www.booksite.ru
К титульной странице
ГЛАВА IV
Начало преобразований
Ранее уже было занимался ни внешней политикой, ни законодательством
и администрацией; затем все внимание даря было обращено на турецкую
войну, которая, как мы знаем, и побудила его отправиться за границу.
По возвращении в Россию начинается новая эпоха его царствования; с
этого времени он начал управлять всеми делами самолично и сделался
душой всех предприятий в области внешней политики, всех реформ
внутри государства. Начался настоящий процесс преобразования России,
требовавший со стороны народа значительных пожертвований, но
обещавший ему великую будущность; настало переходное состояние,
сопряженное с нарушением разных прав и интересов, с уничтожением на
долгое время прежнего покоя общества; открылась широкая
законодательная деятельность преобразователя, казавшаяся народу
проявлением деспотизма и произвольной причуды.
Нельзя отрицать, что все это было сопряжено с чрезвычайно крутыми
мерами, что переход от старого к новому был в некоторых отношениях
слишком внезапным, что многие из мер и распоряжений царя производят
впечатление революционных действий. Петр во всех отношениях брал на
себя самую тяжелую ответственность. В частностях он здесь и там мог
ошибаться, увлекаясь, ожидая слишком быстро результатов
преобразований, не взвешивая меры тягости многих нововведений для
народа. В главных чертах, однако, его деятельность оказалась
целесообразной и плодотворной. Создавая новую Россию, Петр не
обращал внимания на жалобы подданных, не понимавших смысла и
значения многих новшеств, не постигавших той цели, к которой
стремился государь, и жестоко страдавших от чрезмерно насильственной
опеки царя-воспитателя. Сам же он руководствовался во все время
отчаянной борьбы против старины чувством долга, давая себе и народу
отчет в своей деятельности, объясняя весьма часто более или менее
подробно необходимость коренной перемены.
Нет сомнения, что начало преобразовательной деятельности Петра
находилось в самой тесной связи с его путешествием в Западную Европу.
Реформы начались непосредственно после возвращения его в Россию. В
Англии, Голландии и Германии он мог собрать богатый запас сведений,
новых мыслей, смелых проектов, применение которых на практике должно
было составлять Задачу Петра в следующее за путешествием время. Мы
видели, что многие замечательные люди в Западной Европе, следя за
путешествием Петра, не сомневались в том, что царь, тотчас после
возвращения в Россию приступит к делу преобразования. Лейбниц
говорил, что Петр, вполне сознавая недостатки своего народа,
непременно постарается развить в нем новые силы и способности и
искоренить прежнее невежество и грубость нравов [313 - Guerrier, I,
10.]. В этом же смысле рассуждали в Торне по случаю описанного нами
раньше диспута, в августе 1698 года, т.е. как раз в то время, когда
Петр после долгого отсутствия явился в Москву; в этом же смысле
выразился англичанин Крелль. «Путешествие Петра, — писал он, —
вызвано жаждой знания, стремлением к образованию, желанием развить
народ; совсем иначе, — продолжает он, — смотрели на это
предшественники Петра; они считали невежество подданных краеугольным
камнем безусловной власти. «От этого путешествия, — заключает Крелль, —
самые дальновидные люди ожидают важных результатов» [314 - Crull.
The ancient and present state of Muscovy. London, 1698, II, 207.]. В
вышеупомянутой брошюре Венделя, напечатанной в 1698 году по случаю
пребывания Петра в Дрездене, сказано, что Петр, без сомнения, «станет
продолжать действовать в пользу просвещения народа» [315 -
Czarischer Majestat Bildniss. Dresden, 1698.].
Сохранилось известие, что Петр во время пребывания в Англии поручил
одному ученому, Франсису Ли, составить обширный проект для важнейших
преобразований в России. К сожалению, о личности этого Франсиса Ли,
нам почти ничего не известно. Но мы не имеем повода сомневаться в
том, что его проект, как он сам говорит, составлен «по желанию царя»
[316 - «At his own request». Сочинение Ли появилось в 1752 году.
Заглавие его: «AjroAewro/ievaor dissertations, theological,
mathematical and physical». Проект напечатан в виде приложения и был
составлен для царя «for the right framing of the his government».].
Укажем вкратце на содержание этого поныне остававшегося совсем
незамеченным документа. Восхвалив царя за предпринятое им
путешествие, от которого, как полагает автор, можно ожидать большой
пользы для Московского государства, Ли продолжает: царь должен после
своего возвращения из-за границы устроить семь различных
присутственных мест (Colleges), в которых должна сосредоточиваться
главная деятельность при преобразовании государства. Коллегии эти
следующие: 1) коллегия для поощрения учения (for the advancement of
learning); при устройстве школ нужно обращать внимание на такие
познания, которые допускают применение к практике и этим самым
приносят пользу, так, например, прикладная математика должна занять
важное место в ряду предметов учения; 2) при учреждении коллегии для
усовершенствования природы (for the improvement of nature), должны
служить образцом королевские общества в Лондоне и во Франции; она
должна заняться составлением проектов постройки новых каналов и
удобрения почвы, вопросами народного, в особенности же сельского,
хозяйства, собиранием данных о производительности страны,
статистикой; 3) коллегия для поощрения художеств (for the
encouragement of arts) должна заниматься исследованием пользы и
удобоприменимости новых изобретений и открытий и давать привилегии и
награды изобретателям; 4) коллегия для развития торговли (for the
increase of merchandize) должна следовать примеру голландских и
английских компаний; далее, нужно иметь в виду меры для понижения
роста и проч.; 5) коллегия для улучшения нравов (for the reformation
of manners) должна заботиться об усовершенствовании нравственности в
народе, бороться с пороками, награждать добродетель; некоторые члены
этой коллегии должны постоянно в качестве «цензоров» объезжать весь
край и доносить о состоянии нравственности в разных частях
государства, должны быть раздаваемы награды, особенно добросовестным
и верным слугам и служанкам, детям, отличившимся послушанием, и
проч.; 6) коллегия для законодательства (for the compilation of
laws) должна постоянно заниматься кодификацией, причем могут служить
образцами Феодосии и Юстиниан; 7) коллегия для распространения
христианской религии (for the propagation of the Christian religion)
имеет исключительно духовную цель. Тут говорится о распространении
Священного писания в славянском переводе во множестве экземпляров, о
проповедовании религии между инородцами, об учреждении в Астрахани
училища для изучения языков еврейского, персидского, татарского,
арабского, китайского и для образования миссионеров. Затем следуют в
проекте Ли замечания об учреждении местных коллегий в разных частях
государства, о финансах, которыми должна заниматься вторая и
четвертая коллегии, об учреждении университетов, об устройстве
ссудных касс для бедных, об уголовном судопроизводстве и проч.
Нельзя отрицать, что в этом проекте ученого англичанина проглядывает
некоторое доктринерство и обнаруживается незнакомство с бытом
русского народа. Автор как оптимист вовсе не упоминает о тех
затруднениях, с которыми приходилось бы бороться при осуществлении
проекта. В то же время, однако, нельзя не заметить, что некоторые
меры и распоряжения Петра соответствуют разным предложениям,
заключающимся в проекте Ли. При учреждении школ, например, Петр
обращал внимание на реальное обучение, на прикладную математику;
созданием системы каналов он старался «усовершенствовать природу»;
при учреждении Академии наук, ему отчасти служило образцом
английское королевское общество; поощряя деятельность подданных в
области торговли, он имел в виду акционерные общества голландской и
английской вест- и ост-индских компаний; «ревизии» соответствовали
предложениям Ли относительно статистики; наконец, самое учреждение
системы коллегий в 1715 году было, в сущности, осуществлением
основной идеи ученого английского богослова, с которым Петр
познакомился в Англии в 1698 году.
Однако самые обширные и коренные реформы Петра относятся не ко
времени, непосредственно следующему за его первым пребыванием в
Западной Европе. Хотя и можно удивляться тому, что Петр даже в
первые годы Северной войны мог обращать внимание на внутренние дела,
все-таки важнейшая деятельность его в этом отношении началась лишь
после Полтавской битвы, обеспечившей существование России как
великой державы, и давшей царю возможность и покой успешнее прежнего
заняться законодательством и администрацией, привести в некоторую
систему дело реформы. Меры, принятые царем в продолжение первого
десятилетия после путешествия на Запад, оказываются некоторым
образом бессвязными, отрывочными, произвольными, случайными, хотя в
них всюду заметно желание приурочиться к западноевропейским нравам и
обычаям, подражать другим народам, например относительно внешней
моды, календаря и проч.
Вопрос о необходимости перемены русского платья был поднят уже за
несколько десятилетий до относящихся к этому предмету указов Петра;
а именно знаменитый «серблянин» Юрий Крижанич, преподававший вообще
целую систему преобразований, говорил в своих сочинениях о русском
платье совершенно в духе Петра. Он находит русский «строй власов,
брады и платья мерзким и непристойным», «непригожим к храбрости»; в
характере русского платья он не находит «резвости и свободы», а
«рабскую неволк»; напрасно, замечает Крижанич, русские в своем
платье подражают «варварским народам, татарам и туркам», вместо того
чтобы следовать примеру «наиплеменитых европейцев»; затем он
доказывает, что русское платье неудобно во всех отношениях, не
отличаясь ни дешевизной, ни прочностью, ни красотой, что оно
«мягкоту и распусту (т.е. распущенность, изнеженность) женскую
показует» и проч. В русском платье нет карманов, продолжает он,
поэтому русские прячут платок в шапке, ножи, бумаги и другие вещи —
в сапогах; деньги берут в рот. К тому же он находит, что русские
обращают слишком большое внимание на драгоценные украшения платья,
замечая: «У иных народов бисер есть женский строй, и остудно (т.е.
позорно) было бы мужу устроиться бисером; а наши людитый женский
строй без меры на клобуках и на козырех (т.е. на шапках и
воротниках) оказуют». Затем он рассказывает, что где-то за границей
он видел русских послов, ехавших на торжественную аудиенцию в
азиатском платье, и что при этом публика смотрела на русских «не с
подавлением, но паче с пожалованием» [317 - "Мне есть сердце пукало
от жалости».]. Кто не верит, говорит Крижанич далее, в какой мере
некрасивым должно показаться другим народам русское платье, тот
может убедиться в этом через сравнение портретов государей разных
народов с портретами русских царей.
Или, сказано у Крижанича, нужно переменить платье, или же не иметь
никаких сношений с Западной Европой. Дальнейшее отправление русских
послов за границу в прежнем костюме Крижанич считает средством
уважения других народов. Он предлагает, чтобы государь своим
примером, одеваясь не по-прежнему, а следуя образцам
западноевропейских народов, подействовал на своих подданных, а
далее, чтобы новое платье было введено и в войске. Таким путем,
говорит он, Россия выразит свое желание и твердое намерение отстать
от прежней связи с азиатскими народами, с персианами, турками и
татарами, и примкнуть к французам, немцам и другим европейским
народам. Он сознавал, что придется упорно бороться с предрассудками,
с вековыми привычками народа, но, говорит он: «Кто сказал, что не
следует нарушать старых законов, тому мы отвечаем: старых
заблуждений не должно терпеть» [318 - Русское государство в половине
XVII столетия, в изд. Бессонова, I, 94—97, 124—143.].
Мы видели, что в высших слоях русского общества, в продолжение XVII
века не раз обнаруживалась склонность к подражанию иноземцам:
стригли бороды, носили польское платье и т.п. При царе Алексее
Михайловиче случилось однажды, что протопоп Аввакум не хотел
благословить Матвея Шереметева, выбрившего себе бороду [319 -
Соловьев, XIII, 208.]. Тогда же князь Кольцов-Мосальский лишился
места за то, что подрезал у себя волосы [320 - Там же, 148.]. При
Федоре Алексеевиче господствовали иные правила. В 1681 году царь
издал указ всему синклиту и всем дворянам и приказным людям носить
короткие кафтаны вместо прежних длинных охабней и однорядок; в
охабне или однорядке никто не смел являться не только во дворец, но
и в Кремль. Патриарх Иоаким стал ратовать: «Еллинский, блуднический,
гнусный обычай брадобрития, древне многаще возбраняемый, во днях
царя Алексея Михайловича совершенно искорененный, паки ныне начаша
губити образ, от Бога мужу дарованный». Он отлучал от церкви не
только тех, которые брили бороды, но и тех, которые с брадоб-рийцами
общение имели [321 - Там же, XIV, 278.]. Преемник Иоакима Адриан
издал также сильное послание против брадобрития, «еретического
безобразия, уподобляющего человека котам и псам»; патриарх стращал
русских людей вопросом: «Если они обреют бороды, то где станут на
страшном суде: с праведниками ли, украшенными брадою, или с обритыми
еретиками?» [322 - Устрялов, III, 193.]
Несмотря на все это, Петр еще до своего путешествия за границу
иногда одевался в немецкое платье. В Англии рассказывали, что он в
начале 1694 года явился в иностранном костюме к матери и встретился
там с патриархом, который сделал царю замечание; Петр посоветовал
Адриану вместо того, чтобы заботиться о портных, пещись о делах
церкви [323 - Сп. Ш, 206.].
Шлейзинг рассказывал, что царь очень часто ходит в немецком платье,
«чего не делал ни один из прежних государей, так как это считалось
несогласным с их религией» [324 - Die beiden Zaren, Iwan und Peter,
1693, 10. ].
Приглашая своих родственников приехать в Россию, Лефорт писал весной
1693 года: «Вы здесь найдете великодушного монарха, который
покровительствует иностранцам и постоянно одет в a la francaise»
[325 - Posselt, II, 101. «Лефорт сам одевался не иначе как a la
francaise» (Posselt, II, 130.).]. На маневрах в 1694 году «польский
король», Иван Иванович Бутурлин, был в немецком платье [326 -
Желябужский, 33.].
По случаю аудиенции Шереметева у польского короля, императора, папы
и гроссмейстера Мальтийского ордена в 1697 году сам боярин, как
видно из картин, помещенных в его записках о путешествии, носил
западноевропейское платье и большой парик, между тем как его свита
была одета во что-то среднее между немецкой и русской одеждой [327 -
См. изображения в «Записке путешествия графа Бориса Петровича
Шереметева». Москва, 1773.]. Находясь за границей, Петр большей
частью являлся в костюме шкипера. При первой аудиенции русских
послов у бранденбургского курфюрста в Кенигсберге, карлики,
находившиеся в свите, были одеты в русское платье, при второй они
явились в великолепном костюме по западноевропейской моде [328 -
Weber. Verandertes Russdand, HI, 321.]. За границей рассказывали во
время путешествия Петра, что царь намерен по возвращении в Россию,
ввести там брадобритие и ношение немецкого платья [329 - Blomberg.
«The czar is resolved to bring the Muscovites to the German habit
and has ordered their beards to the shaved».].
Иностранцы, проживавшие в то время в Москве, рассказывают, что,
когда ожидали возвращения царя, сановники были в страшном волнении.
Бояре собирались по два раза в день для совещаний; в разных приказах
происходило что-то вроде ревизий [330 - Плейер у Устрялова, HI, 637
и 640; Корб. Diarium itineris, 27 августа 1698.].
25 августа вечером царь прибыл в Москву и тотчас же отправился в
Преображенское. На другой день рано утром вельможи, царедворцы, люди
знатные и незнатные явились в Преображенский дворец поклониться
государю. Он ласково разговаривал с разными лицами; между тем как, к
неописанному изумлению присутствующих, то тому, то другому
собственной рукой обрезал бороды; сначала он остриг генералиссимуса
Шеина, потом кесаря Ромодановского, после того и прочих вельмож, за
исключением только двух, Стрешнева и Черкасского. Та же сцена
повторилась дней через пять, на пиру у Шеина. Гостей было множество.
Некоторые явились без бороды, но немало было и бородачей. Среди
всеобщего веселья, царский шут с ножницами в руках хватал за бороду
то того, то другого и мигом ее обрезал. Три дня спустя на вечере у
Лефорта, где, между прочим, присутствовали и обыватели Немецкой
слободы с женами, уже не видно было бородачей.
Дошла очередь и до кафтанов. По рассказу одного иностранца, Петр в
феврале 1699 года, на пиру, заметив, что у некоторых из гостей были
по тогдашнему обычаю очень длинные рукава, взял ножницы, обрезал
рукава и сказал, что такое платье мешает работать, что такими
рукавами можно легко задеть за что-либо, опрокинув что-либо, и
проч.[331 - Единственным источником для этого рассказа служат
записки австрийских дипломатов Гвариента и Корба.]
Все это могло казаться произвольной причудой, деспотическим
проявлением минутной выдумки; но все это имело глубокий смысл,
важное историческое значение [332 - Korb. Diarium itineris, 22
февраля 1699.]. Наш знаменитый историк С.М. Соловьев пишет: «Говоря
о перемене платья, мы должны заметить, что нельзя легко смотреть на
это явление, ибо мы видим, что и в платье выражается известное
историческое движение народов. Коснеющий, полусонный азиатец носит
длинное, спальное платье. Как скоро человечество на европейской
почве начинает вести более деятельную, подвижную жизнь, то
происходит и перемена в одежде. Что делает обыкновенно человек в
длинном платье, когда ему нужно работать?
Он подбирает полы своего платья. То же самое делает европейское
человечество, стремясь к своей новой, усиленной деятельности; оно
подбирает, обрезает полы своего длинного, вынесенного из Азии
платья… и русский народ, вступая на поприще европейской
деятельности, естественно должен был и одеться в европейское платье,
ибо вопрос состоял в том: к семье каких народов принадлежать,
европейских или азиатских, и соответственно носить в одежде и
знамение этой семьи» [333 - Соловьев, XV, 137.].
К сожалению, мы не имеем данных о впечатлении, произведенном таким
образом действий царя на общество. Не сохранилось и точных архивных
данных о первых административных и законодательных мерах,
относившихся к брадобритию. Австрийский дипломат Плейер доносил
императору Леопольду о введении налога на бороды; можно было также,
как сказано у Плейера, внесением капитала приобрести право носить
бороду: сохранился медный знак с изображением на лицевой стороне
усов и бороды, под словами: «деньги взяты», с надписью на обороте:
«207 году» [334 - То есть 7207 г. по сотворении мира, 1698—1699 гг.
по Рождеству Христову.]. Из этого можно заключить, что уже в конце
1698 или в первой половине 1699 года установлена была бородовая
пошлина для желавших спасти свои бороды. Кто именно платил ее и как
была велика она, неизвестно, потому что первоначальный указ о
бородовой пошлине не найден; вероятно, он касался не всех и был
повторен в начале 1701 года, как видно из приведенного замечания
Плейера. В 1705 году царь предоставил своим подданным на выбор или
отказаться от бороды, или платить за нее ежегодную пошлину: гостям и
гостиной сотне — по 100 рублей; царедворцам, людям дворовым,
городовым, приказным и служилым людям всякого чина, также торговым
второй статьи — по 60 рублей; третьей статье, посадским, людям
боярским, ямщикам, извощикам и прочим — по 30. С крестьян при въезде
в город или при выезде за город велено взыскивать у ворот каждый раз
по 2 деньги. Заплатившим бородовую пошлину выдавались из Земского
Приказа медные знаки. Бородачи обязаны были носить знаки при себе и
возобновлять их ежегодно [335 - Устрялов, III, 195. Пошлина
оказывается очень высокой, если принять в соображение величину
тогдашней монетной единицы. Четверть ржи стоила в то время 40–50
коп.].
Нет сомнения, что весьма многие решались платить эту высокую
пошлину. Плейер замечает, что эта пошлина составит очень порядочный
доход, так как русские большей частью не захотят расстаться со своей
бородой, и между ними есть даже такие, которые скорее готовы отдать
свою голову, нежели согласиться на брадобритие [336 - Усгрялов, IV,
2, 552.].
Что касается до введения немецкого платья, то первый дошедший до нас
указ об этом предмете относится к 4 января 1700 года: «Боярам, и
окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и дворянам
московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов и проч. людям в Москве
и в городах, носить платья, венгерские кафтаны, верхние — длиной по
подвязку, а исподние — короче верхних, тем же подобием». До
масленицы каждый должен был позаботиться о заказе или покупке такого
платья. Летом все должны были носить немецкое платье. И женщины
высших классов общества должны были участвовать в этой перемене [337
- ПСЗ, № 1741.]. Плейер пишет, что сестры Петра тотчас же начали
одеваться в иноземное платье [338 - Устрялов, III, 649.].
Кажется, этот указ не произвел желанного действия. Курбатов в марте
1700 года писал царю, что надобно возобновить указы о платье, хотя и
с пристрастием, потому что подданные ослабевают в исполнении и
думают, что все будет по-прежнему [339 - Соловьев, XV, 136. В письме
Курбатова говорится о ножах.]. Указом 20 августа 1700 года поведено:
«Для славы и красоты государства и воинского управления всех чинов
людям, оприч духовного чина и церковных причетников, извощиков и
пахотных крестьян, платье носить венгерское и немецкое… чтобы было к
воинскому делу пристойное; а носить венгерское бессрочно для того,
что… указ сказан был прежде сего; а немецкое носить декабря с 1-го
числа 1700; да и женам и дочерям носить платье венгерское и немецкое
января с 1-го числа 1701 года, чтобы они были с ними в том платье
равные ж, а не разные» [340 - Рукопись Академии наук № 157, у
Устрялова, III, 350.]. 26 августа прибиты были к городским воротам
указы о платье французском и венгерском и для образца повешены
чучела, т.е. образцы платья. В 1701 году новый указ: «Всяких чинов
людям носить платье немецкое, верхнее — саксонское и французское, а
исподнее — камзолы и штаны, и сапоги, и башмаки, и шапки — немецкие,
и ездить на немецких седлах; а женскому полу всех чинов носить
платье, и шапки, и контуши, а исподние бостроги, и юбки, и башмаки —
немецкие ж; а русского платья отнюдь не носить и на русских седлах
не ездить. С ослушников брать пошлину в воротах, с пеших по 40
копеек, с конных по 2 рубля с человека» и проч. [341 - ПСЗ. Указ
этот напечатан без обозначения года и месяца.]
Высшие классы общества: двор, войско, приказные люди скоро привыкли
к новому платью. Масса народа уклонялась от участия в этой перемене.
Мы укажем в другом месте на заявления гнева и раздражения в толпе,
вызванные строгими мерами брадобрития и введения иноземного платья.
Раскольники в XVII столетии считали табак «богомерзкой, проклятой,
бесовской травой». Однако, несмотря на это, употребление табака уже
в первой половине XVII века распространилось в России до такой
степени, что, по свидетельству Олеария, самые бедные люди покупали
его на последнюю копейку [342 - Olearius, изд. 1671, 197.].
Царь Михаил Федорович под страхом смертной казни запретил
употребление табака. В «Уложении» царя Алексея Михайловича закон о
запрещении подтвержден [343 - «Уложение», гл. XXV, 1.]. Но строгость
правительства не могла истребить вкоренившейся страсти к
наркотическому свойству этого растения. Иностранцы сообщают нам, как
русские вопреки запрещению тайно покупали от иностранных купцов
табак [344 - Carlisle (Miege). Relation des trois ambassades.
Amsterdam, 1672, 43.]. В то же самое время Юрий Крижанич старался
доказать, что употребление табака не может считаться грехом.
Запрещение курить и нюхать табак он называет «суетным преверием»
[345 - O русском государстве, I, 55; О промысле, 77.]