Некоторое время братья Глинские сохраняли свое влиятельное положение в правительстве. Вскоре, однако, стало очевидным, что существует значительная оппозиция им со стороны как бояр, так и московских черных людей, членов налогооблагаемых городских общин Москвы. Среди боярских противников Глинских были остатки группы Шуйского и родственники царицы, Захарьины-Юрьевы. Кроме того, надменным поведением свиты Глинских, а также взяточничеством и обидами со стороны чиновников, ими назначенных, были возмущены многие горожане.
12 апреля в Москве разразился сильный пожар, а восемь дней спустя — еще один. Глинские заподозрили поджог и приказали схватить и казнить поджигателей. Пожары прекратились. Возможно, что после второго пожара Глинские, чтобы подготовиться к любой другой случайности, вызвали в Москву войско с севера. Они более доверяли ему, нежели москвичам.
Но 21 июня случился пожар еще более разрушительный. Большая часть Москвы, включая многие строения в Кремле, сгорела.
Было уничтожено около двадцати пяти тысяч домов; or семнадцати до тридцати семи сотен мужчин, женщин и детей погибло в огне, около восьмидесяти тысяч осталось без крова. Митрополит Макарий был ранен и едва успел скрыться. Царь с семьей переехал в пригородную деревню Воробьеве.70
Как и в апреле, Глинские полагали, что пожар начался благодаря поджогу. Подозреваемые были схвачены и подвергнуты пытке. Те, что признались, были немедленно казнены.71
Атмосфера накалилась. Люди были поражены несчастьем, которое многие полагали божественным наказанием за грехи правителей. Слухи о возможности поджога повели к спекуляциям по поводу правительства. Чувствовалось, что москвичи почти готовы к восстанию.
Если причиной пожара был поджог (что кажется вероятным), то было естественным полагать, что в этом повинны агенты противников Глинских. Враги Глинских могли наилучшим образом отмести подобные подозрения, обвинив в этом самих Глинских, что они и сделали.
Два дня спустя после пожара царь Иван IV со своим проповедником, старшим священником Федором Барминым из Благовещенского собора, и несколькими другими боярами посетил больного митрополита Макария в Новоспасском монастыре. Иван отправился к Макарию, чтобы обсудить чрезвычайную ситуацию и решить, какие следует принять меры. На встрече были князь Федор Скопин-Шуйский и князь Юрий Темкин (оба они — бывшие приближенные князя Андрея Шуйского, убитого по приказу Ивана в 1543 г.), Иван Федоров (Челяднин), Григорий Захарьин (молодой дядя царицы) и Федор Нагой.
Митрополит и двое бояр (Скопин-Шуйский и Челяднин) выразили мнение, что пожар подготовлен «определенными злоумышленниками» (не названными ими), использующими колдовство. Иван IV приказал присутствующим на встрече боярам расследовать случившееся. Говоря об определенных злодеях бояре явно намекали на Глинских. Предположительно, их агенты уже начали распространять в народе слухи. Но предубеждения против Глинских существовали среди некоторых московских посадских и до подобного расследования
В следующее воскресенье, 26 июня, бояре созвали общее собрание московского черного люда. Это было возрождением древнерусского института веча.
Бояре открыли собрание вопросом к народу; «Кто поджег Москву?'. Сразу же голоса из толпы ответили: «Княгиня Анна Глинская (бабка Ивана по матери) через колдовство».
Тогда бояре, как говорит хорошо информированный автор, «натравил черный люд на Глинских».72
Княгиня Анна и ее младший сын Михаил во время этих событий были не в Москве, а во Ржеве, владении Михаила. Старший брат, Юрий, который присутствовал на собрании, пытался укрыться в Успенском соборе. Разъяренные люди кинулись за ним, убили его, притащили тело на рыночную площадь и положили его на лобное место. Это должно было символизировать, что Юрий Глинский был казнен по решению веча
Дом князя Юрия был разграблен, и многие из его служилых людей убиты. Кроме того, восставшие напали на детей боярских (призванных Глинскими в Москву для защиты) и убили большинство их.
В течение двух дней Москва была под контролем восставших горожан.
Для завершения своей победы, москвичи решили потребовать выдачи им матери и брата князя Юрия. Говорили, что царь спрятал их в Воробьеве, поэтому восставшие 29 июня двинулись туда. Они угрожали убить царя, если их требования о выдаче не будут удовлетворены. В своем первом письме к Курбскому в 1564 г. Иван писал, что именно «предатели» (бояре) натравили толпу на него.73 Он, очевидно, имел в виду бывших приближенных Андрея Шуйского.
Царю удалось, однако, убедить восставших, что он не прятал свою бабку и дядю в Воробьеве. Толпа дрогнула. Тогда Иван IV приказал своей охране схватить и казнить лидеров бунта. Восстание было подавлено.
IV
Московский пожар и восстание в июне 1547 г. глубоко потрясли и правительство и народ. Молодой царь Иван IV был в состоянии, близком к нервному срыву.
Митрополит Макарий, священник Сильвестр и Алексей Адашев чувствовали, что ситуация требует немедленных и последовательных реформ. Чтобы приступить к их осуществлению нужно было получить одобрение царя. В подходящий момент Сильвестр посетил Ивана IV и убедил его, что несчастье было божьей карой за его грехи. Сильвестр побуждал его к покаянию и смирению для спасения его душу.74 Доводы священника серьезно повлияли на Ивана IV. Он испытывал нечто похожее на религиозное возрождение. Психологически это было началом влияния Сильвестра на Ивана IV, которое продолжалось несколько лет.
План реформ, задуманный Макарием, Сильвестром и Адашевым, базировался на тесном взаимодействии церкви и государства — митрополита и царя. К этим двум элементам власти теперь добавился третий — нация, представляющая землю. Взаимодействие этих трех элементов власти стало возможным через созыв царем и митрополитом церковно-земского Собора.75
Хотя до этого все важные государственные дела рассматривались как государево дело, возникло новое понятие — земское дело. Когда в апреле 1546 г. Иван IV (еще не коронованный царем) повел войска в Коломну, чтобы быть готовым к возможному нападению татар, считалось, что он отправился «на свое дело».76 Но в июне 1547 г., когда Иван IV организовал аналогичный поход, источники уже отмечали, что царь отправился в Коломну «на свое дело и земское».77 Адашев сопровождал царя в этом походе в должности рынды (оруженосца). Земские дела, конечно же, были в плохом состоянии. Наследство боярского правления в годы детства Ивана угрожало стабильности правительства, а армия никак не могла справиться с набегами татар. Военная проблема была тесно связана с важным социально-политическим вопросом — подъемом дворянства и столкновением его интересов с интересами князей и бояр. В свое время великий князь Иван III положил начало системе обеспечения дворянства поместьями за службу государю.78 С этого времени дворянство стало потенциальной опорой армии московитов.
С увеличением численности этой армии требовались все большие земельные фонды для обеспечения воинов-дворян поместьями. Для удовлетворения этой потребности правительство было вынуждено обратить в поместья часть государственных владений. Они включали в себя земельные наделы крестьян, живших на этой части государственных владений, и права этих крестьян должны были быть гарантированы.
В поисках большего количества поместных земель Иван III конфисковал значительную часть церковных и монастырских земель в Новгороде и планировал широкую программу общей секуляризации монастырских владений в Московии. Его поддерживала идеалистически настроенная группа монахов, которые в принципе возражали против того, чтобы монастыри владели земельными угодьями. Эта группа была известна как нестяжатели. Однако церковный Собор 1503 г. провозгласил Церковь и монастырские земельные наделы неприкосновенными.79
Одержавшие победу стяжатели, известные как иосифляне (последователи настоятеля Волоколамского монастыря Иосифа), вошли после этого в церковную администрацию.
В свете намечавшихся реформ, в особенности в связи с потребностями дворянской армии, проблема секуляризации церковных и монастырских земель возникла вновь. Сильвестр и Адашев были на стороне нестяжателей. Будучи государственным деятелем, Адашев поддерживал план превращения монастырских земель в поместный фонд. Царь Иван IV, как ранее его дед, также был за секуляризацию земель.
Им следовало, однако, действовать постепенно, учитывая, что большинство высших церковных чинов было иосифлянами. Следует вспомнить, что предшественник Макария, митрополит Иоасаф, также склонялся к позиции нестяжателей. Он все еще жил в Троицком монастыре, но более не участвовал в церковных делах.
В соответствии с московской политической традицией, царь должен был вместе с боярами принимать решения по введению новых законов или любому важному государственному делу. Насущные проблемы рассматривались высшей боярской группой — ближней думой или синклитом.80 Особенно важные решения принимались на заседании Боярской Думы.
Реформаторы могли ожидать, что большинству бояр их планы не придутся по вкусу. Они рассчитывали преодолеть это сопротивление и предотвратить задержки в реализации своих проектов с помощью царя Ивана IV. Сильвестр и Адашев, молодые наиболее близкие советники царя, сыграли значительную роль в этой закулисной борьбе.
Вскоре сформировался круг последователей Сильвестра и Адашева. Как говорит князь Андрей Курбский в своей «Истории Ивана IV», Сильвестр и Адашев «собрали вокруг него (царя Ивана) советников, людей знающих и совершенных... и все они были всецело знакомы с военными и земскими делами... и они приблизили их непосредственно к нему (царю) в добрых отношениях и дружбе, так что без их совета ничего не предпринимается и не планируется... и в это время эти его советники были названы избранной радой».81
Состав и историческая роль избранной рады были и остаются до сих пор достаточно спорными вопросами русской историографии.82 Некоторые историки, включая Ключевского и Бахрушина, пытались отождествить избранную раду с ближней думой. По моему мнению, подобное отождествление неверно по многим причинам, хотя бы потому, что Сильвестр как священник не мог быть членом думы. Адашев же стал членом ближней Думы только в 1553 г.
Я полагаю, что избранная рада не была формальным политическим институтом, а являлась влиятельной группой людей, бывших единомышленниками Сильвестра и Адашева (конфедератами, в переводе Феннела). Некоторые члены этого кружка благодаря влиянию Сильвестра и Адашева на царя стали членами ближней Думы (как князь Дмитрий Курлятьев), другие получили важные посты в армии и администрации.
Если мы будем искать исторические параллели с избранной радой, то можем с достаточной мерой условности сказать, что она была по сути близка к так называемому «ближнему комитету», который сформировался 250 лет спустя вокруг молодого императора Александра I в начале его правления.83
Правила ли в действительности избранная рада в годы ее существования Россией? Как Курбский, так и Иван IV утверждали, что да. Во втором письме к Курбскому (1577 г.) царь жаловался: «Вы (Сильвестр, Адашев и их последователи, включая Курбского) не только не хотели быть послушными и подчиненными мне, но даже управляли мною и забрали у меня всю мою власть, и правили сами как желали и забрали всю мою суверенность у меня: на словах я был государем, но фактически ничем не управлял».84
Второе письмо Ивана Курбскому, подобно первому, отразило его настроение в течение второго периода его правления. Возможно, что еще до этого Иван IV чувствовал себя психологически подавленным властью Сильвестра и Адашева, но скрывал свои чувства. Однако поначалу он разделял планы Сильвестра и Адашева и с готовностью им следовал.
Позднее, когда Иван IV освободился от влияния Сильвестра и Адашева, его затаенное чувство униженности, заглушённое вражескими демаршами, продолжало расти и становилось все более горьким.
Каково бы ни было личное отношение Ивана IV к избранной раде, существовало два фактора, которые ограничивали ее власть с самого начала. Во-первых, хотя Адашев и Сильвестр работали совместно с митрополитом Макарием, между ними существовали расхождения во мнениях. Во-вторых, ближняя Дума состояла не только из последователей Сильвестра и Адашева, но также из людей, которые не хотели принимать их лидерство, либо были настроены по отношению к ним открыто враждебно.
Дьяк Иван Михайлович Висковатый, человек высокоодаренный, один из выдающихся деятелей русского государства в XVI в., был готов сотрудничать с Лдашевым, но ненавидел Сильвестра. В своей саркастической (хотя и несколько размытой) характеристике Сильвестра, написанной в 1569 г. или в начале 1570 г., Висковатый говорил, что «этот священник находился в великой чести у государя и был его советником и советчиком в духовных делах, был всемогущим... Он отдавал приказы митрополитам и епископам... боярам и дьякам... военным командирам и дворянам, всем иным. Короче говоря, он направлял как духовные, так и мирские дела... и он владел совершенно обеими сферами, духовной и мирской, как будто бы он был царем и митрополитом».85
Несмотря на заявление Висковатого, ближняя рада, хотя и была движущей силой в политике этого периода, диктаторской властью не обладала.
Проводя реформы, московское правительство испытывало нужду в поддержке нации в целом. Чтобы обеспечить эту поддержку, правительство обратилось к политически наиболее значимым сословиям царства — духовенству, аристократии и дворянству — и предложило им рассмотреть и одобрить свои проекты.
Это было осуществлено путем сбора «национальной ассамблеи» этих трех сословий. В доступных нам источниках нет свидетельств того, что российское «третье сословие» (купцы и горожане) были допущены на заседания этой «ассамблеи». Они, равно как и некоторые другие группы населения, выражали свое недовольство и вносили предложения относительно реформ в форме челобитных. Работать с купцами и горожанами выпало по приказу царя на долю Алексея Адашева. Он действовал вместе с Сильвестром.
Все епископы имели право участвовать в «ассамблее». Другие представители духовенства выбирались митрополитом. Духовенство было представлено освященным Собором. В решении чисто религиозных дел (как, например, канонизация святых) совет духовенства действовал самостоятельно. В «национальной ассамблее» участвовали и бояре и высшая знать. Придворные и государственные служащие меньшего ранга выбирались царем. Среди дворянства (детей боярских) на Собор 1549-1551 гг. были вызваны лишь те, что жили в московском регионе. В отличие от земских Соборов конца XVI и XVII веков, на «ассамблее» не было представителей, избранных на местах.
Сословия заседали либо группами, либо вместе, для выработки специфических юридических установлений существовали специальные комитеты. Первый Собор состоялся в 1549 г. Он, вероятно, продолжил свою работу в следующем году. Второй собор (известный как Стоглавый Собор) был созван в 1551 г. Точное количество участников этих двух Соборов, неизвестно, но едва ли их было более полутораста.
Наиболее важным делом Собора 1549 г. в религиозной сфере было завершение деятельности совета епископов 1547 г. по канонизации русских святых. К перечню тех, кто был канонизирован в 1547 г., в это время были добавлены еще и другие.
27 февраля на открытии общего заседания Собора 1549 г. царь Иван обратился к совету епископов и Боярской Думе, а затем к воеводам и княжатам (младшим князьям), т.е. к армейским руководителям, дворянскому офицерству (сынам боярским и дворянам)?86
В своей речи перед епископами и боярами царь обвинил бояр и их приспешников во многих обидах, учиненных ими в годы его бесправия дворянам (детям боярским) и крестьянам.87 Царь потребовал прекратить притеснение дворян и крестьян. Тем же, кто не подчинится его приказам, грозила его немилость и наказание. Бояре обещали выполнять царские требования. Жалобы бояр, обиженных дворянами и крестьянами, подлежали рассмотрению в судах.88
На следующий день, 28 февраля, Боярская Дума одобрила закон, согласно которому дети боярские по всей Руси освобождались от рассмотрения провинциальными и районными наместниками их тяжб, за исключением случаев убийства и грабежа.89 Это было первым шагом к отмене системы кормления провинциальной администрации и замещению местных органов власти самоуправлением.
Одним из ведущих защитников прав дворянства в армии и администрации был Иван Пересветов. В сентябре 1549 г. он направил царю две петиции, в которых ратовал за создание стационарной дворянской хорошо оплачиваемой и дисциплинированной армии; за назначение и продвижение военачальников согласно их способностям, а не положению; активное участие дворян в местном управлении и судопроизводстве. В защиту своих предложений Пересветов сослался на пример военных институтов Османской империи, с которыми он познакомился во время службы в Польше.90
В ноябре 1549 г. был издан указ, целью которого было усиление Царской власти с помощью новых правил назначения армейских командующих. Аристократическая традиция предполагала, что назначение высших армейских офицеров и чиновников администрации регулируется системой местничества. Лестница официальных лиц должна была соответствовать лестнице знатности княжеских и боярских родов. Это вызывало постоянные ссоры и снижало эффективность армейского руководства, особенно в ходе больших кампаний. Местническая иерархия в распределении чинов оказалась причиной неудачи кампании против Казани в 1547-1548 гг.
Новая регламентация запрещала всякие местнические тяжбы среди армейских командиров в ходе кампании.91
Основные усилия реформаторов были направлены не на подавление ведущей роли боярства в армии и провинциальной администрации, а на объединение дворянства и попытку сделать его опорой армейской организации под властью царя. 3 октября 1550 г. царь и Боярская Дума постановили, что тысяча лучших детей боярских из провинциальных районов должна быть поселена в местности вокруг Москвы в радиусе семидесяти верст от центра, с тем чтобы усилить детей боярских, уже живущих в этой местности. Эта «избранная тысяча» должна была составить специальное армейское подразделение, которое можно было бы легко мобилизовать в случае опасности. В определенном смысле, она должна была стать расширенным царским двором.92
V
В ходе законотворческой деятельности Собор 1549 г. утвердил право царя следить за подготовкой нового судебника. Он был составлен в 1550 г. и одобрен Стоглавым Собором в 1551 г.
Существовала насущная необходимость подобного предприятия. Судебник 1497 г., изданный в правление Ивана III, был, по сути своей, собранием правил судебных процедур и избранных норм законов для судей.93 Он был краток и неполон, что отчетливо ощущалось даже в правление отца царя Ивана IV, Василия III.
Судебник 1550 г. (часто называемый «Царским судебником») является пересмотренным и расширенным вариантом судебника Ивана III. Первый судебник состоял из шестидесяти восьми статей; новый — из ста. Некоторые из статей первого судебника появились в пересмотренной форме; другие были разбиты на части.94
По своей сути Царский судебник, подобно судебнику 1497 г., рассматривает в основном судебные процедуры, уголовные преступления и лишь некоторые нормы гражданского законодательства. Последние частично рассматривались более древними кодексами, «Русской Правдой» и «Псковской судебной грамотой»,95 частично византийским законодательством, включенным в сборник церковных законов, «Кормчей книгой» (Nomokanon), и в значительной мере обычным правом.
В то же время Царский судебник провозглашал формально действующий закон единственным источником последующего законодательства: «В будущем все тяжбы должны производиться согласно судебнику». Параграфы 97 и 98 предусматривали, что в случае появления прецедентов, не рассматриваемых в существующем судебнике, новые нормы в дополнение к судебнику будут устанавливаться царем и боярами.
Среди новых важных статей в Царском судебнике присутствовали параграфы 60 и 64, которые ограничивали судебную власть провинциальных наместников. Они базировались на указе от 28 февраля 1549 г. Основные преступления против государства рассматривались так же, как и в пункте 9 судебника 1497 г. В Царском судебнике этот пункт составил первую часть статьи 61. Согласно этому параграфу, к высшей мере наказания приговаривался каждый, виновный в вооруженном восстании и заговоре против суверена.96 Царский судебник добавляет: «и каждый, кто сдал крепость врагу». Позднее эта норма (включая прецедент со сдачей крепости) служила основанием главы 2 Уложения 1649 г. (см. главу 3 настоящего издания).
Царский судебник подтверждал принцип крестьянской свободы — их право передвижения с одного места на другое раз в году в течение двух недель около «осеннего дня св. Георгия», 26 ноября. Это было обеспечено статьей 57 судебника 1497 г. (статья 88 судебника 1550 г.).
Особое положение крестьян, которые жили в доме, построенном для них землевладельцами (пожилые дворы), рассматривалось также в судебнике 1497 г. (вторая часть статьи 57) и в судебнике 1550 г. (вторая часть статьи 88). Если такой крестьянин хотел уйти от землевладельца в конце первого года пребывания, он должен был заплатить ему за использование дома четверть его стоимости; за два года — половину стоимости; за три года — три четверти стоимости. За четыре года (или более) крестьянин должен был выплатить стоимость целиком.97 В судебнике 1497 г. стандартная полная цена дома составляла рубль в степной зоне (где лес был дорог) и пятьдесят копеек в лесном районе. Царский судебник слегка поднял цены, сделав их равными соответственно рублю и шести копейкам и пятидесяти шести копейкам. Это повышение может быть объяснено общим повышением цен в Московии в 1520-х и 1530-х гг., а также в последующий период.98
Значительный интерес представляет перечень платежей за ущерб, нанесенный достоинству людей среднего и низшего классов населения (статья 26 Царского судебника). Эта статья соответствует стремлению адашевской и сильвестровской избранной рады обеспечить права всех социальных групп, и в особенности, защитить дворянство и городских жителей от каких-либо притеснений аристократией.
Шкала штрафов за ущерб достоинству указывала место каждой группы в московской социальной иерархии того времени. Чем выше был социальный статус человека, тем большей выплаты он мог требовать. Гость (оптовый торговец) получал 50 рублей за ущерб собственному достоинству; розничный торговец или горожанин (посадский) — 5 рублей; горожанин низшего статуса (черный или молодший) — один рубль; также и крестьянин — один рубль. Таким образом крестьянин находился на нижней ступени социальной лестницы.
Следует отметить, что женское достоинство было защищено лучше мужского. Во всех вышеперечисленных категориях компенсация жене была в два раза выше, нежели мужу.
Раб (холоп) не рассматривался в Древней Руси как юридически значимое лицо и поэтому не подлежал защите достоинства со стороны закона. Однако, согласно той же статье 26, некоторые категории людей, служивших боярам, должны были получать плату за посягательство на их достоинство, даже если они могли юридически считаться холопами.
В целом же, составители судебника 1550 г. попытались положить предел распространению холопства. Согласно «Русской Правде» киевского периода, «если кто-либо идет в дворецкие или домоправители (другого лица) без специального соглашения», он становится рабом.99 Судебник 1497 г. подтвердил эту статью относительно сельских районов, но отменил ее относительно городов (статья 68). Царский судебник повторил это исключение 1497 г. и упомянул еще несколько прецедентов получения холопами свободы (статья 76).
Судебник 1497 г. постановил, что холоп, схваченный татарами, а затем убежавший из плена и возвратившийся на Русь, становится свободным и не имеет более обязанностей перед своим прежним хозяином (статья 5). Царский судебник повторял статью, но опускал слово «татарский», таким образом распространяя ее на случай захвата холопов в плен любой вражеской армией (и их последующего бегства)(статья 80).
К началу XVI века в Московии развился новый тип так называемого «условного рабства». Оно стало известно как служилое холопство. Этот тип зависимости от хозяина был следствием специальной формы ссуд. Должник обязан был выплачивать процент по ссуде, выполняя определенные работы для своего кредитора. Очевидно, что у него было мало шансов когда-либо выплатить ссуду, и обычно он работал на кредитора до смерти, если не освобождался от своих обязательств ранее.100
Царский судебник ограничил размер ссуды по служилой кабале, установив максимум в 15 рублей. Кроме того, только вольные люди, т.е. те, кто не входил в налогооблагаемые сельские и городские общины, имели разрешение получать такие ссуды.101 Более того, кредитору строжайше запрещалось применять требования судебно-контрактного займа к обычному займу, требуя личной службы заемщика как процента по ссуде в обычных сделках (статья 78).
VI
В 1551 г. был созван так называемый Стоглавый Собор, который имел большое значение как для русской церкви, так и для государственных дел.102
До нас не дошло стенограммы его заседаний. Книга «Стоглав» (сто глав), которая содержит отчет о деяниях собора, дает неполное их описание. Она, очевидно, была составлена клириком, чья главная цель состояла в ознакомлении духовенства с программой реформ в жизни церкви, в особенности с нормами поведения и обязанностями духовного лица.103
Стоглав был признан как учебник русского церковного законодательства. Это — важный исторический документ. Он показал, какова была роль царя в установлении повестки дня заседаний и выявил различие мнений между царем (направляемым Сильвестром и Адашевым), который хотел ограничить рост монастырских и церковных земельных угодий, и митрополитом Макарием, который считал своим долгом по отношению к большинству епископов и настоятелей защищать в этот период право церкви на владение землей.
Готовясь к собору, Иван IV написал обращение, которое он зачитал на открытии. Это был наиболее ранний пример его сочинений, в котором стали очевидными некоторые характерные черты его литературного стиля. Что касается содержания, то может показаться, что речь была, по крайней мере отчасти, вдохновлена и отредактирована Сильвестром. В ней Иван IV сожалел о своем раннем сиротстве, жаловался на плохое обхождение с ним бояр в детстве, признавался в своих грехах, объяснял все собственные и государственные неудачи карой за свои и чужие прегрешения и взывал к покаянию.
В конце своего обращения царь обещал воплощать вместе с членами собора христианские предписания. «Если вы не сумели по своему невниманию исправить отклонения от божьей истины в наших христианских законах, вы должны будете ответить за это в судный день. Если я не согласен с вами (в ваших праведных решениях), вы должны меня увещивать; если я не смогу повиноваться вам, вы должны бесстрашно отлучить меня, с тем чтобы сохранить живыми мою душу и души моих подданных, а истинно православная вера стояла непоколебимо».104
Затем царь представил для одобрения Собора новый судебник.105 Собор утвердил его. Характерно сходство церковного и государственного законодательства этого периода по форме: как судебник, так и «Стоглав» были разделены на то же количество статей (глав) — сто.
Царь также попросил Собор (и последний сделал это) утвердить образец уставных грамот для провинциальной администрации. Это было связано с замыслом Адашева упразднить систему кормления (кормление провинциальных чиновников населением) и заменить ее местным самоуправлением (глава 4 «Стоглава»).
Затем царь представил вниманию членов собора длинный перечень вопросов для обсуждения. Первые тридцать семь вопросов относились к различным сферам церковной жизни и ритуала, исправлению церковных книг и религиозному образованию. Собор получил совет царя принять соответствующие меры, чтобы избежать распущенности и злоупотреблений среди монахов («Стоглав». Глава 5). Эти вопросы были предположительно предложены царю Макарием и Сильвестром.
В дополнение к этим тридцати семи вопросам царь представил для рассмотрения перечень проблем, относящихся в основном к государственным делам. В некоторых вопросах этой группы царь указал на необходимость передачи по крайней мере некоторых церковных и монастырских земель в пользование дворянства (в качестве поместий за военную службу) и горожан (в качестве усадеб в городах). Эти дополнительные вопросы не были включены в «Стоглав».106 Несомненно, что в формулировке этих вопросов царю помогли те же Адашев и Сильвестр.
Получив ответ на эти вопросы, царь представил еще тридцать два, которые должны были исходить от Макария и Сильвестра. Эти вопросы в основном касались определенных деталей церковного ритуала, а также народных предрассудков и остатков язычества, народной музыки и драмы, которые были также обозначены как язычество.
Митрополит Макарий( следуя в этом случае Иосифу Санину, вместе с большинством епископов и настоятелей выступил против любой попытки секуляризации церковных и монастырских земель, а также против подчинения церковных судов судам мирян. Под влиянием Макария Собор подтвердил неотчуждаемость церковных и монастырских земельных владений (главы 61-63), а также освобождение духовенства и церковных людей от юрисдикции государственных судов (главы 54-60 и 64-66).
Тем не менее Макарий и иосифляне должны были пойти царю и Адашеву на уступки и согласились на некоторые меры, сдерживающие дальнейшее расширение церковных и монастырских земельных владений как в сельских районах, так и в городах. 11 мая 1551 г. монастырям было запрещено покупать земельные владения без одобрения сделки царем в каждом случае. То же правило было применено к дарению или наследованию земли монастырями по воле землевладельцев. Царю таким образом было дано право ограничения дальнейшего роста монастырских землевладений.107
В то же время Собор одобрил правила, согласно которым церковным и монастырским властям запрещалось основывать в городах новые слободы. Те, что были основаны незаконно, подлежали конфискации («Стоглав», глава 94).108
Исторически эти меры означали продолжение длительного соперничества между русским государством и церковью за контроль над фондом церковных земель и судебную власть над «церковными людьми».
Решения и рекомендации Стоглавого Собора сыграли важную роль в истории русской церкви и ее связей с государством.
Собор провозгласил византийский принцип «симфонии» церкви и государства, включив в «Стоглав» описание его актов, сущность шестой новеллы императора Юстиниана, одного из основных положений «симфонии» («Стоглав, глава 62). В церковно-славянском варианте «Стоглава» читаем: «Человечество обладает двумя великими дарами Бога, данными ему через любовь его к людям — священство / Sacerdotiwn/ и царство /Imperium/. Первый направляет духовные потребности; второй — управляет и заботится о человеческих делах. Оба вытекают из одного источника».109
«Стоглав» содержал честную критику недостатков русского духовенства и практики церкви и в то же время рекомендовал средства исцеления. Они состояли частично в усилении контроля высших деятелей церкви над поведением священников и монахов, а частично — в более конструктивных мерах. Для подготовки духовенства рекомендовалось основать школы в Москве, Новгороде и других городах (глава 26).
Поскольку в рукописных копиях религиозных книг и церковных учебников по небрежности копиистов встречались ошибки, специальному комитету ученых священников предписывалось проверять все копии до их поступления в продажу и использования (в рукописной форме, ибо в это время в Москве не было типографии) (главы 27 и 28).
Особая глава «Стоглава» касается иконописи и иконописцев (глава 43). Подчеркивается религиозная природа искусства. Рекомендовалось соответствие икон священной традиции. Художники должны были подходить к работе с почтением и быть сами религиозными людьми.
Как показал Георгий Острогорский, «Стоглав по сути не вводит чего-либо нового (в принципы иконописи), но отражает и подтверждает наиболее древние представления об иконописи... «Стоглав следует принципам византийской иконографии с совершенной точностью... Как с художественной, так и с религиозной точки зрения, его решения взаимосвязаны с сутью верований и идей православия».110
Следует отметить, что как Макарий, так и Сильвестр были знакомы с иконописью и ее традициями. Глава «Стоглава» о иконописи была, возможно, написана, или же по крайней мере отредактирована, одним из них или совместно обоими.
Некоторые другие положения «Стоглава» не были столь адекватно сформулированы как положение об иконописи и позднее оказались открытыми для критики. Их переоценка в середине XVII столетия — почти через сто лет после Стоглавого собора — послужила побудительной причиной конфликта между патриархом Никоном и старообрядцами.
Одним из таких прецедентов, в конце концов приведших к смуте и разногласиям, было решение Собора о способе соединения пальцев при крестном знамении. Подобно митрополиту Даниилу в правление Василия III, собор одобрил двоеперстие (соединение указательного и прилежащих к нему пальцев и их поднятие), с тем чтобы символизировать двойственную природу Христа (глава 31).111 И как в случае митрополита Даниила, некоторые из древних греческих работ (использованных отцами Стоглавого Собора в славянском переводе для подтверждения собственных решений) не были написаны авторитетами, на которых ссылались священники, а лишь приписывались им. Тем не менее следует подчеркнуть, что в раннехристианской церкви действительно существовали разные способы соединения пальцев для крестного знамения и двоеперстие было одним из них.
Другое решение Стоглавого собора, которое позже оказалось предметом разногласий, затрагивало детали церковного ритуала. Было отмечено, что «алилуя» пелось трижды во многих церквах и монастырях в Пскове и Новгороде вместо двух раз, как это было принято в московских церквах. Собор полагал трехкратное исполнение «алилуя» в латинском (т.е. римско-католическом) варианте и одобрил двухкратное повторение «алилуя» (сугубая алилуя) (глава 42).
Третье противоречивое решение Стоглавого собора неосознанно вело к добавлению слова в восьмом параграфе символа веры. Параграф в православном прочтении звучит так: /Мы веруем/ «в Святой дух, Бога, Дарителя Жизни, Который произошел от Отца...». В некоторых славянских рукописях «Бог» (по-церковнославянски и по-русски — Господь) был заменен на «Истинный». Некоторые копиисты, возможно связывая различные рукописи, вставили «Истинный» между словами «Бог» и «Даритель Жизни». Стоглавый собор постановил, что следует говорить либо «Бог», либо «Истинный», не произнося оба слова вместе (глава 9). 112
Это правило в действительности игнорировалось. Постепенно в Московии стало установившейся практикой читать восьмой параграф символа «Святой Дух, Истинный, Даритель Жизни». Это прочтение закрепилось в поздних копиях самого «Стоглава».113
Митрополит Макарий и большинство прелатов — членов собора 1551 г. — были консерваторами. Они стремились избавить русскую церковь от ее недостатков, но не собирались вводить ничего нового в ее практику, и в особенности в догматику.
И все же собор дал импульс постепенному подъему новых течений в русской религиозной и интеллектуальной жизни. Открытая и смелая критика Собором недостатков в жизни церкви послужила ферментом более сознательного отношения к церковным проблемам среди священников и мирян.
Собор провозгласил принцип «симфонии» церкви и государства, что подразумевало определенное ограничение царского самодержавия. Собор подчеркнул важность поддержки образования и основания школ. Решения собора проверить аккуратность рукописей религиозных работ и церковных учебников и откорректировать их привело к более критичному отношению к древним текстам и к лучшему пониманию ценности учености.
Искусство печати не упоминалось в актах собора, но нет сомнений, что митрополит Макарий (и возможно Сильвестр) уже думали во время Стоглавого собора об открытии в Москве типографии. Это было сделано в 1553 г.
В связи с далеко идущими реформами, начатыми правительством царя Ивана IV, в особенности ввиду необходимости обеспечения членов дворянской армии земельными наделами и предложенных ограничений церковных и монастырских земельных владений, равно как и для введения новых налогов с целью увеличения государственных доходов, было необходимо прежде всего определить размах национальных ресурсов, в особенности размеры земельного фонда для ведения сельского хозяйства, бывшего в то время главным источником богатства России.
Уже в 1549 г. Ермолай-Еразм обсуждал проблему переоценки недвижимости в Московии в своем трактате «Благохотящим царем правительница и землемерие».114 Очевидным первым шагом в этом направлении был новый земельный кадастр. Это было сделано в 7059 году Anno Mundi (с 1 сентября 1550 г. по 31 августа 1551 г.). На базе этого кадастра была введена новая единица налогообложения — «большая соха».
Размер большой сохи как нормы налогообложения варьировался относительно различного типа обрабатываемых земель. Для определения землевладений бояр и дворян, равно как и для тех, что принадлежали царским придворным (дворцовые), новая соха составляла 800 четвертей хорошей земли на одном поле (при трехполье, тогда использовавшемся в Московии); для церковных и монастырских земель размер сохи устанавливался в 600 четвертей; для земли государственных крестьян (черные) — 500 четвертей. Всего норма для трех полей составляла соответственно 2400,1800 и 1500 четвертей, т.е. 1200,900 и 750 десятин.115 Для земель худшего качества норма была иной.
Чем меньше был размер сохи как единицы налогообложения, тем выше был налог, который следовало уплатить. Это означало, что церковные и монастырские землевладения были оценены по более высокому уровню, нежели дворцовые и боярские земли, и с них платилось пропорционально больше налогов.
С первого взгляда может показаться, что государственные крестьяне были в наихудшем положении, но это не так. Вводя шкалу уровней налогообложения, правительство приняло во внимание тот факт, что крестьяне в первых двух категориях земли кроме выплаты государственных налогов должны были платить налоги (в денежном выражении) своим владельцам земли и выполнять для них определенную работу. Общие обязанности государственного крестьянина были поэтому легче, или по крайней мере равны тем, что выпадали на долю крестьян других категорий.
VII
Царство нуждалось не только во внутренних реформах. Его нужно было также защищать от нападений внешних врагов.
В течение 1547-1552 гг. московское правительство с помощью переговоров смогло избежать войны с Польшей и Литвой. Перемирие между Москвой и Литвой было возобновлено в 1549 г.
Опасность татарских набегов — как крымских, так и казанских — продолжала нависать над Москвой. Ситуация ухудшилась, когда казанцы выбрали ханом Сафа-Гирея, принадлежавшего к крымскому правящему дому. С ним вместе в Казань прибыло много крымских вельмож. Политика Крымского и Казанского ханств была теперь скоординирована. За крымским ханом стоял его сюзерен — турецкий султан.
В 1541 г. крымский хан Сагиб-Гирей предпринял главную кампанию против Москвы. Татар остановили, но следовало ожидать новых набегов. В 1540-х угроза нападений исходила в основном от Казани. Каждый опустошительный набег выливался в увод большого количества пленных, которые затем продавались на рынках рабов. В 1551 г. в Казани было около ста тысяч пленных русских.116
Чтобы держать оборону, Москва нуждалась в сильной и эффективной армии. Меры по укреплению положения дворян, намеченные правительством, должны были сделать из дворянства опору армии. В дополнение теперь был расширен стрелецкий корпус (созданный при Василии III и первоначально названный пищальники). В качестве подкрепления регулярной армии были приглашены казацкие волонтеры Большую помощь оказывали касимовские татары. Для обеспечения единства военного командования существовал указ, запрещающий местнические тяжбы во время кампаний (появился в 1550 г.).
Для лучшего понимания причин московско-казанских войн 1547-1552 гг. следует вспомнить, что при Василии III казанские татары признали его сюзеренитет над Казанью и согласились не избирать своих ханов (царей, в русской терминологии) без одобрения Москвы. В1532 г. они приняли в качестве своего хана бывшего царевича Касимова Яна-Али, брата Шаха-Али, которого казанцы изгнали в 1521 г.117
Фактически среди княжеских семей казанских татар продолжали существовать две группировки, от которых зависели ханы: прокрымская и прорусская. В 1535 г. первая вновь одержала верх. Ян-Али был убит, и его предшественник, вышеупомянутый Сафа-Гирей, вернулся к власти. Он правил в Казани до своей смерти в 1549 г. Ему наследовал его маленький сын Утемыш-Гирей, мать которого, красивая и энергичная царица Сюнбекех (по русским источникам — Сюнбека или Сююнбека), дочь ногайского князя Юсуфа, стала регентом. Действительная власть принадлежала крымско-татарской гвардии, которой командовал Улан-Кучак, фаворит Сюнбеки.
Московия послала разведывательную экспедицию против казанских татар в феврале 1547 г. по холмистому правому берегу Волги, с тем чтобы исследовать дороги на Казань и испытать силу татарского войска. Русские достигли устья реки Свияги. За этим последовало две более амбициозные кампании зимой 1547-1548 гг. и 1549-1550 гг. Ни одна из них не была удачной.118
Анализируя причины неудач, как правительственные, так и армейские лидеры пришли к заключению, что необходимо, во-первых, создать более строгую схему военного командования, ограничив местничество (что и было сделано в 1550 г.), и, во-вторых, возвести укрепления ближе к Казани. Было решено построить крепость при впадении Свияги в Волгу, в сорока километрах от Казани и гораздо ближе к ней, нежели Нижний Новгород, где собирались войска в ходе предшествующих кампаний.
В конце мая 1551 г. войска, строители и строительные материалы были посланы к устью Свияги из Нижнего Новгорода Касимовский царь Шах-Али (до того в 1519-1521 гг. и в 1546 г. царь Казани) был назначен главнокомандующим экспедиционного корпуса Деревянная крепость, названная Свияжск, была спешно построена на холме, контролирующем устье Свияги. Ее возведение произвело большое впечатление на финские и тюркские племена высокого (правого) берега Волги — черемисов (теперь известных как мари) и чувашей. Эти племена были под властью Казанского ханства со времен основания последнего в середине XV века119
Их князья и старейшины представились царю Шаху-Али, прося его разрешения послать делегацию для изъявления уважения царю Ивану IV. Делегация была принята в Москве. Посланники принесли царю клятву верности в мусульманской форме (шертъ). Царь выдал им грамоту, подтверждающую их племенную организацию, и освободил от налогов на три года.
Успех русских также оказал сильное влияние на некоторых казанских вельмож. Два эмиссара этой группы прибыли в Свияжск и предложили Шаху-Али ханский трон (в третий раз). Шах-Али отослал в Москву эмиссаров для переговоров.
Они просили Ивана IV не посылать войска против Казани, а обеспечить казанцам мир и позволить Шаху-Али стать их царем (ханом). Со своей стороны, они обещали выслать в Москву царицу Сюнбеку с ее сыном Утемышом (ханом Казани) и освободить всех русских пленных в Казани.
Иван IV согласился поддержать Шаха-Али в получении казанского трона при условии, что Казань откажется от всех притязаний на нагорный берег, поскольку его обитатели уже обещали быть верноподданными Москвы.120 Это условие неприятно задело казанцев. Однако они пока не стали протестовать. Иван IV назначил Алексея Адашева своим полномочным представителем и поручил сопровождать эмиссаров в Свияжск, чтобы объявить Шаху-Али свое благосклонное разрешение принять власть в Казани.
Шах-Али выразил свою благодарность царю Ивану IV, но остался недоволен лишением его как нового царя Казани района нагорного берега. Адашев и бояре, ответственные за безопасность Свияжска, ответили, что царская власть над Свияжском и всем нагорным берегом непоколебима и не подлежит обсуждению.
Когда эмиссары вернулись в Казань и обсудили ситуацию с вельможами и муллами, было решено принять Шаха-Али новым ханом и, в то же время, постараться вернуть провинции нагорного берега под власть Казани, откладывая исполнение некоторых условий соглашения и договорившись с Шахом-Али.
Царица Сюнбека и ее сын были выданы воеводе, князю Петру Серебряному. Ее отчаяние при отъезде отражено в татарской поэме «Жалоба Сюнбеки».121 Она и мальчик Утемыш были привезены в Москву 5 сентября 1551 г. и заключены в Кремле.
Таким образом казанцы выполнили одно из условий соглашения с Москвой. Другое важное условие, касающееся освобождения русских пленников, было выполнено лишь частично. Хан Шах-Али приказал всех русских пленников в Казани и в округе доставить в его дворец, чтобы отпустить на волю. Хозяева пленников, однако, не спешили подчиниться ханскому указу и старались скрыть рабов от чиновников, посланных ханом. Он смог передать русским представителям 17 августа лишь две тысячи семьсот пленников и пообещал всеми силами постепенно вернуть остальных.
Московская летопись фиксирует, что позднее с нагорного берега, из Казани и Казанского региона были возвращены шестьдесят тысяч русских пленников. Их доставили в Свияжск, временно разместили и обеспечили провиантом, а затем распустили по домам. В плену оставалось еще около сорока тысяч человек.
Те же казанские вельможи, что пригласили Шаха-Али на трон, теперь сопротивлялись его поддержке требований России по освобождению пленных. Они начали секретные переговоры с ногайцами, чтобы заключить союз против Москвы. Шах-Али пытался подавить бунт жесткими мерами и казнил многих его лидеров. Это только подлило масла в огонь антирусского движения. Казанские вельможи продолжали оказывать сопротивление присоединению территории нагорного берега к Москве.
Шах-Али сам не приветствовал московской политики в этом вопросе. Его положение серьезно осложнилось. Московское правительство предложило послать в Казань войска, чтобы сохранить ему трон. Шах-Али предпочел уйти. 6 марта 1552 г. он покинул Казань и направился в Свияжск в сопровождении восьмидесяти четырех татарских князей и вельмож, которые остались ему верны. Из Свияжска он возвратился в Касимов. В мае Шах-Али женился на пленной царице Сюнбеке.122
Власть в Казани захватила теперь антирусская партия. Ее лидер пригласил на трон астраханского царевича Ядигара и начал подготовку к войне с Москвой.
В апреле московский государственный совет решил начать широкомасштабную кампанию против Казани. Русская армия должна была собраться в Свияжске. Митрополит Макарий послал воинам свое благословение, поощряя их воевать против неверных, «которые продолжают проливать христианскую кровь».
Начало военных действий было ненадолго отложено из-за эпидемии цинги в Свияжске, восстания черемисов и похода крымского хана на Тулу.123
Только 13 августа царь Иван IV прибыл в Свияжск со своим двором, новгородскими дворянскими соединениями и стрельцами в помощь войскам, собранным там. Артиллерия, военные и прочие запасы были заранее посланы в Свияжск по Волге на кораблях из Нижнего Новгорода.
Иван IV назначил хана Шаха-Али номинальным главой основной армейской группировки — большого полка. Двумя русскими воеводами, его помощниками, в действительности командовавшими большим полком, были князья Иван Федорович Мстиславский и Михаил Иванович Воротынский.
Западный инженер (датчанин?), имя которого дано в русских источниках как Размысл, отвечал за соединения саперов. Алексей Адашев не получил какого-либо крупного назначения, но был уполномочен царем Иваном IV решать в критических ситуациях экстренные задачи. Его миссия во время осады и штурма Казани оказалась весьма полезной.
Шах-Али действовал как специальный советник царя Ивана. Учитывая его близкое знакомство с казанскими делами, он был очень полезен Ивану IV как в военных действиях, так и на идеологическом Фронте, поскольку был мусульманином.
Русские подошли к Казани в конце августа. Численность их армии оценивалась в сто пятьдесят тысяч воинов. Вероятно, эта цифра завышена. Город был защищен крепкими стенами и хорошо снабжен военным снаряжением и продовольствием. Гарнизон состоял из тридцати тысяч татар и двадцати семи тысяч ногайцев.
В дополнение в Арск, к северо-востоку от Казани, был послан во главе татарского кавалерийского отряда князь Япанча. Он должен был мобилизовать для похода на русских, осаждающих Казань, и отвлечения их внимания силы левобережных (левый берег) черемисов, верных Казани. Чтобы войска Япанчи не смогли прорвать осаду Казани, русские создали войско специального назначения под командованием князя Горбатого.
Сперва защитники Казани не страдали от недостатка питьевой воды, поскольку они вырыли подземный туннель к источнику близ реки Казанки. Татарский князь Камай, который перешел на сторону русских, раскрыл им этот секрет. Московиты заминировали туннель и взорвали его. Часть городской стены рухнула. Казанцам удалось заставить отступить русских, хлынувших в проем, но подземный путь и доступ к источнику были уничтожены.
Около 1 октября русские подготовили все ко взрыву основной башни казанской стены. Через князя Камая царь Иван IV объявил казанцам, что он сохранит им жизнь, если они сдадутся и выдадут своих предводителей. В противном случае пощады не будет. Казанцы сдаться отказались.
Иван приказал русской армии готовиться к штурму Казани, который планировался на следующий день после того, как башня будет взорвана. Взрыв прошел успешно, и русские ворвались в город. Защитники отчаянно сражались. Когда они увидели, что дело проиграно, они выдали своего хана Ядигара, но продолжали биться. Оставшиеся в живых попытались уйти через болота в ближайшие леса, были окружены. Татары запросили пощады, но русские не согласились. Цвет татарской знати погиб в этот день.
Когда царь Иван IV въехал в разрушенный город, его приветствовала как спасителя толпа русских пленников, томившихся в Казани и теперь освобожденных. Не теряя времени, он выслал посланников к племенам-сателлитам Казанского ханства, обещая мир и безопасность и требуя от них тех же налогов, что они обычно платили татарским ханам Казани.
Прежде всего старейшины Арска, а затем все «нижые земельные» черемисы послали своих представителей к царю Ивану IV и присягнули ему в верности.
После того как мертвые были похоронены, и город убран, Иван IV по согласию с духовенством и теми членами государственного совета, что сопровождали его в Казань, заложил основание православного собора в центральной части города
Адашеву и некоторым другим опытным воеводам было очевидно, что хотя победа одержана и приняты первостепенные меры по установлению русского контроля над страной, оставалось еще многое сделать, чтобы установить русскую систему администрации. Поэтому Адашев и его последователи настаивали, чтобы, в целях последовательного установления мира в ханстве, царь Иван IV остался в Казани на несколько месяцев и держал там еще некоторое время сильную армию.
Иван IV, однако, не пожелал принять совет Адашева. Он был измотан напряжением драматических дней осады Казани и полагал, что оставшаяся нудная работа по установлению мира в завоеванной стране ниже его достоинства и должна быть оставлена воеводам, которых он мог бы бранить за неудачи, как он сделал позднее. Более того, Иван IV спешил вернуться домой к своей беременной жене. Ее родственники, Захарьины, побуждали его приехать как можно раньше.
Тем не менее 6 октября царь назначил своим наместником в Казани, ответственным за тысячу пятьсот сынов боярских, три тысячи стрельцов и значительное число казаков, князя Александра Горбатого. Сам же отправился в Свияжск, а отгуда в сопровождении бояр в Москву. Часть армии была послана в Свияжск, часть — в Москву, часть – демобилизована
Когда Иван IV был на пути в Москву, посланец принес ему весть, что царица Анастасия родила сына, получившего при крещении имя Дмитрий. 29 октября царь Иван IV триумфально вошел в Москву, приветствуемый духовенством, знатью и всем населением столицы.
Именно с этого времени Иван IV стал известен среди русских и татар, как внушающий страх (грозный). Русские называли его Грозным как своего вождя и защитника от врагов. Для казанских татар он стал Явуз (турецкий вариант Грозный), как их победитель. По-английски царь Иван именуется «Ужасным» или «Страшным».
3. Кризис 1553 г. и второй период реформ
I
Завоевание Казани было огромной военной победой и великим политическим достижением. С религиозной точки зрения оно стало триумфом христианства над исламом.
Адашев и другие ведущие московитские государственные деятели, однако, хорошо знали, что еще многое осталось сделать для укрепления русских позиций во вновь завоеванной стране, а также и для завершения реформ в Московии — для реорганизации армии, провинциальной администрации и судов. Система кормления провинциальных наместников должна была быть упразднена. Одновременно митрополит Макарий и священник Сильвестр готовили планы установления христианства в Казани.
Вскоре после возвращения царя из Казани Адашев попытался побудить его предпринять энергичные меры по установлению мира в Казани и продолжению реформ дома. Однако Иван не был расположен обеспокоить себя внимательным рассмотрением казанских и иных государственных дел, в особенности потому, что многие влиятельные бояре были против программы политики Адашева. Дабы избежать приема ответственных решений, Иван IV предпочел на время удалиться из столицы. В декабре он отправился со своей женой и ребенком в Троице-Сергиев монастырь. Следует отметить, что митрополит Макарий не сопровождал царя. Дмитрий был крещен епископом ростовским Никандром. Это едва ли было случайно. Возможно, это стало результатом временного несогласия или ссоры между царем и митрополитом.
Триумф христианства над исламом был символизирован крещением двух бывших казанских ханов, пленников Москвы. Это были мальчик Утемыш-Гирей (сын Сюнбеки), выданный Москве в 1551 г., и последний казанский хан Ядигар. Макарий принял активное участие в церемониях.
В январе 1553 г. Утемыш (которому тогда было шесть лет от роду) был крещен под именем Александр. Ему дали достойное русское образование. Одаренный и подающий надежды мальчик, Александр безвременно скончался в возрасте девятнадцати лет. Он был похоронен в Архангельском Соборе Кремля, месте захоронения московских царей.
Вслед за крещением Утемыша хан Ядигар попросил царя Ивана IV простить ему его былое прегрешение (грубость, т.е. отказ сдать Казань) и не наказывать его, а позволить принять христианство. Он заверил, что искренне хочет верить в Христа. После консультации с митрополитом Макарием Иван IV дал разрешение, и глава церкви был послан к Ядигару для разъяснения истин веры. 26 февраля Ядигар был крещен в присутствии царя, митрополита, других прелатов и бояр. Он получил имя Симеон. После этого Ядигар был известен в Московии как царь Симеон. Поскольку он был сыном Касая, на него ссылались как на Симеона Касаевича. Через некоторое время после своего крещения царь Симеон женился на русской девушке, происходящей из одной древней московской боярской семьи, Марии Андреевне Кутузовой. Он стал одним из доверенных воевод Ивана IV и жил до 1565 г.
Перед тем, как покинуть Троицкий монастырь, Иван IV приказал боярам обсудить ситуацию на заседании Думы и принять подобающие решения как о казанских делах, так и о системе кормления. Боярам это распоряжение не нравилось. Следует вспомнить, что в заседании Думы участвовали многие противники Адашева. Этими непродуманными действиями Иван IV не только поставил под удар Адашева, но и нанес вред дальнейшему ходу реформ.
Казанская кампания не пользовалась популярностью у бояр — противников Адашева, особенно теперь, когда каждому стало ясно, что потребуются напряженные усилия для завершения завоевания. Эти чувства были резко выражены князем Семеном Лобановым-Ростовским: «Московское царство было повергнуто в бедность (казанской кампанией), и в любом случае невозможно будет удержать Казань».
Автор интерполяций в «Царственную книгу», дьяк Иван Висковатый, иронически отзывался об этом заседании Боярской Думы: бояре «устали от таких великих усилий и работы и даже не сумели закончить малую долю ее. Они отложили любое решение по казанским делам и, жаждая богатства, начали обсуждать вопросы кормления».124 (Из этого следует, что уничтожение кормления лишило бы бояр значительного дохода, и поэтому бояре попытались сохранить эту систему).
Пренебрежение бояр к казанским делам, продолжал комментатор, привело к тому, что вся «нижнеземельная» часть к востоку от Волги, включая Арск, восстала против Москвы, и было пролито много христианской крови.
Боярский саботаж программы реформ был не только выражением их недовольства Адашевым. Группа бояр, включая вышеупомянутого князя Семена Лобанова-Ростовского, выступала и против самого царя Ивана IV. Некоторые из разочарованных бояр даже начали подумывать о замене Ивана IV при первой возможности более Удобным им правителем, а точнее, двоюродным братом Ивана IV, князем Владимиром Андреевичем Старицким.125
Неожиданно довольно скоро такая возможность представилась.
1 марта 1553 г. царь тяжело заболел. Его родственники и придворные были охвачены горем. Его противники радовались, надеясь, что он не выживет.126 Среди всеобщего замешательства дьяк Иван Михайлович Висковатый «напомнил суверену о его завещании. Суверен приказал исполнить завещание — его (завещание) суверен всегда имел наготове».127
Это свидетельство в определенной мере двойственно. Некоторые ученые полагают, что завещание было сделано лишь во время царской болезни.128 По моему мнению, слова Висковатого показывают, что завещание было написано до болезни царя. Оно могло быть подготовлено до начала казанской кампании. Если царская волеизъявление существовало до рождения царевича Дмитрия, то имя последнего могло быть и не упомянуто в нем.
Как бы то ни было, после исполнения воли Висковатым, «они» (очевидно, Висковатый и поддерживающие его) попросили царя приказать князю Владимиру Старицкому и боярам присягнуть царевичу Дмитрию. Недовольные бояре, рассчитывающие, что после смерти царя Ивана IV трон унаследует князь Владимир Андреевич Старицкий, подняли мятеж. Амбициозная и любящая интриги мать Старицкого, Ефросиния (урожденная княгиня Хованская) находилась в тесных контактах с недовольными боярами. Сам же князь Владимир, как можно предположить, был бы вполне удовлетворен положением регента при маленьком Дмитрии.
Загадкой летописи этих смутных дней является отсутствие какой-либо информации о роли митрополита Макария в этих событиях. Его имя даже не упоминается.
Бояре, желавшие, чтобы трон достался князю Владимиру Старицком, говорили, что если царем станет мальчик Дмитрий, реально править Россией будут родственники его матери, Захарьины и Юрьевы.
Переходя на сторону князя Владимира, они ожидали сохранения прав княжеской аристократии в государственном совете, и их ожидания оправдались, когда Владимир стал царем.
К этой группе бояр принадлежали (кроме князя Семена Лобанова-Ростовского) князь Петр Щенятев, князь Иван Турунтай-Пронский, князья Куракины, князь Петр Серебряный, князь Семен Микулинский, боярин Семен Морозов и множество других.129 Они фактически были против самого царя Ивана, а не против царевича Дмитрия. Но аргументация, которую они использовали столь умело против Дмитрия — если он станет царем, действительными правителями будут Захарьины-Юрьевы — не могла не затронуть представителей боярства и знати, преданных царю Ивану.
Окольничий Федор Адашев (отец Алексея) заявил: «Мы готовы целовать крест (дать клятву верности) тебе, государь и твоему сыну Дмитрию, но мы отказываемся служить Захарьиным».
В действительности он подразумевал, что в случае смерти царя Ивана IV следует создать регентский совет, дабы воспрепятствовать захвату власти родом Захарьиных. Священник Сильвестр заявил, что князь Владимир Старицкий, бывший братом царя (фактически первым двоюродным братом), любит его больше, нежели бояре. Возможно, он предложил боярам сделать Владимира главой регентского совета.130
В момент агонии царь отчаялся сохранить трон для своего малолетнего сына и умолял Захарьиных-Юрьевых и других верных ему бояр в случае его смерти бежать за рубеж с Дмитрием и его матерью и получить убежище, где это будет возможно. Очевидно, именно тогда в первый раз возможность побега за рубеж во имя безопасности возникла в сознании Ивана IV. В это время он думал о своем малолетнем сыне. Позднее он подумает о такой возможности для себя.
Не обещая ничего определенного о регентстве, Иван IV тем не менее заявил всем присутствующим: «Я желаю, чтобы вы служили моему сыну Дмитрию, а не Захарьиным». В конце концов большинство бояр дали клятву верности Дмитрию. Специальная форма клятвы верности потребовалась от князя Владимира Старицкого, и он дал ее, несмотря на возражения своей матери.131
Царское выздоровление остановило мятеж, по крайней мере внешне.
Согласно князю Семену Лобанову-Ростовскому, «когда Бог выказал милость к государю и даровал ему выздоровление, мы (заговорщики) согласились держать все дело в тайне», и они поэтому прекратили открытое сопротивление царю.132
Сам князь Семен, однако, боялся, что слуги донесут на него властям и решил со своими родственниками бежать в Литву. В июле 1554 г. князь Семен послал сына Никиту к королю Польши (великому князю литовскому) Сигизмунду Августу сообщить о своем прибытии. На пути Никита был арестован детьми боярскими, находившимися на гарнизонной службе в Торопце, и доставлен к царю. Последний приказал арестовать и допросить Семена. Результатом стал смертный приговор князю Семену, вынесенный судом Боярской Думы, но благодаря вмешательству митрополита Макария и духовенства царь Иван IV заменил приговор ссылкой и заключением в Белоозере.133
Царевич Дмитрий, чьи права на трон породили также противостояние в марте 1553 г., не был предназначен судьбой для долгой жизни. Согласно официальной хронике, он умер в июне того же года во время паломничества царя Ивана IV в Кириллов монастырь.131 Согласно неофициальной версии, нянька Дмитрия по небрежности уронила его в реку Шексну, когда царские придворные пересаживались из одних лодок в другие.135
Князь Курбский говорит, что именно глупость Ивана IV стала причиной смерти Дмитрия. Курбский, очевидно, подразумевает, что Иван IV поступил неразумно, взяв свою жену и малолетнего сына в длительное и сложное путешествие. Курбский рассказывает, что Максим Грек (которого Иван IV посетил в Троицком монастыре перед отправлением в Кириллов монастырь) старался отговорить Ивана IV от поездки и даже предрекал смерть Дмитрия в путешествии.136
Стабильность наследования трона была вновь поставлена под удар до той поры, пока царица Анастасия не родила своего второго сына, царевича Ивана, 28 марта 1554 г. Двадцать семь лет спустя царь Иван в порыве гнева убьет этого царевича.
II
Завоевание Казани открыло русским среднее течение Волги. Ускоряя свое наступление на юг, они достигли Астрахани, которую завоевали в 1556 г. Таким образом они открыли путь к Каспийскому морю, который оказался весьма важным для России как стратегически, так и коммерчески.
Менее чем через год после победы над Казанью, в Северной России, у побережья Белого моря, открылся арктический путь международной торговли между Россией и Западом.
24 августа 1553 г.137 английский корабль «Эдуард Благое Предприятие» под командованием капитана Ричарда Ченслера, бросил якорь в устье Северной Двины близ монастыря св. Николая. Ближайший город Холмогоры был расположен вверх по течению реки Двины.
Англичане оказались у русских берегов случайно. «Эдуард Благое Предприятие» был одним из кораблей флотилии, состоявшей из трех судов, посланных для исследования арктического пути к Дальнему Востоку с конечной целью обнаружения нового торгового пути к Китаю. Два корабля погибли от сильного штормового ветра, и лишь корабль Ченслера достиг устья Двины.
Ко времени экспедиции англичане имели лишь туманные представления о самом существовании России. «Страна все еще оставалась почти полностью за ментальным горизонтом даже наиболее образованных англичан».138 Как Ченслер позднее говорил Клементу Адамсу, лишь только после того, как он и его люди спустились на берег и вступили в контакт немногими встреченными ими обитателями тех мест (которые были сперва испуганы появлением иностранного корабля), они узнали, что страна эта называется Россией, или Московией, и что правит и вершит дела всюду в этих местах Иван IV Васильевич.139
Холмогорские власти немедленно послали гонцов в Москву, чтобы проинформировать правительство о прибытии англичан. Ченслер был приглашен в Москву. Он покинул Холмогоры 23 ноября и проехал на санях через Вологду и Ярославль. Он был под большим впечатлением от этого длительного путешествия.
«Москва находится в двухстах милях от Ярославля. Местность между ними тесно заполнена малыми деревнями, в которых так много людей, что удивительно видеть их: земля обильно родит зерно, которое они везут в Москву в таком количестве, что это приводит видящего в удивление. Вы встретите утром семь или восемь сотен саней, идущих туда и оттуда, некоторые из которых везут зерно, другие — рыбу.
Сама Москва великолепна: я полагаю, что город в целом больше, чем Лондон с его пригородами; но он очень неотделан и расположен совершенно беспорядочно. Их дома все сделаны из дерева, очень опасного для огня. Там стоит прекрасный Замок (Кремль), стены которого сделаны из кирпича и очень высоки».140
Ченслер был принят на аудиенции царем Иваном IV и приглашен на торжественный обед: «Его (царский) прием был с беспорядочным застольем, и все же это был богатый прием: все подавалось на золоте, не только сам царь, но и все мы обслуживались так, и все было очень массивным: бокалы были золотые и очень тяжелые. Число обедавших там в этот день было двести человек, и все обслуживались на позолоченной посуде».141