“Все мысли, все чувства человека, занятою творчеством,
полны одной идеей, борющейся с бесконечными потугами воображения,
с одной стороны, и со стечением, обстоятельств,
благоприятных или неблагоприятных, — с другой”.
В. В. Верещагин
Мастерская, ателье, студия (итал. studio) — так принято называть место, где человек с превеликим старанием усердно работает, добивается поставленной цели, становится Мастером.
В мастерской проходит немалая часть жизни художника.
Мастер, о котором пойдет речь в статье, — известный русский художник Василий Васильевич Верещагин, а мастерская, страницы истории которой мы попробуем перелистать, находилась в местечке Мезон-Лаффитт близ Парижа, где наш земляк жил с 1876 по 1891 год.
В данной работе были использованы сведения из архивов Москвы, Санкт-Петербурга, Череповца, из опубликованной переписки В. В. Верещагина с В. В. Стасовым, П. М. Третьяковым, И. Н. Крамским, из литературных трудов самого художника, воспоминаний его родственников, а также из работ таких известных исследователей, как Ф. И. Булгаков, А. К. Лебедев, Г. К. Бурова и др. С некоторыми фактами из жизни художника автор этой работы познакомилась во время поездки во Францию.
Попытки осветить историю усадьбы художника в Мезон-Лаффитт предпринимались “верещагиноведами” и раньше (особого внимания заслуживает статья В. В. Стасова “Мастерская Верещагина”, вышедшая еще при жизни художника), однако далеко не все вопросы по созданию мастерской были освещены в этих работах. Немногое прояснял и имеющийся фотоматериал. Предлагаемая вниманию работа — попытка подробнее представить, как создавалась усадьба (покупка земельного участка, строительство дома, летней и зимней мастерской), где пятнадцать лет провел наш знаменитый земляк, каков был ее облик и что с нею сталось.
Прежде чем остановиться на этом пятнадцатилетии в жизни В. В. Верещагина, вернемся в 1860 год. Юный Василий Верещагин — фельдфебель в гардемаринской роте Петербургского Морского корпуса, он — на особом счету у начальства, уважаем товарищами. Военную учебу он совмещал с рисованием в “милой школе” Общества поощрения художников. Для занятий юноше была выделена большая и светлая комната, где гардемарин “развесил свои гипсы, разложил бумагу, карандаши и прочее, в ней проводил все свободное время”[1]. И, конечно, мечтал Василий, тушуя штрихами (“...это была ...фальшь в моем школьном рисовании”, — указывал он позднее), что когда-нибудь он окружит себя антиками и классическими произведениями, которые удалят от него грубую действительность[2]. Вот такими, возможно, были самые первые “подступы” к видению своей студии у В. В. Верещагина.
Проследим далее, как появлялись критерии, по которым, следуя своим убеждениям, художник подбирал мастерскую для работы.
“Рисование так называемым соусом, вместе с карандашом, без штриха или точек, с одним правилом возможно верной передачи натуры... не привилось в Академии художеств”[3] в Петербурге, откуда В. Верещагин уйдет в мае 1863 года.
Учебу свою юноша продолжил в Парижской Академии изящных искусств, в мастерской живописца Ж.-Л. Жерома. Занятия, два путешествия по Кавказу, лето, проведенное дома, заполнили не только три учебных года, но и походные альбомы молодого человека. Однако советы Жерома копировать мастеров в Лувре были бесполезны, ибо его русский ученик хотел воспроизводить лишь то, что видел, слышал и что лично его интересовало.
В 1867—1870 годах Верещагин дважды побывал в Туркестане, принимал участие в военных действиях. Возвращаясь через казахские степи и Сибирь, собирал свою многочисленную этнографическую коллекцию, писал этюды и путевые заметки.
С конца 1870 года В. В. Верещагин поселяется в тихом, жившем интересной культурной жизнью Мюнхене, потому что в Петербурге возникло опасение превратиться в обыкновенного придворного баталиста. Пришло время “...рассказать просто, понятно и откровенно то, чему был свидетелем...”[4], пришло время иметь свою мастерскую.
В. Верещагин познакомился с баварскими художниками, особенно близко — с Теодором Горшельдтом, “милым и общительным человеком, большим художником, вовсе не гордым своим талантом и известностью”[5]. Василий подыскивает себе мастерскую, повидав уже к тому времени множество студий, оценив их достоинства и недостатки. В Петербурге он побывал у живописцев Л. М. Жемчужникова и А. Е. Бейдемана, а в Мюнхене — у А. Е. Коцебу, чью работу в студии Верещагин описывает так: “Хорошо владея карандашом и кистью, он не желал знать никаких живописных новшеств и все писал в 4-х стенах своей полной табачного дыма мастерской”[6]. Не жалует художник и ателье А. Менцеля, который, “при всех громадных достоинствах, пишет воздушное и солнечное освещение не с натуры, а из головы, по памяти, в 4-х стенах своей мастерской...”[7]. “Так же приблизительно понимал колорит и Горшельдт, который... может быть, и видел недостатки этой манеры работы, но по своим средствам не считал возможным иначе устроиться ... его выручало множество этюдов с натуры...”[8]. И все же мастерская Горшельдта была едва ли не лучшая в городе. Он жил в доме фотографа и печатника Обернетера (Шиллер-штрассе,
20)[9]. Находилась ли его мастерская по этому адресу, пока неизвестно.
Дадим слово самому Василию Васильевичу: “Я нанял в Мюнхене мастерскую, но говорил Горшельдту, что она очень дурна... Он ничего не ответил, но сказал своей жене, что когда его назначат профессором и он получит мастерскую в Академии, то эту отдаст мне...”[10]. После скоропостижной кончины Т. Горшельдта в апреле 1871 года вдова его из 50 кандидатов предложила мастерскую русскому художнику. Это было очень обширное и удобное помещение, но не имевшее никаких приспособлений для работы “прямо на воздухе и солнце”, о чем упоминает В. В. Стасов в биографии Верещагина. Художник вспоминал: “...этого заведения ни у кого в Мюнхене не было, и я первый устроил это за городом, куда и ходил каждый день, когда погода была благоприятна сюжету. Все нужное я сколотил из досок и простудил там ноги. Плуты швабы оттягали у меня мои шалаши, и я должен был устроиться второй раз в другом месте”
[11].
За три года работы в столице Баварии В. Верещагин создал значительную часть своей туркестанской серии. Напряженная творческая деятельность забирала все время, поэтому художник принимал редко, да и не хотел, чтобы работы видели неоконченными: “Я не только дотрагиваться до моих работ, даже смотреть на них никого не пускал...”[12]. Правда, в 1872 году у него побывал П. М. Третьяков, о чем свидетельствуют его строки: “Я остаюсь... поклонником Вашего таланта, каким вышел из Вашей мюнхенской мастерской, и крепко уверен, что имя Ваше должно быть почтеннейшим именем в семье европейских художников...”[13].
Быть может, приходила в мастерскую В. В. Верещагина и его супруга — юная немка Элизабет-Мария Фишер (Рит). С нею Василий Васильевич бывал в Мюнхенском музее, посещал выставки мюнхенских художников[14]. Родители Элизабет (Елизаветы Кондратьевны) проживали по адресу: BayerstraBe, 15, Her-m
Rieth[15]. По легенде, молодые люди познакомились в мастерской, которая была расположена в доме, где жили родители девушки.
Итак, трехлетняя творческая командировка от Военного ведомства для молодого человека закончилась. То, что сделал Верещагин, по отзыву В. В. Стасова, было “...громадно, непостижимо... по объему картин, по новизне, силе и глубине высказанного кистью содержания... этот человек, почти боявшийся краски... к 30 годам своей жизни стал одним из необыкновенных колористов...”
[16].
И вполне закономерны требования художника к месту своей работы: простор, естественное освещение, уединенность, возможность хранения собранных материалов и легкий доступ к ним.
Теперь мы непосредственно подошли к тому, как превратились в реальность представления Василия Васильевича о мастерской и после женитьбы, естественно, о своем доме. Признавая путешествие великой школой, он едет вместе с женой, “слабой и мизерной”[17], в Индию, задумывая в будущем прочно осесть в Париже и досадуя: “...кабы можно было дышать у нас свободно, конечно, я не поехал бы теперь никуда, кроме России... Разве я стал бы жить в Мезон-Лаффитт, если бы не видел абсолютной невозможности свободно работать дома? Разве я дурак? Разве я враг себе и своему таланту?...”[18].
Уезжая, художник “вверил свои интересы” в руки Александра Константиновича Гейнса — генерал-лейтенанта, знакомого по Туркестану, который дела повел крайне нерасторопно и недальновидно, и Верещагин вынужден был обратиться к братьям Стасовым, Третьякову, Жемчужникову за помощью. Львиную долю забот взял на себя В. В. Стасов. Суть дела вкратце такова: “Верещагин поручил... приобрести... небольшой земельный участок и построить на нем дом с мастерской. Вскоре оказалось, что за купленное земельное владение была заплачена сумма, почти втрое превышавшая нормальную, а построенный дом настолько был плохо сделан, что тут же едва не развалился. Его пришлось заново перестраивать. Потребовались деньги, оставшиеся от продажи Третьякову туркестанских работ и сберегавшиеся друзьями художника в России. Но на все требования Василия Васильевича о высылке ему этих денег ответа очень долго не было. Между тем дом пришлось перестраивать, а в связи с этим — завязнуть в долгах. Художнику грозили суд и тюрьма. Наконец, все же деньги были получены. Вся эта история явилась сущей пыткой для и без того изнервничавшегося, больного человека”[19]. “Он значительно постарел, лысина его сделалась очень заметною, борода отросла еще длиннее, глаза как будто несколько сузились и ушли в свои орбиты...”
[20]. (По имеющимся у нас данным составлена подробная хроника событий 1874—1879 годов, представленная автором в приложении.) Из документов узнаем, что верный своим взглядам Верещагин отказывается от задуманного “в русском стиле” дома в пользу строения, где все подчинено работе: просторная чертежная, огромная зимняя мастерская с окном во всю стену, костюмная занимают на его схеме больше половины площади двухэтажного дома. Много места должна была занять и подвижная летняя мастерская. Замечателен тот факт, что тени деревьев с улицы не должны были заслонять постройку, так как нужно было естественное освещение. Были отброшены и внешние украшения, затенявшие окна.
Художнику пришлось детально разбираться во всех вопросах строительства и финансирования. Можно представить, сколько трудностей поджидало Василия Васильевича с его “великой торопливостью, бестолковостью и забывчивостью”[21]. В денежном отношении люди, знавшие Верещагина, с одной стороны, отмечали его простоту и честность, простиравшуюся “до невинности новорожденного, с другой же — художник оставался человеком практическим высшего пошиба”[22]. Сам он признавал, что “представители науки, искусства и литературы не умеют устраивать свои частные дела, распоряжаться деньгами, заботиться о нуждах старости. Всем приходится сожалеть о том, что в школах учат только зарабатывать деньги и не преподают уменья удерживать их...”[23]
К осени 1876 года основные строительные работы завершились. Наконец-то художник мог покинуть временно нанятую в Отейле студию и устраиваться в своей мастерской.
Как же выглядела усадьба к тому времени? Сохранилось свидетельство корреспондента одной из русских газет, датируемое началом 80-х годов прошлого века:
“И. С. Тургенев сказал мне на днях: “Верещагин любит уединение, но по моей просьбе согласился принять Вас... Он живет BMaisons-Laffitte, поезжайте с gare St. Lazare no ligne de Normandie, в Maisons спросите Avenue Wagram, на конце которой увидите безобразнейшую статую Наполеона I, за статуей в лесу ферма, а невдалеке большой белый дом Верещагина”. Я поехал. Местечко Мезон-Лаффитт расположено на обширной террасе, над Сеною, в северной части роскошного Сен-Жерменского леса. Там бывают скачки и есть замок, некогда принадлежавший знаменитому банкиру Лафиту. В лесу проведены очень длинные аллеи, составляющие по всем направлениям живописные перспективы... Когда я позвонил у калитки, то мне сказали, что хозяин скоро возвратится и чтобы я подождал. Я Воспользовался данным мне позволением осмотреть студии художника.
Сначала меня поразил большой стол превосходной резной работы, привезенный из Индии, и 2 кресла подобной же работы. Эти вещи достигают в Париже неслыханных цен.
Первая мастерская истинно грандиозна по своим колоссальным размерам и неоконченным, но бесподобным картинам, в ней находящимся.
Вторая мастерская заслуживает более подробного описания. Представьте себе огромнейший багажный вагон, открытый с обеих сторон сверху донизу и стоящий колесами на рельсах, описывающих круг величиною с большую арену в цирке. Полотно этой оригинальной железной дороги окружено забором. Внутри ваг ма находится ручка, посредством которой один человек без труда может приводить в движение всю огромную храмину и делать целый тур по рельсам... Цель изобретения такой мастерской: большая часть обыкновенных мастерских обращены большим и единственным своим окном на север, для того чтобы иметь равномерный свет на полотне, но земля вертится, и солнечные лучи получают различное направление и могут мешать художнику работать. При том же свет вскоре исчезает, входя по необходимости с одной стороны и только в одно отверстие. Вот Верещагин и придумал подвижную мастерскую, которая, так сказать, бежит за уходящим светом, и, кроме того, получаются лучи под тем же наиболее удобным для зрения углом. В такой мастерской можно работать успешнее и гораздо дольше, чем во всякой другой, а это очень важно, когда картина велика и надо успевать в один день достигнуть главных гармонических эффектов. Я сам вертел механику и катался по рельсам... я вполне убедился в ее целесообразности. В верхнем этаже белого дома устроен обширный магазин для костюмов, привезенных из Индии, Туркестана, Персии, Турции и с театра войны, этот музей костюмов... составляет очень значительный капитал и бесценное подспорье...”[24] Газетные строки подтверждаются и другими источниками. Попробуем суммировать эти сведения об усадьбе по пунктам: земельный участок, дом, мастерские, обитатели, их жизнь.
Итак, В. Верещагин проживал в 20 километрах от Парижа по адресу: Мезон-Лаффитт, Авеню Клебер,
48[25]. Это было местечко в получасе езды от французской столицы, на реке Сене, с громадным прямолинейным садом, с дачами, раскинутыми в нем. Земельный участок при скрещении авеню Клебер с авеню Святой Елены и был куплен художником. Местом этим В. Верещагин остался как нельзя более доволен. На полутора гектарах[26] разместились сад с разбитыми в нем аллейками[27] (где рос виноград), огород[28], дом с мастерскими, цветник[29] и колодец[30].
В двухэтажном белом с высокой крышей доме жилых комнат, видимо, было немного, и они были небольших размеров. Так, В. В. Стасова хозяева намеревались разместить в комнате нижнего этажа: “...мы прогоним Вашу хандру диетою и прогулкою — здесь парк хороший. Коли запоздаете, останетесь ночевать, если не боитесь нового места и немножко комаров. Нимало нас не стесните, ибо внизу стоит пустая кровать”[31]. В верхнем этаже, как уже упоминалось, находилась костюмная. Об этом факте вскользь упоминается в одном из писем (к жене художника) Александра Васильевича Верещагина, который, задумав жениться на таганрогской купчихе, сетует на слабые финансы и претендует на вещи из туркменской коллекции брата для продажи оных: “Одна мужская шапка, один женский головной убор и несколько халатов остались, кажется, у Вас наверху между прочими костюмами”[32].
Собранные в далеких путешествиях этнографические коллекции В. В. Верещагина состояли из огромного количества всевозможных вещей, которые хранились не только в костюмной комнате, но частью использовались в мастерской, может быть, в интерьерах дома, либо декорировали очередную выставку художника, дополняя его рассказ. Кратко состав этих коллекций перечислен у исследователя Ф. Булгакова[33]. Там были шкуры тигра, пантеры, оленьи рога, тибетские маски божеств, медные кашмирские блюда, шелковые и бисерные украшения людей и лошадей, чашка из человеческого черепа, стол из дерева и кости, кабан из черного мрамора и другие необычные предметы. В источниках упоминаются также три ящика с ташкентскими костюмами[34], буддийские маски (красная, черная, маска оленя с маленькими рожками, птица — большой нос)[35], кашмирские шитые скатерти[36], ладакские туземные одежды с зашитыми в них талисманами[37], золотые и серебряные украшения непальских женщин с бирюзой, сердоликом и янтарем
[40], священническое платье ламы[39], четки из человеческого черепа, трубы из костей человеческой руки, употреблявшиеся ламами при богослужении[40], талисманы — когти медведя и барса — и прочее. С театра военных действий привозились вещи другого рода: европейское и азиатское оружие, военные мундиры и т. п. Так, начавшаяся русско-турецкая война прервала работы художника над задуманной им “Индийской поэмой”, и в апреле 1877 года он уехал из Парижа, чтобы быть в гуще событий. В. И. Немирович-Данченко вспоминал: “Он не только рисовал целые дни, он собирал и свозил с полей целые груды пропитанного кровью тряпья, обломки оружия, мундиры турецких солдат”[41]. Попадали в коллекцию и особо ценные предметы, такие, как простреленный мундир генерала Скобелева и его значок[42].
Прибавим к перечисленному еще “мраморы и глазури из Самарканда, зеркало в ореховой раме — наследство покойного Горшельдта”[43], зеркало в раме красного дерева и три альбома орехового дерева с бронзой по углам с большими подставками[44].
Вероятно, Верещагин привозил из путешествий даже необычные растения, и они дополняли интерьер его “гнезда”. Иначе откуда бы появились во множестве подобные цветы на его Берлинской выставке зимой 1882 года? “Все большие картины были отделены одна от другой клумбами тропических растений — пальмами, рододендронами, латаниями и т. д. Такое нововведение в значительной степени усиливало эффект картин”[45].
Что до мастерских, то обе они поражали современников. Вот что рассказывает в письме к своим детям В. Н. Третьякова: “Я при всей своей фантазии не могла представить себе такой величины комнату, сбоку — громаднейшее окно. Так работать художнику, при таких условиях, можно только мечтать. А на летнюю работу придумал он вагон величиной с большой крестьянский дом, который двигается по рельсам на площадке, имеющей форму цирка, окруженной забором. Такая мастерская для художника есть рай и последняя мечта на земле”[46].
Еще в 1876 году в полемике со Стасовым Верещагин отстаивал именно такие размеры своего ателье: “Вы сделали чистую ...ошибку, сказавши, что картины в наше время не должны иметь больших размеров... Никаких стеснений Вы не имеете права делать художнику. За Вами остается и признается право критика, за ним — право творчества. И то, и другое в каких угодно размерах”[47].
На фотографии начала 1880-х годов мы видим действительно грандиозное ателье с дощатыми полами, застеленными звериными шкурами и кашмирскими коврами (“Ковры составляют мою слабость”[48], — признавался Верещагин Третьякову), там же — мольберт, складной походный табурет[49], уже упоминавшийся мебельный гарнитур индийской работы, на столе — чучело какой-то птицы. Пространство зимней мастерской расчленялось портьерой, в углу — большая стремянка. Просто, со вкусом, впечатляюще. “Только так и можно делать крупные вещи”, — отзывался В. Стасов.
Так — это адский труд по двенадцать и более часов в сутки, “выплакивая буквально горе каждого раненого и убитого”, не бездушно копируя, но тщательно наблюдая.
Так — это когда видишь, что “мысль достигла зрелости, стала воплощаться в красках — ...бросает в жар, холод, прерывается речь...”[50]
Так — со жгучим чувством, “вкладывая в свой труд движение и жизнь”[51].
“В. Верещагин думает, мечтает, пишет и живет в уединении. Он чувствует себя счастливым за городом, в мастерской, в обществе своих тибетских собак, своих воспоминаний, проектов и грез”[52]. Усадьбу действительно охраняли псы, привезенные супругами Верещагиными из их путешествия в Гималаи. Сакти — большой, черный, с длинною и густою шерстью, совсем схожий с медвежонком, пресмирный и предобрый пес с удивительным чутьем и сметливостью[53]. Ки — преоригинальный рыжий старый кобель с большою львиною головою, вернее с остатками львиной гривы, и очень злой[54]. Любопытно, что одно время на крыше дома Василия Васильевича жили две не особенно большие обезьянки, сильные, ловкие, смышленые, приобретенные хозяином усадьбы в Индии. Они вырывались из клетки и днем гримасничали из укрытия, наводили страх на гулявших по парку, особенно на детей, а ночью воровали овощи и виноград[55].
Порядок в этой большой усадьбе поддерживался не только хозяевами, но и немногочисленной прислугой. Поначалу в ожидании окончания строительства Верещагины жили в парижском доме. Правда, с кухарками не везло, и вскоре пришлось от этих нерадивых “мадам” отказаться. Готовили и убирали самостоятельно, и Василий Васильевич сам ходил к зеленщику и мяснику[56]. Планируя жизнь в Мезон-Лаффитт, он наметил построить около ворот маленькую “конуру” для портье с супругой. В июле 1876 года, В. Верещагин просит В. Стасова подыскать ему в России семейную пару для работы в качестве прислуги, причем знание французского языка было не обязательным. “Российские муж и жена нужны были бы месяца через три. Делать всего понемножку, отворять дверь, сажать цветы (коли не умеет, для выучки можно взять садовника), варить или помогать варить кушание, убирать комнаты и пр. Необходимы трезвость и честность... пожалуй, цветами-то и не надобно пугать, это придет само собою...”[57] Позже в письмах Верещагина упоминаются: Хловис, прислуга в доме, Николай Иванович, технический сотрудник, а также дворник[58]. В усадьбе, видимо, поддерживалась образцовая чистота, иначе Василий Васильевич не выговаривал бы так бесцеремонно И. Н. Крамскому при встрече: “Мастерская у Вас хорошая, только видно, что жены Вашей нет с Вами, такой сор и гадость в садике, — велите вычистить хоть для меня, коли не для себя...”
[59]. “Старушка милая”, жена Елизавета Кондратьевна Верещагина, хрупкая женщина, как могла, помогала вести усадебное хозяйство. “Энергия и бодрость этого маленького существа не только спасали художника Верещагина в Гималаях на краю отчаяния”, но и в обычной жизни, думается, помогали.
“Наружность ее не бросалась в глаза”[60]. Встречая нечастых гостей, она, немка, “правильно говорила по-русски”[61]. Любила, вечно ждала мужа из странствий и провожала, страдая от одиночества, когда не могла ехать с ним. Жизнь — тревога. И потому считала дни, бранила за опоздания:
“Василий Васильевич обещал мне приехать из Индии... вот в четверг будет уже месяц со дня его отъезда”[62]. Однажды супруг, успев едва поздороваться при встрече со Стасовым в Париже, помчался на .вокзал: “"Да атак я опоздаю! Мне достанется от Лизаветы Кондратьевны!" И во все лопатки бросился бежать, как маленький мальчик...”[63] Когда случалась возможность, Элизабет бывала с мужем в концерте (горячо хлопали “Ромео и Джульетте” П. И. Чайковского)[64] и на его выставках[65], скрашивая свое добровольное отшельничество. В доме на авеню Клебер “дорогая Лилюша” делила горести и радости своего “милого Васили”, а к нему все чаще приходили мысли о смерти. В апреле 1882 года Верещагин, заботясь о будущем супруги, наводит справки о венчании в России: “Скоро обвенчаюсь с Елизаветою Кондратьевною — боюсь, что милые родственники обдерут ее до юбок, коли помру. Только нет документов. Не легче ли повенчаться в России без формальностей? ...Здесь же процедура предлинная с гражданскою стороною”[66].
Для немногих “всегда жданных” гостей находился у Верещагиных и стол, и кров. “Супу хватит на троих”[67], — приглашал хозяин усадьбы. В Мезон-Лаффитт бывали братья Стасовы, И. С. Тургенев, Третьяковы, Н. И. Скрыдлов, однокашник по Морскому корпусу и товарищ по оружию в русско-турецкую кампанию, родственники, в частности А. В. Верещагин. Особенно часто приезжал живописец Ю. Я. Леман, “всегда обдуманными и дельными замечаниями которого не упускал возможность случая пользоваться”[68] художник. Юрий Яковлевич привозил “самые свежие новости обо всем происходившем в художественном мире и у французов, и в русском кружке (русские художники имели свой клуб)”
[69]. Вообще быт Василия Васильевича и его семьи не подходил к обычной картине тогдашней жизни. Художник работал без устали. “Шесть часов утра, а он уже на ногах, поет звонким голосом”, — поражался Н. Скрыдлов, вспоминая свое посещение Мезон-Лаффитт. Гимнастика, душ, разборка корреспонденции, работа кистью. Затем чай и вновь работа до позднего вечера, крайне редко прерываемая оговоренными заранее визитами да необходимыми обедами. Примерно таким был распорядок дня художника Верещагина в московской мастерской, но “привычка — второй характер”, и, вероятно, день во Франции проходил похоже. Любил художник прогуляться на свежем воздухе. Например, в письме к Н. П. Собко Василий Васильевич сообщает, что “всего лучше сочинять картины, ища грибы или землянику”[70].
Архивные материалы свидетельствуют, что начиная с 1887 года Верещагин думает о создании одной из самых грандиозных и значительных серий своих работ — картин из Отечественной войны 1812 года.
В сентябре 1888 года В. В. Верещагин вновь уезжает, теперь в Америку. А в ноябре там открывается первая его выставка, имевшая огромный успех. Художник знакомится с молодой пианисткой Л. В. Андреевской, которая приехала в Нью-Йорк по приглашению “American Art Association” с тем, чтобы играть произведения русских композиторов на рояле во время выставки верещагинских картин.
Постепенно назревавший разрыв с Елизаветой Кондратьевной свершился, и В. Верещагин женится в самом начале 1890-х годов на Л. В. Андреевской. “С тех пор многое изменилось в его жизни. Родились новые интересы, привязанности, стремления и заботы. Жена, дети, семейная жизнь выступили теперь у него на высокий план и овладели его вниманием”[71], — отмечал В. Стасов. Судя по сохранившимся письмам художника, в конце 1880-х годов у него созрело твердое решение оставить Париж и переехать с семьей в Россию. В коллекции городского архива Мезон-Лаффитт сегодня имеется письмо В. В. Верещагина от 23 апреля 1888 года, в котором он объявляет о своем будущем отъезде. Этому решению способствовали интерес Верещагина к русским темам и мотивам, усилившаяся тоска по родине, а также желание растить своих детей в русской среде. Можно предположить, что более благоприятной стала обстановка “вокруг художника” в России. Ведь еще восемь лет назад он писал: “Знаете ли Вы, что за время моего пребывания в Питере городовой был на посту у ворот моего дома?.. Нигилистом... признала меня вся наша императорская фамилия... как теперь поедешь по России, ведь заедят становые да урядники: зачем это пишешь, зачем то говоришь или думаешь, почему не был на исповеди и у причастия...”[72].
В конце 1891 года закончилось продолжительное турне В. Верещагина, объехавшего с выставками своих картин ряд городов США. Вернувшись в Европу, он ведет дела по ликвидации мастерской под Парижем и одновременно по строительству дома под Москвой, за Серпуховской заставой, в деревне Нижние Котлы. В своем ателье художник торопится закончить работу, “касающуюся французов, которую, конечно, удобнее, да пожалуй, только и можно делать в Maisons и в Париже из-за костюмов и библиотек и проч.”[73]. Василий Васильевич пишет жене в мае 1891 года:
“Скоро у меня поспеет то, что хотел здесь приготовить, стану собираться...”
[74]; 5 июля: “До слез жалко расставаться с домом, садом, собаками... А аллейки-то мои разрослись, так что неба не видно, как идешь... завтра начну перевозить вещи...”[75].
Через год, летом 1892 года, Верещагин окончательно расстается с усадьбой в Мезон-Лаффитт. Дом и мастерская были проданы художнику К. Е. Маковскому76. Позже летняя (на рельсах) мастерская в Мезон-Лаффитт использовалась несколькими семьями из местных жителей для катания их детей на роликовых коньках. В настоящее время, спустя более столетия со дня отъезда “всесветно известного художника”, городок Мезон-Лаффитт живет спокойной жизнью, забыв о В. В. Верещагине. На пьедестале место памятника Наполеону I заняла ваза с цветами. Фермы, за которой находилась усадьба художника, как и самой усадьбы, не существует. Городские власти сообщили, что на бывшем владении художника, а ныне — пустыре, заросшем деревьями и кустарником, пока никакого строительства не планируется.
Остается лишь надеяться, что и в Мезон-Лаффитт вспомнят всемирно известного человека, прожившего на этой земле пятнадцать лет и не раз обращавшегося в своем творчестве к французской истории.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.Верещагин В. В. Детство и отрочество. М., 1895. С. 294.
2 Там же. С. 303.
3. Там же. С. 302.
4 Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова / Сост. Лебедев А. К. Т. 1. М., 1950. С. 243.
5. Верещагин В. В. Листки из записной книжки художника В. В. Верещагина. М., 1898. С. 143.
6.Там же. С. 146.
7 Там же. С. 141.
8.Там же. С. 141—142.
9 Булгаков Ф. И. В. В. Верещагин и его произведения. СПб., 1896. С. 34.
10 Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова / Сост. Лебедев А. К., Бурова Г. К. Т. 2. М., 1950. С. 141—142.
11.Булгаков Ф. И, Указ. соч. С. 34.
12.Верещагин В. В. Избранные письма / Сост. Лебедев А. К. М., 1981. С. 37.
13. Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова. М., 1963. С. 107.
14 Переписка-..T. 2. С. 138.
15 Переписка.-.Т. 1. С. 177.
16 Д е м и н Л. С мольбертом по земному шару. М., 1991. С. 90.
17 Переписка...Т. 1. С. 31.
18 Переписка...Т. 2. С. 96.
19. Лебедев А. К. В. В. Верещагин. М., 1992. С. 50—51.
20. Верещагин А. В. Дома и на войне. СПб., 1886. С. 192.
21 Переписка...Т. 2. С. 244.
22 Перепнска...Т. 1. С. 333.
23. Верещагин В. В. Повести, очерки, воспоминания. М., 1990. С. 289.
24. СПб ГПБ. ОР. Ф. 708. Д. 307. Л. 32.
25. Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова... С. 34.
26 Переписка...Т. 1. С. 112.
27. Верещагин В. В. Избранные письма... С. 156.
28. Верещагин В. В. Листки... С. 97.
29. Переписка... Т. 1.С. 122.
30. Переписка... Т. l.C. 117.
31. Переписка...Т. 1. С. 244.
32. Переписка...Т. 2. С. 343.
33. Булгаков Ф. И. Указ. соч. С. 76.
34. Переписка... Т. 1. С. 233.
35. Верещагин В. В. Избранные письма... С. 141.
36. Путешествия г-на и г-жи Верещагиных в Гималаи. СПб., 1886. С. 19.
37.Там же. С. 50.
38. Там же. С. 19 (ч. 1).
39. Там же. С. 52.
40 Там же. С. 62 — 63.
41 Булгаков Ф. И. Указ. соч. С. 14.
42 Переписка...Т. 2. С. 217.
43 Переписка...Т. l.C. 26.
44. Там же. С. 233.
45 Булгаков Ф. И. Указ. соч. С. 86.
44 Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова... С. 119.
47 Переписка... Т. 2. С. 145.
48. Там же. С. 324.
49. Там же. С. 194.
50.Верещагин В. В. Листки... С. 66.
51 Там же. С. 65.
52 Булгаков Ф. И. Указ. соч. С. 79.
53.Путешествия... С. 79—80, 82.
54.Там же. С. 105—106.
55.Верещагин В. В. Листки... С. 96—97.
56 Переписка... Т. 1. С. 116.
57.Там же. С. 122.
58.Верещагин В. В. Избранные письма... С. 140, 156.
59. Переписка... Т. 1. С. 346.
60.Скрыдлов Н. И. Воспоминания адмирала Н. И. Скрыдлова о В. В. Верещагине. СПб., 1913. С. 16.
61 Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова... С. 119.
62 Переписка...Т. 2. С. 138. 63.Там же. С. 244. 64 Переписка...Т. 1. С. 162. 65. Переписка...Т. 2. С. 71. 66.Там же. С. 119—120. 67.Там же. С. 83.
68.Верещагин В. В. Повести, очерки, воспоминания... С. 284. 69. Там же. С. 286—287. 70. СПб ГПБ. ОР. Ф. 708. Д. 300. Л. 1.
71 Стасов В. В. Статьи и заметки / Сост. Гапонова О. И. и др. Т. 1. М., 1952. С. 129.
72. Переписка..T. 2. С. 112,116,143.
73. В. В. Верещагин и В. В. Стасов / Сост. Лебедев А К., Бурова Г. К. М., 1953. С. 79. 74 Там же. С. 79.
75. Верещагин В. В. Избранные письма...С. 156. 76 В. В. Верещагин и В. В. Стасов...С. 79.
Приложение
Из писем В. В. Верещагина о покупке земли,
строительстве дома и мастерской в Мезон-Лаффитт (хроника событий)
1874 год
В. В. Верещагин — А. К. Гейнсу
[Бомбей. 1/13 июня 1874]
“Сделал ли Купинский проект мастерской?”* [* Пометка В. В. Стасова: “В. В. Верещагин купил себе кусок земли в Париже, в парке банкира Лаффитта и думает выстроить там себе домик с мастерской. Проект -для этого в русском народном стиле, очень изящный и талантливый, составлен молодым нашим художником г.
Купинским”]
В. В. Верещагин — П. М. Третьякову
[18/30 июня 1874]
В письме содержится просьба на имя Лорч в Париж выслать деньги за уплату земли под мастерскую.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Надежд [инская], д[ом] Трофимова, 2/14 июля [18]74 “...Я видел у Гейнса фотографии рисунков Купинского — Вашей будущей мастерской в Париже. Очень мило и талантливо: я остался так доволен...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[Бомбей, 1/13 августа 1874]
“...А. К. Гейнс, несмотря на обещание быть строго аккуратным, не написал мне со времени моего отъезда... заключая из этого, что ему некогда, я прошу Вас и Владимира Михайловича Жемчужникова позаботиться о моих интересах — не откажите!
...ничего не пишет Гейнс, зная, что при моем болезненном характере я буквально днем и ночью беспокоюсь, если не имею обеспечения вперед на долгое время и уверенности в обеспечении на все путешествие в данном случае. Из Парижа получил я известие, что земля для моей мастерской куплена, но купивший и заплативший свои
деньги удивляется и беспокоится, почему Гейнс, которого я просил послать на первый раз хоть 7 или 8 тысяч франков, но немедленно, не только не посылает денег, но и не отвечает на письма — что делать!
В Париже Лорч (Lortsch)... лично или письменно даст Вам сведения насчет места, купленного для моей мастерской; возьмите в руки это дело... Гейне, видимо, ...не имеет времени и охоты. Жером обещал хорошего архитектора и свою помощь, к нему можно обратиться прямо; я из тех учеников его, которых он уважает и для которых не откажется сделать возможное. Писал Купинскому, просил прислать кальку с плана — не получил, верно, он дал Гейнсу, а там запропастилось. Кабы Вы были так добры — выслали эту кальку, а также снятую с плана самого места (находится у Гейнса) да поскорее, так я бы живой рукой начертил, где именно что поставить. И тогда в будущем году можно было бы начать постройку”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Надеждинская, д[ом] Трофимова 26 сент[ября 18] 74
“...За место в Париже (для мастерской) заплачено. Гейне уже давным-давно отослал деньги продавцу... фотографии с рисунков архитектора Купинского давно уже отправлены к Вам в Бомбей Гейнсом. Но так как Вы их не получили, то Гейне готов сейчас же послать Вам другой экземпляр...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[Darjeelling, 5/17 декабря 1874]
“...Интересы мои я вверил, уезжая, Гейнсу. Вот сей-то государственный муж и беспокоит меня крепко. Отберите от него вместе с Львом Жемчужниковым (которому я писал) мои деньги и мои вещи...
...Он предложил мне ... дозволить ему задобрить несколькими моими работами разных важных лиц... это... низость.
Так как его личные денежные дела очень запутаны, то мне необходимо скорее знать, в каком положении мои денежные счеты.
Я просил Третьякова, просил Льва Жемчужникова и прошу Вас: возьмите от Гейнса векселя мои и устройте все, о чем прошу, и отчет в деньгах... мои вещи... возвратить... как крайне нужное для моих будущих работ... не шутя думаю, в случае дальнейшего неполучения сведений, бросить работу и съездить в Европу”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Публичная библиотека, 25 дек[абря ]8]74/6 янв[аря 18]75. вечер
“Гейнс много раз писал Вам и посылал Вам деньги, дошло ли это все до Вас — не знаем... В Париже заплачено давным-давно то, что Вы велели. От Третьякова (который один купил Вашу коллекцию) получено деньгами 40 000 и три векселя, два по 17 000 и один в 16 000, для уплаты каждый через год”.
1875 год
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[13/25 марта 1875]
“...Гейнс послал мне денег... Пока он брал мои работы лишь для себя, то доставлял мне этим истинное удовольствие. Но когда вздумал требовать их для задабривания разных своих фешенебельных знакомых, то прямо опошлил в моих глазах не только нашу дружбу, но и самое знакомство. Напишите, когда Вы думаете быть в Париже и возьмете на себя труд постройки мастерской (план и прочее у Гейнса)... Я желал бы только видеть прежде план и размеры. Самая мастерская должна быть огромадная, 40 шагов в длину и 30 в ширину, с соответственной вышиною. Необходимо мне также самому указать на плане, где стоять этой мастерской и где летней (забор четырехугольником или круглый для работы на солнце я могу и сам построить по приезде, но придется, пожалуй, потерять много времени, так как нескоро найдешь мастерскую в Париже, а на 1 год и совсем не найти). Жилых комнат нужно немного и небольших...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Сикким. Гималаи. [Конец] март[а 1875]
“4 месяца тому назад... я просил П. М. Третьякова послать денег в Париж по адресу: М-г Lortsch, 17, rue d'Hauteville — он послушался Гейнса и не послал... Пошлите, пожалуйста, туда 13 000 франк[ов] и попросите отчет... Получил письмо от Л. М. Жемчужникова и по совету его прошу П. М. Третьякова передать ему векселя на имеющуюся еще к уплате мне сумму. Попросите их поскорей переслать деньги в Париж...”
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[втер]б[ург], Надеждинская, д[ом] Трофимова, вторн[ик]
22 апр[еля 18] 75
“...Прилагаю, в фотографиях, планы и рисунки проекта Вашей парижской мастерской — что-то Вы про них скажете... это мы отправляем Вам теперь второй экземпляр: первый послали год тому назад, и, пожалуй, [он] и до сих пор лежит в Бомбее где-нибудь на почте... Целый год почти!!!
...Написал и Третьякову и Льву Жемчужникову, с настоятельною просьбой немедленно послать 13 000 фр[анков] Лорчу в-Париж...
...Написал к Лорчу... просил его уведомить меня, когда дойдут до него деньги... просил... выставить мне поаккуратнее, когда именно он получил от Гейнса, в прошлом году, 8000 фр[анков]?”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Ладак, большущий буддийский монастырь Хемис
[Начало] июл[я] месяц[а 1875]
“...По совету 2 докторов... перерву мое путешествие на 2 части и... приеду в Европу на год или 11/2. Как быть к тому времени с мастерскою? Проект красив, но в нем множество лишнего (в украшениях). Пришлю Вам скоро исправления, которые желательны, и прошу заготовить или поручить заготовить материалы для постройки. На первое время, боюсь, придется нанимать мастерскую, а больших в Париже так мало”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Ладак, [11/23] июль [1875]
“Вот план мастерской, как я того желаю. Так как я думаю быть в мае в Европе, то, чем скорее она поспеет, тем лучше. Если не можете к тому времени выстроить, то заготовьте материалы для того, чтоб по прибытии я мог немедленно приступить к постройке, окончить все осенью 1876 года и зимою этого года уже жить там и работать. Летняя мастерская и коридор, к ней ведущий, должны быть из дерева, т. е. из досок.
Полагая, что место мое такого вида* [* Здесь в автографе сделан чертеж земельного участка, купленного для постройки мастерской Верещагина], дом неудобно построить слева, окном мастерской, разумеется, прямо на N. Летняя мастерская должна быть в таком расстоянии от дома, чтобы тень с юга и с юго-запада не падала на нее. Около ворот — маленькая конура для портье с супругою. Размеры мои могут быть не строго соблюдены, но приблизительно нужно их держаться, мастерская должна быть не меньше обозначенного и чем выше, тем лучше. Снаружи дома никаких украшений, ибо таковые стоят очень дорого. Над окном отнюдь не делать навеса, ни русского, ни шведского, ни прусского, а то свет испортится”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
Париж, 19/31 августа
“...Только вчера мои переслали... Ваше первое письмо о мастерской, посланное в Публичную библиотеку, сегодня — второе... Что же теперь выходит? Жерома — давным-давно в Париже нет... и... воротится не раньше октября..., Лорч... тоже укатил куда-то на воды...
...У меня не было под руками ни людей, ни планов, ни сведений,... никакого извещения от Вас самих, а когда наконец оно пришло, то было уже поздно... и для меня самого, человека не свободного, служащего, обязанного явиться назад в Петербург в срок... как меня бесит та несчастная случайность, вследствие которой более года(!!) пролежали в Бомбее, на почте... планы и рисунки мастерской, посланные к Вам Гейнсом еще в мае или июне 1874 года (?!!!?!)... поскорее сообщаю, чем именно все это поправится: сюда, в Париж, едут нынче осенью двое наших пенсионеров, архитекторов: Парланд и Ропет, получившие большие золотые медали. Оба парни отличные, превосходные, чрезвычайно талантливые и оба сильные по русскому стилю, особенно Ропет... Так вот на них обоих или которого-нибудь из них я рассчитываю насчет постройки Вашей мастерской. Я... поговорю о Ваших желаниях и назначениях с обоими, а между тем спишусь с Жеромом и Лорчем. А постройки здесь производятся... всю зиму, так что, может быть, дело и поспеет к лету; а если нет, то будет итти ид оканчиваться при Ваших собственных глазах...
Если бы почему-нибудь Ваша мастерская не была бы готова к Вашему приезду сюда, Вы легко найдете здесь временную большую мастерскую для себя. Теперь на Boulevard de Clichy... настроили огромных мастерских для найма — почти таких же огромных, какие бывали у главных профессоров нашей Академии. Кстати, Маковский... нанял одну из таких...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Dehli/Дели, 8/20 октября [1875]
“...Я не думаю, чтобы Парланд (которого хорошо с лучшей стороны знаю) или Ропет - были практичны настолько, чтобы построить образцовую мастерскую; они будут учиться на ней, и боюсь, что мне от этого не поздоровится (русский стиль, кажется, придется по боку, и лишняя трата и помеха, как, напр[имер], в окне и про-ч[ем]). Если можно поспеть построить мастерскую к маю, то начните постройку сейчас, списавшись с архитектором Жерома. Если нет, то не лучше ли подождать моего приезда в апреле, а может быть, и в марте, покамест же заготовить все материалы. Тут выгоды те, что сам все укажу и расскажу. В особенности это важно для летней мастерской, так как она несколько выходит из ряда принятых построек. При найме мастерской меня всегда коробит соседство. Но так как к моему приезду во всяком случае мастерская вряд ли поспеет, то найма, должно быть, не избежать, как это ни горько; хотя все-таки в дом, где Маковский, никак не пойду...
...Писем Гейнса, ни с планами, ни без планов, не найдено, ни одного — понимайте как знаете”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Н одежд [инская], д[ом] Трофимова
8/20 окт[ября 18J75
“..Купинского... сыскал... сообщил ему Ваши замечания и заставил сделать новый проект, по Вашим наброскам. Посылаю Вам новый план и фасад, но признаюсь, столько же недоволен им, как и сам архитектор... Купинский рассказывал мне, что Вы поставили его своим последним письмом ко мне в совершенный тупик: “как же... сначала Василий Васильевич требовал от меня проекта в русском стиле, ожидал, что смотреть на эту русскую мастерскую или дом будет сбегаться весь Париж, а теперь хочет, чтоб дом был нарисован ни в каком стиле — ни в русском, ни прусском, ни шведском. Какой же это дом без стиля? Сарай!!!.. На такой дом... будут указывать пальцами... Мне кажется, это все сущая правда. Что касается до издержек, то они мне кажутся громадны! По здешним ценам — приблизительно 35 000 [рублей] серебр[ом]. Положим, в Париже все будет гораздо дешевле,... дом обойдется там (с архитектором) в 70—80 000 франков, даже 50 или 60 — ведь это ужасно дорого!! А можно ли иначе, когда вышиною он будет в 5 у с. кровлею в 7 с половиной — в Зимнем дворце всего 10 сажен вышины. Впрочем, денежный вопрос — не мое дело. Вам лучше знать. Приступить же к каким бы то ни было заготовкам материала в Париже я... не имел никакой возможности... что же я мог заготавливать, когда ни планы, ни фасады не были даже установлены и утверждены! Выстроить подобный домик в Париже можно — как мне говорят — в 2—3 месяца. Значит, теперь все будет зависеть от Вас самих. Решайте скорее, и тогда можно вступить в переговоры с французским архитектором, рекомендованным мне от Ивана Сергеевича Тургенева. Это: M-r Poitrineau, Rue de Clihy, № 58; по словам Тургенева, это человек хороший и честный, основательный практик-строитель (хотя мало художник)... Если Вы пожелаете, я начну переговоры с ним, пошлю копию с плана и фасадов (прежних или теперешнего — как Вы захотите), и в начале 1876-го года можно будет начать постройку, к лету будет готово. Сверх того, повторяю: нынче зиму будут в Париже, вероятно, и некоторые из молодых русских архитекторов: они могут присмотреть. Должен ли при этом всем играть какую-нибудь роль Лорч — не знаю, но надо было бы, чтоб Вы это определили...”
9 октября 1875, утро
“Я сейчас получил письмо от Лорча из Парижа, и он мне пишет, что к 1-му декабря нынешнего года надо послать в Париж за купленную Вами землю:
за капитал.......... 6666 фр[анков] 65 сант[имов]
процентов ..........1666 " 65
Всего.................. 8332 фр[анка]30 сант[имов]
...Я... Гейнса... попрошу... послать эти деньги... Но при этом Вы опять потеряете на учете, как и в последний раз: ведь сроки приходятся 1 мая каждого года... требуя денег многими месяцами раньше, потеряешь порядочный куш”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Dehli. 16/28 октября [1875]
“...Думаете ли Вы, что можно строить мастерскую без меня? Если Вы хорошо поняли, что я хочу, так валяйте. Важно было бы... успеть к моему приезду в мае построить, чтобы можно было приткнуться туда и не искать наемной мастерской. Если успеть построить нельзя, то... заготовьте все материалы к апрелю, ибо в этом случае приеду месяцем раньше. Прилагаю еще чертежик того, что хочу где поставить, как расположить*
[*Начерчен план расположения мастерской с надписями В. В. Верещагина].
Может быть, вся история левее, но так, чтобы тени от деревьев не падали на летнюю мастерскую и не заслоняли солнца”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Публ[ичная] б[иблиоте]ка
11/23 ноября [18J75
“...Гейнс сказал, что готов послать деньги хоть сейчас но... просил меня... попросить от Лорча хоть какого-нибудь объяснения и общего счета всего заплаченного... Лорч обиделся... его как будто “подозревают”... в своем сердитом письме говорит теперь, что в прошлом году надо было произвести не одну уплату, а две, потому что выговорено было, что при подписании контракта надо внести 8000 фр[анков] (с чем-то), да еще тысячи 2 1/2 фр[анков] процентов и пошлин..., всего 10 1/2 тысяч фр[анков]..., и на эту уплату пошли деньги, посланные Гейнсом в прошлом лете еще. А на
декабрьскую уплату прошлого года пошли деньги, посланные... Третьяковым в начале нынешнего года. Значит, теперь надо платить за нынешний год.
Дело это улажено, и 1-го декабря Лорч получает 8333 фр[анка], распоряжение сделано...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Агра, [15J27 ноября [1875]
“...Постройка дома без отличительного стиля выйдет похожа на рисование человека без типа (что-нибудь вроде меня, на 3/4 русского, на 1/4 татарина)... Окно мастерской положительно не вяжется с русским стилем, по крайней мере в проекте Купинского; кроме того, навес над окном заслоняет свет (что очень важно). Наконец, крыша безобразно увеличивает цену. Вероятно, я уменьшу размеры, и тогда дом не будет стоить дороже 40—50 тысяч франков. Проект (последний) положительно мне не нравится... снаружи, ибо внутри Купинский изменил лишь немногое против моего, и то, я нахожу, изменил к худшему, так, напр[имер], уменьшил чертежную, в которой должны помещаться те же полотна, что и в мастерской.
...Спросите у Лорча, в каком положении счет мой с продавцом земли. Именно Вы, неделовой человек, надежнее — делового, ...напр[имер] Лорча, который прямо в противность несколько раз... высказываемому мною желанию оговорил в продажном условии лишь половину суммы, т. е. не 50, а 25 000 фр[анков] в видах... сохранения мне лишнего взноса в казну. Я говорил, что лучше плачу несколько тысяч франков лишних, но веду дело чисто — нет... сделали что-то вроде преднамеренной плутни, которая... я боюсь, может быть мне вредна. Очевидно, тут соблюдались выгоды не только мои, но и еще чьи-то.
Деньги послать, разумеется, надо...
Значит, решено, что до моего приезда Вы не начнете строить мастерскую. Архитектор Ваш строил ли мастерские? Ведь это особая наука. Жером потому и рекомендует своего архитектора, что он строил много мастерских, между прочим, и его собственную. Сколько мне кажется, для большого окна очень идет стиль Дворца дожей в Венеции. Разумеется, тут мыслимо только лишь дальнее сходство и то ввиду лишь слабости некоторых людей к стилю или стилям...”
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С.-П[етер]б[ург]. Надежд [инская], дом № 9 27 ноября [18]75
“...Лорч уведомляет, что получил... 8333 франка, т. е. взнос суммы и процентов за нынешний год: эти деньги... послал ему Гейне...
...Все ждут Ваших ответов о мастерской, без чего нечего и думать о заказах материалов...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
10/12 декабря [1875]
“...Значит, мастерская будет строиться при мне, на том и порешили”.
1876 год
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Надеждинская, № 9
14/26 янв[аря 18]76
“...Что касается займа в 10 000, то это дело улаженное, но опять со странными проволочками. Третьяков... сказал, что при продаже Ваших картин ему об этом займе говорили... и он, как тогда, не отказывается и готов... дать Вам 10 000 рубл[ей]...
Прилагаю... копию с официальной французской бумаги... Дело в том, что собственник (бывший) Вашей земли, Дюваль, кому-то уступил одну свою порцию уплаты (будущей) от Вас — другому кому-то, верно, нужны были деньги: вместо 6500 фр[анков] он получил 6000... Об этой сделке французские власти и сообщают через наше посольство... — к сведению”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Мюнхен, [3/]15 апреля [1876]
“...Для работы свободной в продолжение многих лет, мне, вероятно, понадобится больше денег, чем у меня есть, и более, чем те 10 000, которые были выговорены Гейнсом для займа. Вот Вы со Львом Михайловичем Жемчужниковым и выручайте меня... Теперь, впрочем, еще капиталы есть и на постройку, и на работы”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
Имп[ераторская пуб[личная] библиотека, 9 апр[еля 18]76
“..Адрес архитектора, рекомендованного мне для Вас Тургеневым, следующий:
M-r Poitrineau, rue de Clichy, 58”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
14/26 апреля 1876
“...Архитектора уже имею; рекомендован Boulanger, умеет строить мастерские, экономен и прочее — словом, как здесь говорят, “не гений, но дело сделает”...
Мастерскую думаю построить большую, в 20 метров длины (архитектор смеется), денег на нее понадобится 60 000 франков, может быть, [на] 5000 более. Скажите Л[ьву] Михайловичу] Жемчужникову, что скоро попрошу его о присылке этой суммы. Туркестанские вещи подождите посылать, пока построю мастерскую”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Париж [24 апреля/]б мая [1876]
“...Архитектор обещает выстроить большую мастерскую при самой строгой экономии на все — и на работы и на материалы — за 60 000 франков. Если Вы мне напишите, что денег... можно достать,... то я не буду очень его теснить, а то, чего доброго, рухнет моя постройка от излишней экономии и задавит меня с моими картинами... Архитектор — человек совестливый, не без таланта и практичный...”
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург]. Надеждинская, 9
6 мая 1876
“...Лев Жемчужников... высылает Вам немедленно 30 000 франков... Что же касается до других 30 000 франков, то он готов... послать Вам их под видом трехмесячного векселя”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[6/] 18 мая []876]. Париж
“...Дом еще не начал строить. Когда построю — уведомлю и припасу для Вас покойное кресло”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[9/]21 мая [1876], Париж
“...Архитектор, кажется, человек опытный, толкует же про всякий случай; пойду к нему завтра для окончательных переговоров”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Париж, [15/] 27 мая [1876]
“...Архитектор все еще не начинает строить; все старается вогнать тысяч в 65, 70, а я все предлагаю ему держаться 60. Кабы не неожиданный отказ Третьякова, не пришлось бы так жаться. Я понимаю, что построить за 60 000 такую огромную мастерскую с жильем — кунштюк.
План очень практичен, мастерская просто превосходная, и чертеж Купинского со всем его русским стилем — детская каракуля сравнительно. Раньше как в августе или даже в сентябре я не могу Вас принять в мастерской, ибо покамест живу в лагере... напишите, сколько у меня денег всего-навсего”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[21 мая] 2 июня [1876]
“30 000 франков я еще не получил; черкните... Жемчужникову, чтобы высылал, ибо через 2—3 недели могут понадобиться для первой уплаты.
В половине июня начнут строить мою мастерскую, в конце сентября окончат”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[3/] 15 июня [1876]
“Не могу Вам сказать, какие неприятности я имел с архитектором по поводу разных убавок и экономии — все ввиду сохранения десятка тысяч франков; от души назвал бы [...] Третьякова, отказавшего в ничтожной ссуде денег...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
12/24 июня [1876]
“...От Жемчужникова деньги получил... Я переменил архитектора, потому что, тот, рекомендованный Boulanger, в продолжение 2 месяцев не смог даже дать мне окончательной цифры стоимости. Нашел теперь какого-то очень бойкого, строящего множество всевозможных домов от 5 до 100 тысяч франков. Этот обязался вытянуть мне 30 метров без подпорок... за те же деньги, об чем первый боялся бы и подумать. Я Вам высказать не могу всех хлопот, что имею с мастерскою... Оказывается... что место мое заплачено очень дорого, по крайней мере 1 фр[анк] за метр лишнее — значит, около 15 000 франков больше, чем было бы это, если бы велось честными людьми. Вот... почему Лорч... без моего вызова взялся за это дело и живо обделал его в мое отсутствие — тысяч 7—8 он хапнул за здоровье отсутствующего приятеля. Впрочем, неприятна только эта последняя догадка; местом же своим я как нельзя более доволен. Горе то, что не могу начинать расчерчивать задуманные полотна — нет места, и времени пропадает много бестолку”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[23 июня/]5 июля [1876]
“...На месте моем только лишь сделали колодец; к работам обещают приступить на-днях, обещают выстроить мастерскую в 27—18 м, обещают не перейти 60 000 фр[анков]... сдержат ли обещания?
До последнего времени, когда побывал у нотариуса, я не знал, что не упомянутая в условии (чему я крепко противился) сумма, почти 20 000 фр[анков] составляет чистую прибыль комиссионера, с которым Лорч устроил дело. И не вписана она... не столько для сохранения мне какой-то ничтожной суммы, сколько именно для скрытия от меня этого обстоятельства — ...на 24 000—20 000 прибыли — здоровый процент”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[25 июня/] 7 июля [1876]
“Кабы не ехидный отказ Третьякова... давно бы я уже строил... надобно отдавать расчерчивать архитектуру на огромных полотнах, но их негде ни натянуть, ни поставить, и негде будет еще 3 или 4 месяца — вот так горе! У меня было намерение построить временный барак, но... не смею сделать этой затраты”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[30 июня/] 12 июля [1876]
“Я писал... Жемчужникову, что прошу выслать... все мои остальные деньги. Мастерская будет стоить не 60 000, а 80 000 фр[анков]! Хоть разорваться, дешевле нельзя; я просто ошалел вчера от счетов и учетов с антрепренером. Всеми правдами и неправдами мы с архитектором урезали еще 10 000 ф[ранков] (было 90 000!), зато и размеров урезали — увы!..”
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С-П[етер]б[ург], Надеждинск[ая], 9, 3 июля [18]76
“...Дело, которое Вы затеваете, важнее денег. Жаль только, что нет около Вас какого-нибудь делового человека в Париже, который бы раскусывал всю эту челядь и распутывал бы узлы... Либо картины Ваши сами дадут деньги; либо добудет денег Гейне, ... или устроит впоследствии что-нибудь подобное мой брат...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[Париж, 22 июля/3 августа 1876]
“...Архитектор мой, с которым все еще возня, оказался большим плутом; кроме того, что сделал двусмысленные условия, еще и изменил cahier des charges*
[* условия подряда] после моей подписи, без моего ведома и согласия! Т. е. сделал... преступление. Наконец я напал на человека, который взял и этого барина, и всю постройку в свои руки — все легче”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[1/]13 августа [1876]
“...Я всего покоя лишился с тех пор, как Жемчужников не ответил ничего, а Вы ответили, что и думать нечего о каких-либо денежных переговорах...Теперь даже моих собственных денег не высылает и не отвечает...
Архитектор влез просто в уголовную ответственность, к которой, однако, притянуть его боюсь, потому что боюсь издержек и затяжек с постройкою. Я распоряжался глупо, в этом сознаюсь... моя вина в излишней доверчивости”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[9/] 21 августа [1876]
“В жизнь мою не приходилось мне быть в таком пакостном положении, в каком нахожусь... уже 2 недели. Архитектор, рекомендованный Боголюбовым, Дюлу, Вас-силь и К°... едва совсем не разорил... И такому-то негодяю я, благодаря тройной рекомендации, доверился вполне. Можете себе представить, что он наделал: не только переправил все контракты воровским манером, после моей подписи, но и самую постройку повел так, что, по отзыву призванного эксперта, она не могла бы держаться более 2-х—3-х лет. Если бы не бояться затяжек и траты денег, то следовало бы притянуть этого скота к уголовному суду, но... и это, пожалуй, не поможет, так как я слишком доверился ему и моя подпись покрывает все мошенничества этого сукина сына... Этот прохвост-архитектор, Ferrand (Ферран) по имени, ведет постройку кажется и в России; нельзя ли через Общество архитекторов огласить его мошенничество”.
В. В. Стасов — В. В. Верещагину
С.-П[етер]б[ург], Надеждинск[ая], 9 20 авг[уста 18]76
“...Буду бог знает как рад, когда услышу, что Вы... наладили с мастерской, а главное — начали писать, т. е. сели в настоящее свое седло”.
В. В. Верещагин — П. М. Третьякову
[Париж]. 2/14 сентября [1876]
“Так как при продаже Вам моих картин Александром Константиновичем Гейнсом было выговорено как условие, что, в случае, если мне будет надобность в деньгах, Вы не откажете мне в 10 000 рублей..., я обращаюсь к Вам теперь с просьбой ссудить
мне эти деньги на несколько лет... и на тех процентах, которые Вам угодны... у меня столько было неприятностей в последнее время, что просто язык не ворочается...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[28 сентября/]10 октября [1876]
“...Давно бы я уже уехал, кабы не страшные хлопоты с постройкой, дрязги, гадости!..
...Я отвечал уже Жемчужникову, что деньги получил”*
[*Верещагин потерял 3 тысячи франков на падении курса в промежуток времени между запросом денег и их высылкой].
1877 год
Март
На листке схематично начерчен план усадьбы в
Мезон-Лаффитт и подписано:
“План утвержден... март 1877 года”.
(ОР ГТГ, № 17/1225)
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[29 марта/10 апреля 1877]
“Громме и Лорч провалились самым позорным образом: несмотря на то, что я на суде сказал, что считаю себя обманутым, президент решил оставить дело, как оно есть”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[Около 6/18 июля 1877]
“...Успокойте меня, дорогой мой, уведомлением в том, какие меры имеете Вы в виду для того, чтобы дать мне возможность жить и работать по моем возвращении в Париж. Крайне беспокоюсь этим... как и где раздобудетесь деньгами...”
В. В. Верещагин — Ю. Я. Леману
[Бухарест]. 11/23 июля [1877]
“..Я еще слаб... следует перемазать штукатуркою или краскою, разумеется, самым экономным образом, чтобы дом был обитаем и чтобы к моему приезду можно было работать.
И самому хочется в Париж, приняться за большие картины... пригляди за домом...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[Бухарест] 22 августа/? сентября [1877]
“...Поговорите с Вашим братом Дмитрием Васильевичем, не лучше ли теперь же перевести... в Париж 10000 фр[анков] приблизительно, из которых я должен буду внести 8000 за землю в декабре, а 1600 доплатить... дворнику. Меня Вы этим... успокоите. Буду после этого в армии, как у Христа за пазухою...”
В. В. Верещагин — Ю. Я. Леману
[Болгария]. 19 сентября[/ 1 октября 1877]
“...Наблюди, чтобы меня не обворовывали ни снутри, ни снаружи”.
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Тырново. [4/16 октября 1877]
“...Говорят, в доме моем потолок ненадежен, придется ломать крышу!”
1878 год
В. В. Верещагин — Ю. Я. Леману
[Январь—февраль 1878]
“...Сделай милость, постарайся вместе с Кумани сделать все нужные исправления в доме до моего приезда, чтобы я мог, во-первых, обойти кляузы с подрядчиками и архитектором, а во-вторых, — и это самое главное, — начать работы тотчас же по приезде...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Адрианополь, 29 января [/10 февраля 1878]
“...Очень беспокоюсь... Ведь срок уплаты за землю был 1 1/2 месяца тому назад...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Париж. 19 февраля [/3 марта 1878]
“...Я получил деньги... и благодарю за них...”
В. В. Верещагин — А. В. Верещагину
[Париж] 11/23 марта [1878]
“...Мой дом положительно требует перестройки, вся крыша погнулась и грозит совсем осесть. Опять и опять нужны деньги, а где их взять?.. Осенью, коли будет возможность, приеду в Болгарию; кстати, дом будут ломать, значит, волею-неволею придется уехать к этому времени из Парижа...”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
[Париж], 6/18 апреля [1878]
“...Мастерская моя требует перестройки. До выставки ли, со всеми ее хлопотами и расходами!..”
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
Париж. 30 июля/11 августа [1878]
“...Ехать в Лондон не могу, потому что жду на днях эксперта для осмотра и, вероятно, переборки крыши”.
В. В. Стасов — Д. В. Стасову
[Париж, 17/29 августа 1878]
“...У него протекла и почти провалилась крыша мастерской (все подлое надувательство подрядчиков и архитекторов), и ему деньги стали нужны теперь...”
В. В. Верещагин — А. В. Верещагину
Яссы. 24 декабря 1878 [15 января 1879]
“...Попроси Стасова ясным и понятным письмом предоставить в мое распоряжение еще 5000 рубл[ей]. Хоть курс и плох донельзя, но мастерская моя стоит, подпертая 4 большущими деревинами, и так как я обратился к суду, то по выходе решения придется подавать деньги на перестройку, хочешь не хочешь”.
1879 год
В. В. Верещагин — В. В. Стасову
1/13 мая [1879]
“...Цену Третьякова мне нельзя принять, потому что (как я рассчитал) не на что будет жить, заплатить небольшие долги, которые у меня есть, и поправить дом...”
КОММЕНТАРИИ
Буланже Г. — французский живописец.
Гейнс А. К. — генерал-лейтенант, с ним В. В. Верещагин познакомился в Туркестане, где тот занимал административные должности.
Громме В. — живописец-жанрист.
Жемчужников Л. М. — живописец, доверенное лицо В. В. Верещагина.
Жером Ж.-А. — французский живописец. В. В. Верещагин учился в мастерской Жерома в Парижской Академии художеств в 1864—1866 гг.
Кумани А. М. — доверенное лицо в делах В. В. Верещагина в Париже.
Купинский П. С. — гражданский инженер, архитектор.
Леман Ю. Я. — живописец-портретист, доверенное лицо Верещагина.
Лорч Б. — доверенное лицо Верещагина.
Парланд А. А. — архитектор.
Пуатрино — французский архитектор.
Ропет (Петров И. П.) — архитектор.
Ферран — французский архитектор.
1 сажень = 2 м 13 см
Русский стиль. В 70—80-х гг. XIX века в общем потоке стилизаторства особое развитие получило национально-романтическое направление в архитектуре, которое пыталось возродить традиции древнерусского зодчества, в основном архитектуры XVII века. Казенной византийско-русской архитектуре, насаждавшейся архитектором К. А. Тоном, противопоставлялось еще одно национальное, но более Демократическое в своей основе течение. Его лидерами были И. П. Петров-Ропет, В. А. Гартман и др. Эти архитекторы в своих произведениях применяли главным образом мотивы русской деревянной архитектуры, особенно крестьянских изб с обильной резьбой, и народного декоративного искусства.
Хроника составлена на основе источников:
Верещагин В. В. Избранные письма / Сост. авт. предисл. и примеч. А. К. Лебедев. М., 1981.
Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова / Под ред. А. К. Лебедева. Т.1. М.,1950.
Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова / Под ред. А. К. Лебедева. Т. 2. М., 1951.
Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова. Письма подгот. к печати и примеч. к ним сост. Н. Г. Галкина. М., 1963.