Юмор (англ. humour — нравственное настроение, от лат. humor — жидкость: согласно античному учению о соотношении четырёх телесных жидкостей, определяющем четыре темперамента, или характера), особый вид комического; отношение сознания к объекту, к отдельным явлениям и к миру в целом, сочетающее внешне комическую трактовку с внутренней серьёзностью. В согласии с этимологией слова, Ю. заведомо «своенравен», «субъективен», личностно обусловлен, отмечен отпечатком «странного» умонастроения самого «юмориста». В отличие от собственно комической трактовки, Ю., рефлектируя, настраивает на более вдумчивое, серьёзное отношение к предмету смеха, на постижение его правды, несмотря на смешные странности, — в этом Ю. противоположен осмеивающим, разрушительным видам смеха.
В целом Ю. стремится к сложной, как сама жизнь оценке, свободной от односторонностей общепринятых стереотипов. На более глубоком (серьёзном) уровне Ю. открывает за ничтожным возвышенное, за безумным мудрость, за своенравным подлинную природу вещей, за смешным грустное — «сквозь видный миру смех... незримые ему слезы» (по словам Н. В. Гоголя). Жан Поль, первый теоретик Ю., уподобляет его птице, которая летит к небу вверх хвостом, никогда не теряя из виду землю, — образ, материализующий оба аспекта Ю.
В зависимости от эмоционального тона и культурного уровня Ю. может быть добродушным, жестоким, дружеским, грубым, печальным, трогательным и т. п. «Текучая» природа Ю. обнаруживает «протеическую» (Жан Поль) способность принимать любые формы, отвечающие умонастроению любой эпохи, её историческому «нраву», и выражается также в способности сочетаться с любыми иными видами смеха: переходные разновидности Ю. иронического, остроумного, сатирического, забавного. Сопоставление с основными видами комического многое уясняет в существе и своеобразии чистого Ю.
С иронией, не менее сложным видом комического, Ю. сходен и по составу элементов, и по их противоположности, но отличается «правилами» комической игры, а также целью, эффектом. В иронии смешное скрывается под маской серьёзности — с преобладанием отрицательного (насмешливого) отношения к предмету; в Ю. серьёзное — под маской смешного, обычно с преобладанием положит, («смеющегося») отношения. Сложность иронии, т. о., лишь формальная, её серьёзность — мнимая, её природа — чисто артистическая; напротив, сложность Ю. содержательная, его серьёзность — подлинная, его природа — даже в игре — скорее «философическая», мировоззренческая. Ю. нередко «играет» на двух равно действительных аспектах человеческой натуры — физическом и духовном. Различен поэтому эффект иронии и Ю., когда игра закончена и обнажается внутренний аспект, подлинная цель игры: ирония, порой близкая смеху язвительному, задевает, ранит, оскорбляет сугубо — не только открывшимся неприглядным содержанием, но и самой формой игры: тогда как Ю. в конечном счёте заступается за свой предмет, а его смехом иногда, например в «дружеском» Ю., «стыдливо» прикрывается восхищение, даже прославление. Колоритом Ю. художники нового времени часто пользуются — во избежание ходульности или односторонности — для изображения наиболее благородных героев, а также идеальных натур «простых людей», национально или социально характерных.(В. Скотт и др.).
Не менее показательно сопоставление Ю. с остроумием (остротой), с комическим в интеллектуальной сфере. Остроумие основано на игре слов, понятий, фактов, по сути своей далёких, но по ассоциации либо по словесному звучанию сближенных. В Ю. же, напротив, за внешним, самим по себе комичным, интуитивно постигается внутреннее того же самого предмета, — за чувственным, зримым — духовное, умопостигаемое. Например, в романе Сервантеса долговязый, тощий Дон Кихот, мчащийся на костлявом Россинанте, а за ним на осле коренастый, толстопузый Санчо, каждый образ в обоих аспектах сам по себе, — и как взаимно связанная, целостная «донкихотская» пара, — и как странствующая («за идеалом») пара на фоне косной, «неподвижной» действительности Испании: во всех этих планах та же ситуация непрактичного духа и бездуховной практики. Остроумие стилистически часто вырастает из сравнения (сопоставления различного), а Ю. — из метафоры, нередко даже «реализованной метафоры» (материализация духовного).
Отношение Ю. к сатире определяется уже тем, что источником сатирического смеха служат пороки, недостатки как таковые, а Ю. исходит из той истины, что наши недостатки и слабости — это чаще всего продолжение, утрировка или изнанка наших же личных достоинств. Сатира, открыто разоблачая объект, откровенна в своих целях, тенденциозна, тогда как серьёзная цель Ю., глубже залегая в структуре образа, более или менее скрыта за смеховым аспектом. Бескомпромиссно требовательная позиция сатирика ставит его во внешнее, отчуждённое, враждебное положение к объекту; более интимное, внутренне близкое отношение юмориста (который «входит в положение» предмета его смеха) тяготеет к снисходительности, вплоть до резиньяции — перед природой вещей, перед необходимостью. Но именно великим сатирикам (Дж. Свифт, М. Е. Салтыков-Щедрин), пребывающим в глубоком, нередко близком к трагизму, разладе с жизнью, часто свойственно причудливо перемешивать гневную серьёзность с абсурдно игровым, как бы шутливо незначительным (персонаж с «фаршированной головой» у Салтыкова-Щедрина): восстанавливающая бодрость «анестезия» смехом и игрой, некое «ряжение» сатиры под забавный Ю.
Исторически Ю. выступает как личностный преемник безличного древнейшего типа комического — всенародного обрядно-игрового и праздничного смеха. Жизнь преломляется в Ю. через «личное усмотрение», центробежно («эксцентрично») уклоняясь от официальных стереотипов представлений и поведения. Сфера Ю., в отличие от архаического смеха, — это личностное начало в субъекте смеха, предмете смеха, критериях оценки. Если коллективное празднество поглощает, уподобляет каждого всем, интегрирует (клич карнавала: «делайте, как мы, как все»), то Ю. дифференцирует, выделяет «я» из всех, даже когда оригинал-«чудак» (например, Дон Кихот) подвизается для всех, вплоть до самопожертвования ради всех. В Ю. «мнение» перестаёт быть мнимым, недействительным, ненастоящим взглядом на вещи, каким оно представляется сознанию безличному (традиционно-патриархальному), и, напротив, выступает единственно живой, единственно реальной и убедительной формой собственного (самостоятельного) постижения жизни человеком. Трактуя вещи серьёзно, но аргументируя комически, «своенравно», апеллируя не отдельно к разуму или чувству, а к целостному сознанию, Ю. как бы исходит из того постулата, что в отвлечённой от субъекта, в безличной форме убеждение никого не убеждает: идея без «лица» не живёт, «не доходит», не эффективна. Личностной природой Ю. объясняется то, что, в отличие от других форм комического, теоретическая разработка которых восходит ещё к древнему Востоку и античности, Ю. привлек внимание эстетиков поздно — с 18 в. Но с тех пор исследования Ю. появляются одно за другим — Ю. почти заслонил для нас прочие виды смешного. Общепризнанная «родина» Ю. — Англия, страна классического развития буржуазно-либеральной мысли, но также классическая со времён пуританства страна canfa (английское — лицемерие, ханжество, пошлое в общепринятых стереотипах приличий), как и страна наиболее яркой многовековой борьбы (в характерно английской «эксцентричной» форме) с cant'om, с тиранией общественного мнения.
Для культур до нового времени Ю., как правило, не характерен и встречается, знаменуя формирование личности, лишь на периферии морального и религиозного сознания как оппозиция — нигилистическая, иррационалистическая, мистическая или шутовская — господствующим канонам; античные анекдоты о киниках (особенно о Диогене — «взбесившемся Сократе»), позднесредневековые легенды «о нищих духом», «безумно мудрые» выходки юродивых в Древней Руси, поэзия деклассированных кругов (лирика Ф. Вийона). Первые литературные образцы универсального смеха, близкого Ю., принадлежат эпохе Возрождения — в связи с «открытием человека и мира», новым пониманием личности и природы, причём генетическая связь с архаическим смехом в них ещё достаточно наглядна («Похвала Глупости» Эразма Роттердамского, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле, комедии У. Шекспира, образ Фальстафа и «фальстафовский фон» его исторических драм). Б. Джонсон одним из первых вводит в литературу обиход слово «Ю.» — правда, ещё в сатирическом смысле «порочных односторонностей» характера: комедии «Всяк со своей причудой» («своим Ю.») (1598) и «Всяк вне своих причуд» («своего Ю.») (1599). Первый законченный образец Ю. — «Дон Кихот» Сервантеса, непревзойдённый идеал и отправная точка для последующей эволюции Ю. в литературах нового времени.
Отстаивание «естественных» личных прав и «поэтизация прозы» частной жизни в век Просвещения ознаменованы расцветом Ю., прежде всего — в английской литературе («семейный роман» — Г. Филдинг, О. Голдсмит, Т. Смоллетт; проза Л. Стерна — вершина Ю. в литературе 18 в.). Во французской литературе возможности Ю. обнаруживает «философский» роман (Вольтер, «Жак-фаталист» Д. Дидро). Высшие образцы Ю. в немецкой литературе 18 в. — идиллия «Герман и Доротея» И. В. Гёте и особенно его роман «Годы учения Вильгельма Майстера», затем романы Жана Поля — «немецкого Стерна». Своеобразной разновидностью субъективного Ю. оказывается романтическая ирония, нашедшая художеств, воплощение у Л. Тика, И. Эйхендорфа, А. Шамиссо, но полнее и поэтичнее всего в двойном плане повествования Э. Т. А. Гофмана. Наиболее влиятельным оказался и в 19 в. Ю. английского романа. Величайший мастер Ю. (но также великий сатирик) Ч. Диккенс начал с «Посмертных записок Пиквикского клуба», наиболее значительного в европейских литературах подражания Сервантесу, но методом образотворчества в целом чаще продолжал английскую традицию эксцентрических образов Л. Стерна, придав Ю. более социально заострённый смысл.
Многочисленны разновидности Ю. в литературе 20 в. — от традиционных, восходящих к литературе Возрождения и национально характерных (санчопансовский образ «бравого солдата Швейка» Я. Гашека, раблезианский «Кола Брюньон» Р. Роллана) — до «авангардистских» (в дадаизме, сюрреализме, или «комедии абсурда»).
В русской литре 19 в. многообразен и в высшей степени самобытен юмор Гоголя (от народно-праздничного смеха «Вечеров на хуторе...» и «героического» Ю. «Тараса Бульбы» до причудливого гротеска «Носа», идиллического Ю. «Старосветских помещиков» и грустного Ю. «Шинели»). Ю. в самых различных функциях и оттенках присущ Ф. М. Достоевскому, А. Н. Островскому. Ю. пронизаны рассказы и пьесы А. П. Чехова. Замечательные образцы различных видов Ю. в советской литературе — у И. Э. Бабеля, М. М. Зощенко, М. А. Булгакова, М. А. Шолохова, А. Т. Твардовского, В. М. Шукшина.
Лит.: Пропп В. Я., Проблемы комизма и смеха, М., 1976; Bahnsen J., Das Tragische als Weitgesetz und der Humor als ästhetische Gestalt des Metaphysischen, Lauenburg, 1877; Höffding H., Humor als Lebensgefühl, 2 Aufl., Lpz., 1930; Preisendanz W., Humor als dichterische Einbildungskraft. Münch., [1963]. см. также лит. при ст. Комическое.
Л. Е. Пинский.