(Василий Кириллович) — выдающийся русский ученый XVIII в. и неудачный поэт, имя которого сделалось нарицательным для обозначении бездарных стихотворцев. Родился 9 февраля 1703 г. в Астрахани, в семье приходского священника. Первоначальное образование получил из духовных книг в Троицкой школе, но словесным наукам учился у капуцинских монахов, на латинском языке. Существует известие, что отец предназначал юношу к духовному званию и намеревался женить его против воли, но последний бежал за день до свадьбы в Москву и там поступил в Славяно-греко-латинскую академию. По другим сведениям, он выказал в астраханской школе отличные способности к учению и был отправлен в 1723 г. в Академию в качестве лучшего ученика. Ко времени пребывания в Академии относятся первые стихотворные попытки Т. в силлабическом роде и первые же драмы, впоследствии им затерянные. В 1726 г. Т. отправился за границу, не кончив курса в Академии. В Голландии Т. жил у посланника гр. И. Г. Головина и выучился здесь французскому языку, в Париже — у посланника кн. А. Б. Куракина. Тем ne менее ему приходилось бедствовать за границей: просьба его в синод "определить годовое жалованье" для окончании богословских и философских наук не была уважена, потому что он числился бежавшим из Академии. В Париже, куда он явился "шедши пеш за крайнею уже своею бедностию", он учился в университете математическим и философским наукам, слушал богословие, принимал участие в публичных диспутах. Светскую жизнь французского общества, с ее вычурно-пасторальными стремлениями, Т. воспел в многочисленных русских и французских стихах. Последние сплошь посвящены любви и значительно превосходят русские благозвучием и даже известного рода изяществом. Кроме основательного знания французского языка, Т. приобрел в Париже обширные сведения в области теории словесности и классических литератур; он изучал и итальянский язык. Вернувшись в 1730 г. в Россию, он явился одним из наиболее образованных людей тогдашнего русского общества. В это время на смену талантливому Феофану Прокоповичу, который сделался не в меру сдержан и осторожен после кончины Петра Великого, шел не менее талантливый князь Антиох Кантемир, метко изобразивший убогое состояние просветительной русской мысли. Среди молодого поколения было немало приверженцев Петровских идей; частью это были люди знатного круга, имевшие возможность получить воспитание при исключительных для того времени условиях, частью — лица, путешествовавшие за границей и на личном опыте узнавшие благие стороны западной культуры. Но их влияние еще не распространялось на широкие общественные круги, и человеку незнатному, как Т., приходилось делать ученую карьеру при обстоятельствах чрезвычайно трудных, требовавших от человека больших сделок с самолюбием и даже самопожертвования. Он должен был искать покровителей и защитников среди знати. Такой покровитель нашелся у Т. в лице того же кн. А. Б. Куракина, у которого он жил в Париже. Ему было посвящено первое печатное произведение Т., изданное на счет покровителя: "Езда в остров любви" (1730). Это — перевод старинной книги Поля Тальмана. Переводить на русский язык в то время было очень трудно; не существовало ни образцов, ни комментированных изданий, ни словарей; но если и принять в соображение все эти трудности, нельзя назвать перевод Т. удовлетворительным по отношению к благозвучию и чувству художественной меры; он был только точен и добросовестно верен подлиннику. Ему доставило успех самое содержание книги, посвященное изображению чувств изящной любви и уважения к женщине, новых в то время для русских читателей. В той же книге Т. поместил несколько стихотворений своей "работы" и предисловие, в котором впервые высказал мысль об употреблении в литературных произведениях русского, а не славянского языка, как было до того времени. Есть известие, что много лет спустя Т. собрал все, сколько мог достать, экземпляры этой книги и сжег. Во всем нуждавшегося Тредьяковского приютил у себя сначала академический студент Ададуров, с целью научиться от него франц. языку. В 1731 г. Т. жил в Москве, в доме Семена Кирилловича Нарышкина, и переписывался с Шумахером, который принимал уже по отношению к нему подобострастный тон. В Москве Т. мог убедиться еще раз в неприязни к нему духовенства, отказавшего ему в заграничной стипендии: его готовы были обвинить в атеизме, как изучавшего философию, по коей выходило, "якобы Бога нет". В 1733 г. его принимает на службу Академия с жалованьем в 360 р. и с обязательством "вычищать язык русской, пишучи как стихами, так и не стихами; давать лекции, ежели от него потребовано будет; окончить грамматику, которую он начал, и трудиться совокупно с прочиими над дикционарием русским; переводить с французского на русской язык все, что ему дастся". Ему пришлось также обучать русскому языку самого президента Академии, Германа Кейзерлинга. В то же время Т. сочинял торжественные речи и стихи, проникнутые самой грубой лестью и самоунижением. Это были оды на восшествие на престол, на бракосочетания, на победы, на назначение нового президента Академии и т. д. В 1734 г., по случаю взятия Данцига русскими войсками, Т. написал оду, посвященную, в лакейски-льстивых выражениях, Бирону, и в конце ее поместил "рассуждение об оде вообще, взятое им из "Discours sur l'ode" Буало, прибавив от себя чрезмерные похвалы Феофану Прокоповичу. В исправленном и переделанном на тонический лад виде эта ода появилась, спустя несколько лет, уже без посвящения Бирону, находившемуся в опале, и без похвал Прокоповичу, тогда уже умершему. Путь Т. в качестве придворного стихотворца был испещрен разнообразными терниями. Рассказывают, напр., что при поднесении императрице Анне Иоанновне своих од Т. должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях. У священника Алексея Васильева оказался список песни Т., начинавшейся стихом: "Да здравствует днесь императрикс Анна". Слово "императрикс" показалось подозрительным писцу духовного правления Семену Косогорову, и он донес о том своему начальству. Загорелось дело: "В титуле ее императорского величества явилось напечатано не по форме". Священник Васильев и дьякон Савельев, доставивший песню, были отосланы в Москву в контору тайных розыскных дел. Т. должен был написать обширное разъяснение, причем не преминул коснуться свойств пентаметра. "Употребил я сие Латинское слово, Императрикс, для того, что мера стиха сего требовала, ибо лишней бы слог в слове Императрица; но что через оное слово никакового нет урона в высочайшем титле Ея Императорского Величества, то не токмо Латинский язык довольно меня оправливает, но сверьх того еще и стихотворная наука". Объяснения Т. были признаны резонными, и священник с дьяконом были освобождены без штрафа. 4 февраля 1740 г. Волынский избил беззащитного писателя, получившего приказание сочинить вирши к "дурацкой" свадьбе шута кн. Голицына с Бужаниновой. Долго и слезно молил Т. о вознаграждении его за бесчестье и увечье, но только после падения Волынского его просьба была услышана, и ему выдано из конфискованных средств обидчика триста шестьдесят рублей. Выполняя различные поручения Академии и переводы, трудясь над самыми разнообразными видами литературных произведений, вроде "Силы любви и ненависти, драмы на музыке" (первая печатная на русском языке опера) или "Истинной политики", изданной им на собственные средства, Т. долго не получал в Академии никакого повышения. Он сильно нуждался и страдал от долгов. В ряде жалобных прошений и писем, в которых чувствуется истинная нужда и горе, он говорит о своем жалком положении, при котором, напр., после пожара в 1738 г., ему не на что было купить дров и свеч. Академия туго исполняла просьбы Т. о вспомоществованиях и ссудах, хотя материальное положение его особенно осложнилось в 1742 г. женитьбой. Только в 1745 г., когда Т. обратился с доношением в сенат и изложил по пунктам свои права на звание академика и испытанные мытарства, импер. Елизавета пожаловала его, по докладу сената, в профессора "как латинския, так и российския элоквенции". С тех пор он стал получать 660 р. Одновременно был пожалован в академики и Ломоносов, с которым у Т. шла уже полемика по поводу ямбов и хореев. Результатом этой полемики, в которой принял участие и Сумароков, сначала вместе с Т., стоявший за хорей, а потом перешедший на сторону ямба, осталась любопытная брошюра, в которой писатели решились передать свой спор на суд читателей: "Три Оды парафрастическия псалма 143, сочиненные через трех стихотворцев, из которых каждой одну сложил особливо" (1743). Позже эта полемика приняла ожесточенный характер и с принципиальной перешла на личную почву: один писатель старался унизить и осмеять другого. Сумароков написал комедию, в которой вывел Т. под видом пошляка-педанта Трессотиниуса. Т. в отместку жестоко критиковал сочинения Сумарокова, пытаясь доказать полнейшее отсутствие в них оригинальности и таланта. Ломоносов в своих эпиграммах на Т. выражался так:

Языка нашего небесна красота

Не будет никогда попранна от скота...

Т. говорил в ответной эпиграмме:

Когда по-твоему сова и скот уж я,

То сам ты нетопырь и подлинно свинья.

Правописание Т., изложенное им в "Разговоре между чужестранным человеком и российским об Ортографии", отличалось от общепринятого в то время главным образом исключением некоторых букв нашей азбуки и писанием прилагательных множественных в именительном падеже на и, е, я, а не е, я. В примечаниях изложена история создания славянской азбуки и ее последующие судьбы в эпоху московской и позднейшей гражданской печати. Книга об ортографии была напечатана в сент. 1748 г., на счет неизвестных благотворителей, которым она и посвящена. Она имеет и до сих пор значение в том отношении, что в ней впервые определенно высказана мысль о необходимости фонетического письма: "Писать так надлежит, как звон требует", — мысль, занимающая умы наших филологов и педагогов поныне. Как профессор элоквенции, Т. сочинил "Слово о богатом, различном, искусном и несходственном витийстве". Здесь он указывал на важность изучения иностранных языков, особенно латинского, как "довольно и предовольно вычищенного", но при этом предостерегал от увлечения: "Только да не называют его благороднейшим всех прочих, а особливо каждой своего природного, сие не знаю чем угрюмым дышит, и да не приписывают толь много чести Латинскому языку, дабы думать, что все на все учение токмо на нем состоит". Мнения и замечания Т. о русской истории, в связи с характеристикой свойств славянского и русского языков, изложены преимущественно в "Трех рассуждениях о трех главнейших древностях российских: а) о первенстве славянского языка перед тевтоническим, b) о первоначалии россов и с) о варягах руссах славянского звания, рода и языка". Это рассуждение, свидетельствующее о немалой начитанности автора и в этой области, написано с предвзятым намерением доказать преимущество русского языка и народа. Впервые высказанное здесь мнение о славянском происхождении варяжских князей Т. основывает на предположении, что варяги — русь были поморские (прибалтийские) славяне, и что Рюрик вышел с о-ва Рюгена. Стремясь доказать древность русского языка и отыскивать повсюду следы первобытного пребывания славян, Т. обращается к филологическим сближениям и объяснениям, доходящим сплошь и рядом до комизма: слово "варяги" он понимает, как "предварятели" ("варяю" — предваряю), слово "скифы" производит от скиты ("скитаться"), "Париж" — от "парить", "Мадрид" — от "мудрить" и т. д. Важнейшие из переводных и оригинальных трудов Т. — несомненно те, которые относятся к теории словесности; здесь он стоял на высоте современной ему европейской науки. Особенно здравыми суждениями отличается его "Мнение о происхождении поэзии и стихов вообще". Изложив здесь различные взгляды на происхождение поэзии и стихотворство ("Иное быть пиитом, а иное стихи писать"), автор предлагает деление поэтических произведений на разные роды и виды, которых насчитывает более 23. Он признает отличительным признаком поэзии творчество, вымысел, но вымысел "по разуму", естественный, правдоподобный, — и эта в настоящее время элементарно - школьная мысль была тогда новостью для русского читателя. Первым стихотворением, написанным тоническим размером, введение и утверждение которого составляет большую заслугу Т., было поздравление барону И. А. Корфу, назначенному в сентябре 1734 г. начальником Академии. Несвойственный русскому языку, но прежде господствовавший в нем силлабический размер не удовлетворял Т., казался ему не совпадающим с музыкальным складом нашей стихотворной речи. Постепенно он напал на мысль о тоническом количестве слогов и из стоп прежде всего остановился на хореях. Свою теорию он изложил в 1735 г. в руководстве "Новый и краткий способ к сложению российских стихов", и в 1755 г., в статье: "О древнем, среднем и новом стихотворении российском". Возражая некоторым оппонентам, полагавшим, что новое стихосложение взято им с французского, Т. указал на источник, откуда возникло его нововведение: это были народные песни. Столь же основательны его суждения о комедии, на основании исследований Брюмуа и Ранена, об оде; из переводов выдаются "Стихотворческая наука Буало" (Lart po é tique) и "Эпистолы о стихотворстве" Горация. О трудолюбии Т. лучше всего свидетельствуют переводы таких капитальных и многотомных трудов, как "Древняя история" Роллена (13 тт.), "Римская история" Роллена и Кревье, "История римских императоров" Кревье (оба сочинения — 16 т.), не говоря уже о множестве других переведенных им книг, вроде аллегорического романа Барклея "Argenis" или получившей печальную известность "Телемахиды", в 24 песнях. Трудолюбие и обширные познания Т. не были оценены по достоинству его современниками. У всех на виду было его неудачное стихотворство, и отзывы о нем долго страдали узкой односторонностью. Выйдя в отставку в 1759 г., но продолжая непрерывно трудиться и не переставая в то же время нуждаться, Т. умер непризнанным, среди глумления, насмешек и обид, 6 авг. 1769 г. Лучшие деятели конца XVIII в., Новиков и Радищев, относились симпатично к деятельности неутомимого труженика, беззаветно преданного делу родного просвещения. Если он не был оценен Карамзиным, то отзыв Пушкина утвердил за ним репутацию "почтенного и порядочного человека". Шевырев находил проблеск поэтического вдохновения в стихах:

Вонми, о небо, и реку,

Земля да слышит уст глаголы;

Как дождь я словом потеку,

И снидут как роса к цветку,

Мои вещания на долы.

Находили у Т. хорошие стихи и Перевлесский, и Ир. Введенский, усердный панегирист нашего писателя, не смущавшийся тем, что эти стихи надо были выискивать, как жемчужины на дне морей. Историки литературы отнеслись к Т. чрезвычайно внимательно и отвели ему почетное место среди деятелей русской науки XVIII в.

Литература. Издания сочинений: 1) 1752 г., СПб., в 2 томах; 2) Смирдина (СПб., 1849, 3 ч.), 3) Перевлесского, "Избранные сочинения, с приложением критических статей о Т." (М., 1849). Наиболее полная биография — во II т. "Истории Академии Наук" П. Пекарского (СПб., 1873, стр. 1 — 258). Литература о Т. собрана в III т. "Истории русской литературы", А. Н. Пыпина (СПб., 1899, стр. 473; см. также стр. 446—460). Главные статьи о Т. воспроизведены в изд. С. А. Венгерова, "Русская поэзия" (т. I, СПб., 1897, стр. 50 — 75 и 365—397).

Оглавление