(грамм.). — Под именем С. разумеется более или менее полное уподобление грамматической формы одного слова грамматической форме другого, с которым первое находится в ближайшей связи. С. является результатом присущего флектирующим языкам стремления придавать по возможности одинаковую форму словам, выражающим тесно связанные между собой понятия. Таково С. подлежащего со сказуемым в лице и числе, а иногда (при составном сказуемом) — и в роде и падеже; С. определения (прилагательного) с определяемым словом в роде, числе и падеже; С. относительного местоимения с заменяемым им существительным главного предложения в роде и числе. Кроме этих наиболее общих случаев С. существуют во всех индоевропейских языках и такие явления, которые, по-видимому, представляют уклонения от общих правил С. Но эти уклонения только кажущиеся, и в них с наибольшей ясностью проявляется тенденция к уподоблению тесно связанных между собой слов. Обыкновенно эти уклонения объясняются тем, что уподобление захватывает такие слова, которые при обычном строе речи стоят вне его влияния. Таково, напр., так наз. обратное С. в греческом и латинском языках. Особенность этого явления заключается в том, что подлежащее, выраженное местоимением, согласуется с именем сказуемого; напр. латинское: еа demum firma amicitia est "это-то и есть прочная дружба" (собственно: "эта-то"); греч. Εκτορος ηδε γυνή "это (собственно эта) — жена Гектора". Если какое-либо согласуемое слово в предложении находится в ближайшей связи с двумя или несколькими словами (что случается очень часто), то, при невозможности полного С. со всеми, оно согласуется то с одним, то с другим, причем часто решающее значение имеет форма ближайшего слова, с которым оно и согласуется. Так, в латинском предложении cui nomen Arethusa est, "которой имя — Аретуза" слово Arethusa, поставлено в именительном падеже, т. е. согласовано с nomen "имя"; но возможно и С. с дательным падежом cui- "который", что встречается также очень часто; напр. nomen Mercurio est mihi "мне имя — Меркурий" (собственно "Меркурию" согласовано с mihi — "мне"). Такое же колебание в С. встречается очень часто и в греческом языке, в таких, напр., выражениях, как έγώ σύνοιδα έμαυτώ ού σοφος ών — "я признаюсь, что не мудр" (σοφος ών согласовано с έγώ); но возможна и другая конструкция: έμαυτώ συνήδεν ούδέν έπισταμένω — "я признавался, что ничего не знаю" (έπισταμένω согласовано с έμαυτώ). В русском языке подобные явления также встречаются, хотя и не так часто. Следующие примеры, взятые у Буслаева, достаточно характеризуют эти особенности С.: "первый предмет, поразивший меня, была береза" (Пушкин); "произведения русского резца и кисти" (Батюшков); "исчезла ревность и досада" (Пушкин). То же и в древнерусском языке: "куды плуг и соха, и топор, и коса ходила". Особенно интересны такие случаи С., когда стремление к уподоблению выходит за пределы предложении и оказывает влияние на форму слова, стоящего в другом предложении. Такие явления встречаются нередко в разговорной речи во многих языках, а в греческом они сделались даже правилом: это случаи так наз. аттракции, или ассимиляции, относительного местоимения. Сущность этого явления заключается в следующем: обыкновенно относительное местоимение, вводящее определительное придаточное предложение, согласуется с именем, к которому оно относится, только в роде и числе, а падеж его зависит от связи его со сказуемым придаточного предложения; напр. "он чувствовал... беспричинную грусть (винит. пад.), которая (имен. пад.) знакома только одним молодым людям" (Тургенев). Но иногда С. бывает полное, и тогда нарушается обычная конструкция придаточного предложения; напр. "пообедать, чем Бог послал". Здесь творительный падеж "чем" стоит вместо обычного винительного пад. при глаголе "послал", под влиянием конструкции глагола "пообедать"; "чем" поставлено вместо "тем, что". В греческом языке аттракция обычна в том случае, когда местоимение относительное должно было бы стоять в винительном падеже; напр. τω ήγεμόνι πιστεύσομεν ω αν Κΰρος δω — "мы будем доверять тому проводнику, которого даст Кир" (ω согласовано с ήγεμόνι и в падеже, тогда как следовало бы ожидать винит. пад., в зависимости от δω); έπαινω σε έφοίς λέγεις — "я хвалю тебя за то, что ты говоришь" (можно было ожидать έπι τούτοις α...). Какие причудливые комбинации создаются иногда на почве стремления к С., можно видеть на примере русского числительного "два, две". После того как в русском языке исчезла категория двойственного числа, это числительное естественно стало приниматься за множественное число ("двух, двум"), но старые формы дв. ч. на = а существительных муж. рода удержались в сочетании с "два" ("два человека"). Однако, после утраты категории дв. ч., эти формы стали приниматься за родит, пад. ед. ч., с которым они по звукам совпадали. Таким образом явилось представление, что при "два, две" ставится родит. пад. ед. ч. ("две руки"). Вопрос еще более усложняется, когда при существительном стоит определение: "два" понимается как именит. пад. множеств, числа, а существительное ставится в родит. пад. ед. ч. Какую же форму должно принять определение — прилагательное? Оно может стоять либо в имен., либо в родит. пад. множ. числа: "два богатых человека" или "два богатые человека". На этом примере яснее всего видно, как стремление к С. приводит к совершенно произвольному на первый взгляд сочетанию форм.

Ср. В. Delbr ück, "Vergl. Syntax d. indogermanischen Sprachen" (II I, стр. 229—254, в "Grundriss d. vergl. Grammat. d. idg. Sprachen" v. K. Brugmann и В. Delbr ü ck, V т., Страсб., 1900); H. Paul, "Prinzipien der Sprachgeschichte"(3 изд., 1898, стр. 280—288); H. Steinthal, "Assimilation u. Attraction psychologisch beleuchtet" ("Gesammelte Kleine Schriften", I, стр. 107—190); Буслаев, "Историческая грамматика русского языка" (изд. 5, 1881, §§ 236—240); Соболевский, "Лекции по истории русск. яз." (изд. 2, СПб., 1891, стр. 186—190).

Оглавление