Монтаж железных конструкций зданий в первое время велся под руководством американского такелажника Хэлла. Бравируя своим уменьем ходить по балкам, он наступил на поднятую крапом ферму, та покачнулась, и с тридцатиметровой высоты Хэлл рухнул на землю. Еще жилым он был доставлен в больницу, где через несколько часов скончался. Тело его было запечатано в цинковый гроб, покрыло американским флагом и отправлено в Америку. После этого весь монтаж здания проводился под руководством русских монтажников.
Зима 1930 года явилась для всех строителей первым испытанием, проверкой умения производить зимой бетонные работы в большом масштабе. В первую очередь требовалось утеплить все узлы. Никакой централизованной системы изготовления и подачи бетона у нас в то время не было, да ее и трудно было наладить, так как основным видом транспорта был железнодорожный транспорт.
Облегчало положение с приготовлением бетона то, что мы пользовались заранее приготовленной гравийной смесью, для чего не требовалось большого труда и никаких специальных агрегатов. В первую зиму строительства приходилось возводить большие массивные фундаменты под колонны мартеновских печей и зданий цеха. При этом, работая непрерывно, можно было обходиться без специального утепления фундаментов, накрывая их сверху лишь соломенными матами.
Работы на более ажурных железобетонных сооружениях – литейного цеха и других – велись в декабре – феврале только как подготовительные: закладывались башмаки, затем на них строилась опалубка, а заполнение бетоном производилось в конце марта – начале апреля. Сколько-нибудь серьезных неудач в работах этого периода я не помню.
Большое значение имел каждодневный контроль, проводившийся кашей строительной лабораторией на всех участках работ. Она следила за правильным составлением смеси, температурой подаваемых в бетономешалку гравия, песка, воды и цемента, а также за температурой твердения бетона. Все это было поставлено хорошо.
Подогрев воды производили в специальных змеевиках либо прямо в коппелевской вагонетке; подогрев гравия – в кучах, к которым от костров проходил по трубам горячий воздух.
Расскажу несколько подробнее о том, как работали американские специалисты. Рабочий день у них не превышал 6 – 8 часов, в субботу кончали на четыре часа раньше. Никаких вечерних занятий и совещаний они не признавали. Аварии или тревоги американцев также не касались. Они были совершенно спокойны, что бы ни случилось на строительной площадке.
Некоторые из них иногда писали длинные, путаные записки, в которых предлагали ряд каких-то совершенно неприемлемых операций, но большинство не делало и этого. Русским языком они совершенно не владели и говорили по-английски.
После некоторого периода нервозности, вызванной главным образом плохими бытовыми условиями, американцы обрели полное спокойствие, которое нам не совсем нравилось. Пришлось однажды собрать их и заявить о том, что мы недовольны помощью, которую они нам оказывают. Видно было, что многие из них рисовали себе эту помощь таким образом: в каждом отдельном случае мы должны задавать им вопросы, а они будут на них отвечать и давать советы. Если вопросов нет, следовательно, они вправе нам ничего не говорить, считая свою миссию выполненной.
В договоре, заключенном от имени Советского правительства с американской фирмой «Фрейн», было указано, что мы платим за время пребывания специалистов фирмы – полмиллиона долларов, не считая их жалования, которое в среднем составляло 7 – 10 тысяч долларов в год, и расходов по их содержанию и оплате жилья. В этом договоре было сказано, что американцы должны руководить работами и показывать нам, что к как надо делать, при этом не только по нашей просьбе, но, главным образом, по своей инициативе. Кроме того, договором предусматривался тесный контакт с нашим техническим персоналом.
Этот вопрос подвергался на совещании довольно длительному обсуждению. От американцев в первую очередь выступил главный инженер Эвергард, защищавший позицию, занятую американцами. С нашей стороны выступали Франкфурт и я. После этого совещания дело пошло лучше, а на совещании произошли даже некоторые пререкания между самими американцами.
Инженер-калибровщик Кроу сообщил (и впоследствии это подтвердил специальным докладом), что с закупками станов, произведенными в Германии, дело обстояло нечисто. Оказалось, что фирма «Шлеман» настолько ухудшила конструкцию кранов, что они ни в какой степени не могли считаться хорошими и не позволяли прокатывать балочные профили закрытого типа. Кроу приписывал эту «ошибку» главным образом Кенигу, американцу, участвовавшему в закупке.
Из наиболее приличных американских работников по огнеупорному делу был специалист Офген, швед по происхождению, отдававшийся работе со всей энергией. Среди энергетиков был хороший специалист по приборам, инженер Хейс, он прекрасно знал дело и умел найти правильное решение любой задачи в своей области.
Хейс установил связь с нашей группой, проектировавшей контрольно-измерительную аппаратуру, и с охотой занимался внедрением этого важного дела в жизнь металлургического завода.
Специалистом по прокатке был старичок Фильджерайт, напоминавший Галловея, скромный конструктор, хорошо знавший прокатное дело, работавший сам и обучавший наших конструкторов. Вообще в тех случаях, когда американцы работали сами в качестве конструкторов или руководителей каких-нибудь цехов, присутствие их было ценно.
Между прочим, когда в 1936 году я опять попал в Америку, наибольшее внимание ко мне проявили именно Галловей и Фильджерайт. Они же помогли мне и в осмотре американских заводов.
В области строительства американцы показали нам кроме применения литого бетона еще несколько приемов работ, например, закладку фундаментных болтов. Дело в том, что на Кузнецком заводе здания прокатного и мартеновского цехов, а также оборудование в них, по американским методам, должны были располагаться на заранее залитых болтах. По нашим представлениям это было неразумно, так как обычно считалось, что при проектировании такого рода строительных работ погрешности в чертежах неизбежны, а раз так, следовательно, должна быть обеспечена возможность исправления ошибок в процессе работ, путем передвижки фундаментов болтов. Болты заделывались в специальные деревянные коробки.
Американцы же утверждали, что прежде чем выпустить чертеж, его надо много раз проверить. Если чертеж проверен, ошибок в практической работе не должно быть и, следовательно, фундаменты зданий и сооружений можно располагать с залитыми намертво болтами.
После споров я стал на сторону американцев, и почти все болты зданий мартеновского и прокатного цехов мы залили намертво. Фундаменты же блюминга и некоторых других прокатных станов были сделаны с учетом возможной передвижки болтов, так как в то время еще отсутствовали точные чертежи станин прокатных станов.
Полезную работу провели электрики в конструировании подстанций электросети. Наиболее интересной оказалась работа по прокладке большого шинного туннеля, длиною в полтора километра, соединявшего ТЭЦ с прокатным цехом. По стенам его располагался ряд медных шин. Первое время ввиду плохого качества строительных работ влага с поверхности проходила внутрь туннеля, и там иногда происходили короткие замыкания. Впоследствии, когда все «больные» места были изолированы и устроена хорошая вентиляция, этот туннель целиком оправдал себя.
Американцами был внедрен в производство способ укладки кабелей в блоках, при которых в бетонные блоки закладывался ряд труб и уже через них протягивался кабель. Трубы должны были быть фибролитовыми, не мы закладывали бетонные. Такое расположение кабелей, против общепринятой у нас укладки их в землю, позволяло быстро менять испорченный кабель или переходить на запасный, для чего имелась соответствующая запасная труба в блоке.
Надо сказать, что американцы-электрики, из которых наиболее знающим был мастер Вилсон, оказали нам помощь, в то время как эксплуатационники, приглашенные одновременно со строителями, поистине изображали из себя «американских наблюдателей». Они не проектировали и не показывали, как нужно работать, ограничиваясь лишь замечаниями, что «в Америке так не делается».
Примечательно, что у американских специалистов вообще не было уверенности в том, что мы сумеем построить завод. Большинство их считало, что даже если мы и построим завод, то работать не сможем – нужно будет обязательно пригласить большое количество американских рабочих.
Представления американцев о наших возможностях можно охарактеризовать хотя бы таким эпизодом. В конце мая 1931 года я попросил Эвергарда, главного инженера фирмы «Фрейн», посмотреть вместе со мной, как идет подготовка рудных предприятий. Кстати, хотя фирма должна была отвечать и за эту сторону дела, ни одного специалиста но горнорудным вопросам из Америки наша комиссия не привезла. После соответствующей подготовки, произведенной на рудниках Тельбес и Темир-Тау, мы с Эвергардом выехали для их осмотра. В то время железная дорога была доведена лишь до Кузедеева, а наиболее трудный ее участок – от Кузедеева до Темира и от Мундыбаша до Кузедеева – был еще не закончен.
Переночевав в Кузедееве, мы стали пробираться к Темиру верхом, по долине – месту будущей трассы железной дороги, где пока строились только бараки для рабочих. Посмотрев на меня, Эвергард с усмешкой спросил: «Когда же будет закончено это строительство?» «По плану – в ноябре этого года», – ответил я. С нескрываемой иронией, громко рассмеявшись, американец съязвил: «Всегда – в ноябре и всегда – по плану!»
Но строительство было закончено в срок, предусмотренный планом, за исключением последних двух километров железной дороги, и поезд с железной рудой из Темира прибыл на завод.
К числу скептиков принадлежали также доменщик, некий Райс, и мартеновец Дерфи. Последний буквально палец о палец не ударил для работы над проектом. К нашему счастью, в связи с болезнью, он вместе со своей женой уехал в Америку раньше обусловленного срока.
Вместо него через некоторое время прибыл Ральф Вейл, работавший на ряде американских сталелитейных заводов. Пребывание его принесло нам значительную пользу. Он показал целый ряд американских приемов плавки, ввел, впервые в Советском Союзе, плавающие утеплители.
В 1930 – 1931 годах одной из главных наших задач на строительстве было выжать из американцев все возможное для обогащения нашего опыта. Приезжавшие к нам представители «Новостали» и «Востоксталп» всегда задавали вопросы: «Как американцы, что они делают и что уже сделали для нас?»
Я старался не делать опрометчивых выводов о пользе американцев. В целом, не говоря об отдельных личностях, они все-таки сделали для строительства Кузнецкого завода немало. Достаточно сказать, что в тех случаях, когда мы что-то делали без согласования с ними, но это сделанное не противоречило их точке зрения, – они поддерживали наши мероприятия. А это редко бывает при работе с иностранными фирмами. Обычно, первое, с чего начинают представители фирмы, когда знакомятся с работой заказчика, – бракуют все, что сделано до них, – независимо от того, правильно это сделано или нет.
Присутствие американских специалистов в период освоения американской металлургической техники, когда большинство старой технической интеллигенции ориентировалось на немецкую металлургию, освобождало нас от целого ряда ненужных объяснений, от потери времени на рассмотрение различных предложений и доказательств.
Наши старые техники, воспитанные на немецком опыте довоенных лет, не имели представления об успехах, которых достигла Америка. Поэтому я считал, что «развод» с американцами нам будет стоить дорого. Мне казалось более правильным занять мирную позицию, прежде чем расстаться с ними, и взять от них все, что можно – ведь за их консультацию было уже уплачено, и немало. Американцы пробыли у нас около двух лет.
Но вернемся к производству работ. В 1930 году, особенно во второй половине года, начались большие работы по обеспечению будущего завода местными рудами Тельбеса и Темир-Тау. И на том и на другом руднике строились временные электростанции, больницы, клубы, хлебопекарни, прокладывались транспортные связи с нашими будущими железнодорожными узлами.
Для приема руд, которые должны были подвергаться обогащению и агломерации, по проекту была намечена станция Мундыбаш – на месте слияния двух небольших рек – Тельбеса и Мундыбаша, впадающих в Кондому. Подход к этому месту намечалось осуществить со стороны Темира железной дорогой, а со стороны Тельбеса – канатной подвесной дорогой (заказы на нее были сделаны итальянской фирме «Чезари»).
Предубеждения, мои и других лиц, против качества итальянских конструкций оказались неосновательными; итальянцы сумели своевременно и хорошо построить семикилометровую канатную дорогу, проходившую через ряд высот (600 – 800 метров) в малодоступных условиях. Дорога работала до самого последнего времени и подавала руду с Тельбеса.
Руды Тельбеса не содержат цинка, очень легкоплавки и кусковаты, и поэтому мы использовали их с большой охотой. Надо сказать, что Тельбеский рудник разрабатывался еще во времена Екатерины II. Здесь имелась «царская» штольня со следами заброшенных работ. В зимнее время руда спускалась по реке Кондоме вниз до Кузнецка и дальше гужом отправлялась на старый Томский завод, расположенный на берегу реки Чулым (названный Томским не потому, что находился близ Томска, а потому что был в Томской губернии). Завод этот, как и все заводы того времени, находился в распоряжении военного ведомства; работали на нем поселенцы.
И в наши дни рабочие из поселенцев любили этот район. Долина реки имела отмели, на них выращивали всевозможные огородные культуры, В реке Тельбес водилась рыба, особенно налимы. Можно было и поохотиться на дикого зверя.
Между прочим, перед тем, как ехать в Сибирь, я видел фильм под названием «Золотой клюв». В фильме очень хорошо была показана природа Сибири и работа на Томском заводе ссыльных поселенцев. Фильм произвел на меня сильное впечатление и вызвал еще большее желание поехать в Сибирь.
По проекту намечалось начать разработки с «царской» штольни. Сначала предполагали провести открытые работы на коренном месторождении, на берегу реки Тельбес, – до ее уровня, а затем пройти под рекой специальной шахтой к залежам, находящимся на другом берегу, где руды было еще больше, но более бедной.
Таким образом, система разработки месторождения была очень сложной и дорогой, однако, за отсутствием других более удойны: месторождений, пришлось взяться за него.
Понизительную подстанцию, которая должна была трансформировать энергию, какой-то проектант-чудак расположил на самой высокой (командной) точке месторождения. До сих пор не могу себе простить, как я просмотрел это глупейшее решение и позволил его осуществить. Несомненно, проектантом руководило только одно желание: блеснуть, создать «мировую» электроподстанцию, поставив ее как можно выше и подальше от всяких зданий, чтобы она господствовала надо всем. Я понимаю, когда, например, немецкие бароны и герцоги ставили свои замки на самых причудливых высотах Рейна. Это имело оправдание с точки зрения их защиты. Но тут, где от подстанции требовалось только одно – подача энергии, такое расположение было просто нелепым. Оно раза в три увеличивало стоимость строительства и заставляло весь обслуживающий персонал в случае каких-либо аварий, подниматься метров на триста вверх. «Красота» была куплена дорогой ценой.
В условиях Тельбеса наиболее правильным было соорудить, прежде всего, небольшую гидростанцию, примерно в 500 киловатт, что представлялось возможным без каких-либо серьезных затрат. К сожалению, этот вопрос не был своевременно технически подготовлен, а во время строительства нельзя было заняться решением такой задачи. Сам и в гидростроительстве никакого опыта не имел.
В 1931 году на доменной печи Гурьевского завода провели опыты по проплавке магнитогорской, тельбеской и темир-тауской руд. Результаты их были опубликованы в бюллетене, издававшемся с конца 1930 года. Сначала строительства мы также выпускали различные монографии, посвященные исследованиям грунтов площадки, коксования и другим вопросам.
Зима 1930/1931 г. была первой, которую мы встречали развернутым фронтом различных работ: бетонных, кладки стен, монтажа, изготовления железных конструкций, больших работ по механическим цехам, временным литейным и другим. На площадке уже трудилось 15 – 18 тысяч рабочих, а новые все прибывали и прибывали.
В декабре, в самые лютые морозы, закладывались здания стрипперного отделения, нагревательных колодцев и прокатного цехов. С сентября, как я уже говорил, самым усиленным темпом шло строительство ТЭЦ, и в зимних условиях велись работы на берегу реки Томи по установке водонасосной станции первого подъема и укладке водозаборной галереи.
Для обеспечения завода известняком надо было разворачивать строительные работы на известковых карьерах и карьерах Антоновки. Глину решили разрабатывать в Гурьевске и, кроме того, неподалеку от Семипалатинска – на берегу Иртыша.
Такая разбросанность месторождений глин создавала большие неудобства, но ничего не оставалось делать, так как своих глин не было, а цехи, которые как грибы стали вылезать из земли, могли оказаться без сырья.
Так как основную электростанцию предполагалось пустить в 1932 году, то пришлось мобилизовать силы и строить временную станцию, вступившую в строй в начале апреля 1931 года. Эта станция была построена довольно оригинально: она располагалась на самом берегу реки Абы; реку преградили временной деревянной плотиной, вода подавалась по каналу циркуляционным насосом. Станцию соорудили целиком деревянную.
Большие затруднения пришлось преодолеть для того, чтобы включить станцию в общую сеть, так как вольтаж машин был самым разнообразным: одной машины – 2000 вольт, другой – 5000, а наша сеть имела 6000 вольт. Все это требовало различных приспособлений и дополнительных устройств. Тем не менее, к 1 апреля 1931 года станция была пущена, и завод все время имел достаточное количество электроэнергии.
Одновременно со строительством основных сооружений мы расширяли строительство бараков, столовых, хлебопекарен, бань. Была состроена механизированная прачечная, оборудование для которой я сумел заказать в Ленинграде еще в конце 1929 года. Эта прачечная сыграла важную роль в санитарном отношении: мы не переживали эпидемий. Этому способствовала и хорошая питьевая вода. Только в начале 1930 года была небольшая вспышка сыпного тифа. Пришлось срочно один из бараков нашей больницы отвести под эпидемическое отделение.
Однако нам можно бросить заслуженный упрек за отставание строительства некоторых необходимых сооружений, главным из которых была больница. Начиная работу в Сибири, надо было учесть, что в этом малообжитом районе никто не придет на помощь и все придется делать самим. Впоследствии эта ошибка была исправлена.
Помимо работ по строительству следовало вести подготовительную работу к будущей эксплуатации завода.
В тот период своей химической лаборатории мы не имели (у нас имелась только строительная лаборатория). Пришлось ориентироваться на Гурьевский завод и производить там все необходимые испытания огнеупорного сырья и других материалов. В первый год строительства для испытания строительных материалов мы прибегали иногда к помощи Ленинграда и Москвы, а позже все делали на Гурьевском заводе и у себя.
Наученные горьким опытом, впоследствии, как правило, на всех рудниках, малых и больших, мы стремились одновременно с открытием эксплуатационных работ обязательно строить небольшие лаборатории.
XIX
СОСТОЯНИЕ РУКОВОДЯЩИХ ОТДЕЛОВ. ХАРАКТЕРИСТИКА ИНЖЕНЕРОВ-СТРОИТЕЛЕЙ. КОНСУЛЬТАНТЫ
Еще в 1929 и 1930 годах у нас были составлены планы, предусматривавшие постройку полностью в течение трех лет двух доменных печей рельсопрокатного стана, блюминга, большинства вспомогательных цехов и двух батарей коксовых печей. Окончание строительства всего завода в целом, с необходимым заделом, намечалось осуществить в пять лет.
На основании этого большого плана ежегодно составлялись годовые, квартальные и месячные планы. Каждую неделю у меня проводились совещания, где рассматривалось выполнение месячных планов и обсуждались мероприятия, которые были необходимы, чтобы та или иная стройка не выходила из графика. В этой работе я опирался главным образом на производственный отдел и конструкторское бюро.
Состав нашего конструкторского бюро был весьма квалифицированным. Здесь имелись руководители групп по доменному, мартеновскому, прокатному и другим производствам, конструкторы по железным и железобетонным конструкциям, временным сооружениям, водопроводу и канализации.
Основное руководящее ядро конструкторского бюро сложилось из представителей Юга. Но за время строительства здесь выросли и выдвинулись местные работники. Так, очень сложные вопросы генерального плана завода находились в ведении инженера-строителя Тамары Петровны Голубинцевой, выросшей на этой работе до главного инженера генерального плана.
Производственно-техническим отделом, занимавшимся составлением планов оборудования, надзором за технической стороной проектов и согласованием вопросов со строителями, заведовал прекрасный инженер Григорий Ефимович Казарновский. Этот отдел являлся наиболее надежной частью управления строительством.
Менее благополучно обстояло дело с плановым отделом, который почти целиком состоял из людей, привыкших работать без учета положения дел на строительстве. Но благодаря четкой деятельности первых двух отделов, работа и этого отдела была удовлетворительной.
Я никогда не принадлежал к сторонникам кабинетной работ и не потому, что отрицательно к ней отношусь, а скорее по привычке большую часть времени проводить на месте, на строительных участках, самому наблюдать за тем, как и что делается, давать необходимые советы и указания. Эта привычка выработалась у меня за время предыдущей двадцатилетней практической деятельности и стала чертой моего характера. Такой линии поведения придерживался я и здесь. Из двенадцати рабочих часов восемь часов я проводил непосредственно на строительных объектах. При их посещении я никогда не давал указаний через голову персонала, ответственного за тот или иной участок работы. Быть может, именно поэтому на строительстве не наблюдалось той неразберихи в ответственности, какая часто бывает на крупных стройках. За состоянием особо важных участков я наблюдал поздно вечером и даже ночью.
За годы работы мне приходилось сталкиваться с большим количеством инженеров – старых и молодых. В результате я пришел к выводу, что их можно подразделить на две основные группы. К первой относятся люди, которые, не считаясь с трудностями и неясностями в деталях проекта того или иного сооружения, могут разобраться в том, что оно должно собой представлять в законченном виде. У таких инженеров не бывает серьезных сомнений. К каждому встретившемуся на их пути затруднению они подходят не с тем, чтобы только формально отразить его в каком-нибудь протоколе как помеху, дающую повод «отступить». Всякое затруднение побуждает их, прежде всего, найти пути для преодоления трудностей и неполадок.
Вторая группа – это инженеры, часто владеющие даже большими теоретическими знаниями, чем инженеры первой группы, но требующие безоговорочного выполнения от начала до конца всего, что, по их представлению, необходимо. Только при соблюдении этого они способны приступить к работе. Обычно многие из этих инженеров, предъявляя ряд невыполнимых условий, кончают тем, что бросают работу и уходят.
Крупным недостатком строителей является то, что среди и их редко можно найти людей, которые проработали бы на каком-либо строительстве с начала и до конца. В большинстве случаев они перекочевывали с одного объекта на другой, с одной стройки на другую.
Мне всегда был неприятен тип специалистов, знающих дело, но уклоняющихся от решительных мероприятий и действий.
Положение работника, которому предстоит, скажем, начать планировку крупного цеха, похоже на положение хирурга, которому приходится делать очень ответственную операцию. Для этого он должен, прежде всего, обладать необходимым присутствием духа и сознанием, что все, что он делает, делается именно так, как нужно.
Поэтому, как правило, люди второй группы перед самым началом решительных действий, когда от проекта нужно переходить к его выполнению («хирургии») на месте, обычно бегут с поля боя. Одним из таких людей у нас на строительстве был упомянутый Янушкевич. Пока речь шла о сооружении бараков и других несложных зданий, он еще кое-как решал вопросы, связанные с их строительством. Но стоило приступить, например, к разбивке базисной линии завода или дать заключение о возможности возведения тех или иных сооружений, исходя из данных испытания грунтов, он тут же начинал требовать совершенно ненужные документы и утверждения с единственной целью – уйти от выполнения большой работы и связанной с ней ответственности.
Не в моем характере было приглашать часто консультантов. Я старался выйти из положения силами своей стройки и завода. Но иногда приходилось обращаться за помощью.
По проекту Водоканалстроя нами был осуществлен водозабор из реки Томи. С самых первых дней работы водозабора обнаружилась полная несостоятельность проекта. Было очевидно, что проектанты допустили какую-то крупную ошибку. Мы не могли ее обнаружить, так как не знали всех трудностей забора воды из быстротекущих сибирских рек. Пришлось вызвать консультантов.
Побывали у нас многие, и, прежде всего, лица, причастные к проекту. Но толку было мало. Тогда, не помню по чьему совету, я пригласил старого инженера, Александра Яковлевича Миловича. Он обследовал водозабор и дал правильное и понятное объяснение наших трудностей. Одновременно он выдвинул ряд предложений, начиная с самого простого – соорудить маленький ковш, своим отверстием обращенный против течения реки – и кончая до некоторой степени фантастичным: прорыть туннель под рекой Томью на другой – скалистый – берег и таким образом создать большой естественный ковш.
Мы решили временно ограничиться сооружением маленького ковша, и нужно отметить, что этот ковш в течение десяти лет спасал нас от всяких невзгод с шугой, заносами русла реки травой и других «капризов» реки. Впоследствии был построен большой ковш, что полностью ликвидировало угрозу остановки завода из-за недостатка воды.
Еще раз консультанты посетили нас с комиссией, присланной из Москвы, для расследования сообщений о том, что наши доменные печи «садятся». Тревога в Москве была вызвана тем обстоятельством, что в это же время на строительстве Запорожского завода, который расположен на лёссовых грунтах, ряд сооружений, в частности доменные печи, начал давать неравномерную осадку.
Лёссовые грунты представляют собой надежное основание для любых сооружений, но достаточно им увлажниться, как прочность их резко снижается. А так как в условиях металлургического завода, в особенности доменного цеха, потребляющего и отводящего большие количества воды, всегда возможно обводнение грунта из-за неплотностей в трубах, то, разумеется, в этих условиях рассчитывать на лёссовые грунты как на надежное основание было большой ошибкой.
Наши доменные печи (первая и вторая) были построены без свайных оснований, причем грунты были не лёссовые, а увлажненные гравийные линзы и глины. При этом печи после их пуска стали «садиться» и осели:
первая – на 250, а вторая – на 150 миллиметров. Дальнейшие осадки прекратились.
Достаточно было нам сообщить в Москву об этих осадках печей, как немедленно была прислана комиссия, которая занялась обследованием, но высказала лишь замечания, не имевшие практического значения.
Третью и четвертую печи мы построили уже на сваях. Вообще ведение земляных работ глубокими котлованами в 15, 20 метров при описанных грунтах далеко небезопасно. Эти грунты, в отвесном состоянии по внешнему виду напоминающие скалу, в сухую погоду весьма устойчивы, но стоит наступить дождям или морозам, как часть их неожиданно обрушивается в котлован.
Вообще переход от морозов к теплу и обратно является самым опасным при производстве строительных работ в лёссовых и аналогичных им грунтах. Работу в этих условиях надо производить быстро и обязательно с укреплением грунтов в котловане, хотя бы внешний вид их был вполне обнадеживающим в отношении естественной прочности.
XX
ОРГАНИЗАЦИЯ ТЫЛА СТРОИТЕЛЬСТВА КУЗНЕЦКОГО ЗАВОДА
Вопросы энергетики во вновь развивающихся промышленных районах являются наиболее важными. Намеченный объем работ по Кузнецкому заводу для своего выполнения требовал большого количества энергии (паровой и электрической). Поэтому своевременное и планомерное наращивание мощностей энергетического хозяйства было важнейшей задачей. В каждом отдельном случае к решению таких задач приходилось подходить не так, как это обычно делается в уже обжитых местах.
Мощность первой электростанции, пущенной на строительстве, составляла всего три киловатта. Сейчас этот агрегат находится в музее Кузнецкого завода. Это был обычный генератор постоянного тока, который приводился в движение через ременную передачу от движка. Вырабатываемая им энергия расходовалась преимущественно для освещения. На ней проработали около двух месяцев, затем был получен мотор в 50 лошадиных сил и к нему соответствующая динамомашина.
В первом квартале 1929 года поступили чертежи первой временной станции.
Вопросы электроснабжения строительства решались главным образом на основе применения паровых машин локомобильного типа, так как они проще в ремонте и в обращении. Машинам предстояло работать на угле. В начале 1929 года мною были заказаны три машины Вольфа по 500 лошадиных сил каждая, прямоточного типа с конденсацией и генератором на валу, очень компактные, требующие мало места. Для рудников заказали четыре локомобиля Мальцевского завода по 200 лошадиных сил. Здания станции были деревянные с железными дымовыми трубами, без растяжек, с расширенными юбками, чтобы не препятствовать движению транспорта.
К концу 1930 года мы располагали пятнадцатью паровыми кранами и девятью паровыми экскаваторами с общей емкостью ковшей 13 кубических метров. Выбор паровой силы для экскаваторов и кранов полностью себя оправдал.
Оправдался выбор паровых машин и для наших временных электростанций. Они работали почти бесперебойно, а надзор был довольно простым. Некоторые критические замечания можно было сделать лишь по поводу напряжения. По-видимому, правильнее было заказать все оборудование на напряжение в 6000 вольт, но такая станция не могла быть расположена поблизости от главных потребителей – вспомогательных цехов первой очереди, доменного и мартеновского цехов. Поэтому выбранное нами низкое напряжение, в конечном счете, не являлось недостатком.
Уже в конце 1930 года, после пуска станции в 1500 лошадиных сил, появилась необходимость в срочной постройке дополнительной временной станции. Для этой цели использовали два генератора в 1000 и 1500 киловатт. Станцию построили за два месяца на берегу реки Абы с тем, чтобы после постройки плотины брать воду прямо из реки. Пустили эту станцию к началу апреля 1931 года, что оказалось весьма своевременным, так как расход энергии на площадке строительства к этому времени потребовал увеличения мощности до 2000 – 2500 киловатт (были пущены кирпичные заводы и постоянный механический цех).
При строительстве постоянной электростанции мы рассчитывали, что немецкие турбины (по 6000 киловатт каждая) будут пущены раньше всех других объектов, так как с их помощью предполагалось обеспечить энергетикой строительство первой очереди завода. К сожалению, с ними неожиданно произошла авария. Колеса Кертиса на обеих машинах буквально на второй день после пуска лопнули, не повредив, однако, ротора. Их сняли и временно работали без них, что снизило мощность машин до 4000 киловатт. В связи с этим в пусковой период пришлось использовать все наши энергетические мощности, включая временные станции.
Дело начало налаживаться только после пуска турбины Бамаг мощностью 24 000 киловатт. Но с ней произошла та же история. Пришлось снять несколько колес низкого давления, что понизило мощность машины на десять процентов и увеличило удельный расход пара. Лишь после замены поврежденных деталей работа станции стала надежной.
Более спокойно работала воздуходувная часть станции. Возникали лишь небольшие затруднения при освоении воздуходувки и в работе подшипника Митчела; в остальном первое время все обстояло благополучно. Лишь после полутора лет работы на воздуходувной части начали обнаруживаться очень неприятные явления. Из-за плохой работы фильтров и большой запыленности воздуха заклепки, прикрепляющие лопатки воздуходувки, были срезаны и часть из них разрушилась. Потребовался большой ремонт их. Пришлось заказать для воздуходувок запасные роторы, но уже измененной конструкции, которые по мере надобности устанавливались на машине.
После пуска главной станции в конце 1932 года были введены в действие подстанции, а временные станции рудников прекратили свое существование.
В Гурьевске электрическую энергию давали два генератора мощностью по 35 киловатт и напряжением около 2000 вольт, приводимые в движение паровыми машинами. Первое время такого количества энергии было достаточно для работы Гурьевского завода, так как остальные механизмы – насосы, воздуходувки, прессы кирпичного завода – приводились в движение специальными паровыми машинами.
На строительстве Кузнецкого завода намечалось использовать около миллиона кубических метров леса; его доставляли главным образом по реке Томи и в очень небольшом количестве – по железной дороге.
Требовалось организовать быструю распиловку прибывающих плотов. Поэтому мы с самого начала заказали четыре двухэтажные рамы производительностью 120 кубических метров за 8 часов, предусмотрели специальные склады для бревен и пиломатериалов, а также большой деревообделочный комбинат, хорошо оснащенный машинами и механизмами, позволяющими выпускать в год до 40 тысяч кубических метров древесины уже в виде большого количества готовых изделий: оконных переплетов, дверей, мебели и других конструкций.
Для утилизации стружки, идущей на изготовление изоляционных плит, была построена большая фибролитовая мастерская. Плиты использовали для целого ряда построек. Главное их преимущество заключалось в простоте и быстроте монтажа.
В годы строительства Кузнецкого завода большим новшеством при изготовлении водопроводов, газопроводов и строительных железных конструкций был способ электросварки. К сварке тогда относились очень недоверчиво. Работа эта требовала более глубоких знаний и умения не только со стороны сварщиков, но и руководителей.
Решив применить новые технические приемы, мы обратились за консультацией к профессорам Томского технологического института.
Замечу, что американские консультанты к электросварке относились отрицательно. Помощник главного инженера Эвергарда – Кенш, заявил: «Если бы я стал пробовать сварку, то только на своей собаке. Применять такой способ для ответственных сооружений не рекомендую!»
Советом Кенига мы пренебрегли. Электросварка ускоряла строительство, и мы стали применять ее во все больших масштабах. Не обходилось и без неприятностей.
Длинные трубопроводы иногда лопались в сварных местах, казалось, без всяких к тому причин, и частенько их приходилось переваривать. Руководил работами по сварке инженер В. Э. Дымшиц, который почти все трубопроводы для Кузнецкого завода сварил в заводской мастерской.
Качество сварки на трубах мы всегда могли проверить опрессовкой. Недоброкачественные места исправлялись, и, таким образом, в монтаж поступал надежный трубопровод. Хуже обстояло дело с железными конструкциями. Правда, вначале мы применяли сварку только на неответственных участках (поручни лестниц, всевозможные заграждения). Главное затруднение состояло в том, что надежных методов контроля качества сварки железных конструкций не существовало.
О качестве электродов того времени можно судить по способу их изготовления. Брали обыкновенную катанку, расправляли ее, обмакивали в раствор извести с небольшим количеством жидкого стекла и затем подсушивали. На этом технология изготовления электродов заканчивалась. Правда, подготовку шва под сварку мы производили довольно хорошо, чему способствовала маленькая кислородная станция, установленная еще в самом начале строительства в деревянном сарае. Эта станция нам сильно помогала при решении некоторых задач, связанных со строительством.
Следующую кислородную станцию, производительностью в 100 кубических метров в час, мы разместили уже в капитальном здании.
Венцом торжества электросварки на нашем заводе было сооружение (в 1932 году) моста через реку Абу, имевшего тридцатиметровый целиком сварной пролет полностью из своего металла. Нижний пояс этого моста был прокатан на блюминге в виде толстого длинного сляба, к которому приваривались стальные конструкции моста. Мост этот стоит до сих пор1[1 В связи с реконструкцией Проспекта металлургов, через р. Абу позже был построен новый более мощный мост. – Прим. ред.]. По-моему, это вообще первый в Европе цельносварной мост. Конструктором его и производителем работ был инженер Нарец.
В 1935 году мы построили большой двухпутный мост для железнодорожного, трамвайного и автобусного сообщения через реку Томь. Особый интерес представляло строительство быков этого моста. При сооружении устоев вместо обычного кессонного способа работу производили следующим образом: в зимнее время в местах устоев насыпали большое количество гальки, доставляемой экскаватором, расположенным на плоту. В гальку опускали «нож», служивший основанием, на который постепенно загружали бетон.
Мощность наших основных и полевых мастерских по изготовлению железных конструкций составляла около 2 тысяч тонн в месяц. Конструкции здания мартеновского цеха Кузнецкого завода, как и многое другое, были изготовлены на самом заводе. В дальнейшем полевые мастерские послужили базой для строительства в Сибири многих других заводов.
Немаловажное значение для строительства Кузнецкого завода имела своевременная организация механической базы. Путь развития механических цехов завода был примерно таким. В 1929 году неподалеку от гаража мы установили небольшой токарный станок. К концу этого года, когда стали прибывать из Германии станки, построили несколько деревянных временных цехов: литейный, механический и котельный. В них и были установлены эти станки, на которых производилась необходимая обработка деталей; кузница в то время уже была оснащена паровым молотом в 250 килограммов и пневматическим в 500 килограммов.
Вспомогательные цехи завода были пущены к концу 1930 года. Таким образом, мощность механических мастерских, кузницы и котельного цеха не только не отставала от строительства, а опережала его.
Место расположения механических цехов по плану завода мы выбрали правильно.
Первоначально загрузку механических цехов предполагалось производить таким образом, чтобы все более или менее серьезные ремонтные работы сосредоточить исключительно в блоке цехов главного механика. Но затем, по мере развития основных цехов, от этой идеи пришлось отступить и пойти по пути некоторой децентрализации, создавая достаточно оборудованные для среднего ремонта мастерские, расположенные поблизости от цехов – коксового, доменного, мартеновского, прокатного и огнеупорного.
Как я уже писал, большим подспорьем для нас был Гурьевский завод. Отсюда мы получали арматуру и железо для мелких поковок, небольшое количество огнеупорного динасового кирпича, литье очень хорошего качества и другие полуфабрикаты. По мере оснащения станками Гурьевский завод начал помогать и в изготовлении различных деталей. Особенно важной для строительства оказалась помощь вновь организованного на Гурьевском заводе метизного цеха по производству болтов, гаек, гвоздей, шаров для шаровых мельниц, костылей для железнодорожных линий.
Очень важными были транспортные проблемы.
Первые автомашины начали появляться на стройке летом 1929 года; к концу 1930 года парк их достигал всего полутораста штук. Основным видом транспорта был железнодорожный. Сначала использовали «случайные» паровозы, какие только можно было получить; затем выписали около сорока паровозов и двухсот платформ.
На втором году строительства вагонный состав был пополнен сорока самоопрокидывающимися и большегрузными вагонами отечественного производства. Для экскаваторов лучше всего подходили вагоны именно этого типа.
По мере усиления нашего автотранспорта дороги приходили в жалкое состояние. Заметное улучшение дорожного хозяйства началось лишь после пуска доменных печей первой и второй очереди, когда стало возможным использовать отходы шлаков и пек из коксового цеха для дорожного покрытия. Построенные с применением этих материалов дороги оказались значительно лучше прежних. Мы организовали дорожную лабораторию для испытания различных покрытий и дорожный отряд. Всем этим хозяйством руководила техник Самсонова.
Значительно лучше были у нас железнодорожные пути. Как правило, мы избегали строительства временных путей. Укладывали тяжелые рельсы и большее количество шпал на километр (не менее 1600, а в некоторых случаях – 1800). Но с балластом дело обстояло неблагополучно. Приходилось применять все тот же гравий. Из-за густоты путей на территории завода, множества подземных сооружений и коммуникаций, сложных фундаментов и значительной неровности площадки мы вынуждены были создавать ряд довольно дорогих перемычек – пакетов. Они служили временными мостами для перехода над препятствиями.
Самым большим затруднением для транспорта в первые полтора-два года работы было отсутствие туннеля. Идея применения туннелей на наших заводах возникла у меня еще в 1910 году, когда я работал на заводе Гэри в Америке, и два раза в день – на работу и с работы – проходил туннелями: основным, расположенным под главными путями, и вспомогательными для пешеходов – внутри цеха. Такая система передвижения мне очень нравилась.
Самостоятельно, без помощи наших консультантов-американцев, мы спроектировали туннель, проходящий через короткую ось завода (по линии раздела доменного и мартеновского цехов). Этот туннель должен был служить основным проходом для рабочих, идущих на работу и с работы. Каждая группа цехов имела свою ветвь туннеля (вспомогательные, доменный, мартеновский, прокатный и коксовый цехи).
Наш туннель был хорошо спроектирован: с движением посередине автомобильного и гужевого транспорта, а по бокам – пешеходов. Но техника строительства его была недостаточно высока – первое время стены туннеля пропускали много воды.
Кроме большого туннеля, было сделано много переездов на территории завода, которые позволяли пересекать железнодорожные пути на разных уровнях и тем самым избегать перекрещивания путей.
Разумеется, не для всех видов транспорта нужны такие, довольно дорогие, развязки, как туннели, но в некоторых случаях они необходимы. Каждый из нас, работавший на заводах, знает, сколько теряется времени на переездах и сколько при этом происходит несчастных случаев.
Мне могут возразить, что в наше время, когда на транспорте применяется автоблокировка, подобные предосторожности излишни. Думаю, что это не так. Автоблокировка, разумеется, оказывает существенную помощь. Но она не решает основную задачу безопасности, а только способствует ее решению. Только тогда, когда речь идет о старом заводе или о новом, но спроектированном без соблюдения указанного принципа, автоблокировка может быть единственным средством, гарантирующим в какой-то степени безопасное движение по дорожным магистралям.
Ввиду того, что ни на какие временные решения с путями мы не шли с первых дней работы завода, внешне могло сложиться неблагоприятное впечатление о их состоянии, так как по обеим сторонам путей было навалено большое количество пока неспланированной земли. Когда была сделана полная планировка, – стало очевидным, что испытанные нами временные затруднения впоследствии полностью компенсировались стройностью движения всего транспорта.
Одним из крупных преимуществ Кузнецкого завода были богатейшие отвалы, совершенно изолированные от завода, находящиеся вблизи от него и соединенные с ним специальными путями.
Правильная организация отвалов должна обеспечивать раздельную выгрузку, а, следовательно, и раздельную территорию для разного рода отходов: доменного и мартеновского шлаков, огнеупоров, колошниковой пыли, коксового мусора и других.
В первые годы работы мы не думали об использовании отходов завода, но в дальнейшем вопросы экономики заставили этим заняться. Шлаки пошли для цементного производства, часть из них – в виде дробленого щебня или литых камней – для дорожных работ, колошниковая пыль – на агломерационную фабрику.
У каждого отвала надлежит иметь соответствующую фабрику для переработки отходов.
Отвальное хозяйство следует объединять в отдельную хозяйственную единицу с единым руководством и соответствующими техническими средствами. Надо сказать, что тяжелое положение с отвалами шламов наблюдалось на рудниках до самого последнего времени. Так, на обогатительной фабрике Мундыбаша после мокрого магнитного обогащения выбрасывается большое количество шламов, которые складываются вблизи берега. Каждую весну половодье уносит значительную часть их в реку Томь, что, конечно, недопустимо.
Как известно, наиболее «тяжелый» вид отходов в металлургической практике – мартеновские шлаки. С одной стороны, они содержат значительное количество железа в виде металлических включений, а с другой – химический состав этих шлаков таков, что не позволяет полностью использовать их в доменном производстве. По степени своей прочности они могут быть использованы, после соответствующего дробления, вместо щебня в бетоне. Поэтому необходимо создавать все условия для эффективного использования этих шлаков. Техника их переработки определена еще недостаточно как в смысле последовательности операций, так и в отношении укомплектования соответствующими машинами. Хотя обычные шлаковые дворы пока являются лучшими, они нуждаются в ряде усовершенствований.
Кроме массового использования доменных и мартеновских шлаков, на нашем заводе была организована небольшая мастерская, в которой путем расплавления в вагранке шлаков и последующей заливки их в соответствующие формы изготовлялись различные изделия: изоляционные плитки, изоляторы (ролики) для электропроводки в жилых домах и многое другое.
Качество этой продукции было невысокое, но за отсутствием других источников получения таких изделий мастерская оправдывала себя.
На базе отходов прокатного производства мы организовали мастерскую, в которой изготовлялись разного рода железные изделия, необходимые в домашнем хозяйстве (ширпотреб). Тут были лемехи для сельскохозяйственных плугов, крючки, замки, арматура и другие метизы. Начальником этой мастерской был назначен мастер Петров, питавший особую любовь к такого рода производству и оказавшийся способным и инициативным человеком.
Помимо изделий «ширпотреба» пришлось заняться и организацией производства кровельного железа, недостаток которого ощущался очень сильно. Для этой цели я достал на уральских заводах (не помню где) четыре старые листопрокатные клети. Две из них были установлены на Гурьевском заводе, две – на Кузнецком. Общая производительность наших клетей составляла примерно 10 тысяч тонн в год кровельного железа. Такого количества нам вполне хватало.
Хорошо оснащенные деревообделочные мастерские позволяли организовать массовое производство мебели и столярных изделий высокого качества.
В начале строительства нам был передан кирпичный завод производительностью 4 – 5 миллионов штук кирпича в год. Мы перевели его на круглогодовую работу и удвоили его мощность, предварительно соорудив искусственные сушила. Приступили также к строительству новых кирпичных заводов. Первый из них был построен на существовавшей площадке, а следующие четыре (из которых два – сухого прессования специальными прессами) – на новой площадке, расположенной неподалеку от старой, где запасы глины позволяли организовать большое производство красного кирпича.
Общая мощность всех кирпичных заводов к концу строительства достигла 100 миллионов штук кирпича в год. Стоит отметить, что наши заводы сухого прессования сразу начали давать хорошую продукцию. В те времена это был едва ли не единственный случай в этом роде. Существовало мнение, что эта технология мало применима из-за непригодности для нее глин большинства районов Советского Союза.
XXI
ПРЕДПУСКОВОЙ И ПУСКОВОЙ ПЕРИОДЫ
Чем меньше оставалось времени до пуска завода, намеченного па 7 ноября 1931 года, тем напряженнее становилась обстановка. Приезжали «разведчики» из Магнитки, и мы посылали туда своих. Все сходились за том, что у нас дело идет лучше, но со строительством доменных печей «Магнитка» нас обогнала.
На производственных совещаниях беспрерывно обсуждались всевозможные вопросы ускорения строительства и необходимые меры по обеспечению своевременного пуска завода.
В конце октября было созвано большое совещание в районном комитете партии, где мне пришлось докладывать о ходе строительства. Свой доклад я закончил заявлением о том, что доменная печь № 1 в основном к пуску готова и остались лить некоторые дополнительные работы, которые будут закончены до 15 декабря.
В действительности же дело обстояло хуже. Для окончания монтажа печи и всех вспомогательных устройств водоснабжения, питания энергией, а также подъемных машин и мостов требовалось два-три месяца. Лишь после этого можно было готовиться к пуску.
На торжественном вечере, посвященном 14-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, директор завода и секретарь городского комитета партии выступили с речами, в которых ограничились сообщением, что доменный цех в основном к пуску готов.
Вспоминается, что когда я беседовал с секретарем райкома партии Р. М. Хитаровым, то на его вопрос: «Почему не пускаете завод?» – ответил описанием сцены перед началом сражения из «Войны и мира». Когда Александр I обратился к Кутузову: «Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Илларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки», – Кутузов ответил: – «Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде, и не на Царицыном лугу»1[1 Л. Н. Толстой. Война и мир. Собр. соч. в двенадцати томах, т. 4. М., Гослитиздат, 1958, стр. 352].
«Начинать, может быть, пора, но это не Царицын луг, – сказал я Хитарову. – Тут надо начать и не кончать, а все время вводить и вводить одно за другим. Поэтому я беру на себя смелость не пускать сейчас одну доменную печь, а выждать до тех пор, пока не подгонят остальные цеха».
Вскоре после этого секретарь райкома вызвал меня к себе и потребовал объяснить, чем вызвано мое обещание пустить домну № 1 в декабре, тогда как было ясно, что это невыполнимо. Пришлось сознаться, что я не видел иного выхода; если бы я назвал реальный срок пуска, то этим демобилизовал бы строителей, что могло привести к срыву нарастающих темпов работ.
Положение же к моменту официального срока пуска завода было таково: котлы и генераторы основной электростанции не были даже опробованы на горячем ходу; следовательно, питание электроэнергией должно было производиться от временной электростанции, реальная мощность которой составляла всего-навсего 2000 киловатт, тогда как для пуска одной доменной печи и ведения строительных работ требовалось не менее 5000 киловатт. Коксовые печи находились на сушке, и нужно было еще около месяца, чтобы довести их до соответствующей температуры.
Одним словом, все необходимые узлы этого большого хозяйства не были испытаны не только в общем комплексе, но и каждый в отдельности. Так, например, оборудование центральной электростанции (два котла – один рабочий и другой резервный, два турбогенератора для собственных нужд – рабочий и резервный, две турбовоздуходувки, также с учетом резерва) было смонтировано, но требовало опробования и проверки.
В процессе пуска паровых котлов выявлялись плохо развальцованные трубы, дававшие в разных местах течь, для устранения которой приходилось то и дело останавливаться. Эти остановки были неприятны еще и потому, что пуск котла производился на нефти, и из-за отсутствия полной нагрузки он не мог работать на угле. Из этого видно, что сам пуск и налаживание работы паровых котлов были чрезвычайно трудным делом.
К тому же пугали неожиданности, которые могли возникнуть на каждом шагу. Особенно беспокоило наступление зимы, когда должна быть во что бы то ни стало обеспечена непрерывная работа котлов, так как их остановки могли привести ко всякого рода повреждениям водопроводов, конденсаторов и других установок.
К счастью, первые котлы после двухнедельных хлопот начали работать довольно надежно, бесперебойно обеспечивая завод паром в достаточном количестве.
Наладив работу котлов, приступили к опробованию турбин для собственных нужд на центральной станции. При опробовании одна за другой стали выходить из строя турбины Рато. Пришлось снимать по одному диску и работать на этих машинах с пониженными мощностями, предъявив к фирме претензии.
Как только была более или менее налажена работа центральной станции (лишь в январе 1932 года), приступили к загрузке коксовых печей. Надо заметить, что в связи с объявленным ранее сроком пуска доменного цеха к 7 ноября 1931 года нам завезли 5000 тонн кокса из Кемерова. Так как на эстакаду еще нельзя было проехать, – кокс сгрузили на территории города. В результате ни один кусок его в доменную печь не попал, и он полностью был использован населением для домашних нужд.
С доменными печами положение было еще хуже. Здесь, как и с коксом, нам оказали медвежью услугу. Магнитогорская руда начала поступать уже с августа 1931 года, причем ее не пропускали через дробилку, а грузили большими глыбами непосредственно из карьеров; выгрузка такой руды из вагонов была затруднена.
В связи со всем этим нас упрекали за то, что мы своевременно не смогли пустить доменную печь. Мне трудно было отвечать на множество вопросов. День заполнялся посещением корреспондентов и различных комиссий, не считая большого количества заседаний.
Наконец, во второй половине марта 1932 года нам стало ясно, что через неделю-другую можно пускать доменную печь. Пуску ее предшествовал ряд заседаний с американцами у директора. Зарубежные спецы в один голос заявляли, что пуск печи необходимо отложить не менее чем на год.
30 марта 1932 года мы собрались в конторке доменного цеха для обсуждения вопросов, связанных с пуском печи. Предложенный нами состав пусковой шихты американцы одобрили. Однако на следующем заседании иностранцы отказались участвовать в пуске, заявив, что если мы пойдем на это, то они снимают с себя всякую ответственность. [«Можно ли пустить доменную печь при существующем положении строительства?» – спросили американцев. «Конечно нет», – единогласно ответили они. «Когда же, по-вашему, можно?» «Через полгода, а может быть, через год».
Было ясно, что американцы не желали брать на себя какую-либо ответственность за пуск домны.
«Доллары американцы любят получать, а на нашу промышленность им наплевать», – говорили строители.]
Твердо решив пустить печь, мы распорядились приступить к ее загрузке. При этом американцам было предложено все пусковые операции производить так же, как они проделывали их у себя.
[Загрузку поручили смене молодого инженера Б. Н. Жеребина. впоследствии директора Кузнецкого металлургического комбината. И в ночь на 31 марта, около 4 часов утра, первый загруженный скип пошел по наклонному мосту на колошник...
Процесс задувки происходил примерно так, как подготовка к сражению под Аустерлицем по роману Л. Н. Толстого «Война и мир».
Было нечто вроде заседания перед сражением. Были «немцы», которые показывали, куда какая колонна марширует. «Немцев» изображали американцы. Они твердо заявили, что, пока все не будет сделано согласно проекту, завод нельзя пускать.
Мы, русские инженеры, Григорий Ефимович Казарновский и я, мастер Лаврентий Кузьмич Ровенский, а также управление завода во главе с директором Сергеем Мироновичем Франкфуртом решили, несмотря ни на что, завод пускать.
Наша твердость заставила американцев сдаться. И Фергюсон, начальник доменного цеха, начал подготовку к задувке. Помогали ему обер-мастер Л. К. Ровенский и группа горновых, приехавших из Донбасса.]
Странно было видеть очень устаревшие, по моему мнению, приемы загрузки и пуска печи. По указанию американского инженера Фергюсона в каждую фурму закладывали смоченные керосином щепки, и печь значительное время работала на тяге, несмотря на то, что для этой цели нами были разогреты на нефти два каупера до температуры примерно 500°, вполне достаточной для пуска печи на дутье.
Лишь после 8-часовой работы на тяге Фергюсон перевел печь на дутье. По его словам, такой способ пуска печи, применявшийся им ранее на всех других доменных печах, был гораздо лучше, чем перевод печи сразу на дутье.
Все остальные операции, в частности прогрев горна и шлаковой летки, были примерно такими же, как и у нас, лишь более осторожно набирались темпы.
[Напряженно ждали сигнала начинать задувку. Ждали строители, монтажники, ждали те, кто монтировал котельные конструкции, мосты, электроаппаратуру, делегаты от всех строящихся цехов. Ведь домну строили все люди Кузнецкстроя, вся страна... Наконец подан сигнал воздуходувке. Вихрь холодного дутья ворвался в разогретые кауперы... Начался металлургический процесс!
«Слушай, великая пролетарская страна: есть Кузнецкий чугун!» - писала газета стройки «Большевистская сталь» 2 апреля 1932 г.
Первая плавка была выдана 3 апреля 1932 г.
Это произошло немного позже, чем через тысячу дней после того, как в кузнецкую землю вонзились лопаты первых строителей.
Когда среди напряженной тишины загудела домна, у людей, показавших образцы героизма, на глазах появились слезы радости.
Первый чугун был разлит на разливочной машине и скорым поездом отправлен в Москву.
По одной чушке этого чугуна мы подарили многим участникам торжества.]
Началась эксплуатация доменного цеха, интенсивность которой постепенно нарастала.
Печь была пущена без постоянного рудного двора, со специальными эстакадами на временном рудном дворе и путевыми кранами. Все механизмы загрузки и пути для отвозки чугуна и шлака были постоянными. Работали они бесперебойно. Само собой разумеется, что в дальнейшем все временные устройства подлежали замене постоянными.
В первый год доменная печь работала на неподготовленных сырых материалах неоднородного состава. По этой причине наблюдались частые подвисания, сопровождавшиеся большими осадками. Казалось бы, что, имея сильные воздуходувки и хорошие регуляторы дутья, можно было, маневрируя температурой и количеством дутья, добиться спокойного хода печи. На самом же деле это оказалось не так. Пришлось заняться длительными исследованиями разных режимов дутья и температуры, чтобы выявить пути для получения более спокойного хода печи.
Вслед за первой доменной печью, в июле месяце пошла вторая. Затем 19 сентября 1932 года мы пустили первую мартеновскую печь, 5 ноября – блюминг и 30 декабря – рельсопрокатный стаи.
Работа печей стала налаживаться лишь после того, как рудный двор начал заполняться большим количеством руды, поступавшей в бункеры не из вагонов, а через трансферкар рудного двора. Облегчил положение и пуск агломерационной фабрики.
Только в 1936 году мы достигли спокойной работы доменных печей, что позволило перейти к мероприятиям по увеличению их производительности.
Важную роль в работе всех цехов металлургического завода играет вода. Она употребляется для охлаждения металлургических агрегатов, для конденсаторов паровых турбин, холодильников коксовых печей, для очистки газа и других надобностей. Любой из этих объектов требует постоянного и бесперебойного снабжения водой. Самый незначительный перерыв влечет повреждение металлургического агрегата, иногда настолько серьезное, что приходится останавливать его на длительное время. Кроме этого, в связи с несвоевременной подачей воды возникают непредвиденные остановки газового хозяйства завода, что может вызвать тяжелые последствия (взрыв газопроводов, отравление людей).
Имея в виду эти обстоятельства, всю систему снабжения водой будущего металлургического завода построили следующим образом. Вода из Томи забиралась двумя водозаборными галереями, уложенными по дну реки, откуда самотеком она поступала в водозаборный колодец. Здесь ее поглощали всасывающие трубы больших вертикальных насосов мощностью 900 литров в секунду. Всего было установлено три насоса.
Бассейн представлял собой большой открытый резервуар, разделенный на три секции площадью по 10 тысяч квадратных метров каждая. Высота воды в бассейне держалась в среднем на уровне одного метра.
Имея в запасе 30 – 40 тысяч кубических метров воды, завод мог безостановочно работать не менее 12 часов даже в том случае, если бы он оказался отрезанным от насосной станции первого подъема, расположенной на Томи.
Все чистые оборотные воды с доменных и мартеновских печей, а также с электростанции сбрасывались в этот бассейн через брызгальные устройства. Вода с мартеновских печей своим напором не могла подаваться в бассейн, и для этой цели была построена специальная станция перекачки. Для подачи воды по всему заводу (под давлением до трех атмосфер) служила станция второго подъема, расположенная около бассейна.
Однако именно в системе охлаждения и на связанных с ней сооружениях в период пуска завода произошел ряд аварий, объяснявшихся неправильным или недоброкачественным ведением строительных работ.
Водозаборную галерею конструкции «Водоканалстроя» для забора воды из Томи пришлось заменить ковшом системы профессора Миловича, сначала малого размера, а затем – большого. Насосы действовали безукоризненно и никаких упреков не вызывали.
Напорные линии вначале работали удовлетворительно, но затем произошло несколько происшествий, приведших к ремонту линий.
Водоводы были проложены через реку Кондому не дюкерами (подземные водоводы по дну реки), а по специально построенному для этой цели мосту. Он представлял собой большое железобетонное сооружение, под проезжей частью которого проходили две линии водоводов, и было оставлено место еще для двух линий.
При строительстве моста возникло много трудностей, так как во время земляных работ встретились с плывуном, который пришлось закреплять химическим путем. Эту работу проводила одна из московских контор «Фундаментстроя».
Несмотря на своевременно принятые меры, в первый же год левые опоры моста стали «садиться». Вначале мы не знали, чему это приписать, так как нагрузка на мост была небольшая, никакою движения по мосту, кроме случайного пешеходного, пока не производилось, грунт бы укреплен.
После длительных обсуждений мы пришли к выводу, что при проектировании была допущена крупная ошибка: мы принимали данные, предусматривающие строительство моста только на одной реке, между тем сооружаемый мост располагался вблизи устья другой реки. Разница уровней в Томи и Кондоме в месте закладки моста была настолько значительной, что это послужило причиной подмыва устоев. Особенно ощущалась разница уровней в период таяния снега и вскрытия рек (Кондома вскрывается, как правило, дней на десять раньше Томи).
Пришлось исправить ошибку. Закрепили устои, железобетонные фермы заменили железными. После этого появилась уверенность в том, что подмыв не повторится.
В течение почти полугода, пока производились указанные работы, я чувствовал себя очень неспокойно: при выходе моста из строя пришлось бы надолго остановить завод.
Деревянные водоводы сначала показали себя очень хорошо, но затем во время случайных остановок (прекращение подачи тока, изменение давления воды) гидравлическим ударом выбивался целый ряд клепок, и заново приходилось собирать и устанавливать. Спасало наличие двух водоводов – рабочего и резервного, и самое главное – большой запас воды в бассейне.
Надо сказать, что деревянные водоводы после произведенных нами исправлений уже десятки лет работают вполне надежно. Дерево не гниет. Нужно лишь, чтобы водоводы непрерывно были наполнены водой. Укладку их можно производить не обязательно на той глубине, которая требуется для чугунных труб, то есть в зоне, где не промерзает грунт, а значительно выше, что весьма упрощает дело, в особенности на тех грунтах, где имеется много воды, как это было у нас.
При осмотре внутренней поверхности деревянных водоводов не было обнаружено каких-либо отложений, заметно уменьшающих их сечение. Поверхность оказалась покрытой лишь тонким слоем слизи растительного происхождения, не препятствовавшей подаче воды, а напротив, облегчавшей ее.
Недостатком деревянных водоводов является возможность преднамеренного их повреждения, без особых к тому усилий. Достаточно иметь небольшой топор и лопату, чтобы буквально в течение получаса остановить подачу воды на завод. Поэтому необходима усиленная охрана всей напорной линии.
Железные водоводы, идущие под заводской площадкой, были проложены в специальных туннелях – «гитарах». При пуске этих водоводов трудностей возникало не меньше, чем при пуске деревянных. Трубы пришлось много раз переваривать и для большей прочности укреплять специальными железобетонными кольцами. Жесткость железных водоводов, по расчетам, была настолько незначительной, что при укладке их в проходных туннелях приходилось прибегать к особым мерам.
Бассейн сооружался в течение всего года, в связи с чем планировка, выемка и укатка дна производились иногда с недостаточным укрытием от влияния морозов. Грунт под бассейном был самого разнообразного состава: гравий, глинистые прослойки с гравием, а на большой глубине – даже глина.