В июле 2000 г. в Москве был разрушен памятник В. Т. Шаламову на его могиле на Кунцевском (бывшем Троекуровском) кладбище. Преступники похитили бронзовое изваяние писателя работы скульптора Ф.Ф. Сучкова. Одно из множества аналогичных преступлений в современной России, связанных с цветным металлом, оно не вызвало широкого резонанса и до сих пор не раскрыто...
На помощь в восстановлении памятника пришли земляки писателя – вологжане. В доме-музее В. Т. Шаламова в Вологде сохранилась гипсовая копия скульптурного портрета, подаренная ныне покойным Ф.Ф.Сучковым, тоже бывшим лагерником. В ответ на обращение музейщиков и творческой интеллигенции Москвы и Вологды специалисты череповецкого АО «Северсталь», имеющие опыт художественного литья, совместно со скульптором А. Г. Контаревым изготовили новый портрет. Для предотвращения соблазна преступников и для прочности на этот раз он сделан из чугуна. Все расходы АО «Северсталь» взяло на себя.
Восстановление памятника завершено в июне 2001 г.
ПИСЬМО В. ШАЛАМОВА ПО ПОВОДУ КНИГИ Н. ИВАНОВОЙ-РОМАНОВОЙ
Уважаемая Ирина Павловна,
По поводу «Книги жизни» Ивановой я буду отвечать Вам, а Вы уж решайте, что сообщать и что не сообщать автору.
«Книга жизни» – полноценное литературное произведение. Жанр мемуаристики слишком близок художественному произведению, и не из-за «Былого и дум» или «Жития Аввакума», а просто потому, что нет никаких мемуаров, в сущности есть мемуаристы – тот же самый крик души, который требуется и от всякой «Войны и мира». Границы жанра тут зыбки, условны. Это значит, что никакой документальной литературы в строгом смысле слова нет. В одном из писем Солженицыну я писал, что проза будущего – документ, отнюдь не понимая под документом так называемую документальную литературу. Солженицын, обладающий литературными знаниями в размере руководителя литкружка средней школы, пространно мне доказывал, что не только документальная литература и т.д. Солженицына портит его заочное литературное образование, внесение в его словарь терминологии школьника: «сквозная новелла», «исследовать»...
Документ – это совсем другое, чем документальная литература. Документ – это, например, стенограмма IX партийной конференции, которую вел Ленин во время войны с Польшей (19-22 декабря 1921 г.) и которая недавно опубликована, которая горит в руках и сейчас.
Ну, хватит о невежестве.
Мне кажется, что в «Книге жизни» Ивановой перед нами пример элементарных схем О’Генри: писателем оказывается не X, а его сосед Y, а X самый тривиальный человек. По этой схеме-теме Генри ежегодно сочинял много рассказов. Среди трех писателей – героя 20-х годов Афанасьева, Сермукса и Ивановой – героиня-то и была тем истинным писателем, который пишет, что ему довелось писать эпитафии, а потому она-то и есть писатель.
Я знаю Афанасьева, слышал о Сермуксе и оценил его по наблюдательному перу Ивановой. Хорошо знаю Сарру Гезенцвей. И Сарра, и Саша Афанасьев – самые рядовые люди, рядовые исполнители, интеллигенты тогдашнего прогрессивного человечества, а Иванова – писатель. И не ее вина, что ее писательский рост шел в той же тогдашней обедняющей усушающей оранжерее.
И Сермукс не мог подсказать ей книг (не Плеханов же, который рванул бы перо Ивановой вверх, за волосы приподнял бы героиню).
Иванова нашла себя, потому что у нее есть талант. Она это чувствует, всю жизнь заботится о его утверждении. Конечно, рукопись достойна хранения, издания, и не только как документ века.
Мне кажется, что Афанасьев уехал в Бийск и расстался с Ивановой, нарушив обещание помочь, потому что Иванова была для него слишком сложна, слишком высоки и глубоки были ее требования к жизни. Иванова – пример несчастливой жизни. Иначе и быть не может при ее вкусах.
Перейдем к прозе. Проза – при ее даровитости, важности отмечена такими недостатками, с какими соваться в литературу нельзя. Недостатки, мне кажется, поправимы.
Надо вычеркнуть все стихи. Удалить не только эпиграфы. Эпиграфы, кстати, говорят о вкусе, вернее об уровне вкуса. Когда ставятся рядом Алтаузен и Эсхил, доверие к автору уничтожается. Надо просто снять, вычеркнуть все эпиграфы! Но не только в эпиграфах, стихов много в тексте и их надо беспощадно выщипать, как сорняки. И тогда покажется проза, выразительная и серьезная.
Читатель не будет думать, что она унавожена стихами, взращена на стихах. Читатель не должен этого заметить. Нормальный читатель не доверяет стихам.
«Другиня-Врагиня» можно оставить, тут немало находок стоющих, но только как-то разделаться со славянщиной, «Другиня» – это не по-русски. Но если нельзя заменить на «Друг и Враг», как пишут о женщинах – поэт, а не поэтесса, то можно оставить и так.
Обязательно надо снять все страницы, где хоть намеком чувствуется несимпатия, недружелюбие к евреям. Эта позиция недостойна русского интеллигента, русского писателя. Надо повычеркивать лишние пейзажи, особенно если пейзаж не несет другой нагрузки – не нужен в рассказе, ни в повести, ни в мемуаре.
Надо снять суждения о Выготском. Выготский – знаменитый русский психолог, автор ряда важнейших работ, словом, классик. А героиня вместо того, чтобы ловить каждое слово Выготского – слушала Келтуялу: «Державин читал у нас очень недолго, его сменил некий Выготский, личность до того тусклая, что по контрасту он казался малознающим».
В.Каспарова была секретаршей не Ленина, а Сталина (до Стасовой), эта та самая секретарша, которую Сталин посадил.
Можно переименовать Череповец просто в Город с большой буквы.
Автор немного графоман, но это, повторяю, не порок, Леонов тоже графоман.
Не Лютер казнил своих бывших единомышленников, а Кальвин – Сервета.
Не «термометр», «барометр» революции – таково было тогда ходовое кодовое слово.
О всех колымских страницах. Колыма – это более серьезное предприятие, чем кажется автору, – и суть не уловлена.
И Сермукс, и Афанасьев могут благославлять из гроба автора за такие воспоминания.
Вот и все. Вычеркнуть стихи и замаскировать всякое родство своей прозы со стихами – и собственными, и чужими – всякими.
Не следует к стихам относиться, так серьезно. Стихи – это боль, мука, но и всегда – игра. Стихи убивают людей, которые относятся к ним серьезно. Жизнь в стихах, по рецептам стихов противопоказана людям. Стихи – это античеловеческое мероприятие, скорее от дьявола, чем от Бога.
Человек должен быть сильнее стихов, выше стихов, а поэт – обязательно. Автору следует знать, что стихи не рождаются от стихов. Стихи рождаются только от жизни.
Повесть написана в возрасте, когда автор понял, что из всех действующих лиц – живых и мертвых – писатель именно он, она и доказал это.
1973
В. Шаламов
Предлагаемая вниманию читателей публикация письма к И. П.Сиротинской – в сущности рецензия на мемуары Нины Михайловны Ивановой-Романовой «Книга жизни» (в то время в рукописи; опубл. «Нева», 1989, № 2 – 4). Это характерная особенность эпистолярного наследия Шаламова: его письма не просто сообщения, но суждения по самому широкому спектру проблем.
В письмах к Б.Л.Пастернаку содержится подробный отзыв на роман "Доктор Живаго», а попутно вкрапления фрагментов этики, эстетики, собственных воспоминаний.
В письмах к А. И. Солженицину – развернутая рецензия на рассказ «Один день Ивана Денисовича», краткий отзыв на роман «В круге первом», изложение собственного кредо: – о лагере – правда и только правда, никаких смягчений.
Так и в этом письме – его собственный взгляд на мемуарный жанр вообще, заметки о стихах и прозе.
«Книга жизни» Ивановой-Романовой – очень искренний, пожалуй, женский мемуар о юности, о любви, и прежде всего – о ее кумире – Александре Николаевиче Афанасьеве (1908-1945?), участнике оппозиции 20-х годов, репрессированном и сосланном в Череповец вместе с другими «большевиками-ленинцами», как называли себя оппозиционеры. Дата его смерти, сообщенная Военной коллегией Верховного суда СССР в 1957 году, вызывает сомнение: его жена Гезенцвей Сарра Менделевна (1908-1937) была расстреляна.
С этими людьми Шаламов был знаком, именно по поручению Сарры Гезенцвей он стал выполнять задания оппозиции, работал в подпольной типографии и был арестован в феврале 1929 года. По этому делу Шаламов был реабилитирован лишь в 2000 году.
Упоминаемый в тексте письма Сермукс Николай Мартынович был секретарем Л. Д. Троцкого, был с ним в ссылке (подробнее см. Троцкий Л. «Опыт автобиографии», том 1-2, М., 1991).
По просьбе Нины Михайловны, я отнесла ее рукопись Шаламову, кажется, в 1973 году. Он написал отзыв в виде письма ко мне, не желая, видимо, вступать в переписку с Ивановой-Романовой: всякое вторжение в его жизнь новых людей он переносил с трудом. Я передала Нине Михайловне это письмо, и оно ее и порадовало и огорчило невысокой оценкой ее кумира Афанасьева.
Несколько слов пояснения по поводу учителей Нины Михайловны. В. Т. покоробило ее суждение о Л. С. Выготском – великом ученом, авторе трудов по развитию мышления и речи, о психологии творчества, а также ее преувеличенная оценка Державина К.Н. (1903-1956) – переводчика, филолога и Келтуялы B.C. (1867-1942), литературоведа.
Как тщательный рецензент В. Т. отмечает и ошибки Нины Михайловны: Сереет Мигель (1509/11-53), испанский мыслитель, врач, был сожжен по указанию не Лютера, а Кальвина и др.
Нина Михайловна долгие годы писала мне, прислала стихи о Шаламове, но встретиться с ним ей не удалось. К счастью, ей удалось увидеть опубликованной «Книгу жизни». Последние годы она провела в доме престарелых в г. Пушкине и умерла в 1994 году.
Публикация И. П. СИРОТИНСКОЙ