От Шексны до кубенского озера. Ф. А. Арсеньева (1)

      Цель путешествия. – Выезд на Шексну. – Теснота на пароходе. – Неприглядность шекснинских окрестностей. – Разговор с лоцманом. – Ловля стерлядей на Шексне канатами. – Торговля стерлядями. – Шекснинская метлица. – Утро на Шексне в метличную валку. – Уженье рыбы на метлицу. – Уломское гвоздевое производство. – Значение Шексны в Мариинской системе. – Белозерский канал. – Судоходство сплавное и взводное. Лоцмана и заработки по коноводским работам прежде и в настоящее время. – Пароходы и туэра. – Шекснинские пороги и затруднения в них, встречаемые судоходством. – Город Череповец.

      В 187* году мне пришлось посетить так называемую Виртембергскую систему водяного сообщения, соединяющую верхнюю Волгу с Северною Двиною. Осмотр этого засорившегося и обмелевшего водяного пути я начал с устья Виртембергского канала, выведенного в Шексну против порога Топорни, а затем проехал по Виртембергскому каналу и озерам и рекам, вошедшим в состав системы. На Шексну я выехал в Борочек-Стромилов на пристань пассажирского парохода «Цесаревич», принадлежавшего купцу Милютину.

      Было начало сентября. Погода держалась холодная, с крепкими утренниками. Пароход должен быль придти снизу к десяти часам вечера; но пришлось прождать его до полуночи. Опаздывание к назначенному часу и беспрестанная перемена расписаний по пароходному движению – на Шексне, дело заурядное, и к этому публика до того привыкла, что уже и не претендует, да и всякая претензия тут ни к чему: пароходное начальство не обратило бы на нее никакого внимания, так как в пассажирах не нуждается: с каждым рейсом пароходы возят столько публики, сколько лишь могут вмещать. И в настоящее время, взявши билет во 2-м классе и войдя в каюту, я нашел ее битком набитою пассажирами, в сладком сне покоящимися на двухъярусных диванчиках. Небольшая лампочка, подвешенная к потолку, горела в полсвета, бледно освещая по всем направлениям торчавшие ноги и бороды. Со всех сторон и углов каютки раздавалось самое разнообразное храпение. Не потревожив кого-нибудь, приютиться было решительно невозможно. Налево первое место занимало какое-то духовное лицо, покойно расположившееся вдоль дивана. Я поставил к дивану раскладной стулик, бережно уложил на него священнические ноги и таким образом очистил себе небольшое местечко на диване. Вздремнуть привелось сидя. Рано утром я вышел на палубу и взобрался на трап, где и поместился на решетчатую железную скамейку.

      На востоке ярко разливалась заря, освещая то розоватым, то бледно-лиловым цветом перистые облачка, раскидывавшиеся над горизонтом. Утро было тихое, свежее. Над водою клубился туман. Откуда-то доносилось глухое бормотанье тетерева, и весьма часто поднимались с реки стада кряковых уток. Чайки галдели на озерах. Пароход огибал Ягорбский мыс. По обоим берегам лежали подернутые инеем заливные луга, окаймленные ольховым лесом, растущим по торфяному болоту. Пришекснинские окрестности не богаты живописными местностями. Художник весьма затруднился бы выбрать здесь местечко для ландшафта. Куда ни взглянешь – всюду расстилается обширная плоскость: ни холмик, ни пригорочек не ломают линии горизонта. Такова нижняя половина Шексны. За Череповец пойдут уже более возвышенные берега. Но самая река весьма типична: быстро катит она свои мутные воды между низменными зелеными берегами, обтянутыми вплоть до самой воды густым ракитником; в ветерок покачиваются его зыбучие ветви, шелестят длинные листья, то зеленея своею гладко вымощенною поверхностью, то блестя, как серебром, левою стороною. Поднялось солнце. Тускло просвечивало оно сквозь густой туман, бродивший над водою. Около левого берега тащились суда тягою лошадей; из-за мыса показалась рыбацкая лодка.

      – Гневаются на вас, я думаю, рыбаки-то? – спросил я пароходного лоцмана, стоявшего позади меня у рулевого колеса и курлыкавшего какую-то бесконечно длинную песню.

      – Не без того... А вы, можно узнать, из здешних?

      – Нет, не из здешних, но здешние места знаю хорошо: здесь моя родина.

      – Шохна-матушка, кормилица: все мы бьемся около нее, хлеб добываем, – заговорил лоцман после нескольких минут молчания. – Только супротив прежнего, потяжелей его добывать-то стало. Вот теперь примерно хоть бы рыбацкое дело: пароходов на Шохне поразвелось в эти годы много, цепные бегают – рыбу дюже пораспугали, меньше ее стало не в пример.

      – Куда же она девалась: какая была, чай вся в Шексне, – заметил я.

      – Кое по мелким рекам поднялась, кое в озеро е) [Бело-озеро] ушла; а какая осталась – поосторожнее сделалась: худо идет во всякие снасти.

      В это время пароход наш поравнялся с рыбаком, пересматривающим стерляжьи канаты.

      – Эй, рыбак! Нет ли рыбы на уху! – закричал кто-то с парохода.

      – Ухи много, а рыбы нет! – последовал лаконический ответ.

      – Канатчики как плачутся на цепные, страсть, – продолжал лоцман, – обижают они их в конец, хоть от дела отступайся. Наш пароход пошумел, помутил воду, пробежал, – и дело с концом, а там цепь: набросают ее петлями на канаты, все снасти перепортят, и ловить нельзя; что тут с ними поделаешь: на эту статью для них закон не писан!..

      – Да ведь это озорничество!

      – Кое озорничество, кое и по делу так приводится. Ну, а коли рыбак поделится стерлядочками, то осторожны тоже бываю щадят.

      Стерляжий канат весьма оригинальная рыболовная снасть, употребляемая только на Шексне. Он приготовляется из черемховых ветвин в три пряди, которые крутятся с помощью деревянных крюков с одного конца, и деревянного барана, завивающего все три пряди вдруг с другого. Taкие канаты очень прочны, дешевы, скородельны. Они употребляются на Шексне; не для одной рыбной ловли, но и при сплаве дров, плотов и барок. На глубоких местах Шексны, исстари известных рыбакам по стерляжьему ходу, канат длиною от 40 – 45 сажень закидывается следующим образом: один конец его прикрепляется к берегу, другой с деревянным якорем о трех рогалях, между которыми опутаны каменья для груза, завозится в реку и погружается на дно так, чтобы линия по направлению каната составляла к берегу прямой угол. Затем на черемховых же поводках, скрученных только в две пряди, прикрепляются к канату кужи, большие, с обращенными внутрь горлами кувшины, сплетенные редкою вязью из ивовых тоненьких прутиков. Таких куж на каждый канат навивается не менее шести и не более восьми штук, на двухаршинном друг от друга расстоянии. Для того, чтоб кужа не ложилась на дно, в нее под горло вкладывается камень или полкирпича. Быстриною воды кужи пристилает ко дну реки очень плотно, и стерлядь, стремящаяся, как и всякая другая рыба своем ходе против течения, заходить в кужи. Случается, что попадают в них и судаки, налимы, голавли и язи. Канаты пересматриваются не иначе как с лодки, перебором через корму. Якорь не вынимается. Хороший канат, аккуратно сложенный, с восьмью кужами, стоит около двух рублей. У каждого рыбака, занимающегося этим способом ловли стерлядей, обыкновенно бывает 10–12. канатов. В прежние времена стерлядь на Шексне ловилась в канаты в огромнейшем количестве, особенно с начала весны, во время нереста, в лесах около сел Пельнева, Ягорбы и Козьмо-Демьянского. Не по одному десятку вдруг вытаскивали из одной кужи разных размеров стерлядей, и между ними часто попадались двенадцати- и тринадцативершковые. С усилением пароходного движения по Шексне, в особенности с тех пор, как начали по ней ходить туэрае) [Цепные пароходы], с 1864 и 1865 годов, действительно улов стерляди значительно уменьшился. Шум от пароходных колес и гром цепей пугает робкую рыбу, сбивает ее с правильного хода и много вредит ее размножению. Известно, что всякая рыба во время бросания икры ищет затиший; в силу этого закона стерлядь начала появляться ныне в мелких притоках Шексны, где в прежние времена она никогда не встречалась. Замечания лоцмана в этом случае были справедливы, и я знал об этом давно. Теперь весьма редко попадается в кужи крупная стерлядь, и мелкая ловится хорошо только с весны, в самый непродолжительный период времени. Цены на эту рыбу, несмотря на уменьшившийся лов, стоят на Шексне невысокие, вероятно потому, что шекснинские рыбаки находятся в зависимости от монополии рыбинских кулаков, при всемогущем посредстве водки скупающих рыбу на местах и разъезжающих для этой цели по Шексне в прорезных живорыбных лодках. В 1875 году десяток стерлядей межумерков, т. е. от четырех и до шести вершков, продавался от 50 – 60 коп., мерная, семивершковая стерлядь – 30 коп. штука, восьмивершковая – 60 коп., девятивершковая –1 руб. 50 коп., десятивершковая – от 3–4 р., одиннадцативершковая – от 4–5 р., двенадцативершковая – от 5–6 р., тринадцативершковая – от 6–7 р., четырнадцативершковая – от 8–9 руб., пятнадцативершковая от – 10–11 руб., аршинная – от 15–20 руб., мера принята не во всю длину стерляди, а от глаз до последнего подбрюшного плавника. Многие из потребителей, покупающее стерлядь уже из вторых рук, от скупщиков, этой принятой местным обычаем меры не знают, и потому тринадцативершковую стерлядь считают за аршинную; и кулаки таким незнанием весьма выгодно для себя пользуются. В Шексне различают рыбаки два вида стерлядей: стерлядь волжская – бледная и тонкая, во вкусе тощая, в ухе ненавариста; стерлядь шекснинская – желтая, толстая, нежная на вкус, с янтарным жиром. Такое различие встречается преимущественно в мелкой стерляди; стерлядь выше девяти вершков большею частию бывает местной, шекснинской акклиматизации.

      Высокое качество шекснинской стерляди объясняется свойством употребляемой ею пищи. Берега Шексны, особенно те части их, которые в межень омываются водою, состоят преимущественно из глины и ила, плотно осевшего слоями и окрасившегося то в черный, то в темно-синий, то в бледно-зеленый и красноватый цвет, местами с тончайшими прослойками железняка. В этих илистых массах шекснинских берегов зарождается множество живых организмов, служащих обильною и питательною пищею для всякой рыбы. Между насекомыми особенно замечательна здесь поденка, – совершенно особый вид эфемеры, встречающейся только на Шексне. Поденки живут сначала в круглых норках, прорытых ими горизонтально по направлению к воде, а потом, в известное время, они вылетают из берегов в виде двукрылой мухи, похожей несколько наружным образованием и величиною на коромысло (libellula grandis). Шекснинские жители дали этому насекомому, в несметном количестве бороздящему, во время выхода, воздух над водою, название метлицы, по сходству самого явления с зимнею метелью.

      После выхода метлицы, разрывая осторожно оставленный ею подземные галереи и следя за направлением канальцев, легко заметить, что каждая норка, или каналец, имеет сообщение с соседней или несколькими норками. Полагали, что этими подземными ходами поденки могут видеться друг с другом, ведут общественную жизнь, совершают акт оплодотворения, после которого тоже кладут яички; но вероятно, что соединительные, канальцы – дело совершенно случайное, происходящее от чрезвычайного множества поденок, которые еще в состоянии личинки, зарываясь внутрь ила, перекрещивают свои лазы; а потом чрез известное время, стремясь к выходу, протачивают по направленно к свету столько ходов, что берег делается совершенно зубчатым или вернее ноздреватым, как швейцарский сыр в разрезе.

      Личинка шекснинской метлицы живет до двух лет во влажной почве ила. В первом периоде своего образования это простой, тонкий и длинный белый червяк, без всяких придаточных наружных орудий. По мере того, как насекомое приближается к совершенному возрасту, ему требуются новые органы и оно лишается старых, непригодных для его новой жизни. Таким образом, следует ряд превращений: на голове личинки усматривается пара очень больших сложных глаз, закрытых перепонкою, пара крепких жевал, служащих для разбивания ила, из которого добывает она пищу.

      Ясно очерченная грудь снабжается шестью ножками с суставами; тело, оканчивающееся тремя колючими нитями, покрывается широкими махристыми пластинками, которыми насекомое движет с удивительною быстротою. Эти пластинки – настоящие жабры, т. е. органы водяного дыхания; толстые каналы воздухоносных трубочек входят в самую их середину и разветвляются там, чтобы из окружающей их жидкости всасывать необходимый для жизни насекомого воздух и разносить его всему телу. Выполнив все эти превращения, личинка поденки переходит в куколку, должающую жить в той же подземной галерее и отличающуюся только появлением на спинке коротеньких чахолков, в которых скрываются вдоль сложенные крылышки. Это – второе превращение поденки.

      Когда настанет время третьего превращения поденки – из куколки в крылатое насекомое, тогда она направляется к поверхности чрез отверстия, прорываемые с помощью зубчатых твердокожих орудий, находящихся у на голове. Чем более поденка приближается ко времени превращения в полное насекомое, тем ближе она подвигается к выходу. Это подтверждается тем, что если за несколько дней перед появлением метлицы мять ногою илистый берег, то из него начинают показываться куколки поденок, стремительно бросающиеся прочь от берега и уплывающие глубину при помощи движения своих дыхательных снарядов, которыми они умеют действовать, как рыбы плавательными перьями. Если же сделать этот опыт недели три до выхода поденок, то ни одна из них не вымнется из берега, потому что в время они лежат в нем еще довольно глубоко. Ясно бывает видно, как совершенно сформировавшаяся куколка, выйдя из земли, разрывает свою оболочку, которая лопается у ней на спине, как выходят сначала головка поденки и грудь, как она движет крыльями, стараясь выбраться из тесных пеленок. Вот она уже вышла, выпрямила сложенные крылышки, помещавшаяся в узких подкрыльных сумочках, и приступает к последнему своему превращению: сбрасывает со всего тела еще один паутинный покров, чего не делает ни одно из других насекомых. После этого она, явившись уже совершенною, весьма изящной формы, с большими черными и блестящими глазами, взмахивает крылышками; спешит соединиться с другими своими товарками, в миллионном количестве порхающими над водою.

      В описываемом виде шекснинских поденок ясно различаются два пола: самка несколько крупнее самца, имеет белые крылья, очень пухлое, слабое тело – тоже беловатое, небольшие и не столь светлые глаза и два хвостика; самец меньше ростом, но формами несравненно красивее и телом тверже; крылья у него черные, туловище бледно-палевое, а глаза большие и ясные, на конце тела кроме двух хвостиков, длиннейших, нежели у самки, имеется еще четыре коротеньких придатка. Пришекснинские жители самку называют - белокрылкою, а самца – чернокрылкою.

      Как продолжительна жизнь поденки в состоянии личинки, так же коротка она в состоянии развитого животного; только несколько часов суждено наслаждаться поденке воздушною жизнью, да и то в борьбе со стихиями. Разорвав свою связь с подземною жизнью, положив для сохранения своего вида яички, она летит искать смерти – и тут же находит ее, падая на воду; или, заносимая ветром, опускается она на траву, кусты, лес, где и достается в добычу маленьким пташкам и «всякой прожорливой птице».

      Один раз в год, постоянно в конце июня или в начале июля, оставляет шекснинская поденка илистые берега, место своего возрождения и воспитания, и это служит для местных рыбаков знаком обильнейшего периода в ловле рыбы. Никогда не случается, чтобы во всей Шексне выход ее был в один день: в средних частях течения реки она является позже, нежели в верховьях, а внизу, около устья, позже, нежели в средних частях. Трудно объяснить такое разновременное ее появление: зависит ли это от свойства грунта, неодинакового на протяжении Шексны, от падения и возвышения воды, или другие есть какие-нибудь скрытые причины, – решить не берусь. Шекснинские рыбаки разделяют метлицу по плесам и делят ее появление на два выхода: на малый и большой, чертеж и валку.

      Чертеж, или малый выход метлицы, служит как бы предуведомлением о наступившем времени появления поденок. При ясном свете утренней зари скромно вылетят из берегов несколько особей, направляющихся к средине реки, неразвязно, вяло порхают они над нею и, опускаясь в воду, бороздят, чертят живою чертою ее гладкую поверхность. Отсюда – чертеж. Замечательно, что в первый чертеж нельзя увидеть ни одной чернокрылки; он весь состоит из женских, белокрылых особей, и то из самого небольшого числа. Рыбаки не пользуются первым чертежом, потому что первые появившиеся поденки сейчас же бывают подхвачены голодною рыбою и чайками и не оставляют по себе никаких следов, так что, прозевавши чертеж, трудно после и узнать, что он был. В года, обильные метлицею, на другой день после первого чертежа, бывает второй, в котором изредка появляется и чернокрылка. Дня через два, много через три, после второго чертежа надо ожидать валки, т. е. большего выхода метлицы. Еще с вечера, как только солнце опустится за лес и заря бледным светом разольется по краю неба, над дымящеюся паром рекою запорхают несколько поденок, верных вестников предстоящей на утро валки. Вся коротенькая польская ночь проходит у рыбаков в приготовлении к завтрашнему дню: припасаются заплави, осматриваются лодки, перебираются переметы. Едва зыкнет коростель, вестник утра, и полетят на заплеск Шексны с громким криком вороны с сухих, высоких осин, мест своего ночлега, – метлица начинает выходить из илов в несметном количестве. Чем ближе время к солнечному восходу, тем в большем числе летает она над водою, тем гуще и гуще становится ее в воздухе, и, наконец, на солнечном восходе, тучами валится она в реку и совершенно покрывает собою поверхность воды. От 2 часов до 4 продолжается время появления поденок на свет божий; потом толпы их начинают редеть, а к шести часам уже не видишь порхающей метлицы. Только густыми массами с верхних плесов тащит ее течением реки вниз и разбивает по заплескам и ракитникам, наваливает на мысы и кружит в заводях, завертывая в кольца струек.

      Во время выхода метлицы любопытно бывает следить, как поденка, выбравшись из своего темного гнезда, торопится к своим подругам; но скоро она изнемогает, устало машет своими крылышками, падает в воду, трепещется, бьется на ней, но, собравшись с силами, вдруг снова подымается, взовьется высоко-высоко, и потом опять падает, и это продолжается до тех пор, пока крылья поденки не обмокнут и она не лишится способности летать. Часто случается видеть, как некоторые поденки, не успевшие освободиться от последней своей паутинной оболочки, очень липкой и нужной, порхая, таскают ее за собою на длинных хвостовых усиках и, падая на реку, уже не поднимаются, потому что мешочек, образуемый оболочкой, в одну секунду наполняется водою и лишает их сил взлетать вторично.

      Из окружных болот и озер, разбросанных во множестве по обеим сторонам Шексны, огромнейшими стаями слетаются на лакомую пищу чайки; громким криком приветствуют они появление метлицы и с жадностью бросаются на добычу, камнем падая на воду, или, усевшись где-нибудь на берегу, на прибое, спокойно пожирают ее, выбирая живых, бьющихся крылышками. По заплеску суетливо бегают с этою же целью пискуны–песочники, важно и сановито расхаживают красноносые сорочаи и, переваливаясь с боку на бок, выступают вороны, прожорливо объедающиеся и часто взмахивающие от пресыщенного удовольствия своими пепельными крыльями. Над водою расстилаются ласточки и береговые стрижи, бойко подхватывая трепещущее насекомое, порхают трясохвостики, осторожно доставая с воды метличку, и вьются чернощекие рыбалки. Из густой нависели тальника вдруг выплывает на струйку целый выводок уток, растягивается по ней веревочкой и, установившись против воды, ловко начинает глотать метлицу и справа и слева; а в воздухе, широко распластав крылья и описывая правильные круги, начинает виться шекснинский орел, подстерегающий удобный случай в минуту общего торжества попользоваться своего рода добычею. Радостные крики чаек, карканье ворон, посвистывание куликов, заунывный голос орла, свободная, голосистая песня рыбаков; разъезжающих в легких челноках по реке, придают необыкновенное оживление утру, в которое бывает валка метлицы.

      После выхода метлицы, илистые берега Шексны делаются ноздреватыми: в них очень явственно видно бесчисленное множестве маленьких норочек, немного шире отверстия гусиного пера, это лазы метлицы из своих гнезд. Около каждого отверстия лежит тинный покров насекомого, его последние пеленки.

      Поденка есть самая лакомая пища для рыбы. При появлении метлицы все жители водного царства: язь, лещ, плотва, чеша, сорога, голавль, палан и целые стада мелких рыб поднимаются из глубины и жадно начинают глотать падающее насекомое. Невольно изумляешься такому необыкновенному скоплению рыбы. Всплески и бульканье раздаются во всех местах Шексны, а около заплеска, по мелям и в густой нависели ракитника, где всегда набивает много метлицы, показываются многочисленные общества рыбешек, которые игриво продовольствуются поденками, разрывая каждую на несколько частей, и рассыпаясь как дождь при всякой опасности со стороны прожорливых щук, жадно охотящихся за ними.

      Весело любоваться в это время на огромных лещей, меланхолически ловящих метлицу: медленно поднимается он с глубины, до половины выставится из воды горбатая как краюшка спина его и широкий гребень пера, неповоротливо возьмет он поденку, широко развернет хвостом и скроется, пустивши пузырь попавшего при глотании воздуха. Через минуту появляется он опять на том же месте, и так же хладнокровно и солидно ловит и исчезает. Часто вывертывается стерлядь, привлеченная лакомою пищею; но так скромно, трусливо покажется она на поверхности воды, так робко и торопливо схватит метличку, как будто это для нее дело решительно непозволительное. Язь и голавль напротив: те бешено рвутся за добычею, вприпрыжку, с брызгами, наперерыв хватают метлицу, и так много ею наедаются, что нередко случается видеть их на заплесках, уснувших от обжорства.

      Шекснинские рыбаки употребляют метлицу – как приманку и как наживку. В первом случав они навязывают все кужи в мережных узлах; тогда, кроме стерляди, хорошо идет в канаты лещ, язь и всякая белевая рыба. Если метлица пала на высокой воде, то бросают для белевой рыбы тоже с узлами метлицы горлачи под нависель ракитника. Как наживка метлица идет на переметы, на которые годами удачно ловится стерлядь весьма крупная. В прежние времена, лет пятнадцать тому назад, охотники до уженья, к числу коих принадлежал и я, когда жил на Шексне, устраивали в метличный период правильную, всегда весьма добычливую охоту, посредством язков.

      Язок – важное и совершенно необходимое приспособление в уженьи на метлицу. Для него выбирается место в высокое стояние воды на песках, в низкое – на глуби, но в том и другом случае с чистым хрящеватым дном, которое предварительно расчищается от коряг и задев, чтобы при уженьи не зацепить крючков удочки. Потом, с помощью лодки, вбивается для самого длинного язка, в восемь аршин, восемь пар кольев. К последним трем парам делаются подстрелины, или коственные подпорки, чтобы быстрым шекснинским течением воды не сломило их на сторону. Между кольями грузится ракитник, связанный снопами для того, чтоб плотнее ложился на дно. Самый язок направляется несколько против течения. Когда ракитник наполнит все пространство между кольями от самого дна до поверхности воды, течение ниже язка прекращается, делается заводь, и поплавок удочки не несет. Возле язка для прикормки рыбы загружается на длинных колышках метлица. Для этого берется лоскуток старой мережки, высыпается на него четверика полтора метлицы и завязывается в кухтырь, который прикрепляется к колышку на расстоянии полутора аршина от заостренного конца и погружается в воду. Таких загрузок делается у язка штуки три и четыре. Они часто прополаскиваются для очищения от наносимого ила и песку, и каждый день подновляются свежею метлицею.

      Около каждого язка рыбаки делают большие запасы метлицы. Для этого в вершину язка упирается одним концом бревно, а другой конец его отводится в реку, забирая немного против ее течения. В таком положении бревно удерживается веревкою и называется заплавью. Во время валки набьет метлицы течением такое страшное множество, что когда подтащат и приплотят ее к язку, то она наполняет до самого дна все пространство между язком, берегом и заплавью. Для загрузки на прикормку ее вычерпывают из этого пространства сачком и складывают в мережи пригоршнями. Скоро метлица в заплави от влияния больших жаров начинает разлагаться и приходить в брожение, пузырясь кверху и распространяя не противный, но сильный и острый запах. Рыба привлекается силою этого запаха к язкам и, находя прикормку, держится на местах уженья недель около двух. С большим удовольствием вспоминаю я веселое уженье на устроенных таким образом язках. Ранехонько утром, лишь только румяная зорька зардеет на небе, торопишься, бывало, на язок, с длинными удилищами на плече и с вместительным мешком в руках. Свежесть воздуха и утренний холодок прохватывают легкое платье, маленькая дрожь пробегает по телу; но скорая ходьба сейчас прогоняет это ощущение: становится как-то приятно, весь согреваешься и свободно, во всю грудь, дышишь чистым воздухом. Густой пар бродит над рекою, дымятся таким же паром разбросанные там и сям озера; задернулись им же леса, а прибрежные, ровные и душистые луга как серебром залиты росою. Давно уже проснулись чайки и кричат дружным хором по заплескам Шексны, где они заправляются завтраком; во всех концах раздаются хриплые голоса коростелей, кряканье уток, и мирно, точно такт выделывает, бьет в хлебе перепел.

      Вот и язок. Потихоньку спускаешься к нему под гору, осторожно разматываешь удочки, усаживаешься как можно ловчие и спокойнее на лавочку и наживляешь крючки, вздевая на каждый по две петлички с хвостика. Для этого употребляется всегда метлица чернокрылка: она гораздо лучше держится на крючке, и рыба как-то охотнее ее берет. Рыбаки выбирают и хранят чернокрылку собственно для наживки в погребах на льду, в нарочно приготовленных для того луночках. Нажививши крючки, забрасываешь две удочки: одну поближе к язку, около загрузок, другую – пониже, к нависели ракитника. Ловко опустятся крючки, скромно лягут поплавки на воду и начнут бродить взад и вперед. Долго они плавают без малейших признаков клева. Растушевалась уже по всему небу заря, выглянуло солнце из-за леса, потянулись длинные предлинные тени от дерев, косыми полосами ложась на берег и опускаясь на воду, подобрался туман, перестал кричать перепел, смолк и дергач, а рыбе все нет хода. Но вот у одной удочки пошевелился поплавок раз, потом в другой, тихо начал тонуть и, наконец, скрылся под водою. Быстро подсекаешь добычу, чувствуешь по изогнувшемуся в дугу удилищу, по натянувшейся в струну лесе, как велика она; но не давая свободы, не позволяя ей завернуть голову в реку, осторожно начинаешь подводить к берегу. Если не слышно частых усиленных подергиваний, значит – это лещ: он идет всегда без малейшего сопротивления, плашмя – как доска. У самого берега подхватишь рыбу сачком и едва успеешь уложить ее в мешок, привязанный на берегу к ивовой коряге, смотришь, и у другой удочки исчез поплавок под водою. Начался клев: тут успевай только закидывать, да таскать.

      Лучший лов рыбы начинается с самого дня валки и продолжается с неделю. Потом крупная рыба берется уже лениво, осторожно, и наконец скоро совсем перестает, охотнее начинают клевать плотва и чеша. Последняя такими огромными стаями подступает к язку, что случалось выуживать с утра и до полудня до пятисот штук. Но эта рыба у шекснинских рыбаков не пользуется особенным уважением: костлявая и тощая, несколько горьковатая на вкус, в самом деле, она не стоит ловли и хлопот. Лещей случалось выуживать на метлицу громаднейшей величины: от 12 до 13 ? фунтов. Бывали годы, в которые рыба на метлицу бралась так охотно, что выуживали по шести пудов в день, и даже более, на одну удочку. Конечно таких дней из всего улова, т. е. две недели, выдавалось не много.

      Пойманная во время метлицы белевая рыба в садках жить не может: скоро обивается в красные пятна и снет. Это, вероятно, от чрезвычайного наполнения желудка лакомою пищею, для освобождения от которой ей нужны простор и свободное движение. Лещей и язей шекснинские рыбаки от метличного улова очень хорошо вялят, распластывая надвое и немного просаливая. Коптить, нам кажется, было бы лучше, но здешние рыбаки этого делать еще не умеют.

      Я засиделся на трапе довольно долго. Спавшие на палубе пассажиры, пронятые утренним холодком, начали вставать. Прислуга забегала с чайниками. На лавочках и на ящиках багажа образовались группы пьющих чай. Поднялся говор. Пароход оживился людскою речью.

      Я спустился в каюту, и так как на этот раз там нашел свободное место, расположился на диване и скоро заснул крепким сном. Проснувшись, я увидел все население второго класса бодрствующим. Ехали большею частию люди коммерческие: приказчики, комиссионеры, судохозяева, уломские гвоздари, лесопромышленники и тому подобный люд. Разговор шел преимущественно о делах торговых, о разных сделках на нижегородской ярмарке, об обмелении Волги и распаузки на шекснинских порогах, о тугих получках денег за товары. Против меня, через стол, сидел на диване солидный, весьма объемистых размеров купчина, лет под семьдесят. Длинная с проседью борода, окладистая, старательно расчесанная, спускалась до половины жилета. Лицо открытое, правильное, брови несколько нахмуренные, густые, широкая сияющая лысина, речь мерная, решительная, – придавали старику внушительный, почтенный вид. Старик беседовал с молоденьким купчиком, относящимся к нему с заискивающею почтительностью. Речь шла об уломском гвоздевом производстве.

      – Мы свой век отжили, а вы народ молодой, – говорил старик, – прямой след вам вводить новые порядки в это дело: стройте паровые заводы в Уломе, стягивайте гвоздарей к одному пункту, а то вишь они расселились на сто верст по округе-то, вручную работают; для нашего брата, хозяев, совсем это неспособно: сбор товара по мелкоте, расчеты тоже все в разницу, и товар выходит не под одно качество; никакой правильности в мастерстве и большие затруднения в отчетности. Заводское, крупное дело будет лучше.

      – Я не спорю в этом с вами, капитал только большой нужно на это дело, Тимофей Васильич.

      – Что говорить, капитал нужно; без капиталу за этакое дело браться нельзя; ну да вы и не без капиталу; вам это дело под силу. Только когда Бог сподобит, решитесь вы на это, обратите вы внимание на местную руду: по Уломе руд много; разработка их заброшена совсем неосновательно; потому, будто бы, получались из их изделия непригодного, жесткого качества. А почему они выходили такие? единственно от непроковки: руда обрабатывалась доморощенными средствами, в небольших домнах, легкими молотами, вручную, оттого единственно и железо из нее получалось дурное. А пусти-ка в дело тяжелые паровые молота, и увидите, что из уломской руды можно будет получить превосходное железо. Тогда незачем нашему краю заимствоваться сибирским железом. Вы сообразите, почему гвоздевое дело развелось в Уломе. Потому что руды существовали в крае, что они известны были спокон веку крестьянам, которые более двухсот лет обращали эти руды в товар. В старину из уломского железа уклад выделывался; он долго заменял английскую сталь и русскую томлянку. Уломские рудники, батенька мой, далеко не истощились, а только заброшены: есть места непочатые и старожилам известные.

      Затем разговор между купцами перешел на мелочные расчеты по устройству крупного, заводского дела. Не буду повторять их, но сообщу здесь кстати некоторые подробности о гвоздевой промышленности на Уломе.

      Улома – это в настоящее время целый обширный край в Пришекснинской области, известный по своему металлическому производству, имеющему кустарный характер. Здесь выковывается одних гвоздей около 800,000 пудов ежегодно. На пространстве более 90 верст все села и деревни заселены кузнецами и угольниками, не занимающимися в зимнее время никакими другими работами, кроме своего ремесла. Как только кончатся полевые работы и установится зимняя дорога, – разжигается в кузницах всей Уломы неугасимый огонь, и начинает день и ночь действовать молот.

      Собственно Улома есть старый погост Череповского уезда. Селение это, состоящее из одного духовного причта уломской церкви, скромное и маленькое местечко, имеющее еженедельные торжки, на которые собираются крестьяне перебиваться равною домашнею рухлядью. Улома получила вероятно свое название от реки Уломки и озера Улома. От них произошло название Уломская волость. Нередко на уломские торжки заезжают купцы и мещане с ситцами и платками. Здесь любимое место прасолов, скупающих у кузнецов приковные гвозди, под своекорыстною личиною сострадания к несчастным труженикам. Приход Уломского погоста рассеян в ближайших окрестных деревнях. Здесь еще в незапамятную старину водворилось производство гвоздями, укладом, косами, наковальнями, лопатами, котлами, сошниками и обработкою опалины.

      Уломское металлическое производство расселилось около Уломского погоста так широко, что перешло из Череповского уезда в Пошехонский, Весьегонский, Мологский, Устюженский и Белозерский. Производство это имеет самое основательное значение для производителя в том отношении, что в нем нет никакого риска, и еще не было примера, чтобы оно отозвалось убытком. В нем мы видим участвующих и с крупными, и с мелкими капиталами, и наконец вовсе без капиталов, т. е. торговцев-кулаков, перебивающихся из хлеба насущного. В настоящее время металлическое дело Уломы сосредоточивается в 200 селениях е) [Главнейшие из них находятся: I. В приходах Череповского уезда: 1) Уломского погоста; 2) села Курилова; 3) села Гришкина; 4) села Ваучи; 5) сел Старого и Нового Никольского; 6) села Никола-Раменье; 7) села Заболотья; 8) села Мороцкого; 9) села Муравьева; 10) села Логинова; 11) сел Андожских ; 12) села Вольхова; 13) села Ильинского; 14) села Воронина; 15) села Николы-Выксы; 16) села Любец; 17) села Нелажского; 18) села Луковеского; 19) села Городищ; 20) села Пусторадицы. Жители этих селений принадлежат к потомкам старых уломских кузнецов. От них научились ковать гвозди кузнецы других уездов. Здесь-то было положено начало уломскому железному делу, удивляющему нас в настоящее время своею громадностью и движением больших капиталов. П. Весьегонского уезда: В приходе села Лекмы. Производство гвоздей здесь водворилось не более 40 лет и перешло из Уломы. III. Устюженского уезда: В приходе села Модно, где находится Моденский монастырь. Производство гвоздей здесь старое. IV. Пошехонского уезда: В приходе села Спаса-Мяксы и Щетинском. Производство гвоздей водворилось в XIX столетии; перешло из Уломы. V. Мологского уезда: В приходе села Захарьина, где выковываются лопатки, и села Рои, где производство гвоздей водворилось в недавнее время; оно перешло от уломских кузнецов].

      Уломские железные промыслы состоят из обработки: 1) железа из двух материалов:

      а) из железной местной руды, б) из чешуи или железных опалин, оставшихся в виде мелких частиц в кузницах после расковки железа; 2) гвоздей; 3) уклада; 4) разрезки железных полос на прутья; 5) наковальней; б) кос; 7) лопаток; 8) кованых котлов; 9) лемехов; 10) сошников для сох и косуль; 11) втулок; 12) поддосок.

      К железным промыслам примыкаю некоторые другие – вспомогательные, производимые также в огромных размерах; таковы: заготовление древесного угля для кузниц, изготовление бочонков для укладки гвоздей, предназначенных к отвозу, и перевоз гвоздей сухопутно и водою.

      Первыми производителями уломских промыслов на Уломе состоят кузнецы из крестьян государственных и помещичьих, расселившихся по разным местам уломской местности. Одни из них занимаются переделкою железных промыслов сами для себя, приобретают железо на свой счет, имеют небольшое число работников и сами сбывают свои изделия на ярмарках. Это собственники кузнецы; число их постоянно увеличивается Другие из них производят выковку гвозде для местных и иногородних купцов за условленную плату. Эти получают от купцов заготовленное железо, и после выковки сдают гвозди купцам. Третьи в полном смысле – прасолы, обитавшие почти в каждом селе, ничего не делающие, внимательно наблюдающие за нуждами кузнецов и скупающие только приковные гвозди за дешевую цену. Общее число крестьян, занимающихся железными уломскими промыслами, простирается до 27,000 человек. Это-то число крестьян-кузнецов и увеличивается с каждым годом, почти в одинаковой пропорции с возрастающею выковкою гвоздей. Увеличение кузнецов, по замечанию старожилов, начало значительно возрастать с 1820 года. Кузнецы-крестьяне самостоятельные, занимающиеся промыслами на свой счет, ведут торговлю своими изделиями на весьма значительные суммы, от одной до 50 тысяч рублей. Таких самостоятельных кузнецов насчитывается более 50 семейств. Со временем эти кузнецы могут, при их умеренной жизни, уменье производить свои торговые обороты счастливо и ловко, быть огромными капиталистами, будущими городскими купцами. В их промыслах повсюду виден самородный ум. Совсем в другом положении находятся кузнецы-крестьяне, работающее на других за условленную плату. По своему привычному неряшеству и охоте к вину, они только успевают прокормить себя с семейством и оплатить лежащие на них повинности; у таких кузнецов редко остаются деньги от заработной платы.

      В прежние времена помещичьи крестьяне отдавались иногородним купцам в арендное содержание; тогда они обрабатывали гвозди исключительно только для них, за условленный оброк. Бывало прежде, что сами помещики принимали заказы от иногородних купцов, получали от них железо, а своим крестьянам предоставляли выковку гвоздей за положенный оброк. Лучшим примером деятельности и бережливости могут служить бывшие князя К. Ф. Голицына крестьяне, имеющие свой запасный, экономический капитал на покупку железа. Счастливый выбор управляющих в имении князя К. Ф. Голицына-Мягкого, Головинского и Новикова, останется навсегда памятным на Уломе. Они, можно сказать, были первыми водворителями правильной выковки счетных гвоздей. Эти крестьяне считаются самыми лучшими кузнецами на Уломе по своей отличной и аккуратной выделке изделий.

      Прасолы, занимающееся скупкою приковных гвоздей у кузнецов на базарах, в кузницах, лавочках, харчевнях и повсюду, куда только проникает их глаз, где по чутью они узнают о нуждах кузнецов, их жен и детей, – это что-то вроде, жидовских факторов. Они первые советники кузнецов в добре и зле. Годовые обороты их зависят от числа закупки приковных гвоздей, и часто простираются до 50 тысяч рублей серебром. Они покупают у кузнецов на наличные деньги, по большей части действуют меною на жизненные продукты и прочее товары: на пряники, крендели, вино, линючие ситцы и платки. Прасолы сбывают свои закупки на двух ярмарках: на Крещенской и Сборной, в Весьегонске, и оптовым торговцам!..

      Главными производителями уломского металлического дела считаются местные и иногородние купцы, люди капитальные, закупавшие железо в огромных массах, сбывающие изделия крестьян оптовыми партиями в городах и на ярмарках. Это первые двигатели уломских промыслов. Без них уломские купцы едва ли бы могли производить железные промыслы в таком огромном виде. Местные купцы, записанные по купеческим гильдиям в городах Череповце и Весьегонске, родом все уломцы, потомки старых кузнецов. Все они принадлежат к старым уломским торговым домам. Здесь жили их отцы и деды; здесь они сами живут все в селениях Череповецкого уезда; здесь имеют они свои земли и оседлость, но кузниц на своих дворах не содержат. Покупая железо, они отдают его крестьянам в расковку за условленную плату. Годовые их заказы на выковку гвоздей начинаются с осени, когда кузнецы оканчивают свои земледельческие труды и принимаются за кузнецкое дело.

      Несмотря на значительные выгоды крестьян от железных промыслов, годовой оборот их далеко не достигает ожидаемой пользы. Главные причины заключаются в доверенности к прасолам, в дурном способе обработки своих изделий, в примерном беспорядке в устройстве кузниц, в закоренелом обыкновении удерживать в свою пользу приковные гвозди и сбывать их тайно и явно от купцов прасолам в харчевнях и ярмарках. Объясним это подробнее.

      Дурная обработка гвоздей происходит не от того, чтобы кузнецы не умели владеть своим делом, а от желанья поскорее выполнить заказ, чтобы получить от купцов другой. Изделия же свои кузнецы привыкли сдавать купцам без брака: и хорошее, и худое – все идет в общий товар, а там разбирай, кто сковал дурно, лишь бы сошло с рук. От небрежной ковки гвозди выходить пленистые, шляпки худо распушенные, концы тупые, с трудом вбивающееся в дерево. Нередко бывает, что сдают купцам вместе с гвоздями и куски простого железа. В последнее время, когда купцы начали объезжать кузнецов и надзирать за их выковкою, изделия их начали улучшаться. Само собою разумеется, что такие дурные гвозди часто оцениваются дешевле и терпимы только при большом требовании гвоздей.

      Кузницы сельских мастеров выше всякого возможного безобразия. Стены и крыши едва держатся, сквозь щели воет ветер, проходит дождь и снег; горн почти развалился; наковальню нередко составляет кусок безобразного железа, о мехах и молотках говорить стыдно; на полу постоянно или грязь или сор по колено. От мороза в такой кузнице рабочий едва может держать молот. Можно ли в такой кузнице сделать что-нибудь хорошее и от своей работы иметь большие выгоды?

      Старый обычай удерживать у себя приковные гвозди и продавать в свою пользу – вреден для купцов, но очень выгоден для прасолов, потому что эти приковные гвозди сбываются им кузнецами задешево, по нужде в деньгах. Обычай выговаривать в свою пользу приков (т. е. принимать от купца железа пуд, а гвоздей сдавать только 30 фунтов, полагая на угар 10 фунтов, тогда как из сибирского железа угара при выковке выходит около 4 фунтов) начался с того времени, когда уломские кузнецы выковывали гвозди из железа худого достоинства, выделанного из своей руды. Каким убытком отзывается этот обычай для купцов, отдающих в расковку железо уломским кузнецам, видно из того, что одного приковного гвоздя обращается в продажу более 60,000 пудов.

      Кузнецы, бедствующее от недостатков в летние месяцы, получив в осеннее время от купцов железо для расковки гвоздей, прежде исполнения заказа вырабатывают гвозди своих кредиторов-прасолов, на погашение долга, за забранный от них в летние месяцы товар, и нередко отдают вперед свои приковные гвозди, могущие выковаться в последние зимние месяцы, нимало не думая об исполнении заказов купца. Прасол-благодетель стоит у них на первом плане. Это продолжается от года до года, и этим способом поддерживается старое обыкновение полагать железа на угар прежний процент.

      Самая выковка гвоздей по весу и счету неправильна, и приносит вред купцам и кузнецам. По старому положению установлено на Уломе издавна выковывать гвозди счетные: в тысяче однотеса должно быть 20 и фунтов; но кузнецы по своей воле, несмотря на бесчисленные предупреждения купцов, вгоняют тысячу однотеса двадцатифунтового 26 и 32 фунта, а тридцатифунтового в 37 и 42 фунта. Точно так поступают с двоетесными, троетесными и другими сортами гвоздей. Голицынские крестьяне, выковывающие гвозди всегда по счету и весу, подействовали своим примером на кузнецов. При ковке гвоздей в ту же длину, как и легковесные, толще против установленного положения, понапрасну пропадает железа не менее 150,000 пудов, на сумму до 255,000 руб. Это прямой начет на потребителей, всегда приплачивающих лишние деньги, единственно от незнания пагубного обычая кузнецов. Более всего к этому побуждает кузнецов корысть в тех видах, чтобы перековать скорее весом принятое железо; а как бы не был сделаны гвозди худо, купец непременно примет их, потому что они сделаны из его железа, и задельная плата за гвозди выдана вперед, в разные сроки.

      В свою очередь и купцы имеют средства выверстать фальшу кузнеца: окончательный расчет по расковке делается обыкновенно после продажи гвоздей. При хорошей торговле гвоздями возвышается заработная плата, при невыгодной, – кузнецы рассчитываются по дешевой цене. При существовании таких условий в расчетах, конечно, остаются всегда в накладе мастеровые, потому что купец не скажет им настоящей цены, по которой продал гвозди, и рассчитывает кузнецов по своему соображению.

      Замечательно, что продажные цены уломских изделий в городах и ярмарках остаются у купцов в тайне друг от друга и от других покупателей. У каждого из них есть старые покупатели, испытанные и задушевные приятели; среди этих людей тайна продажи хранится свято. Эта величайшая тайна продажи для потребителей едва ли когда объяснима; она выгодна и удомским производителям, и городовым и ярмарочным покупателям, поддерживается ими как добрый кредит, как ловкое уменье торгового дела. Но выгодна ли эта тайна для потребителей? – Для торговых людей это дело постороннее.

      В своих задушевных приятельских разговорах, опытные старожилы из уломцев оценивают все годовые обороты металлической производительности до четырех миллионов рублей, принимая за основание все следующие расходы: по заготовке железа, заработные платы, расходы провоза и прибыли от сбыта изделий. Вероятна ли эта оценка, судить трудно.

      Послушав разговор тузов гвоздевого производства, я поднялся на палубу. Погода переменилась. Все небо обложилось серо-мутными облаками; похолодело; в воздухе порхали снежинки. У противоположного берега Шексны спускались сплавные суда; навстречу нам резво бежал туэр, погремливая цепями.

      Шексна – главный нерв и начало Марианской системы, окончательно приведенной в действие в 1808 году; но еще в 1711 году Петр Великий, обозревая эти местности, предположил соединить каналом реки Ковжу и Вытегру, образующие теперь главную нить этой водной системы. Суда идут от Рыбинска вверх по Шексне, до Чайки; отсюда обходным Белозерским каналом в Ковжу, из которой, тремя каналами, в Вытегру, впадающую в самый юго-восточный залив Онежского озера. Затем им предстоял бы путь по Онежскому озеру до Свири, впадающей в Ладожское озеро; но, для предотвращения несчастий в бурном озере, начат был еще при императоре Павле, для обхода Онежского озера, Онежский канал, который приведен к концу в 1820 году. Из Онежского канала суда входят в реку Свирь, протекающую пространство в 190 верст между Онежским и Ладожским озерами. Здесь судам опять угрожало бы беспокойное Ладожское озеро, в которое впадает Свирь; но, благодаря настойчивости графа Сиверса, Свирский канал уничтожил эту помеху. Свирский канал соединяется с Сязьским, и образует не более, как северо-восточное продолжение Ладожского канала, так что весь юго-восточный берег огромного озера, начиная от устья Свири и до истока Невы, опоясан одною непрерывною линиею каналов, в 154 версты длиною, к которой в самом центре ее, у Новой Ладоги, примыкают два главные водные пути – системы Вышневолоцкая и Тихвинская.

      До 1846 года главнейшее неудобство Мариинской системы состояло в необходимости переплывать судам Бело-озеро, для входа в реку Ковжу. Кладь, отправляемая из Рыбинска по Шексне, тянулась прежде на беспалубных судах до Крохинской пристани, до самого истока реки Шексны, где стоит на левом низменном берегу большое селение Крохин посад. Здесь совершалась перегрузка товаров с мелких и плоскодонных судов на суда совершенно особой конструкции, примененные к парусному ходу по озеру и называемые поэтому озерными. На них грузы перевозились озером прямо в Ковжу. С прочною трехмачтовою оснасткою, с глухою палубою, с корабельным рулем и очень твердо и искусно сформированным корпусом, озерное судно бывало чрезвычайно красиво на своем полном, двенадцатипарусном ходу. Построить его обходилось довольно дорого: тысяч до трех и более рублей, зато и служило оно от десяти до двенадцати лет. Перед Крохиным сама природа устроила великолепную пристань, на которой просторно могли поместиться около 500 судов; следовательно, перегрузка была удобна и легка. Народ в летнюю пору кипел в работах и промыслах; посад цвел и обогащался.

      Уже около тридцати лет как Крохино пало, уступив свои права Белозерску. Инженерные соображения и коммерческие выгоды единогласно потребовали, чтобы выход судов из Шексны был семью верстами ниже Крохина. Это место называется Чайкою. Отсюда начат, 16 мая 1843 года, Белозерский канал, окончен со всеми на нем сооружениями к августу 1846 года, и сейчас же открыт для судоходства. Канал этот, обходя южную часть озера на протяжении 63 ? верст, соединяет реку Шексну с рекою Ковжею. Ширина канала на поверхности 11, на фарватере 8 сажень, глубина 1 сажень. Вода в канале поддерживается тремя деревянными шлюзами, которые названы: Безопасность, Удобство и Польза. Сооружение Белозерского канала стоит более 1,500.000 руб. сер. Он устранил в судоходстве следующие неудобства: 1) в мелких беспалубных судах до прорытия канала плавание по озеру было невозможно, а перегрузка на озерные всегда сопровождалась большим промедлением времени и значительными издержками; 2) перегрузкою еще не кончалось дело: часто встречный ветер задерживал выход судов в озеро, недели по две и более, в продолжении которых весь штат готовых в отправку озерных, за непогодою, пьянствовал в харчевнях и кабаках Крохина; 3) несчастных случаев крушения в Бело-озере бывало множество, а застревания в мелях еще более, и наконец 4), и самое главнейшее, то, что волны Бело-озера, нагоняемые северными ветрами, стали ежегодно в истоке Шексны накладывать толстый слой песку и илу, образуя этим значительные отмели.

      С прорытием канала открылся новый, удобный путь, уничтоживший озерное судоходство, а с тем вместе и связанные с ним неудобства. Крохин же посад, к огорчению его жителей, потерял свое промышленное значение.

      Судоходство по реке Шексне производится сплавное и взводное. Первое, в сравнении с последним незначительно и состоит из сплава дегтя, скипидара, сажи, песка, соли с заводов Вологодской губернии и извести с рек Суды и Сухоны. Оно не превышает 200 судов; но к нему же надо отнести огромный сплав порожних судов, которые вскоре после вскрытия льда идут сверху за кладью в Рыбинск. Также сплавляется множество новых судов, заготовленных на берегах и притоках Шексны для судоходства по Мариинской и Вышневолоцкой системам. Взводных судов подъемною тягою проходит ежегодно от 3000–4000.

      Как только весенняя вода в нижней части реки пойдет на убыль, и бичевники откроются, сейчас же начинается отправка кладей из Рыбинска по Шексне на большемерных судах, несущих до 12,000 и более пудов с осадкою до в1 ? четвертей арш. Но с постепенной убылью воды, осадка груза допускается все меньших и меньших размеров; а когда горизонт начинает входить в межень, то в Рыбинске суда грузятся сообразно состоянию воды на Ниловицкой мели, самого мелкого места на протяжении всей реки, и уменьшаются осадкою до 5-ти четвертей.

      Суда, подымающиеся вверх по Шексне посредством бичевой тяги, идут на одну силу и на две. Одношевая тяга составляет один комплект лошадей с таким расчетом количества их, чтобы, согласно с законоположением, на каждые 1000 пудов груза приходилось по одной лошади. Такой комплект лошадей и называется силою. Двухсильная имеет двойной комплект сил, т. е. по две лошади на тысячу пудов. В последнее время плавают тяжелые суда, с грузом от 12–16 тысяч пудов исключительно на две силы; от этого увеличивается скорость судна в ходе, облегчается труд лошадей и сокращаются остановки для их кормежки.

      Груз в 1000 пудов на лошадь рассчитан для тихих плес, где течение не превышает двух футов в секунду. При дальнейшей же скорости, сила, вчаленная под судно, увеличивается в несколько раз соответственно быстроте течения; кроме того, извилины фарватера в порогах требуют добавочных сил, распределенных на оба берега, для того, чтоб возможно было управлять судном.

      Скорость течения воды не только различна в разных порогах, но и значительно изменяется в каждом отдельно с прибылью и убылью во время навигации. Поэтому-то для подъема судов в порожистой части р. Шексны требуется неодинаковое количество сил: minimum – 2, maximum–5, при быстроте течения 3–9 ? футов в секунду.

      Недостающее количество сил для выводки судов в порогах берут от остальных судов своего же каравана, и это называется выходить ссадою. При этом караван односильных судов, имея надобность проходить известное пространство на две силы, разделяется пополам; передняя половина берет лошадей, снасти и людей у задней; выйдя порог, останавливается и посылает силу обратно за остальными судами.

      Подобный порядок выводки судов в порогах, несмотря на значительную трату времени, производится в тех местах, где нет лошадей, выставляемых местными крестьянами для подможных сил. В Ниловицких мелях частным образом содержится до 250 лошадей, отдаваемых внаймы под добавочные силы; они в разгар судоходства зарабатывают здесь значительные деньги.

      Для провода грузных судов, отправляемых с Волги к С.-Петербургу, вверх, против течения реки Шексны, хозяева клади нанимают лоцманов, состоящих преимущественно из крестьян Мологского уезда и частью Рыбинского, Пошехонского и Череповского. Лоцмана эти, сообразно назначению и опытности в деле управления судами, делятся на передовых и задних.

      Передовыми называются те лоцмана, которые, зная хорошо фарватер Шексны, идут на переднем судне каравана.

      Задними – те, которые по недостаточному знакомству с рекою могут управлять судном, идущим лишь сзади передового, и то только в тихих плесах.

      На право выводки судов и в удостоверение познаний, лоцмана получают свидетельства от начальника Рыбинской пристани, с обозначением, могут ли быть передовыми или задними.

      Передовые лоцмана заключают в Рыбинске с судохозяевами договоры на доставку судов к месту назначения тягою на своих лошадях. Если кладь отправляется в Петербург, то ряды бывают обыкновенно до Белозерска. Подрядная единица в прежние времена была пара лошадей. Лоцман получал против пары. Заподрядившийся передовой лоцман нанимал уже от себя задних лоцманов и коноводов (погонщиков) с лошадьми.

      Заработки прибрежных жителей по шекснинскому судоходству, слывущие по местной терминологии под именем коноводских работ, были чрезвычайно прибыльны, например, при тяге судов двумя силами от Рыбинска до Белозерска, заподряжались на пару лошадей от 40–50 руб. сер. Лоцман получал против пары. Путину *) [Тяговой рейс от Рыбинска до Белозерска] со всеми простоями делали в две с половиною недели. В продолжение навигации иному удавалось совершить 3–4 путины, которые приносили в карман чистых, за прокормом и пропоем, если последний был умеренный, рублей по 80 сер. на пару лошадей, а если лоцман имел лошадей пар пять, шесть (что зачастую, а были и такие лоцманы, которые имели по 15–20 пар лошадей) то и оставался в лето с капиталом по крайней мере в пятьсот рублей.

      Но с устройством, в 1863 году цепного пароходства по Шексне и с развитием с 1865 года пароходства буксирного, обязанного началом своего существования энергической предприимчивости череповского купца Ивана Андреевича Милютина, коноводские работы значительно пали. А между тем народ привык к ним, он исстари зашибал на этих работах легким трудом значительные деньги. Правда, не все легко добытую копейку сполна приносили в семью: по шекснинскому ходовому берегу, где только представлялась необходимость более или менее продолжительных остановок для каравана, как то: при перекидке с одного берега на другой, при паузке судов на мелях и порогах, при свидетельствах каравана на дистаночных пунктах, в Ниловицах при судомере – всюду в изобилии были понастроены злачные места с надписью «распивочно и на вынос», в которых во всю свою могучую ширь гуляла русская буйная головушка, гуляла и прогуливала без числа и счета свои заработки, зачастую возвращаясь из путины к домам своим с одним только кнутом, да с избитыми, истощенными тяжелою тягою клячами.

      Коноводские работы на Шексне в настоящее время не дробятся уже так мелко: прежде они имели влияние на огромную массу прибрежного населения: кто имел пару лошадей, даже одну лошадь, вчаливался в тягу судов, и за путину получал себе плату по расчету; ныне работы эти подчинились монополии капитальных передовых лоцманов или подрядчиков, которые снимают подряд у судохозяев уже не с пары, а с общей ряды за доставку всего каравана от Рыбинска до Белозерска, принимая в соображение количество судов и их вместимость. Такие подрядчики всегда заготовляют к началу навигации лошадей на полкаравана, и даже на целый караван, и зарабатывают в лето от четырех до шести тысяч рублей чистого барыша. Прежние коноводы, бывшие в некотором роде пайщиками передовых лоцманов по коноводским заработкам, служат у теперешних подрядчиков в качестве погонщиков лошадей, за что получают весьма незначительную плату. Такое видоизменение по этим работам не могло не отразиться весьма печальными последствиями на быте пришекснинского населения. Крестьяне, набаловавшиеся в пьянстве и гульбе на легких заработках, ради которых бросали свои полевые хозяйства на руки баб, отставали от земледельческого труда, называя его постылой работой, и когда привела нужда поддерживать свое существование единственно земледельческим обиходом, оказались они на этом поприще, весьма плохими деятелями, и обнищали. Теперь бедность по пришекснинскому краю господствует чрезвычайная, и большинство населения затянулось в неоплатные недоимки.

      Река Шексна но судоходным удобствам резко делится на две части: от Вычелова до Рыбинска, на протяжении 187 верст, скорость течения при постоянно достаточной глубине не превышает двух фут. в секунду, с Иванова до Вычелова, на 180 порожистых верстах, все переменно: глубина в порогах вообще малая, в межень со дня на день убывает, между тем скорость течения увеличивается, фарватер изменяется. Состояние глубины и возвышение горизонта воды на Шексне до конца навигации зависит от прибыли в нижних плесах. Это так называемое действие подпорной воды. Ниловицкие пороги находятся под влиянием горизонта воды в Бело-озере и дующих на нем ветров. Северо-западный ветер самый благоприятный для Боро-Ивановских и Ниловицких порогов, потому что нагоняет воду с озера; а юго-западный производит убыль, которая в случае продолжительного и сильного ветра доходит до ? арш. Влияние это в меньшей мере распространяется на пороги Коленораменские; на них убыль и прибыль вследствие ветров не выходит из пределов 1–l ? вер: При высоких весенних водах в Ниловицком пороге глубина бывает до 9 ? четвертей, а при обыкновенных - от 8–9 четвертей арш. Такая глубина держится недолго; к концу месяца она доходит уже до 7 ? четвертей, в половине июня до 7 четвертей, к половине июля до 6, в августе от 4–5 четвертей, а к началу сентября наименьшая глубина бывает от 10–12 вершков.

      Тихую часть Шексны суда проходят безостановочно, кроме привалов для корма лошадей; в высокую воду, при умеренной осадке, даже беспрепятственно проходят песчаные мели и свободно минуют незначительные гряды и пороги до Раменского колена.

      В Раменском колене представляется судоходству первое более важное естественное затруднение от быстроты течения и извилистого фарватера. Это уже пороги. До них шли суда на одну силу, здесь требуется три, а если судно тяжелой конструкции, то и четыре силы. Выводка судов производится поодиночке очередным порядком; караван подвигается довольно медленно, а между тем хвост его увеличивается вновь прибывающими судами и, если время завальное, является скопление судов. В случае же убыли воды, когда в Коленораменских порогах глубина сделается несоответственною осадке прибывших судов, они должны паузиться. Это делается так: осадка судна определяется помощью водомерного крюка, который показывает, на сколько вершков должна производиться распаузка. Суда, оказавшиеся по обмеру грузнее, чем состояние воды позволяет, отводятся для разгрузки к средине реки, где становятся на якорь, чтоб не препятствовали проводу сзади следующих судов. К ним подводятся борт о борт паузки, небольшие тихвинки, на которые и складывается излишний груз, до известной меры. За паузки платятся большие деньги, за провод их через пороги – тоже, за наем рабочих для складки излишнего груза – тоже. При Ниловицких порогах, где, по местности их, всего более производится распаузка, поверка осадки судов делается помощью подводного судомера. Для объявления судопромышленникам о состоянии воды, на судомере выставляются судомерные щиты, с цифрами четвертей и вершков. Распаузка составляет одно из обстоятельств чрезвычайно вредных для судопромышленности, и потому, что стоит очень дорого, и потому, что кладь, вынутая из судна, должна часто подвергаться раструске, дождю и проч.

      Пространство реки между Коленораменскими порогами и Ниловицкою мелью проходится судами только с небольшими задержками в грядах Ковжской и Славянской. Но с привалом каравана к Ниловицкой мели начинается ряд препятствий, весьма редко минуемых без значительных остановок и даже несчастных случаев.

      Оставя то, когда мелководье само собою делается почти несчастьем для всякого судоходства, нельзя не признать за чрезвычайное неудобство тех препятствий, которые кроются собственно в порогах Ниловицких и Боро-Ивановских. Груз распаужен, осадка соразмерна глубине, судно должно двинуться в пороги четырьмя силами. На левую сторону реки подают одну бичевку, а на правую – три; в каждую впрягают по одной силе. На руль становится лоцман из числа казенных, состоящих в комплекте ниловицких лоцманов; по его команде судно поднимается вверх силами по извилистому и каменистому фарватеру, уравновешиваясь от косых направлений струи бечевами. Необыкновенная быстрина воды требует большой способности и навыка в управлении судном в тех местах порога, которые более всего опасны. Малейшее отклонение в сторону от фарватера бросает судно на гряды; оплошность лоцмана, медленность коноводов, недружный прием лошадей ведут к остановке на камнях, завалке судна поперек струи, и только посредством воротов, подъемных блоков, чрезвычайными усилиями народа и лошадей, судно может быть снято и снова направлено на ход. В противном же случае разгружается кладь, с принятием предварительных мер, чтобы напором воды по мере облегчения судна, не наносило его на гряду еще более.

      Но эти причины остановки судна в пороге не так важны, сравнительно с теми случаями, когда лопнет хоть одна бичевка, и остальные силы, не удержав судна в надлежащем направлении, натаскивают его на одну сторону, или, наконец, и другие снасти, лишившись первой, порвутся от сильной тяги лошадей; тогда стремительностью воды в одно мгновение бросает судно на гряды, проламывает его и затопляет. Такие случаи, кроме гибели одного судна, стеснительны остановкою целого судоходства на все то время, пока нарезанное судно, освобожденное от груза и воды, не снимается с хода в сторону. Надо прибавить, что при подобных случаях зачастую гибнут лошади, втаскиваемые бичевою в быстрину порога.

      Порыв ветра часто бывает причиною тех же препятствий, и выводка тяжелогрузных судов через пороги при сильном ветре почти невозможна.

      Надо отдать справедливость, что добросовестная распорядительность нынешнего водяного начальства и разного рода улучшения и приспособления, введенные им в последнее время на Шексне, еще много облегчают преодоление естественных неудобств судоходного пути в порогах.

      Часу в шестом вечера пароход наш пришел к Череповцу. Около пристани толпилось много народу, явившегося для встречи приехавших пассажиров. До гостиницы я доехал в маленьком тарантасике, заложенном парой лошадей. Прочие пассажиры поехали в таких же экипажах. Еще до сих пор городовых извозчиков здесь мало.

      Несколько лет тому назад я знал Череповец за весьма скромный городок с невозмутимою тишиною на улицах и совершенно провинциальною простотою нравов населения, занятого мелочными житейскими делишками. Теперь Череповец стал бойким оживленным городом, и оживление это началось с того времени, как широко развернулась коммерческая деятельность И. А. Милютина. В настоящее время здесь множество учебных заведений, учительская семинария, реальное училище, техническое училище, основанное Милютиным, женская прогимназия – и, говорят, утверждена гимназия. При техническом училище находится весьма хороший механический завод. Кроме того, Милютиным же устроен здесь док для постройки пароходов, судов и барж. На этом доке были сооружены первые две шхуны для коммерческого Балтийского флота.