не останавливался на этих произведениях художественной кисти. Ценитель, знаток и исследователь народной жизни, он не любил ничего кричащего, бьющего на эффект или исключительного. Простая русская жизнь, в ее обычном, скромном течении, более привлекала его, ибо более просто и правдиво отражала на себе натуру русского человека. Живописателем именно такой жизни был Перов. Его простая, бесхитростная, полная стремления к самоусовершенствованию, натура, его скромная жизнь должны были привлечь к себе чуткое внимание и симпатии Р. Еще большее влияние должны были иметь на Р. художественные произведения Перова, ибо в них, как в живописном калейдоскопе, проходит повседневная, небогатая красками и впечатлениями, но близкая русскому сердцу — родная жизнь с ее семейными радостями и горестями, неизбежными драмами, особенностями и увлечениями.

В личной жизни своей Р. был чрезвычайно оригинален. Среднего роста, широкоплечий, с большой лысиной, обрамленной сначала рыжеватыми, а потом седыми кудрями, с живыми, полными ума глазами, он был очень подвижен, никогда, кроме случаев болезни, не ездил в экипаже, жил в самой скромной обстановке и одевался просто и даже бедно, подтрунивая над страстью многих "обвешиваться" знаками отличия. При составлении судебных уставов, возражая защитникам необходимости наград чинам будущего судебного ведомства, предвещавшим, в противном случае, оскудение его, он писал: "если люди слишком честолюбивые, гоняющиеся за знаками отличия, не будут добиваться судебных должностей, то судебное ведомство может от этого только выиграть..." Народная жизнь во всех ее проявлениях его интересовала чрезвычайно. В течение многих лет он предпринимал большие пешеходные странствия по проселочным дорогам центральной и восточной России, прислушиваясь и приглядываясь. После перехода в сенат он стал ездить за границу и побывал повсюду: не только в Европе, но и в Иерусалиме, Индии, Египте, Марокко, Китае и Японии, на Цейлоне и Яве, в Средней Азии и т. п. Жажда знания и деятельности не иссякала в нем до самой смерти, которая постигла его в Вильдунгене, за сборами, после только что перенесенной тяжелой операции, в Париже, для окончания работы над офортами Ван-Остада. В последние годы жизни он мало бывал в обществе и все более и более замыкался в себе, чувствуя разлад между своим душевным строем и упадком идеалов, проявившимся в жизни русского общества. Все свои разнообразные и богатые собрания гравюр и художественных произведений он завещал Эрмитажу, Румянцевскому музею, Публичной библиотеке и академии художеств, библиотеку — училищу правоведения; недвижимое имущество — московскому университету, для премии за лучшее иллюстрированное издание для народного чтения, капитал в 60 тыс. руб. — на устройство народных училищ и на премию за лучшее сочинение по художественной археологии.

Оглавление