Городские ремесленники сыграли большую роль и в развитии такого важного этнографического явления, как русская деревянная и глиняная игрушка 52.
Широко известен вклад в развитие русских художественных ремесел мастеров из городов Устюга Великого и Сольвычегодска. Расцвет ремесел в этих городах приходится на XVI— XVII вв., однако и во второй половине XVIII в. в Устюге еще делали парадную посуду — подносы, солонки, чарки, чайники (чернь и эмаль — «финифть», в меньшей степени — филигрань — «скань») 53. Из художественных ремесел, которыми славились русские города, можно отметить еще вышивание шелком в Сольвычегодске, золотошвейное производство в Торжке, Дмитрове и Калуге, плетение кружев в Вологде, Балахне, Мценске, Ельце 54.
Не задаваясь здесь целью характеристики развития художественных ремесел в городах и, в частности, в Москве (о них есть специальные работы), отметим лишь, что они много способствовали становлению и развитию русского народного искусства в целом.
Нужно думать, что немалую роль сыграли городские ремесленники и в развитии русского народного костюма. Речь идет не столько об иноземных влияниях, сколько о создании специфически русского комплекса одежды — с сарафаном, распространившегося начиная с XVI в. из города в деревню и ставшего особенно важным этнографическим признаком северных великорусов 55. Можно предположить, что в особенности на первых этапах внедрения в быт русского города такой" одежды над ней немало поработали специалисты — портные-«сарафанники». Уже потом, когда сарафан получил широкое распространение, его стали шить дома.
Ремесленники были значительно дифференцированы в имущественном отношении. Уже для XII в. Б. А. Колчин отмечает различия между крупными мастерскими, в которых хозяин работал с подмастерьями и учениками, и мелкими, едва кормившими одного мастера 56. И в XIV—XVI вв. мастер-ювелир, работавший на самого князя, или известный оружейник, или «предстатель» артели строительной были далеко не последними людьми в городе. В XVII—XVIII вв. состояние таких ремесленников, как колокольные мастера Моторины, оценивалось в громадные для того времени суммы — десятки тысяч рублей 57. На усадьбах их были великолепные постройки58. Бедный же ремесленный люд понемногу превращался в наемных рабочих, давая начало городскому промышленному пролетариату59.
В городском быту получили отражение различные аспекты развития ремесла. Пожалуй, важнейшим из них была организация ремесленников. Ремесленники из дворни феодалов, разумеется, подчинялись хозяину или назначенному им управителю. Гораздо сложнее вопрос об организации посадских ремесленников. В научной литературе нет единого мнения по этому вопросу. Мы считаем доказанным наличие в русских городах еще до XIII в. организаций ремесленников, подобных западноевропейским цехам60. Аргументы, выдвинутые М. Н. Тихомировым, Б. А. Рыбаковым и Л. В. Черепниным"', представляются вполне убедительными. Об этом говорит и территориальное размещение ремесленников по профессиям и наличие «урочных изделий», выполнявшихся для получения определенной квалификации, и, добавим от себя, общеупотребительность на Руси такого распространенного в Западной Европе и имеющего весьма определенное значение термина, как «мастер» 62, и наличие такого важного института, как ремесленное ученичество 63.
Для нашей темы спор сторонников и противников существования на Руси в древности ремесленных цехов не имеет существенного значения, поскольку те и другие рисуют в общем одинаковую картину производственного и домашнего быта ремесленников. Так, Б. А. Колчин, отрицающий наличие на Руси до XVII в. цеховых организаций, тем не менее считает, что в крупных мастерских XII—XV вв. работали мастер, его подмастерья и ученики 64. Из других источников узнаем, что ученик жил в доме мастера, «работал всякую домашнюю работу», а по окончании срока обучения мастер должен был снабдить ученика нужными для самостоятельной работы инструментами 65. He потому ли была предпринята в России в конце XVIII в. регламентация цехового ремесла, разработанная в фискальных целях по образцу западноевропейских цехов в Городовом положении 1785 г.66? Различая ремесленников «цеховых, казенных и господских», Положение определяло, между прочим, что в первой категории ученик должен был проучиться 3—5 лет, потом пробыть еще 3 года подмастерьем и, только достигнув 24-х лет и пройдя двухстепенную апробацию, мог стать мастером.
Отметим, что на Руси существовал, по-видимому, и такой характерный для цехового западноевропейского ремесла 67 институт, как странствование учеников, обычай посылать юношей учиться ремеслу далеко от родины, в город, славящийся мастерами какой-либо профессии. В одной из кабальных книг XVI в. есть запись о закабалении в Новгороде мальчика лет 12-ти — Кирилла, сына новгородского гончара Офромея, учившегося портновскому мастерству в Москве у мастера Филиппа Дементьева и бежавшего обратно в Новгород, видимо поддавшись уговорам своего земляка — новгородского дворянина, который его и закабалил 88. Здесь примечательно и то, что сын новгородского гончара учился у московского портного (значит, профессия не была наследственной, а новгородские коллеги Дементьева считались мастерами более низкой квалификации) и что приезжему феодалу захотелось постоянно иметь в своем дворе мальчика-портного из хорошей мастерской; наконец и то, что мальчик-ученик предпочел бежать от мастера и закабалиться, а не доучиваться и заводить собственную мастерскую. Обычай странствования молодежи для обучения ремеслу прослеживается и позднее. Городовое положение 1785 г. предписывало подмастерьям путешествовать по разным городам 69.
Развитие городского ремесла шло по линии специализации, сужения круга операций, выполняемых в одной мастерской, что позволяло повысить производительность труда и было особенно важно при переходе от работы на заказ к работе на рынок. Б. А. Колчин, изучая ремесла Великого Новгорода, справедливо отмечает, что рост производительности мастерской требовал развития серийности производства и упрощения обработки изделий, зачастую приводивших к снижению их качества (например, качества стальных лезвий с изобретением новых способов наварки или сортов материй с изобретением горизонтального ткацкого стана) 70, обеднению орнаментации (тканей и — добавим от себя — гончарных изделий) и т. п. Отмеченная Б. А. Колчиным тенденция способствовала вместе с тем стиранию местных особенностей ремесленных изделий (в орнаментации изделий, переплетении волокон ткани и т. п.), ослаблению в ремесле традиций народной культуры.
Процесс этот шел неодновременно в различных городах. Нам уже случалось отмечать крупные сдвиги в ремесленном производстве, связанные с дифференциацией ремесел, с их более узкой специализацией. В Москве такой период наступил несколько позже, чем в Новгороде: не в XIII в., а на рубеже XIV—XV вв.71 (что естественно, если учесть, что Москва подверглась татарскому разорению и в тот период еще только вступала в пору своего расцвета). К концу XV в. положение изменилось в пользу Москвы, где разделение труда зашло очень далеко, и появились первые крупные правительственные предприятия типа мануфактур.
Дальнейшее разделение труда приводит, как известно, к мануфактурному периоду развития промышленности. Мануфактура в обеих ее формах — концентрированной и рассеянной — была хорошо известна русскому феодальному городу, а в конце рассматриваемого нами периода появилась и фабричная промышленность, решительно изменился весь городской уклад. Но еще в XVIII в. в жизни городов играли большую роль и свободные мастера-ремесленники, причем состав их отражал те особенности развития городского ремесла, о которых мы говорили выше. Материалы анкетного обследования городов в середине XVIII в. показали не только это обстоятельство, но и значительную неравномерность развития ремесел в различных городах.
Так, в Ярославле в 1759—1766 гг. значилось 320 владельцев ремесленных предприятий, принадлежавших к 36-ти профессиям. Больше всего, почти половина — 140 мастеров 12-ти профессий — производили одежду и обувь. Среди них — портные, сапожники, шляпники и отдельно котовщики, башмачники, шапочники, позументщики, скорняки, козловщики, крашенинники. На втором месте оказались специалисты по приготовлению пищи — их было 56 (8 профессий — хлебники, ситники, калачники, пирожники, харчевники, блинники, а также причислявшиеся по-прежнему к ремесленникам рыбники и мясники). Третье место занимали мастера обработки металлов. Их насчитывалось 51 (5 специальностей — серебряники, медники, оловянники и др.). Был даже один «часовой починщик»; далее — строители (22 человека, 4 профессии — плотники, маляры, оконники и становившаяся уже редкой специализация по изготовлению слюдяных оконниц), столяры и те, что позже назывались шорниками,— уздейники и седельники; художники-иконники— 5 человек, ювелиры-гранильщики— 4, гончары — 8, свечники — 5, гребенщики — 3 человека.
О Калуге же сказано лишь кратко, что тамошний «мастеровой народ упражняется более в делании печных изразцов и кирпичей»; о Туле,— что в ней имеется оружейный двор с каменной оградой и множеством помещений, а об Изборске,— что «жители промышляют больше земледелием, а ремесленников среди них никаких нет»72.
Мы видим здесь и старый город с развитыми специфически городскими, обслуживающими видами ремесла, и город с высоко развитой оружейной промышленностью, и город, где больше развивалось традиционное для него строительное ремесло 73, и, наконец, старую, уже утерявшую значение крепость, постепенно переходящую на положение сельского поселения 74.
В Москве в 1826 г. значилось 3853 мастера 83-х профессий. Больше трети ремесленников было связано с изготовлением одежды и обуви (1417 мастеров 19-ти профессий, в том числе портные, сапожники, башмачники, шляпники, шапочники, картузники, перчаточники, красильщики, набойщики, скорняки, кожевники, пуговичники, эполетные, шарфные и темлячные мастера). Пищевиков относительно мало (264 мастера 5-ти профессий — булочники, «кондитерные», колбасные и др.), может быть, потому, что мясников и рыбников не считали уже ремесленниками. На втором месте — металлисты (625 мастеров 14-ти профессий — кузнечного, медного, бронзового, оловянного, жестяного и фонарного, золотых и серебряных дел, слесарные, ружейные, шпажные, инструментальщики, часовщики и др., в том числе машинного и насосного дел). Деревообделочников было 508, 7-ми профессий (столяры, стульного, позолотного дел и др.). Художественными ремеслами занимались 211 мастеров (ювелиры, резчики, иконописцы, живописцы и др.), транспорт обслуживал 191 мастер (5 профессий — колесники, тележники, обойники, седельники, шорники). Строителей значилось всего 147 мастеров (7 профессий: кирпичники, маляры, лепщики, стекольные, оконешные и др.; список, видимо, не полон, так как не указаны, например, плотники), гончаров всего 8. Прочих обслуживающих профессий указано 15 (парикмахеры и фельдшеры, переплетчики, футлярники, коробочники, щеточники, гребенщики, зонтичники и др.) с 212-ю мастерами 75.
Всего же в Москве было в те годы 6380 цеховых ремесленников (учитывая подмастерьев и учеников) и 2320 фабричных рабочих 76. Рост пролетариата обозначался явственно.
Можно думать, что и в те времена, и позже — до середины XIX в.— в городах, где ремесло не было вытеснено мануфактурой и фабрикой, распределение ремесленных специальностей мало изменилось. Например, в г. Медыни в 1848 г. (из общего числа 101) 36 ремесленников были заняты строительством и содержанием домов (упомянуты даже трубочисты), 26— приготовлением съестного, 21— шитьем одежды и обуви и только 12 было металлистов 77.
Рукописи 1840—1850 гг. из архива Географического общества отмечают в отдельных городах и общий упадок ремесла. «Городские жители, — писал из Орловской губернии корреспондент Общества в 1857 г.,— вообще неохотно занимаются ремеслами, а больше пускаются в мелкую торговлю, перекупая у приезжих крестьян произведения земли и разные сельские товары для перепродажи с некоторым барышом местным жителям». Он отмечает далее, что в особенности бедны города мастеровыми, ремесло которых требует искусства и отделки. С этим известием перекликается другая корреспонденция — из Вятской губернии (г. Яранск): «Горожане, — пишет автор в 1854 г.,— имеют какое-то Предубеждение против ремесленности, а потому редкий обучает детей своих какому-нибудь художеству». Снижение качества ремесленных изделий кратко, но чрезвычайно выразительно охарактеризовал корреспондент Географического общества из г. Пензы: «Ремесленников здесь много, а мастеров очень мало»78. В этом сказывалось развитие фабричного производства, с которым ремесло не могло конкурировать.
РЕМЕСЛЕННИКИ И КУПЦЫ В БЫТУ ГОРОДА
Рассмотрим некоторые черты городского быта и главным образом — быта ремесленников, которые, в общем, зависели как раз от степени развития промышленности. Этот процесс отражался не только в производственном, но и в домашнем быте.
На первой стадии развития ремесла, когда ремесленник работал на заказ, его мастерская помещалась на усадьбе (в зависимости от характера ремесла — в самом доме или в отдельном помещении). Последнее было характерно для «горячих» производств — кузнечного, литейного, гончарного — или связанных с неудобными в жилом помещении химическими процессами, например для кожевенного.
Археологи отмечали, что на посадах русских городов до середины XIII в. почти нельзя было встретить дома, который не был бы в то же время и мастерской ремесленника. Б. А. Колчин считает, что на ранних этапах развития ремесла крупные боярские усадьбы могли иметь мастерские, продукция которых даже целиком сбывалась внутри самой патронимии. И в дальнейшем как для вотчинного, так и для посадского ремесла было характерно то, что мастер работал возле своего дома, что подмастерья и ученики жили в доме своего мастера 79. Однако по мере того, как расширялся круг заказчиков, деловые связи ремесленника выходили за сферы его ближайших соседей, возникала необходимость перемен в планировке самой усадьбы. Мастерская и дом ремесленника размещаются ближе к воротам, иногда даже выходят на улицу. К XV—XVI вв. этот процесс далеко зашел во многих крупных городах. Можно думать, что именно дома ремесленников положили начало тому типу застройки улиц, которая стала характерна для города в эпоху развитого феодализма и капитализма как в России, так и на Западе, улиц, как бы составленных из фасадов стоящих рядом домов80. В более древние времена улицы большинства городов представляли собой скорее ряды заборов, за которыми в глубине усадеб стояли дома. Дольше всего такое расположение построек сохраняли усадьбы феодалов.
По мере того как ремесленники переходили от работы на заказ к работе на рынок, сокращалось количество домов-мастерских. Зависимость тут была, однако, не такой прямой, как может показаться вначале. Ведь если ремесленник не выступал на рынке сам как продавец своих изделий, а пользовался посредничеством торговца и даже если он входил в состав рассеянной мануфактуры, он продолжал работать дома. В поздние периоды развития ремесла ремесленники зачастую сами продавали свои изделия в торговых рядах и работали непосредственно в торговых помещениях81. Так на торгу появляются мастерские, а в домах их становится несколько меньше. В дальнейшем концентрированная мануфактура и в особенности фабрика окончательно отрывают производственный быт работника от его дома. Надомниками остается меньшее число рабочего люда. Однако это проявлялось лишь как тенденция. Мастерских в жилых кварталах было много еще и в XIX в.
Обратную тенденцию можно заметить в производственном быту купцов и вообще торгового люда. Дело в том, что древне-русский город домашней торговли вообще не знал. Торговать полагалось на торгу, в его рядах82. И основная деятельность средневекового купца, даже если он не уезжал торговать в дальние города и страны, протекала все же вне дома, на торгу. На городской усадьбе купца могли производиться лишь подсобные работы, связанные с сохранением товаров, и то не всегда, так как многие купцы имели отдельные складские помещения вне дома, например в патрональной церкви своей общины.
«Купец средневековья,— писал Ф. Энгельс,— отнюдь не был индивидуалистом, он был в сущности общинником, как и все его современника»83. Это в полной мере можно отнести и к русским купцам. Будучи членом того или иного купеческого общества — «ста», как его называли на Руси, купец разделял со своими товарищами право на торговые и складские помещения, организовывал совместную охрану товаров, обозов и караванов, должен был пользоваться определенными мерами и весами, вообще выполнять ряд торговых правил, в частности торговать не келейно, дома, а открыто, на городском торгу. Только в XVIII в., с развитием городской торговли, правительство Екатерины II разрешило купцам держать лавки в своих домах 84. Если учесть, что подобные разрешения обычно лишь закрепляли фактически сложившееся положение, то можно предположить существование лавок в купеческих домах и в начале XVIII, если не в конце XVII в. Так был сделан шаг к «одомашенью» производственного быта купцов.
Купеческая усадьба со складскими помещениями и магазином, купеческий дом, в котором постоянно пребывают и приказчики, городская улица с магазинами в нижних этажах домов, выставки товаров в их витринах — эти явления развились в XVIII—XIX вв. В Москве в 1826 г. было 296 частных лавок в домах 85.
Однако «торговые ряды» — специальные торговые здания, принадлежащие купеческим обществам,— были в каждом городе и играли большую роль в его жизни и в XVIII, и в XIX вв. В больших городах (например, в Петербурге) гостиных дворов было несколько, и в них шла оживленная торговля. В малых же городах гостиные дворы к середине XIX в. функционировали уже далеко не каждый день. Так, в Верховажском посаде в 1848—1849 гг. существовал еще гостиный двор, включавший 107 лавок (очень много, если учесть, что в то время в городе насчитывалось всего 127 домов и 427 жителей мужского пола). Но торговля в нем велась только раз в год — в дни годичной ярмарки. В обычное же время по воскресеньям торговали на рынке, а «всегдашний (ежедневный.— М. Р.) торг бывает,— как писал корреспондент Географического общества,— при домах». В девяти домах имелись лавочки. В 1847 г. в г. Кадникове было по две ярмарки в год и воскресный торг в «деревянных рядах» (36 лавок). Но в самом городе в домах— всего 2 лавки и то по большей части закрытые. Они специально открывались, если покупатель предупреждал, что придет86. В городах более крупных, как уже сказано, купец торговал чаще вне дома 87.
Когда мы говорим о той части городского населения, которая была связана с торговлей, необходимо представлять себе, что эта группа горожан была весьма сильно дифференцирована в имущественном отношении на протяжении всего рассматриваемого нами периода. На одном ее полюсе были богатейшие купцы, которые могли кредитовать самих феодальных сеньоров и вообще распоряжались весьма значительными суммами. Представление о таких купцах дает, например, уставная грамота новгородской Иваньской общины (XII в.), определяющая «членский взнос» для купца, который пожелает вступить в эту общину («вложиться в иваньское купеченство»), в 50 гривен серебра — сумму по тому времени весьма Значительную. Позже верхушку купцов составляли гости и торговые люди гостинной и суконной сотен 88, а в XVIII—XIX вв.— потомственные почетные граждане и купцы 1-й гильдии. На другом полюсе оказывались мелкие торговцы (в XVIII—XIX вв.— по большей части — вразнос), обороты которых были мизерны. Первые имели в городе большие усадьбы, иногда даже с каменными жилыми домами (например, в Москве одним из первых каменных зданий были палаты купца Торокана), складскими помещениями и вообще жили широко, вторые едва держались на уровне худых посадских людей. Кроме купцов, в торговле были заняты разного рода приказчики и ученики. Положение их в феодальном городе было очень близко к положению подмастерьев и учеников мастеров-ремесленников89.
Наконец, городской торг притягивал значительное количество сельских жителей, в том числе крестьян. Многие из них фактически постоянно жили в городе, занимаясь торговлей и достигая иногда больших успехов. И хотя они оставались зависимыми от своих феодальных владельцев и не утрачивали в большинстве случаев связи с сельской местностью, производственный и домашний быт этих крестьян приближался к быту соответствующих категорий торговых людей.
ГРУЗЧИКИ, ЛОДОЧНИКИ, ВОЗЧИКИ, ЯМЩИКИ
Был в городах также торговый люд, непосредственно ничего не продававший и не покупавший, но тесно связанный с торгом,— грузчики, возчики, лодочники, лоцманы, сторожа и пр. Эти подсобные при торговле занятия и в особенности судоходство играли в жизни русских городов очень большую роль на протяжении всего рассматриваемого нами периода. Недаром древнейшие русские былины повествуют о «бусах-кораблях», а при раскопках древнего Великого Новгорода найдены остатки и части разнообразных типов кораблей90. Господствовавшее одно время представление об отсутствии у русских до конца XVII—XVIII в. торгового флота было неправильным. Многие города (как Волок Ламский или Вышний Волочек) были обязаны своим возникновением речному судоходству.
Из морских портов достаточно назвать Архангельск (первоначально — городок Новый Холмогорский), выстроенный по специальному плану в 70-х годах XVI в. как северный порт России 91. В дальнейшем развитие промышленности и торговли делало занятия, связанные с водным, а позже и с сухопутным транспортом, все более значительными для русских городов. Устройство важнейшего речного пути, соединявшего Поволжье с Балтийским морем, строительство каналов в XVIII в. вызвало к жизни новые города. И в середине XIX в. в этих городах большую роль играли разного рода занятия, связанные с транспортом. Так, в 1847 г. корреспондент Географического общества писал из г. Новой Ладоги, что тамошние жители, «промышляя большею частью рыбной ловлею на Ладожском озере и тягою судов лошадьми по каналу, почти вовсе не занимаются возделыванием земли».
В г. Вытегре в 1850 г. едва ли не каждый горожанин держал от трех до десяти лодок, а обедневшие владельцы лодок нанимались шкиперами и коренными к иногородним купцам 92. В г. Вышнем Волочке главными занятиями жителей в середине XIX в. были извоз и лоцманство. Горожане водили барки до Новгорода и даже до Петербурга (в каждую навигацию обычно три каравана). Наряду с этим было развито бурлачество — тянули бечевой барки от Вышнего Волочка километров за 20 до с. Городок. Характерно, что в бурлаки здесь нанимались также и «женщины и девицы мещанского и крестьянского звания».
Речное судоходство продолжало играть большую роль и в XIX в. Так, в Устюге Великом в 1856 г. был высоко развит лодочный промысел. Речные суда различных типов — шитики, паузки, каюки — ходили до Вологды. За навигацию каждая лодка (грузоподъемностью 200—300 пудов) совершала обычно пять рейсов, что приносило в те годы рублей полтораста (серебром) дохода. Вниз по течению крупные суда шли на веслах, вверх их тянули бечевой. Судостроение и бурлачество процветали и в Верховажском посаде 93.
В Поволжье важнейшим центром судоходства был Нижний Новгород. Высоко было развито судостроение и судоводительство и в г. Балахне, откуда «гоняли» грузы до Нижнего Новгорода и Костромы. Лодочный промысел и бурлачество были развиты в таких возникших первоначально как крепости городах, как Свияжск и Васильсурск94. Подобных примеров можно было бы привести еще множество.
В жизни больших и малых городов, расположенных на водных путях, река и речные промыслы играли громадную роль. Едва ли не каждый житель лодочничал или крючничал. В г. Корчеве, например, «главная ремесленность была сапожническая», но развито было и судовождение95. Судостроительство сказалось и в отдельных чертах русской народной культуры, например в разработке в XVIII—-XIX вв. городскими плотниками и речниками нового стиля резьбы — так называемой корабельной рези, великолепно украшающей еще и сейчас многие старые дома в городах Поволжья.
С развитием сухопутного сообщения появилось и такое занятие, как извоз. Перевозка грузов сухим путем имела большое значение уже в XIV—XV вв., но это была в ту пору одна из феодальных повинностей. Недаром договоры Великого Новгорода с великими князьями включали обычно пункт о том, что князь не имеет права «имать повозы», т. е. требовать подвод, за исключением тех случаев, когда нужно передать какие-то военные известия («ратную весть») 96. В XVI—XVII вв. передача срочных известий и перевозка пассажиров с багажом стали уже профессией специальных служилых людей — ямщиков 97, которые должны были держать от трех до шести лошадей и ездить на определенные расстояния («кто с чем едет, что ни везет»), выполняя поручения властей, получали жалованье и ряд хозяйственных льгот. В городах ямщики селились отдельными слободами, обычно у важнейших дорог. В крупном городе таких слобод с особыми выгонами — «ямскими полями» — могло быть несколько. В XVII в. в России был даже специальный ямской приказ 98.
Но наряду с феодальной повинностью, которая была нелегка для горожан и в XVII в.99, и ямской гоньбой по мере развития товарно-денежных отношений все более распространяется извоз как занятие, приносящее горожанам известный доход. В основном это была перевозка различных товаров (рыбы, соли и т. п.), реже — перевозка людей. Извоз редко велся в одиночку. Чаще им занимались целые артели, составлявшиеся обычно из соседей. Конец этой профессии в Европейской России был положен лишь в XIX — начале XX в. конкуренцией железных дорог. Так, еще в 1848 г. извоз был одним из важных занятий жителей г. Медыни100. Извозом наряду с лодочным промыслом занимались и жители Свияжска.
В городском быту лодочничество, лоцманство, бурлачество и извоз отражались прежде всего тем, что занимавшиеся этими делами люди, как правило, надолго отлучались из дома (обслуживающие водный транспорт — в летнюю 101, извозчики главным образом в зимнюю пору) и их хозяйственные дела ложились в это время на других членов семьи. Недаром старинные ямщицкие песни полны рассказов о долгой разлуке, об опасностях пути и драматических эпизодах, с ними связанных.
Среди горожан, обслуживавших сухопутный и водный транспорт, существовала также значительная имущественная дифференциация. Разумеется, владельцы нескольких или даже одного крупного речного судна были людьми зажиточными и приближались к купцам как по производственному своему быту, так и по домашнему образу жизни. Рядовые лодочники, извозчики, а тем более крючники и бурлаки были близки к «молодшим» посадским людям, а впоследствии — к пролетариату.
ВОЕННЫЕ И ДУХОВНЫЕ
На протяжении всего изучаемого нами периода среди городского населения были весьма значительны военный и духовный элементы. Военно-феодальная верхушка состояла первоначально из князя или его наместника с дружиной и «отроков», живших при княжеском или наместничьем дворе в детинце, а также из крупных местных феодалов — бояр и «вольных слуг», имевших в городе свои дворы. Договоры XIV— XVI вв. специально оговаривали обязанность бояр и вольных слуг «сидеть в осаде» «где кто живет». Наличие в городе дворов, крупных феодалов с их специфическим населением — дружинниками и дворней — сказывалось как на внешнем его облике (боярские дворы были как бы маленькими городками внутри города), так и на составе его населения, о чем уже говорилось. В XVI—XVII вв. с появлением служилых людей «по прибору» — стрельцов, пушкарей, воротников; «казенных» ремесленников—плотников, кузнецов; наконец, ямщиков — в городах появились и соответствующие слободы со своим особым устройством. Военный элемент как будто бы усилился. И вместе с тем он в значительной мере утратил свою специфику, поскольку служилые люди по прибору занимались, как уже было сказано, ремеслами и торговлей 102, успешно конкурируя в этом с ремесленниками и купцами, так как правительство предоставляло служилым людям некоторые льготы. В XVIII—XIX вв. с появлением регулярной армии в городах не только расквартировывали воинские части (что породило новое в тогдашнем быту явление — постой 103), но и селили солдат, отбывших срок службы. Последние также занимались ремеслами и торговлей. В городах появились казармы, плацы для военных упражнений. Начиная с X в. важный элемент городского населения составляло черное и белое духовенство. Достаточно сказать, что в таком городе, как Коломна, в XVI в. духовенство и зависимые от него люди составляли около трети всего населения. Разумеется, наиболее силен был духовный элемент в городах, развивавшихся из монастырей. Черное духовенство — монахи и монашки — размещалось в монастырях, которые обычно строились за чертой города, но зачастую вместе со своими слободами входили в его состав по мере расширения городской территории. Монастыри были как бы передовыми фортами города. Такие города, как Москва, Новгород Великий, Псков, Киев, Смоленск и др., были окружены кольцом монастырей.
Можно сказать, что вообще количество подгородных монастырей было своеобразным показателем значения города. Недаром возле таких городов, как Звенигород, Можайск или Серпухов, монастыри возникли в период расцвета этих городов. Иногда в дальнейшем роли менялись, и монастырь не только приобретал самостоятельное значение, но и в какой-то мере способствовал сохранению городом его роли административного и культурного центра. Так было со Звенигородом, для которого после феодальных войн XV в. огромное значение имел Саввино-Сторожевский монастырь.
Военное значение монастырей обусловливало своеобразный состав населения этих, если можно так выразиться, городов-спутников эпохи феодализма. Помимо монахов или монашек, там размещались и постоянные воинские гарнизоны (начиная с XVI в. в основном стрельцы). Сосуществование этих весьма несходных элементов не обходилось без конфликтов, в особенности в мужских монастырях 104.
Другой аспект влияния крупных монастырей на город заключается в том, что такие монастыри были сами по себе крупными феодалами и могли владеть в городах, как близких, так и удаленных от данного монастыря, усадьбами (обычно такие усадьбы назывались «подворья») и даже целыми слободами, в которых селился зависимый от монастыря ремесленный и торговый люд. Так, Троицкий монастырь в середине XVII в. имел подобные слободки и отдельные дворы в 24-х городах105. Вплоть до XVIII в., когда была проведена секуляризация церковных земель, монастырские дворы и слободы занимали в жизни городских посадов особое место и не входили в общее посадское управление.
Черное духовенство в городах составляло своеобразную прослойку населения, которая по смыслу своего устава должна была вести замкнутый и строгий образ жизни, но, очевидно, в целом не очень его соблюдала 106. В дальнейшем мы увидим, что в общественном быту городов чернецы не всегда играли положительную роль, и правительство было вынуждено принимать меры, например, против их пьянства в кабаках 107.
Монахи были тесно связаны с горожанами еще и потому, что число их постоянно пополнялось городскими жителями всех сословий — от крупных феодалов до бедных посадских людей. Многие горожане и вступив в монастырь не оставляли своих мирских дел, продолжая, например, ростовщические операции; и немалое число горожан оказывалось в различной степени зависимости от «старцев»108. Хозяйственная деятельность монастырей играла немалую роль в жизни крупных русских городов. Наконец, в силу самих условий развития феодального общества монастыри были важными культурными и идеологическими центрами: через них распространялись книги, разного рода иконы, образки, крестики и т. п., связанные с христианской религией.
Что же касается белого духовенства — причта многочисленных городских церквей, то эта прослойка была еще теснее связана с массой городского населения. Кроме отправления церковной службы, являвшегося основной его обязанностью, белое духовенство принимало участие в светских делах приходов, купеческих обществ, ведя своеобразную канцелярскую работу. Об участии белого духовенства в общественной и семейной жизни горожан будет речь в двух следующих очерках настоящей книги. Здесь же нужно заметить, что домашний быт этой прослойки вне, ее непосредственной службы почти не отличался от быта рядовых горожан. Среди белого духовенства, как правило, не было богатых людей, чей образ жизни мог бы приближаться к быту феодалов или верхушки купечества. Попы, дьяконы, Дьячки, проскурники были плотью от плоти, костью от кости городского посада и существовали в значительной мере на ругу, размер которой зависел от зажиточности прихожан. Подобно посадским людям, они имели и своих старост, ведавших некоторыми делами 109.
Жило белое духовенство тоже на посаде, но не на тяглых, а на «белых» землях при своих церквах. В тех исключительных случаях, когда этот принцип не соблюдался, оно считало себя вправе жаловаться. Так, в 1555 г. новгородский поп Галактион (возможно, поповский староста) «с товарищи», служившие в новых церквах, били челом, что причт этих церквей живет «на черных местах, а не на поповских белых, и с них... емлют улицкие старосты во всякие розметы перед черными людьми вдвое», а у церквей места для дворов нет. Было предписано дать попам, дьяконам и сторожу «местца белые под дворы в городе или за городом по колку сажен пригоже... как у иных церквей ружных наших» 110.
Среди городского населения нужно отметить довольно значительную группу «живущих христовым именем», или попросту нищих. Особенностью феодального города является то, что это не были бездомные люмпен-пролетарии, характерные как для рабовладельческого, так и для капиталистического города. Нищими становились обычно обедневшие посадские люди. Они не могли платить тягла, но сохраняли за собой дворы на посаде. Так их и записывали в переписных книгах XVII в. Как обстояло дело в более ранние периоды, сказать трудно.
ДОМОВЛАДЕЛЬЦЫ
В конце рассматриваемого нами периода одним из основных занятий горожан (в крупных и средних городах) становится собственно содержание домов с целью сдачи помещений внаем. Можно ли для XVIII — начала XIX в. назвать это профессией — не вполне ясно, но появившийся в ту пору термин «домовладелец» позднее, в период капитализма, приобретает именно такое значение. Наем жилых помещений практиковался в городах еще в XVI—XVII вв., но не носил тогда массового характера. До нас дошли рядные грамоты о найме городских домов. Характерно, что при этом требовалось поручительство нескольких лиц, что жилец не нанесет убытков хозяину, не будет заниматься в нанятом им доме ничем предосудительным, за что хозяину пришлось бы давать ответ 111.
Более широкое распространение получила сдача внаем помещений на краткий срок в городах, где бывали ярмарки. Так, корреспондент Географического общества писал в 1848 г. из г. Мензелинска, что жители этого города «много получают, сдавая квартиры во время ярмарки» 112.
Нужно думать, что систематическая сдача внаем помещений развилась во второй половине XVIII и особенно в XIX в. Она была связана, с одной стороны, с развитием капиталистических отношений, вызывавших приток в города населения как из сельской местности, так и из других городов. С другой стороны, учащение найма квартир обусловливалось развитием феодальной бюрократии, требовавшей множества чиновников, которых часто переводили из одного города в другой. Чиновники нанимали жилье на более или менее длительный срок 113.
Домовладельцы умели извлекать выгоду из обоих этих явлений. К началу XIX в. сдача внаем даже не квартир, а отдельных комнат была настолько обычным явлением, что разного рода описания включали также сведения о цене наемной комнаты (так называемые «справочные цены», преимущественно для оплаты казенных поездок). Цена, разумеется, зависела целиком от спроса и предложения квартир в данном городе. В 1812 г. в Воронежской губернии самая высокая по справочнику плата за комнату — 75 руб. в год — была, конечно, в самом Воронеже, 70 — в Павловске, 60 — в Нижнедевицке и Новохоперске, 50 — в Землянске, 48 — в Боброве, 36 — в Старобельске, 35 — в Острогожске, 30 — в Коротояке, Бирюче, Валуйках, Богучаре, наконец, всего 25 руб.—в три раза ниже, чем в Воронеже,— в Задонске 114. Цены по тем временам большие, если учесть, что фунт говядины в той же Воронежской губернии стоил тогда от 5 до 10 коп.115 Даже в таком маленьком городке, как Васильсурск, в 1859 г. из 439 имевшихся домов 45 (т. е. более 10%) сдавались внаем И6.
В то же время развивается и практика сдачи внаем помещений «со столом», что особенно характерно для городов, где было много чиновников или учащихся. Этим занимались в основном небогатые горожане, содержавшие иногда, если можно так выразиться, целое общежитие для мелких чиновников, гимназистов или студентов, приезжавших учиться из сельской местности или из других городов. Произведения Ф. М. Достоевского содержат указания и на цену такого чиновничьего пансиона. Койка в Петербурге стоила 5—10 руб., стол — 15—20 руб. ассигнациями в месяц 117. Подобные пансионы на 10—20 человек, как известно, были весьма распространены в XIX в. и в городах Западной Европы.
Сдача комнат и каморок бедным и сдача домов и квартир богатым оказали большое влияние как на изменение городского жилища, так и на застройку и планировку города в целом. Как мы уже говорили, наиболее распространенной формой найма в эпоху средневековья была сдача целого дома, реже — верхней или нижней «связи» (например, жилого подклета). При этом сам характер дома оставался неизменным.
Но в XVIII—XIX вв. горожане стали сдавать приезжим чиновникам и иным относительно зажиточным людям не целый Дом, а только квартиру. В обычном городском одноэтажном доме это составляло полдома (если дом был трехкамерным — «две избы через сени», сдавалась обычно та изба, которая была обращена к улице, вход и сени оставались общими). В дальнейшем эта изба получила название «чистой половины» и стала перестраиваться в соответствии с нуждами и вкусами съемщиков, превращаясь, по сути дела, в квартиру из нескольких комнат, где перегородками выделялись спальня, гостиная, детская, коридор 118, а также кладовые и прочие подсобные помещения. Дом становился многокомнатным. В крупных городах в начале XIX в. появились и специально выстроенные многоквартирные дома, рассчитанные на зажиточных квартиросъемщиков, с каретными сараями и прочими «службами» во дворе — предшественники «доходных домов» эпохи капитализма. С другой стороны, практика сдачи комнат и «углов» бедным постояльцам вела уже при капитализме к созданию «коечно-каморочных» квартир и иных жилищ трущобного типа.
Эти явления говорят о начинающейся жилищной тесноте, столь характерной для капитализма.
Строительство новых домов и перестройка усадеб с целью увеличения числа помещений, сдаваемых внаем, сильно изменили облик феодальных городов как в России, так и в Западной Европе. Ф. Энгельс в работе «Жилищный вопрос» писал, что «планировка этих старых городов не соответствует больше условиям новой крупной промышленности к вызванному ею уличному движению; поэтому расширяют и прокладывают новые улицы, через города проводят железные дороги. Как раз тогда, когда рабочие потоками устремляются в города, там происходит массовый снос рабочих жилищ. Отсюда внезапная жилищная нужда у рабочих, а также у мелких торговцев и ремесленников, клиентуру которых составляют рабочие». Энгельс говорит далее, что это особенно характерно для старых, еще феодальных городов 119.
ОТХОД
Известно, что в развитии капиталистических отношений большую роль играл отход сельского населения в города. Быт таких отходников — особая тема. Здесь мы хотим коснуться другого явления того же порядка — отхода горожан.
Упадок торгово-промышленного значения города вызывал, как уже было сказано, отлив ремесленного и торгового люда в другие города. Но не всегда горожане совсем покидали свой родной город. По мере развития внутри феодального общества капиталистических отношений появляется и приобретает широкие масштабы отход горожан на работу из мелких городов в более крупные. Уже переписные книги XVII в. содержат записи о том, что такой-то посадский двор пуст, а владелец живет в другом городе в «дворниках» или занимается тем-то и тем-то. Но такие записи не часты.
Нужно думать, что отход посадских и в особенности служилых людей происходил в основном в трудные времена и не носил систематического характера. К тому же феодальные власти могли препятствовать отходу. Так, в 1636 г. служилые люди г. Борисова (казаки, пушкари) и посадские жаловались на «приказного» Семена Кокошкина, что он «заставляет нас воду возить, и пашни пахать, и бани топить, и дров сечь, и в бане себя хвестать... и для нашей бедности кормиться никуда не пускает» 120.
Через полтораста-двести лет мы встречаем такие городки, где отход является главным занятием жителей. На заработки направляются не только в Петербург и Москву, но и в менее крупные торгово-ремесленные центры. В 1765 г. в ответ на анкету Академии наук из г. Чухломы писали, что «обыватели упражняются в хлебопашестве, а не меньше девятой части отходят для рапот по пашпортам в разныя городы, ибо из них большая часть упражняется в плотничестве, а прочия столяры, рещики, корелники, кирпишники и тому подобные ремесленныя люди» 121.
При этом существовали уже местные традиции, куда жителям данного города направляться, где и в качестве кого работать. Так, из г. Киржача Владимирской губернии уже в 1815 — 1817 гг. существовал более или менее постоянный отход в Москву 122. «Вообще городская торговля в г. Киржаче,— писали в 1851 г.,— так мало значительна, что его жители должны искать себе занятий в других городах, особенно — в Москве» 123. В середине XIX в. жители г. Медыни Калужской губернии уходили в Москву, где работали в магазинах, а также на ткацких (суконных и бумажных) фабриках, и в Саратов, где занимались выделкой овчин и работали на рыбных промыслах. Медынь тогда была маленьким городком, но еще не потеряла значения местного центра. В ней проводилось ежегодно три ярмарки, воскресный базар, жило более 100 ремесленников и даже было три небольших «завода» (кожевенный, кирпичный, пивоваренный). Другой уездный город Калужской губернии — Перемышль — был в этом отношении развит значительно хуже. Так, в 1853 г. ремесло и торговля в нём почти заглохли и главными занятиями являлись рыбная ловля и отход «в разные места для продажи по питейным домам»124. Так же было и во многих городах Владимирской губернии, где жители малых городов специализировались на работе трактирных сидельцев.
В г. Яранске Вятской губернии было в обычае отдавать подростков в «мальчики» в различные торговые заведения г. Казани с тем, чтобы потом вывести их в купцы. Считалось, что многие казанские купеческие фамилии яранского происхождения 125.
В отличие от деревенского отходничества, носившего поначалу сезонный характер (на время полевых работ отходники возвращались в деревню), городской отход был с самого начала более постоянным и предполагал появление отходника в родном городе на короткие сроки, может быть не каждый год. Связывали его в основном имущественные и семейные отношения (владение усадьбой, принадлежность к городскому «обществу» и т. п.). Впрочем, по-видимому, был и отход с регулярным возвращением (в основном в маленьких городках, где развиты были подсобные огородничество и садоводство). Для участия в садовых и огородных работах отходники возвращались на лето в родной город. Так, корреспондент из г. Ливны Калужской губернии Б 1853 г. подчеркивал упадок в этом городе уличной жизни: «Здесь не гремят песни, как в Поволжских городах»,— писал он. Однако на «святой» неделе, «когда возвращаются здешние девицы с фабрик, тогда и песни, и качели, и разные игры» 126. А троицу и Иванов день отмечали скромно: были заняты садовыми и огородными работами.
О бюджете таких «систематических» отходников дает представление корреспонденция 1850 г. из г. Петровска Ярославской губернии. Те, кто «имеет промышленность в столицах», получает на стороне восемь частей своего дохода и от домашнего хозяйства — две части. Тратятся эти десять частей так: на пропитание — три, на церковь — одна, на гостинцы — одна, на дорогу—одна, на подати — одна, «на роскошь» — одна, на непредусмотренные расходы — одна и еще одну часть (10%) удается сберегать 127. Картина жизни отходника обрисовывается этим бюджетом очень ярко, с такими характерными деталями, как значительные траты (до 10% годового дохода) на гостинцы, привозимые по обычаю родным и близким.
О сезонности отхода горожан имеются сведения и из Черниговской губернии. Жители г. Погар (древний Радогост) отходили по большей части в русские города, но возвращались домой для уборочных работ и на рождество 128.
ПОДСОБНЫЕ ЗАНЯТИЯ ГОРОЖАН
Хлебопашество
Огородничество и садоводство
Скотоводство
Рыболовство
Мы говорили, что для определения характера поселения основным признаком служит соотношение занятий его жителей. Если иметь в виду лишь один из путей происхождения городов, то можно сказать, что сельское поселение тогда и постольку становится городом, когда и поскольку занятия ремеслом и торговлей в нем доминируют над занятиями сельскохозяйственными 129. Грань эта не всегда бывает достаточно четкой, особенно если мы вынуждены пытаться проследить ее тысячу лет спустя.
Нужно думать, что в древности превращение поселения в город (разумеется, если город не основывался сразу как таковой по указанию князя) могло тянуться довольно долго; течение процесса зависело от многих конкретных обстоятельств, установить которые сейчас нет возможности.
Известно, что на заре Киевского княжества в не подчинившихся еще ему «княжениях» славянских племенных союзов уже были города (вероятно, по нескольку десятков в каждом). Были они и у древлян. Но, например, по летописному рассказу об осаде киевской княгиней Ольгой древлянской столицы Искоростеня нельзя заключить, было ли земледелие основным или подсобным занятием его жителей. Часто приводимые исследователями слова Ольги, что другие древлянские города уже сдались «и делают нивы своя» 130, могут быть истолкованы и как свидетельство важности хлебопашества для горожан, и как указание, что в город на время нападения врага сошлось много окрестных крестьян.
Исходя из установки, изложенной в начале настоящего очерка, мы рассматриваем сельскохозяйственные занятия горожан как подсобные и относим в этот раздел даже и те (не частые) случаи, когда в отдельных городах сельскохозяйственные занятия почему-либо доминировали над ремеслом 131.
Нужно сказать, что вопрос о сельскохозяйственных занятиях русских горожан основательно запутан исследователями. Главной причиной возникших недоразумений было убеждение, что занятия ремеслами и торговлей и сельскохозяйственные занятия взаимно исключали друг друга. Еще с середины прошлого столетия русские города противопоставляли западноевропейским, в которых якобы сельскохозяйственные занятия отсутствовали вовсе или уж во всяком случае не имели существенного значения. С этой точки зрения русские города представлялись как ненужная «правительственная фантазия», «насильственная случайность» )132.
Между тем работы последних десятилетий показали, что и западноевропейским горожанам не было чуждо сельское хозяйство ни в XI—XII, ни в XIV—XV вв. Напротив, оно было «очень распространенным дополнительным занятием жителей... многие горожане имели земельные участки за пределами города, в деревне, и сохраняли тесную связь с ней на ранних стадиях городского развития... Поселения, из которых состоял Париж, еще в XIV в. носили сельскохозяйственный отпечаток, за исключением очень немногих» 133.
Я. А. Левицкий в своем исследовании о городах средневековой Англии X—XII вв. отмечает, что каждый английский город обычно имел небольшой надел пахотной земли. Землю держали не все горожане (в разных городах от 3% до 55% жителей), но, конечно, «о земледелии как об основном занятии горожан не может быть и речи» 134. В XIII—XIV вв. во владении граждан Страсбурга названы «лесной выгон» и «плодоносное поле» 135. В XIV—XV вв. в Германии и Чехии городское землевладение ограничивалось непосредственно прилегающей к городу территорией (Франкфурт-на-Майне, Магдебург, Любек, Кутна Гора, Прага). В XV в. среди граждан Нюрнберга, владевших землями на территории Нюрнбергского бургграфства, были и ремесленники (например, скорняк, строитель) 136. Наличие городских земель для пашни и выгона (нем. Almende) характерно для большинства средневековых городов Западной Европы.
Феодальные города Востока, в частности Средней Азии, не знали полного отделения ремесла от сельского хозяйства до самой Октябрьской революции. Многие ремесленники, как утверждают исследователи, занимались также земледелием 137.
Современные зарубежные ученые далеко не все стоят на той точке зрения, что в «настоящем» городе сельскохозяйственных занятий быть не должно. Они лишь подчеркивают, что «город развивается около рынка... он населен людьми, которые более или менее (курсив мой.— М. Р.) отделены от сельскохозяйственных работ»)138. Подобных высказываний становится все больше, а попытки использовать факты сельскохозяйственных занятий в русских городах для аргументации «извечной отсталости» России теперь редки.
В самом деле, факт постоянной зависимости горожанина от ремесленного производства и сбыта продукции, от подвоза продовольствия обусловливает необходимость для него подсобных сельскохозяйственных занятий, много способствующих уверенности в завтрашнем дне. Как писал Ф. Энгельс, ремесленник средневекового города «сам еще до известной степени крестьянин, он имеет не только огород, но очень часто участок поля, 0дНу-две коровы, свиней, домашнюю птицу и т. д.» 139
Исходя из известного положения марксистской теории, что первостепенную важность имеет не то, что производилось, а то, как производилось, в какой общественной системе шло производство, П. Г. Рындзюнский справедливо подчеркивает, что на определенном этапе «сельское хозяйство в городских условиях становится разновидностью промыслов» 140. Нам представляется, что при этом не одинаково было значение различных отраслей сельского хозяйства: огородничество, садоводство и отчасти скотоводство для третьего и в особенности для четвертого из намеченных нами этапов развития городов более характерны, чем хлебопашество. Но сельскохозяйственные занятия были для горожан важным подспорьем.
Итак, сельскохозяйственные занятия не только не были чужды русскому феодальному городу на всех стадиях его развития, но составляли важнейшую подмогу рядовому горожанину.
Однако роль и значение различных сельскохозяйственных занятий были не одинаковы в разные периоды истории города. Горожане занимались как хлебопашеством, так и огородничеством, садоводством, скотоводством, рыболовством и немного пчеловодством. Можно сказать, что по мере развития городов хлебопашество сокращалось, а огородничество, садоводство и скотоводство не только прогрессировали, но и стали высокотоварными еще до наступления капиталистической эпохи.
ХЛЕБОПАШЕСТВО
Мы уже говорили, что занятия хлебопашеством были присущи жителям русских феодальных городов, особенно тех, которые развились из сельских поселений.
При археологических раскопках древнерусских городов в слоях X—XIII вв. нередко находят бывшие в употреблении сельскохозяйственные орудия. Среди них — железные рабочие части почвообрабатывающих орудий: сошники, плужные лемехи, полицы, резаки, чересла141; орудия уборки — косы и, что особенно важно,— серпы. Как говорилось, уже в X в. встречалось упоминание нивы. К XIV в. относится упоминание о принадлежащей горожанину пожне, т. е. об обрабатываемом участке — ниве, пашне, луге, покосе 142.
Однако необходимо обратить внимание на наличие в культурном слое городов мощных прослоек навоза, датированных как XI—XII вв., так и временем более поздним143. По нашему мнению, эти факты говорят о том, что хлебопашество все же не имело для горожан первостепенного значения, иначе навоз не оставляли бы на дворах и на улицах, а вывозили бы на поля.
Источники XVI—XVII вв. содержат много сведений о занятиях горожан хлебопашеством. При этом почти каждый раз из текста явствует, что хлебопашество — занятие важное, но подсобное.
Во владении городов находились пахотные земли. Так, сотная книга г. Мурома 1574 г. упоминает, что «пашни у всего посаду и перелогу и животинного выпуску во всех трех полях худые земли по старой сотне... 608 четьи; а сошного письма во всем посаде... 12 сох без чети, без малой трети и пол-полчети сохи» 144. Пахотные земли были не только у посадских людей. Воеводские наказы XVII в. упоминают также стрелецкие и казачьи земли, на которых сеют зерновые 145. Есть и свидетельства индивидуального владения пахотной землей. Так, в 1656 г. протопоп г. Орши Поликарпов бил челом государю о передаче ему выморочных дворового и лавочного мест, огорода и пашенной земли, что и было выполнено 146.
Иногда горожане брали пахотные земли внаем. В этом плане интересен один инцидент, возникший в 1616 г. в оккупированном шведами Великом Новгороде. Стражей были задержаны посадские люди: алмазник, квасник, мыльник, железник, рукавичник с женами и детьми, пытавшиеся бежать из города на двух челнах. Они отговаривались тем, что ехали якобы для обработки пашен, которые снимали у окрестных землевладельцев (в частности, у одного из «старцев» подгородного Юрьева монастыря) «из шестого снопа» 147, т. е. за шестую часть урожая.
В 1671 г. в том же Новгороде посадские люди из двух семейств (два отца и два сына) пахали «два места оброчных», возделывая пшеницу 148.
В составе городской усадьбы упоминаются в этот период сельскохозяйственные постройки — овины (снопосушильни) и гумна (где производился обмолот). Так, в 1629 г. в г. Зарайске «зажег... у посадского человека у Фильки Иванова гумно неведомо кто, а гумна у них у дворов, и то гумно потушили». В 1634 г. служилые люди г. Белгорода (на засечной черте) просили об отводе дворовых мест «под усаду (усадьбу.— М. Р.) и под огород... и под гумно» 149, что и было выполнено. В 1635 г. ливенскому воеводе было указано «велети всяким людей за городом и за острогом держати огороды и овины, и клети от города и от острогу подале ... чтобы в приход воинских людей какие порухи не учинилось» 150.
Нужно сказать, что конфликты горожан вообще и в особенности служилых людей по прибору с воеводами из-за сельскохозяйственных занятий для XVII в. весьма типичны. Воеводы малых и средних (преимущественно окраинных) городов жаловались правительству, что стрельцы, пушкари, воротники и иные служилые люди не хотят жить в «городе», где им надлежало быть наготове на случай вражеского нападения, а выселяются на неукрепленный посад, откуда было ближе и удобнее выезжать на пашню. Воеводы, по-видимому, применяли и насильственные меры. Служилые, в свою очередь, жаловались царю и просили, чтобы он указал воеводе «избенок наших на гумнах не ломать» 151.
При опасности вражеского нападения и осады посадским людям предписывалось срочно молотить «хлеб всякий, что у кого есть, и свозить в город, чтобы... на полях, и в гумнах, и на пустошах в кладах немолоченного хлеба нигде ни у кого не было» 152, Речь шла о хлебе со своих полей, а не о купленном, так как в этом случае не говорилось бы об обмолоте.
Хлебопашеством занимались не только посадские, но и белое духовенство. Во всяком случае, среди имущества священника могли оказаться рабочие части пахотных орудий. В 1674 г. у воронежского соборного попа вор «покрал» среди прочего скарба «два сошника да две полицы железных» 153.
Соборное уложение 1649 г. закрепляло за городами определенные земли 154. И впоследствии правительство не раз упоминало о «градской земле» («полевой и сенных покосах») 155.
Городовое положение 1785 г. вновь устанавливало: «Городу подтверждаются правильно принадлежащие по Межевой Инструкции, или инако законно, земли, сады, поля, пастьбы, луга, реки, рыбные ловли, леса, рощи, кустарники, пустые места, мельницы водяные и ветреные; все оныя вообще и каждое порознь нерушимо иметь и оным пользоваться мирно и вечно на основании законов как внутри города, так и вне онаго»156. Разнообразие сельскохозяйственных занятий горожан, и в частности роль хлебопашества, выступает здесь очень ярко. Хлебопашество было настолько развито, что зачастую распахивались и очень нужные городу выгоны, о чем речь будет ниже. В дальнейшем до самого конца исследуемого нами периода описания городов очень часто включают характеристику городских земель — пахотной, лугов, лесов, рек и озер и т. п. Однако характер использования этих земель городом в конце XVIII — первой половине XIX в. серьезно изменяется.
Занятия хлебопашеством остаются в целом важным для горожан подспорьем, но сохраняются они преимущественно в малых городах и притом в неодинаковой степени. Авторы описаний городов находят разные оттенки для характеристики места хлебопашества среди других занятий горожан. Так, в описании Воронежской губернии 1812 г. сказано, что в г. Задонске «упражняются в хлебопашестве и выгодной ловле рыбы в Дону» сверх обычных торговых дел, что в г. Землянске мещане в основном заняты огородничеством, а подгородные жители — хлебопашеством, что в г. Коротояке «промышленность народная состоит в бойне скота, салотоплении, торговле рыбой и частью — в хлебопашестве», а в г. Острогожске среди мещан «есть хлебопашцы». В 1815 г. о жителях г. Меленки Владимирской губернии говорилось, что они, «кроме хлебопашества и домашнего весьма малозначащего торга, занимаются выделыванием и продажею или собственного или покупаемого у крестьян окрестных селений необработанного льна... и через трепание приводя в лучшую доброту» 157.
В середине XIX в. хлебопашество продолжало играть значительную роль преимущественно в малых городах черноземной Украины и Юга России. Так, об упомянутом уже нами г. Погаре Черниговской губернии писали, что «каждый из местных жителей имеет определенный участок земли и, обрабатывая оный, исправляя все обязанности земледельца, имеет под рукою какое-нибудь ремесло или промысел, которого не упускает из виду и во время полевых работ, стараясь исполнять все требования, с ним сопряженные». В г. Красный Кут Харьковской губернии хлебопашество сочетали с чумачеством. В Белоруссии, в г. Сураже, мещане, кроме хлебопашества, занимались «еще горшечничеством». В нечерноземном Клину хлеб ввозили (как и в большинстве городов этой зоны) несмотря на то, что большинство жителей занималось хлебопашеством. Из Саранска сообщали, что основные занятия жителей — хлебопашество и ремесло; из Ядрина Казанской губернии, что главное занятие — хлебопашество и лишь весьма немногие с недавнего времени начинают торговать, ремесленников мало; наконец, из Ирбита, что «многие горожане занимаются хлебопашеством и скотоводством»158. Вскользь упомянуто хлебопашество среди других занятий горожан в городке Радошковичи Виленской губернии, где «пашут землю на свой обиход», в подмосковском городке Кашире 159.
В городах среднеземледельческой полосы было много слобод и окрестных сел, причисленных к городу, состоявших в приходах городских церквей и пр. Именно в этих «пригородах» и были особенно развиты сельскохозяйственные занятия, в частности хлебопашество 160.
Наконец, нужно отметить некоторые города, в которых горожане хлебопашеством занимались мало, но землю город в целом или каждый хозяин от себя сдавали в аренду окрестным крестьянам, получая от этого немалый доход. В г. Николаеве, например, он превышал 25 тыс. руб. в год. В г. Медыни вся городская пахотная земля была разделена на три «клина» — ржаной, яровой и паровой, и каждый из мещан имел по шести десятин в каждом из клиньев и мог еще арендовать с аукциона земли из резерва города. Но «медынские мещане,— писал корреспондент Географического общества,— год от году делаются нерадивее к земледелию. За собственные земли очень держатся, но охотно отдают их в аренду окрестным крестьянам. Городской луг сдается под сенокос всем обществом с аукциона, городской лес лет 20 назад был поделен между гражданами и вырублен». В г. Кадникове, многие мещане обрабатывали землю «через наемных людей» 161. В г. Мензелинске хлебопашество «не в цветущем состоянии» — и мещане сдавали землю в аренду 162.
Кажется, отход горожан от хлебопашества к середине XIX в. был выражен достаточно ясно.
ОГОРОДНИЧЕСТВО И САДОВОДСТВО
В отличие от хлебопашества огородничество и садоводство в русских феодальных городах развивались, по-видимому, непрерывно, по восходящей линии. По мере развития товарно-денежного хозяйства значение их возрастало, поскольку овощи и фрукты не только служили важным подспорьем в ежедневном питании, но и приносили немалый доход.
В Древней Руси овощами назывались также и фрукты, и, кажется, вплоть до конца XVII в. сады не отделялись от огородов. В XV в. источники содержат упоминания «огорода» и специально «капустника»163. К началу XVI в. относится известный рассказ московского посла в Риме Дмитрия Герасимова о том, что в Москве каждый дом имеет огород и сад, которые служат «как для пользования овощами, так и для удовольствия» 164. «А у кого огородец есть,— говорится в Домострое,— гряды копати весне, а навоз зиме запасати, и к садилом на дыни варовые гряды готовить, и ...посадив всякие семена, в пору поливати и оукрывати и от морозу всегды берегчи, и яблони подчищати... и почки рассаживати, и пенки и почки прививати, и гряды всякое обилие полоти, и капуста от червя и от блохи беречи и обирати и отрясывати, а возле тына около сего огорода борщу сеет, где крапива растет и с весны его варит про себя много... а как насадит капусты и свеклы, и поспеет... листья обламывати и животина да кормит, а в ту пору и до осени борщь, режучи, сушить ино пригодится...»; яблони рекомендуется сажать на определенном расстоянии, «другим овощам не мешая» 165.
В этой статье Домостроя ярко обрисована картина огорода-сада с его бревенчатым тыном, через который не проникнут ни скот, ни домашняя птица, с грядами и фруктовыми деревьями. За всем этим непрерывно и бдительно ухаживают так, что не пропадает ни один капустный или свекольный лист, ни даже крапива.
Сады и огороды занимали значительную площадь в больших и малых русских городах и в XVII—XIX вв. Не были исключением в этом отношении и города столичные. В 1794 г. И. Г. Георги писал о Петербурге: «Имеются во многих домах огороды и сады с плодовитыми или другими деревьями, которые вместе взяты составляют великое пространство земли и без коих выстроенные части города весьма бы уменьшились» 166.
При археологических раскопках в городах находят инструменты для огородных работ — деревянные с железной оковкой лопаты («рыльца») различных типов, тяпки-мотыги, деревянные части грабель, бойки для сажания и пр.167
Если в XVI в. огороды-сады служили для удовлетворения потребностей семьи, а продавались, судя по упоминанию Домостроя, только излишки, то позднее огородничество и садоводство приобретают в городах все более товарный характер. Городовое положение 1785 г. специально оговаривает, что «посадским не запрещается продавать плоды, овощи и иные всякие мелочи» 168. Если хлеб горожане в основном покупали, то овощами и фруктами они снабжали окрестное население. В некоторых городах огородничество и садоводство стало развиваться как высокотоварное капиталистическое производство, продукция которого, находит сбыт далеко за пределами города.
Многие старые города средней земледельческой полосы (при более или менее развитой промышленности) становятся поставщиками овощей и фруктов как в соседние крупные города, так и в другие, более отдаленные области России. Так, Дмитров, Можайск, Верея, Руза, Волоколамск, Переславль Залесский, Юрьев Польской, Суздаль, Романов, Муром снабжали луком, чесноком, капустой, огурцами Москву, Тулу, Тверь, Смоленск, Орел и более мелкие Ржев, Торжок, Гжатск, Волхов, Мещовск, Козельск. Ростов вывозил продукцию своих огородников в Ярославль, Боровск — в украинские города; из той же полосы шли овощи в Белоруссию и Польшу. Фрукты вывозили Калуга, Коломна, Верея, Руза, Суздаль, Владимир, Вязники, Гороховец, Муром 169.
Это важное явление наблюдалось и в XIX в. В статистическом описании г. Гороховца, составленном в 1817 г., говорится: «Города Гороховца жители обрабатывают посредством нанятых рабочих людей имеющиеся в особенности у каждого из них небольшие огороды и сады, собирают с них разные овощи и плоды и употребляют большею частью для домашних своих продовольствии, остающиеся же за расходами продают окрестным обывателям» 170.
В середине XIX в. на огородничество и садоводство как на важные подсобные занятия горожан указывали корреспонденты Географического общества из многих городов Юга, Центра и Запада Европейской России. Так, в Харькове, Мещовске, Медыни сады были только у богатых (в Медыни — только у 1/13 горожан), но огороды на городской земле — почти у всех 171, в Курске развиты садоводство и огородничество, в особенности разведение парниковых огурцов172. Из г. Кашина писали, что горожане «не только ничего не покупают у крестьян, но, напротив, продают овощи крестьянам». В Смоленске было множество садов и огородов 173. В г. Кадникове часть городских земель, которые еще недавно распахивались, «разработана горожанами под сады и огороды» 174. В Богородицке и Петровске, Вышнем Волочке, Сураже огородничество лишь упомянуто 175.
Картина развития огородничества и садоводства за счет хлебопашества к середине XIX в., кажется, вырисовывается довольно определенно. При этом происходила специализация на каком-то одном или нескольких видах овощей и фруктов. Так, еще в 1775 г. во Владимире выращивали знаменитую вишню — «владимирку», которая имела хороший сбыт в Москве176.
Мы уже говорили о г. Павловске Воронежской губернии, которому в начале XVIII в. был отведен значительный массив хорошей земли, что и обусловило в дальнейшем те особенности развития города, о которых сейчас пойдет речь. Ведущую роль здесь играло не ремесло, а высокотоварное огородничество и бахчеводство. Павловские огурцы, дыни и особенно арбузы получили всероссийскую известность. Их продавали в Полтаву, Киев, Одессу, Саратов. В Польше пуд павловских огуречных зерен продавался по 20—50 руб. в зависимости от рыночной конъюнктуры. Подсобным занятием павловцев было прасольство, женщины вязали варежки и чулки 177. Не довольствуясь своей землей, павловские огородники уходили на заработки в другие города, арендуя там подходящие земли для огородов и внедряя свои огородные и бахчевые культуры. Поэтому в летнее время многие жители города были в отходе.
В несколько меньших масштабах товарное огородничество и бахчеводство было развито в Воронежской губернии в г. Землянске («огуречные, дынные и арбузные огороды»). Севернее, в Калужской губернии, в г. Медыни, огородники специализировались на ранних овощах, которые выгодно продавали в апреле; огороды занимали здесь 3/4 усадебной земли 178.
Отходничество на огородные работы в другие города отмечено в середине XIX в. у жителей многих городков: например, в Калужской губернии — из Боровска 179. На севере, в Новой Ладоге, огородничеством занимались по большей части ярославцы «и с таким успехом, что не только снабжают... город Новую Ладогу и другие места близлежащие, но еще сбывают (овощи.— М. Р.) частию в Санктпетербург, Олонец, Сердоболь, Петрозаводск и Вытегру». В Поволжье, в г. Васильсурске, в середине XIX в. большую роль играло выращивание на продажу яблок, которые отвозили в Нижний Новгород и далее — до Казани 180.
Итак, огородничество и садоводство имели в жизни русских городов весьма большое значение, еще возраставшее по мере развития капиталистических отношений. Это привело и к появлению новых сортов овощей и фруктов, сыгравших немалую роль в истории русского сельского хозяйства (нежинские и павловские огурцы, владимирская вишня, павловские арбузы и пр.). В самом городском быту это сказалось развитием отхода и сезонностью пребывания жителей (одни, как мы видели, возвращались в родной город на время садово-огородных работ, другие как раз на это время уходили), а главное — обилием в русских городах вообще садов и огородов, что, как сказано, обусловливало относительно меньшую тесноту застройки (по сравнению с западноевропейскими и восточными городами) и придавало им особенно живописный вид. «Вид на Пензу с внешней стороны,— писал корреспондент Географического общества в 1849 г.,— самый лучший от Казанской дороги: дома над домами и между ними сады, как бы висячие, прелестно рисуются с горы»181.