(1182—1226) — святой, учредитель названного его именем нищенствующего ордена. Он знаменует собой перелом в истории аскетического идеала, а потому и новую эпоху в истории западного монашества и римской курии. Старое монашество в своем отречении от мира возлагало на отдельного монаха обет бедности, но это не помешало монастырям сделаться крупными поземельными собственниками, а аббатам — соперничать в богатстве и роскоши с епископами и князьями. Ф. углубил идею бедности: из отрицательного признака отречения от мира он возвел ее в положительный, жизненный идеал, который вытекал из идеи следования примеру бедного Христа. Вместе с этим Ф. преобразил и самое назначение монашества, заменив монаха-отшельника апостолом-миссионером, который, отрекшись внутренне от мира, остается в мире, чтобы среди него призывать людей к миру и покаянию. Старое землевладельческое монашество соответствовало аграрному периоду Западной Европы; но возникли города, с густым населением из богатых и бедных — и к ним-то обратились ученики Ф., проповедуя одним в назидание, другим в утешение "бедное житье", как идеал "евангельского совершенства". Как проповедник "бедного житья", Ф. имел предшественников. Богатство клира давно вызывало протест как со стороны блюстителей аскетического идеала (Бернард Клервоский), так и со стороны противников клира (Арнольд Брешианский). Особенное сходство с Ф. представляет старший его современник, Валдес из Лиона, от проповеди которого получила начало отпавшая впоследствии от католицизма секта валденцев. Попытки историков разыскать нити, связующие Ф. с его предшественниками, привели, однако, лишь к гипотезам слабо основанным и притом ненужным, так как стремления Ф. могут быть вполне удовлетворительно объяснены его личностью и духом его времени. Мысль о добровольной бедности "по евангелию" легко могла самостоятельно зародиться как у богатого лионского банкира, так и у расточительного сына зажиточного купца в провинциальном итальянском городке; но проповедь того и другого приняла различное направление, что зависло как от среды и обстоятельств жизни, так и от личности обоих.

Личность Ф. Хотя первые жития (легенды) о Ф. написаны тотчас после его смерти, когда было в живых еще много очевидцев его первых шагов к идеалу, однако, ввиду назидательной цели, авторы этих житий мало заботились о точном установлении биографических данных своего героя. Самая скудость этих данных открыла простор благочестивому и поэтическому вымыслу; действительный образ Ф. закрыт от нас легендарным, в созидании которого принимала участие не только богословская литература житий, но и народная фантазия (Fioretti). Но если историк, ищущий достоверных фактов, испытывает затруднения в лабиринте накопившихся сказаний, то биограф Ф. не может жаловаться на творчество легенды, так как оно лишь ярче осветило коренные свойства его личности. Основным свойством Ф. было живое, отзывчивое чувство сострадания. Это чувство не привело его к мировой скорби; под влиянием его жизнерадостной натуры и поэтического чутья, чаявшего живую душу во всем живущем, сострадание преобразилось в нем в любвеобильное сочувствие, охватывавшее всю природу, одушевленную и неодушевленную, везде представлявшую ему, по словам его гимна, братьев и сестер. Образ нищего и страдающего Христа, призывающего всех следовать за ним, сделался для Ф. источником откровения, дал содержание его личной жизни и направление его деятельности; принесши покаяние, т. е. оторвавшись от мира, он признал своей задачей призывать и других к такому же покаянию, чтобы следовать за нищим, странствующим Христом. Проповедь такого идеала могла привести Ф. к столкновению с духовенством и курией; но глубокое смирение, проявлявшееся в наивно-трогательных формах и, однако, бывшее плодом усиленной работы над собой, удерживало Ф. в среде церкви. Неспособный кого-либо осуждать, Ф. не мог сделаться реформатором; его призыв к евангельскому совершенству не стал, как у валденцев, поводом к разрыву с папством, а, напротив, привел к усилению религиозного энтузиазма в пределах католической церкви.

Отец Ф., по имени Бернардоне, торговал сукнами; торговцы этим дорогим международным товаром были в то время зажиточными людьми. Торговые обороты побуждали Бернардоне совершать частые поездки во Францию, в память которой он и назвал своего сына Франциском. Ф. знал песни трубадуров и часто распевал их на французском языке. Он был единственным сыном; родители ни в чем ему не отказывали. Юношей он вел разгульную жизнь с молодежью своего города, которая выбирала его "царем" пирушек. Родители не мешали сыну, гордились его знакомством с дворянской молодежью; мать Ф. не скрывала, что ожидает для сына славного будущего. И сам Ф. в это время не был лишен тщеславия: источники говорят, что он не хотел, чтобы "кто-либо его превосходил". Ф. принял участие в войне между Ассизи и Перуджией, был взят в плен, но не утратил своей веселости и уверенности в своем великом будущем. Он вынес тяжелую болезнь, но по выздоровлении стал вести прежний образ жизни и предпринял с молодыми рыцарями поход в Южную Италию в пользу папы. С первого же ночлега Ф. вернулся; по сказанию, он видел сон, направивший его на другой путь. Очевидно, его сердце уже не удовлетворялось внешним блеском и указало ему путь к подвигам иного рода. Ф. всегда был очень щедр к нищим. Однажды, отвлеченный делом, он отказал одному из нищих, пристававших к нему именем "Господним", но затем, спохватившись, что если бы нищий попросил у него именем какого-нибудь земного сеньора, то он не отказал бы ему, он догнал нищего и одарил его. Милостыня скоро получила для него другой, более высокий смысл. Отправившись в Рим на поклонение св. Петру, Ф. был возмущен скудными подаяниями на могиле первоапостола; он вынул из кармана целую горсть монет и звонко бросил их в окошечко под алтарем, к изумлению окружающих. Вышедши затем на паперть, он увидел там длинный ряд нищих, ожидавших подаяния. И тут, у гробницы апостола, нищенство преобразилось в глазах Ф.: он понял его духовный смысл для последователя Христа и апостолов. Обменявшись с одним из нищих одеждой, он стал в их ряды и до вечера пробыл с ними. "Нищее житие" запало в его душу; его поэтическая фантазия создала из него идеальный образ. Как назревал в его душе этот образ, о том сохранился трогательный рассказ. Однажды Франциск возвращался с товарищами с роскошной пирушки. Они шли с песнями впереди; он шел сзади молча, в глубоком раздумье. Вдруг сердце его наполнилось таким сладостным ощущением, что он не мог двинуться с места, хотя бы его "стали резать на куски". Товарищи в изумлении его окружили, спрашивая, о чем он задумался, не намерен ли он жениться? "Вы правду сказали", — был ответ: — "я задумал взять невесту, более благородную, богатую и красивую, чем вам когда-либо приходилось видеть". Великий художник, воодушевленный памятью о Ф., изобразил в своих фресках его затаенную мысль. На стене Ассизского собора Джиотто изобразил венчание Ф. с красивой, но исхудалой женщиной в изорванном платье; на нее лает собака, дети замахиваются на нее палкой и бросают в нее каменья, но Христос благословляет ее с неба — это венчание Ф. с бедностью. Но были на глазах Ф. люди еще более жалкие, чем нищие — прокаженные, которых в то время было так много, что за воротами почти каждого города можно было найти особое здание, предназначенное для этих несчастных. Долго они внушали ужас жизнерадостному юноше; но он поборол в себе отвращение к ним. Житие рассказывает, как Ф., встретив по дороге в Рим прокаженного, не ограничился тем, что бросил ему монету, а слез с лошади, вручил больному монету, поцеловал ему руку и получил от него "поцелуй мира". Другой рассказ описывает, как Ф. сам отправился в приют для прокаженных, взяв с собой много денег, и, подав каждому из них милостыню, долгое время пробыл с ними. Сам Ф. в своем завещании ведет начало "своего покаяния" с этого посещения прокаженных, заявляя, что пока он жил в грехе, вид прокаженных был ему неприятен, но Господь повел его к ним, после чего то, что для него было горьким, стало сладким.

Конечно не одно какое-либо впечатление или душевное потрясение совершило перелом в жизни Ф.: его настроение менялось постепенно. Он стал искать уединения; особенно привлекали его одинокие запущенные церкви за городом. В одной из них, церкви св. Дамиана, он однажды долго пребывал в горячей молитве перед распятием и, по воспоминаниям его "трех (ранних) товарищей", "с этого часа сердце его восприяло рану и истаяло, памятуя Господни страсти". Событием, ускорившим неизбежный перелом в жизни Франциска, было столкновение с отцом. Ф. испытывал к ветхим и заброшенным церквам и часовням жалость, как к одушевленным существам. Желая поддержать церковь св. Дамиана, Ф. в отсутствие отца забрал лучшего товара и повез его в Фолиньо для продажи. Продав там вместе с тем и лошадь, Ф. принес вырученные деньги священнику, и когда тот, боясь гнева отца Ф., отказался принять их, Ф. бросил свой кошелек на подоконник и остался при церкви. Узнав, затем, о гневе отца, Ф. долго скрывался в окрестных пещерах. Когда он вернулся домой, отец избил его и запер; но в отсутствие отца мать отпустила сына, и он навсегда ушел из родительского дома. Бернардоне обратился к властям, с требованием возвратить ему сына и похищенные им деньги; но Ф. заявил, что он стал слугой Господа и светским судьям неподсуден. Бернардоне обратился с жалобой к епископу. На суде епископа Ф., по его требованию, не только возвратил деньги, но снял с себя полученную от отца одежду, объявив, что впредь будет считать отцом своим не Петра Бернардоне, а небесного отца. Это отречение от всякой собственности наполнило его сердце великой радостью. Получив от слуги епископа простую одежду, Ф. отправился в соседний лес, громко распевая французские песенки. На вопрос встретившихся разбойников он ответил, что он "вестник Великого Господа". Это случилось в 1207 г. Два года провел Ф. в окрестностях Ассизи, занимаясь, кроме молитвы, починкой церквей, для чего выпрашивал камни; особенно стала ему дорога полуразрушенная часовня св. Девы, под названием Порциункула. Исправив ее, Ф. устроил около нее для себя шалаш. Питался он объедками, которые собирал по городу в обеденное время. Многие стали его считать помешанным, но к его бедному житью присоединился богатый гражданин Бернард де Квинтавалле, который, согласно с евангелием, распродал свое имущество и роздал бедным; присоединились и другие. В одежде странников они ходили по соседним городам и деревням, призывая к миру и покаянию. На вопрос, кто они такие, они отвечали: "кающиеся грешники"; но они были бодры духом, называя себя "ликующими в Господе" или "потешниками Господа". Иные из них, как и сам Ф., занимались ручным трудом, при случае помогая крестьянам в сельских работах, но денег не принимали, довольствуясь лишь скромной трапезой.

1209 г. отмечен источниками как новая дата в жизни Ф. В своей часовне он услышал за обедней слова (Матф., X, 7—11), с которыми Христос послал своих учеников проповедовать о наступлении царства небесного: "Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха". Ф. просил священника повторить и разъяснить ему латинский текст и, вникнув в смысл его, с восторгом воскликнул: "Вот чего я хочу", — снял с ног обувь, бросил посох и опоясался веревкой. Что ему тогда выяснилось, стало для него новым, настоящим призванием; нищее житие превратилось в апостолат; из нищего странника и отшельника он стал проповедником. Не раз еще потом на Ф. находило сомнение, что угоднее Богу — молитва или проповедь; но именно то, что молитва уступила проповеди, обусловило собой всемирно-историческое значение нового францисканского ордена. Число его учеников увеличилось, и он отправился в Рим просить у папы утверждения составленного им для своего братства устава. Текст этого устава не сохранился, но, вероятно, это было простое наставление братьям, составленное на основании подходящих евангельских текстов. Папой был тогда Иннокентий III. Знаменательный момент в истории представляет собой встреча этих двух людей, олицетворявших два различных мировоззрения, выросшие из одного корня: с одной стороны, наместник Христа, ставший владыкой мира, раздававший царские короны, представитель авторитета и власти, — а перед ним последователь Христа, босоногий нищий, в одежде пастуха, проповедник любви и смирения. О самой встрече не сохранилось точных известий, но она сильно занимала воображение современников и потомков и породила много характерных рассказов. С одной стороны, францисканские легенды повествуют о том, с каким пренебрежением папа отнесся к нищему и как потом в сновидениях познал его великое значение для церкви: то из-под ног папы вырастает пальма до небес, то папа видит, как монах подпирает плечом наклонившийся Латеранский собор; или Ф. наяву убеждает папу поэтической притчей о сыновьях бедной женщины в пустыне, которые оказались царскими сыновьями и были признаны своим отцом. С другой стороны, мы имеем повествование бенедиктинского летописца, в котором слышится и пренебрежение к нищенскому житью Ф., и признание его смирения: папа был так поражен грязным видом Ф., что послал его к свиньям; но, когда Ф., буквально исполнив совет, возвратился еще грязнее с просьбой теперь исполнить его мольбу, то Иннокентий, растроганный таким смирением, отнесся к нему милостиво. Одному из кардиналов приписывается такое возражение тем, кто находил "нищее житие" новшеством, превышающим силы человека: "Утверждать, что евангельское совершенство, т. е. обет жить по евангелию, дело новое, неразумное или невозможное, разве это не хула против Христа, давшего нам евангелие?" Эти слова ярко освещают проблему, перед которой стояла тогда римская курия. Бедность Христа и апостолов давно уже выставлялась как укор духовенству и как знамя церковной реформы; но церковь, сделавшись земным, политическим учреждением, не могла следовать по указанному ей пути. По мере того как она проникалась аскетическим духом, установив безбрачие духовенства, ее власть над миром росла и ее мирские средства умножались. С другой стороны, ревнители бедности Христовой, не найдя удовлетворения в пределах церкви, отпали от нее и сделались ее врагами. В дни Ф. южная Франция и северная Италия кишели еретиками, державшимися учения о евангельском совершенстве. Иннокентий III, который в звании кардинала красноречиво писал о суетности мира и о презрении к его благам, был способен оценить силу аскетического идеала; он был притом политик и не хотел повторить ошибки своего предшественника, прогнавшего от себя Валдеса и "лионских бедных". Напротив, он старался превратить их в "католических бедных", и с этой целью только что милостиво принял в Риме Дурандо де Гуеска с "братьями". Так поступил Иннокентий III и с Ф. и его товарищами, признав за ними право проповеди бедного житья. В то же время он принял их на службу церкви, взяв с Ф. клятву послушания папе и дав его спутникам тонзуру, сделавшую их клириками.

С этого времени число францисканцев быстро растет, и они собираются обратить все языцы. Для этой цели были организованы небольшие миссии, поставленные под начало одного из братьев, называвшегося министром, т. е. меньшим братом. То же стремление к служению побудило Ф. присвоить своим последователям название миноритов — меньших. В романских странах, Франции и Испании, миссии не встречали особых препятствий; но в венгерских степях пастухи травили пришельцев собаками и прокалывали их одежду заостренными палками, которыми загоняли свои табуны. Из южной Германии первая миссия вернулась ни с чем; следовавшая за ней миссия, похождения которой описаны очевидцем, также встречала большие затруднения. Неустрашимые францисканцы, однако, не останавливались ни перед какой опасностью и проникли даже в Марокко, где стали первыми мучениками своего ордена. Как далеко ни уходили францисканцы, их тянуло к Ф., и в Троицын день они возвращались к его шалашу близ часовенки Порциункулы, где на время своего пребывания строили и для себя шалаши. Так возникли так называемые генеральные капитулы, т. е. сборы всех членов общины. О первых собраниях нет точных данных, но о собрании 1219 г. сохранилась молва, что братьев собралось 5000, и все они прожили около Ф. неделю, питаясь приношениями окрестных жителей, так велико уже было почтение народа к Ф. В 1212 г. к Ф. явилась 18-летняя Клара Шиффи, дочь соседнего помещика, и тайком от отца приняла от Ф. пострижение: к ней присоединилась ее 14-летняя сестра, несмотря на угрозы и побои родни. Ф. поместил их у бенедиктинок, а потом отдал в их распоряжение церковь св. Дамиана, где и возникла женская община бедных сестер, из которой развился женский орден Клариссин. К бедному житью стали примыкать и многие миряне. Идея бедного житья стала так популярна, что Доминик, учредитель названного его именем ордена братьев-проповедников, видоизменил составленный для них устав по типу францисканского и превратил доминиканский орден в нищенствующий.

При Гонории III в сношениях римской курии с Ф. выступает на первый план кардинал Гуго или Уголино, впоследствии папа Григорий IX. Официальные источники повествуют о самых дружественных отношениях между Уголино и Ф., но вместе с тем с этой поры все более и более ощущается влияние курии на судьбу дела Ф. Община так разрослась, что нужно было подумать об ее организации. Полный энтузиазма и любви ко всем, Ф. этим мало интересовался, но тем более заботились о том члены курии, которая уже при самом начале обязала братьев к послушанию Ф., а его самого к повиновению папе. Для общины последователей бедного Христа наступила критическая эпоха, из которой она вышла преобразованной в монашеский орден. Отдельные эпизоды этого кризиса скрыты от нас. Биографы Ф., писавшие под свежим впечатлением его немедленной канонизации, не были расположены говорить об антагонизме между римской курией и святым; они, напротив, сообщают, что сам Ф. просил папу назначить Уголино попечителем его братства и мотивировал это тем, что он не желает своими делами беспокоить главу церкви. Новый руководитель братства несомненно любил и уважал Ф. — он целовал ему руки, ходил за ним в болезни, сочувствовал его идеалу; но, как представитель церкви и как правитель, он старался приладить этот идеал к житейской действительности. Не менее важно для судьбы братства было и то, что теперь и в его среде были люди, которым идеал Ф. казался слишком суровым и которые требовали уступок и смягчений. Эти умеренные искали опоры у кардинала. Некоторые источники выставляют главой недовольных Илью Кортонского и рассказывают, что Илья в 1219 г. пытался повлиять через Уголино на Ф., чтобы добиться изменения францисканских правил в духе других монашеских орденов; Уголино от своего имени высказал Ф. это желание, но встретил сильный отпор. Наступление кризиса было ускорено отлучкой Ф. Он давно уже порывался проповедовать вне Италии; его особенно тянуло во Францию, но кардинал не пускал его, утверждая, что он нужен дома. В 1220 г. Ф. уже нельзя было удержать. Крестоносцы в это время захватили Дамьетту в Египте, и Ф. решился обратить в христианство тамошнего султана. Отправляясь за море, Ф. передал руководство общиной двум назначенным им братьям. Тотчас по отъезде Ф. начался раздор среди общины; когда распространилась молва о его смерти, заместители его, принадлежавшие к ревнителям сурового идеала, устроили собрание, на которое пригласили только своих единомышленников, и установили три постных дня в неделю вместо двух. Другие братья пытались захватить в свои руки заведование женскими монастырями или приютами для прокаженных и добивались полномочий для своих планов со стороны курии. Ф., между тем, проник в лагерь мамелюков, где его чуть не убили, так как за голову каждого христианина уплачивался золотой. Убедившись в бесплодности своей попытки, Ф. отправился со своими спутниками в Сирию, где его настиг монах, посланный за ним партией недовольных новшествами. Ф. тотчас вернулся и уже на пути к Ассизи, в Болонье, испытал, как трудно удержать братию на высоте указанного им идеала. С образом бездомного, странствующего Христа было несовместимо проживание братьев в собственных домах, — а именно такой дом он нашел в Болонье. Сильно возмущенный, Ф. потребовал разорения дома, но находившийся в Болонье Уголино возразил ему, что дом не составляет собственности братьев, а принадлежит римской церкви. То же испытал Ф. в самом Ассизи; здесь он даже влез на крышу и стал скидывать черепицы, но городская стража его остановила, объявив, что дом этот составляет городскую собственность. Ф. поспешил в Рим, настоял на отмене новшеств, введенных в его отсутствии, и помешал возведению нескольких братьев на высокие церковные должности. "Потому они и называются миноритами, — сказал Ф., — чтобы никогда не возноситься". Но он не мог остановить других распоряжений курии, существенно изменявших характер братства. Булла 1220 г. положила конец свободному входу в братство и выходу из него. Желавшие вступить в братство Ф. должны были находиться год на испытании, но по принятии их в братство уже не имели права уйти. Свободная община добровольных последователей Христа превращалась в замкнутый монашеский орден. Еще более противоречила видам Ф. булла 1222 г., предоставлявшая францисканцам привилегию служить обедню в своих собственных церквах, если у них таковые будут, даже во время интердикта. В том же году одному из нищих братьев в первый раз поручается дисциплинарная власть над местным епископом (в Португалии). Одновременно с этим усиливается и в самом братстве стремление уклониться от первоначального идеала. При большом числе новых братьев не всем было по силам вечно странствовать с нищенской сумой, тем более, что при большом распространении ордена уже различие климата заставляло отступать от первоначального обычая: так, еще до 1220 г. перестали соблюдать предписание не иметь двух одежд. Все это вызвало пересмотр первого составленного Ф. правила (regula), не дошедшего до нас. В составлении нового правила 1221 г. Франциску помогали другие, но оно еще носит печать его личности. Два года спустя понадобилось новое правило, приближающееся к обычной форме уставов других монашеских орденов. Христолюбивое странствующее братство Ф. превратилось в централизованный и оседлый францисканский орден. Во главе его стоит генеральный министр, только ему предоставлено право разрешать проповедь братьям. Над областями поставлены провинциальные министры; в первый раз упоминаются кустоды, т. е. заведующие отдельными общинами. Главное новшество заключается в постановлении, чтобы вместо ежегодных собраний братьев в Троицын день происходили через каждые три года съезды одних лишь провинциальных министров и кустодов, для обсуждения действий генерального министра и переизбрания его. Изменилось и положение самого Ф. в ордене. По возвращении из Сирии он отказался быть министром и слугой всего братства и поставил на свое место сопровождавшего его на Восток Петра Катанского. Петр скончался полгода спустя, но его место, по-видимому, тотчас занял Илья Кортонский: по крайней мере на генеральном капитуле 1223 г. председательствовал Илья, Ф. же сидел у его ног, от времени до времени шепча ему на ухо, после чего Илья громко объявлял: "Брат наш заявляет братьям" и т. д. В составлении правила 1223 г. Илья, по совещании с Уголино, вероятно играл существенную роль. Источники называют его то викарием, то генеральным министром. Ф. прожил еще 3 года после издания правила 1223 г., пользуясь прежним уважением, но не имея влияния на руководство орденом. Он не одобрял господствовавшего в ордене направления, но, преклоняясь перед авторитетом церкви и связанный обетом послушания, не восставал против него. Однако, вся его собственная жизнь была протестом против искажения дорогого ему идеала. Однажды послушник, получивший от генерального министра разрешение иметь псалтырь, пришел к Ф., испрашивая и его согласия на это. Ф., боявшийся книжной мудрости и отвергавший собственность, сказал послушнику, что, получив псалтырь, он захочет иметь и молитвенник (бревиарий), а после того усядется как важный прелат и скажет товарищу: "Принеси мне мой бревиарий". Затем Ф. нагнулся, схватил горсть пепла и посыпал им голову монаха, приговаривая: "Вот тебе бревиарий, вот тебе бревиарий". Несколько дней спустя монах снова заговорил о своей псалтыри. Ф. ответил ему: "Делай то, что тебе сказал твой министр", но затем, одумавшись, догнал монаха и просил повести его на то место, где он велел монаху исполнить слова министра. Когда они пришли туда, Ф. сделал земной поклон перед монахом и сказал: "Прости меня брат, ибо тот, кто хочет быть миноритом, не должен иметь ничего, кроме своей одежды". Этот рассказ слишком простодушен, чтобы можно было его считать позднейшим вымыслом. Существует, впрочем, и документ, неопровержимо доказывающий, что Ф. в последние годы осуждал направление, принятое орденом. Это завещание Ф.; оно состоит из увещаний и наставлений и представляет, можно сказать, сплошной протест против превращения нищего смиренного братства Христова в могущественный монашеский орден.

Освобожденный от забот об ордене, Ф. мог снова предаться странствованию и одинокой молитве. Как и в начале, образ Христа совершенно поглощает все его внимание. Воспоминания о Христе то вызывают в Ф. радость и блаженство, высказываемые в детски наивных формах, то рыдания и стоны. Изобразить в своей жизни земное странствие Спасителя, пережить все знаменательные моменты Его жизни — вот на что устремлены все помыслы Ф. Он устраивает в лесу близ Греччио "живую картину" Рождества Христова (ясли, вол, осел, кругом молящиеся пастухи и крестьяне). Устройство таких яслей в день Рождества в церквах входит с этого времени в обычай в Италии. Под влиянием той же мысли Ф. отправляется в 1224 г. с ближайшими товарищами на высокую вершину Алверно, в верховьях Арно, где проводит время, поодаль от братьев, в посте и уединенной молитве. Здесь в утро Воздвижения Св. Креста Ф. имел видение, после которого на его руках и ногах, по преданию, остались стигматы, т. е. изображения головок и концов гвоздей распятого Христа. Критические историки дают различное объяснение известию о стигматах. Газе, имея в виду, что впервые о стигматах стало известно из окружного послания преемника Ф., Ильи, считает его виновником легенды. Гаусрат полагает, что Ф., желая вполне пережить страсти Христовы, сам нанес себе раны, скрывая их при жизни от товарищей. Сабатье, считая стигматы реальным фактом, ищет объяснение в таинственных проявлениях экстаза и "душевной патологии". Повествование о видении и стигматах Ф. много содействовало представлению о нем позднейшей живописи, изображавшей его в экстазе и со страданием на лице. Несмотря на то, что Ф. действительно считал своим призванием "оплакивать по всему свету страдания Христа" и несмотря на собственные тяжелые страдания в последние два года жизни, Ф. до конца сохранил свое поэтическое воззрение на мир. Его братская любовь ко всякой твари составляет основание его поэзии. Он кормит зимой пчел медом и вином, поднимает с дороги червяков, чтобы их не раздавили, выкупает ягненка, которого ведут на бойню, освобождает зайчонка, попавшегося в капкан, обращается с наставлениями к птицам в поле, просит "брата огонь", когда ему делают прижигание, не причинять ему слишком много боли. Весь мир, со всеми в нем живыми существами и стихиями, превращался для Ф. в любящую семью, происходившую от одного отца и соединенную в любви к нему. Этот образ был источником, из которого вылилась его поэтическая "хвала" Господу со всеми Его творениями и паче всего с господином братом солнышком и т. д. На призыв Ф. радостно отозвались другие поэтические души среди братии — Фома (из) Челано, Якопоне из Тоди, автор "Stabat Mater", и другие францисканские поэты. Преувеличенно, конечно, считать поэтому Ф., как это делает Тоде, творцом итальянской поэзии и искусства и виновником Ренессанса; но нельзя не признать, что одушевление и подъем духа, проявившиеся во францисканских соборах и во фресках Джиотто, были внушены смиренным и любящим последователем нищего Христа. Одной стороной своего идеала — преемством нищенствующего, странствующего Христа — Ф. примыкал к аскетическому, средневековому, некультурному идеалу; но в преемство Христа, как его понимал Ф., включалась и любовь к человеку. Благодаря этому аскетический идеал получил иное, новое, культурное назначение. "Господь призвал нас не столько для нашего спасения, сколько для спасения многих", — было девизом Ф. Если в его идеал, как и в прежний монашеский, и входит отречение от мира, от земных благ и личного счастья, то это отречение сопровождается не презрением к миру, не брезгливым отчуждением от греховного и падшего человека, а жалостью к миру и состраданием к нищете и нуждам человека. Не бегство из мира становится задачей аскета, а возвращение в мир для служения человеку. Не созерцание идеального божеского царства в небесной выси составляет призвание монаха, а проповедь мира и любви, для установления и осуществления царства Божия на земле. В лице Ф. аскетический идеал средних веков принимает гуманитарный характер и протягивает руку гуманизму нового времени.

Последние дни Ф. были очень мучительны; страдания его были облегчены уходом св. Клары и его собственным настроением. Он прибавил к своей Хвале Господа и всех творений строфу с хвалой "сестре нашей, телесной смерти", и не как аскет, а как поэт, закончил жизнь словами: "Жить и умереть мне одинаково сладко". Ф. скончался 4 октября 1226 г.; уже два года спустя он был канонизован папой Григорием IX, бывшим кардиналом Уголино. На "райском холме" началась постройка великолепного готического собора имени нового святого; но не так желали почтить память "бедного Ф." ближайшие его сердцу товарищи — и однажды ночью брат Леон, с другими, опрокинул и разбил столб с кружкой, поставленный генеральным министром Ильей для сбора подаяний на построение храма св. Ф. Так на могиле апостола мира возгорелась борьба из-за воплощенного им идеала.

Источники. Разлад между идеалом Ф. и учреждением, им созданным, отразился и на истории его жизни. В момент смерти Ф. власть над орденом находилась в руках Ильи Кортонского, который правил им в духе Григория IX. Этот папа сам позаботился о составлении жития нового святого и поручил этот труд Фоме из Челано, который не был лично близок к Ф., но был человеком поэтически одаренным. Житие Челано носит на себе черты своего полуофициального назначения; отношения Ф. к Илье представлены дружественными, роль ближайших товарищей Ф. осталась в тени. Назидательный характер легенды выступает очень сильно, а факты из мирской жизни Ф. крайне скудны. Несколько лет спустя власть генерального министра перешла к представителям сурового идеала. Капитул 1244 г. пригласил всех желающих из братьев записать свои воспоминания о Ф. и представить их генеральному министру Кресченцию. Тогда возникла легенда трех товарищей, Леона, Ангела и Руфина, ближайших сподвижников Ф. В этой легенде фактическая и человеческая сторона биографии Ф. выступает полнее и ярче. Еще раз, однако, изменилось направление в ордене. Капитул 1266 г. поручил генеральному министру, знаменитому францисканскому богослову Бонавентуре, составить новое житие и уничтожить все прежние, чтобы не было раздора из-за памяти Ф. Это житие наиболее отделано в литературном отношении и обращает особенное внимание на чудеса Ф. Литература о Ф. продолжала, однако, расти, принимая все более легендарный характер. В ХIV в. Варфоломей Пизанский составил книгу: "О сходстве жизни блаженного Ф. с жизнью Господа Нашего Иисуса Христа", в которой указано 40 сходств. В следующем веке появилась громадная компиляция: "Зерцало жизни блаженного Ф.". Наряду с этой книжной литературой работало и народное воображение, на которое личность Ф. произвела глубокое впечатление. Так создались рассказы о Ф., монашеские по происхождению и содержанию, но народные по языку и духу — так называемые Fioretti (Цветки). В XVIII в. Болландисты включили в свое почтенное издание "житий святых" и материал, касавшийся Ф., обработанный Суисскеном (Acta Ss. Oct. II). Первая критическая биография Ф. составлена протестантским историком церкви, K. Hase ("Fr. v. Assisi", 1856). Годовщина рождения Ф. в 1882 г. снова оживила литературу о нем. Появились сочинения Bonghi (по-итальянски, 1884), Thode ("Fr. v. As. und die Anf änge d. Kunst d. Renaissance", 1885), K. Muller, "Die Anfa nge des Minoritenordens" (1885; автор особенно старался выяснить вопрос о правилах и пытался реконструировать из правила 1221 г. древнейшее правило 1209—10 гг.). Новую эпоху открыло сочинение протестантского пастора P. Sabatier, "Vie de S. Fran çois d'Assis e" (П., 1894; до 1899 г. 24 изд.). Необычайный успех книги в католической Франции объясняется, помимо талантливого изложения, как симпатичным, ярко очерченным образом Ф., так и некоторым подновлением его в современном французском вкусе. Одобрение книги папой, а затем запрещение ее, также содействовали ее распространению. Обширное место отвел Ф. и вызванному им движению Hausrath, в третьей части своего сочинения: "Weltverbesserer im Mittelalter" (1895), причислив его к Арнольдистам, т. е. последователям Арнольда Брешианского. Заслуга Сабатье не ограничивается литературно-художественным воспроизведением образа Ф.; она еще значительнее в области критической и в разработке источников. Уже профессору G. Voigt'y удалось открыть и напечатать (в "Abh. d. S ächs. Gese ll. d. Wiss.", V—VI, 1870) хронику минорита Иордана из Джиано, современника Ф. и одного из первых французских миссионеров, заключающую в себе несколько важных известий и определенных дат для жизни святого. В 1880 г. издано в Риме "Второе Житие" Ф., Фомы Челанского, оставшееся неизвестным Болландистам и написанное по тому же поводу, как и легенда трех товарищей. Составленное под влиянием изменившегося настроения в ордене, "Второе Житие" представляет и самого Ф. в другом освещении, приближающем его к идеалу строгих последователей его; об Илье вовсе не упоминается, но деятельность его косвенно предается осуждению. Автор пользуется легендой трех товарищей. Что касается до последней, то Сабатье еще в 1894 г. обратил внимание на то, что она дошла до нас не целиком: указанный в начале план не исполнен. Догадка Сабатье побудила двух францисканцев, Марчеллино да Чивецца и Теофило Доминикелло, разыскивать недостающие части, — и они нашли их в итальянской рукописи 1557 г. (напечатана в 1856 г.), оригинал которой восходит, судя по языку, к XIV в. На основании их изысканий и работ Сабатье установлено, что латинский подлинник рукописи заключал в себе важнейший первоисточник, а именно легенду трех товарищей в полном объеме, т. е., кроме 18 глав официального издания, еще 61 главу, устраненную духом партии ("La Leggenda di S. Fr.", Рим, 1899). Но главная критическая заслуга Сабатье заключается в воспроизведении (реконструкции) древнейшего, забытого жития Ф. Самым близким к Ф. человеком, его овечкой, был брат Леон; он принимал участие в составлении легенды трех товарищей, но, помимо того, сохранились известия о существовании особого жития Ф., написанного Леоном; у авторов конца XIII в., принадлежавших к строгой партии, встречаются цитаты из него. Разложив одну из позднейших компиляций — "Speculum Vitae etc." — на ее составные части и указав их происхождение, Сабатье выделил из нее цельное житие в 118 глав и признал его за утраченное житие брата Леона, написанное им, по предположению Сабатье, тотчас после смерти Ф., чтобы противопоставить господствовавшей партии, уклонившейся от идеала, настоящий образ учителя. Это предположение, нашедшее себе не только противников среди французских ученых, но и многих приверженцев, может совершенно изменить оценку первоисточников и повлиять на историю Ф. и даже на изображение его в дальнейших изданиях книги Сабатье. Житие Леона, с пространным введением и критическими исследованиями, издано Сабатье в 1898 г., под заглавием: "Speculum Perfectionis s. S. Fr. Ass Legenda Antiquissima auctore Fr. Leone". По-русски о Ф., кроме перевода Гаусрата, см. В. Герье, "Ф. Ассизский апостол нищеты" ("Вестник Европы", 1892, май—июнь); С. А. Котляревский (начало книги), "Францисканский орден и римская курия" (магистерская диссертация, М., 1901).

Оглавление