Толстой (граф Лев Николаевич) - знаменитый писатель, достигший еще
небывалой в истории литературы XIX в. славы. В его лице могущественно
соединились великий художник с великим моралистом. Личная жизнь Т., его
стойкость, неутомимость, отзывчивость. одушевление в отстаивании своих
идеалов, его попытка отказаться от благ мира сего, жить новою, хорошею
жизнью, имеющею в основе своей только высокие, идеальные цели и познание
истины - все это доводит обаяние имени Т. до легендарных размеров.
Богатый и знатный род, к которому он принадлежит, уже во времена Петра
Вел. занимал выдающееся положение. Не лишено своеобразного интереса, что
прапрадеду провозвестника столь гуманных идеалов (гр. Петру Андреевичу;)
выпала печальная роль в истории царевича Алексея. Правнук Петра
Андреевича, Илья Андреевич, описан в "Войне и Мире" в лице
добродушнейшего, непрактичного старого графа Ростова. Сын Ильи
Андреевича, Николай Ильич, был отцом Льва Николаевича. Он изображен
довольно близко к действительности в "Детстве" и "Отрочестве" в лице
отца Николиньки, и отчасти в "Войне и Мире", в лице Николая Ростова. В
чине подполковника павлоградского гусарского полка, он принимал участие
в войне 1812 г. и после заключения мира вышел в отставку. Весело проведя
молодость, Ник. Ильич проиграл огромные деньги и совершенно расстроил
свои дела. Страсть к игре перешла и к сыну, который, уже будучи
известным писателем, азартно играл и должен был в начале 60-х годов
ускоренно продать Каткову "Казаков", чтобы расквитаться с проигрышем.
Остатки этой страсти и теперь еще видны в том чрезвычайном увлечении, с
которым Л. И. отдается лаунтенису. Чтобы привести свои расстроенные дела
в порядок, Николай Ильич, как и Николай Ростов, женился на некрасивой и
уже не очень молодой княжне Волконской. Брак, тем не менее, был
счастливый. У них было четыре сына: Николай, Сергей, Дмитрий и Лев и
дочь Мария. Кроме Льва, выдающимся человеком был Николай, смерть
которого (за границею, в 1860 г.) Т. так удивительно описал в одном из
своих писем к Фету. Дед Т. по матери, екатерининский генерал, выведен на
сцену в "Войне и Мире" в лице сурового ригориста - старого князя
Волконского.
Лучшие черты своего нравственного закала, Л. Н. несомненно
заимствовал от Волконских. Мать Л. Н., с большою точностью изображенная
в "Войне и Мире" в лице княжны Марьи, владела замечательным даром
рассказа, для чего, при своей перешедшей к сыну застенчивости, должна
была запираться с собиравшимися около ее в большом числе слушателями в
темной комнате. Кроме Волконских; Т. состоит в близком родстве с целым
рядом других аристократических родов - князьями Горчаковыми, Трубецкими
и другими. Лев Николаевич родился 28 августа 1828 г. в Крапивенском
уезде Тульской губ. (в 15 верстах от Тулы), в получившем теперь
всемирную известность наследственном великолепном имении матери - Ясной
Поляне. Т. не было и двух лет, когда умерла его мать. Многих вводит в
заблуждение то, что в автобиографическом "Детстве" мать Иртеньева
умирает когда мальчику уже лет 6 - 7, и он вполне сознательно относится
к окружающему; но на самом деле мать изображена здесь Т. по рассказам
других. Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница, Т.
А. Ергольская. В 1837 г. семья переехала в Москву, потому что старшему
сыну надо было готовиться к поступление в университет; но вскоре
внезапно умер отец, оставив дела в довольно расстроенном состоянии, и
трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне, под наблюдением Т.
А. Ергольской и тетки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен. Здесь Л. Н.
оставался до 1840 г., когда умерла гр. Остен-Сакен и дети переселились в
Казань, к новой опекунше - сестре отца П. И. Юшковой. Этим заканчивается
первый период жизни Т., с большою точностью в передаче мыслей и
впечатлений и лишь с легким изменением внешних подробностей описанный им
в "Детстве". Дом Юшковых, несколько провинциального пошиба, но типично
светский, принадлежал к числу самых веселых в Казани; все члены семьи
высоко ценили комильфотность и внешний блеск. "Добрая тетушка моя",
рассказывает Т. "чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не
желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею
женщиною: rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec une femme
comme il faut" ("Исповедь"). Два главнейших начала натуры Т. - огромное
самолюбие и желание достигнуть чего-то настоящего, познать истину -
вступили теперь в борьбу. Ему страстно хотелось блистать в обществе,
заслужить репутацию молодого человека comme il faut. Но внешних данных
для этого у него не было: он был некрасив, неловок, и кроме того ему
мешала природная застенчивость. Вместе с тем в нем шла напряженная
внутренняя борьба и выработка строгого нравственного идеала. Все то, что
рассказано в "Отрочестве" и "Юности" о стремлениях Иртеньева и Нехлюдова
к самоусовершенствованию, взято Т. из истории собственных его
аскетических попыток. Разнообразнейшие, как их определяет сам Т.,
"умствования" о главнейших вопросах нашего бытия - счастье, смерти,
Боге, любви, вечности - болезненно мучили его в ту эпоху жизни, когда
сверстники его и братья всецело отдавались веселому, легкому и
беззаботному времяпрепровождению богатых и знатных людей. Все это
привело к тому, что у Т. создалась "привычка к постоянному моральному
анализу, уничтожившему свежесть чувства и ясность рассудка" ("Юность").
Вся дальнейшая жизнь Т. представляет собою мучительную борьбу с
противоречиями жизни. Если Белинского по праву можно назвать великими
сердцем, то к Т. подходит эпитет: великая совесть. - Образование Т. шло
сначала под руководством грубоватого гувернера-француза St. Thomas (М-r
Жером "Отрочества"), заменившего собою добродушного немца Ресельмана,
которого с такою любовью изобразил Т. в "Детстве" под именем Карла
Ивановича. Уже 15 лет, в 1843 г., Т. поступил в число студентов
казанского университета. Это следует, однако, приписать не тому, что
юноша много знал, а тому, что требования были очень невелики, в
особенности для членов семей с видным общественным положением. Казанский
университет находился в то время в очень жалком состоянии. Профессора
были, в большинстве, либо чудаки-иностранцы, почти не знавшие по-русски,
либо невежественные карьеристы, иногда даже нечистые на руки. Правда,
профессорствовал в то время знаменитый Лобачевский, но на математическом
факультете, а Т. провел два года на восточном факультете, два года - на
юридическом. На последнем тоже был один выдающийся профессор ученый
цивилист Мейер; Т. одно время очень заинтересовался его лекциями и даже
взял себе специальную тему для разработки - сравнение "Esprit des lois"
Монтескье и Екатерининского "Наказа". Из этого, однако, ничего не вышло:
ему вскоре надоело работать. Он только числился в университете, весьма
мало занимаясь и получая двойки и единицы на экзаменах. Неуспешность
университетских занятий Т. - едва ли простая случайность. Будучи одним
из истинно великих мудрецов в смысле уменья вдуматься в цель и
назначение человеческой жизни, Т. в тоже время лишен способности мыслить
научно, т. е. подчинять свою мысль результатам исследования.
Ненаучность его ума особенно ясно сказывается в тех требованиях,
которые он предъявляет к научным исследованиям, ценя в них не
правильность метода и приемов, а исключительно цель. От астронома он
требует указаний путей к достижению счастья человечества - а философии
ставит в укор отсутствие тех осязательных результатов, которых достигли
науки точные. - Бросив университет еще до наступления переходных
экзаменов на 3 курс юрид. факультета, Т. с весны 1847 г. поселяется в
Ясной Поляне. Что он там делал, мы знаем из "Утра помещика": здесь надо
только подставить фамилию "Т. " вместо "Нехлюдов", чтобы получить
достоверный рассказ о житье его в деревне. Попытка Т. стать
действительным отцом и благодетелем своих мужиков замечательна и как
яркая иллюстрация того, что барская филантропия неспособна была
оздоровить гнилой и безнравственный в своей основе крепостной быт, и как
яркая страница из истории сердечных порывов Т. На этот раз порыв Т. был
вполне самостоятельный; он стоит вне связи с демократическими течениями
второй половины 40-х годов, совершенно не коснувшимися Т. Он весьма мало
следил за журналистикою; хотя его попытка чемнибудь сгладить вину
барства пред народом относится к тому же году, когда появились "Антон
Горемыка" Григоровича и начало "Записок охотника" Тургенева, но это
простая случайность. Если и были тут литературные влияния, то гораздо
более старого происхождения: Т. очень увлекался Руссо. Ни с кем у него
нет стольких точек соприкосновения, как с великим ненавистником
цивилизации и проповедником возвращения к первобытной простоте. Мужики,
однако, не всецело захватили Т.: он скоро уехал в Петербург и весною
1848 г. начал держать экзамен на кандидата прав. Два экзамена, из
уголовного права и уголовного судопроизводства, он сдал благополучно,
затем это ему надоело и он уехал в деревню. Позднее он наезжал в Москву,
где часто поддавался унаследованной страсти к игре, не мало расстраивая
этим свои денежные дела. В этот период жизни Т. особенно страстно
интересовался музыкою (он недурно играл на рояле и очень любить
классических композиторов). Преувеличенное по отношению в большинству
людей описание того действия, которое производит "страстная" музыка,
автор "Крейцеровой сонаты" почерпнул из ощущений, возбуждаемых миром
звуков в его собственной душе. Развитию любви Т. к музыке содействовало
и то, что во время поездки в Петербург в 1848 г. он встретился, в весьма
мало подходящей обстановке танцкласса, с даровитым, но сбившимся с пути
немца-музыканта, которого впоследствии описал в "Альберте". Т. пришла
мысль спасти его: он увез его в Ясную Поляну и вместе с ним много играл.
Много времени уходило также на кутежи, игру и охоту. Так прошло после
оставления университета 4 года, когда в Ясную Поляну приехал служивший
на Кавказе брат Т., Николай, и стал его звать туда. Т. долго не сдавался
на зов брата, пока крупный проигрыш в Москве не помог решению. "Чтобы
расплатиться, надо было сократить свои расходы до минимума - и весною
1851 г. Т. торопливо уехал из Москвы на Кавказ, сначала без всякой
определенной цели. Вскоре он решил поступить на военную службу, но
явились препятствия в виде отсутствия нужных бумаг, которые трудно было
добыть, и Т. прожил около 5 месяцев в полном уединении в Пятигорске, в
простой избе. Значительную часть времени он проводил на охоте, в
обществе казака Епишки, фигурирующего в "Казаках- под именем Еpoшки.
Осенью 1851 г. Т., сдав в Тифлисе экзамен, поступил юнкером в 4-ую
батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшей в казацкой станице
Старогладове, на берегу Терека, под Кизляром. С легким изменением
подробностей, она во всей своей полудикой оригинальности изображена в
"Казаках". Те же "Казаки" дадут нам и картину внутренней жизни бежавшего
из столичного омута Т., если мы подставим фамилию "Толстой" вместо
фамилии Оленина. Настроения, которые переживал Т.-Оленин, двойственного
характера: тут и глубокая потребность стряхнуть с себя пыль и копоть
цивилизации и жить на освежающем, ясном лоне природы, вне пустых
условностей городского и в особенности великосветского быта, тут и
желание залечить раны самолюбия, вынесенные из погони за успехом в этом
"пустом" быту, тут и тяжкое сознание проступков против строгих
требований истинной морали. В глухой станице Т. обрел лучшую часть
самого себя: он стал писать и в 1852 г. отослал в редакцию
"Современника" первую часть автобиографической трилогии: "Детство". Как
все в Т. сильно и оригинально, так необычайно и первоклассно начало его
литературной деятельности. По-видимому, "Детство" - в буквальном смысле
первенец Т.: по крайней мере в числе многочисленных биографических
фактов, собранных друзьями и почитателями его, нет никаких данных,
указывающих на то, Т. что раньше пытался написать что-нибудь в
литературной форме. Нет никаких намеков на ранние литературные
поползновения и в произведениях Т., представляющих историю всех его
мыслей, поступков, вкусов и т. д.
Сравнительно позднее начало увенчавшегося такою небывалою удачею
поприща очень характерно для Т.: он никогда не был профессиональным
литератором, понимая профессиональность не в смысле профессии, дающей
средства к жизни, а в менее узком смысле преобладания литературных
интересов. Чисто литературные интересы всегда стояли у Т. на втором
плане: он писал, когда хотелось писать и вполне назревала потребность
высказаться, а в обычное время он светский человек, офицер, помещик,
педагог, мировой посредник, проповедник, учитель жизни и т. д. Он
никогда не нуждался в обществе литераторов, никогда не принимал близко к
сердцу интересы литературных партий, далеко не охотно беседует о
литературе, всегда предпочитая разговоры о вопросах веры, морали,
общественных отношений. Ни одно произведение его, говоря словами
Тургенева, не "воняет литературою", т. е. не вышло из книжных
настроений, из литературной замкнутости. - Получив рукопись "Детства",
редактор "Современника" Некрасов сразу распознал ее литературную
ценность и написал автору любезное письмо, подействовавшее на него очень
ободряющим образом. Он принимается за продолжение трилогии, а в голове
его роятся планы "Утра помещика", "Набега" "Казаков". Напечатанное в
"Современнике" 1852 г. "Детство", подписанное скромными инициалами Л. Н.
Т., имело чрезвычайный успех; автора сразу стали причислять к корифеям
молодой литературной школы, наряду с пользовавшимися уже тогда громкою
литературною известностью Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем,
Островским. Критика - Аполлон Григорьев, Анненков, Дружинин,
Чернышевский - оценила и глубину психологического анализа, и серьезность
авторских намерений, и яркую выпуклость реализма, при всей правдивости
ярко схваченных подробностей действительной жизни чуждого какой бы то ни
было вульгарности. На Кавказе скоро произведенный в офицеры Т. оставался
два года, участвуя во многих стычках и подвергаясь всем опасностям
боевой кавказской жизни. Он имел права и притязания на Георгиевский
крест, но не получил его, чем, видимо, был огорчен. Когда в конце 1853
г. вспыхнула Крымская война, Т. перевелся в Дунайскую армию, участвовал
в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854 г. по
конец августа 1855 г. был в Севастополе. Все ужасы, лишения и страдания,
выпавшие на долю геройских его защитников, перенес и Т. Он долго жил на
страшном 4-м бастионе, командовал батареей в сражении при Черной, был
при адской бомбардировке во время штурма Малахова Кургана. Не смотря на
все ужасы осады, к которым он скоро привык, как и все прочие
эпически-храбрые севастопольцы, Т. написал в это время боевой рассказ из
кавказской жизни "Рубка леса" и первый из трех "Севастопольских
рассказов": "Севастополь в декабре 1854 г.". Этот последний рассказ он
отправил в "Современник". Тотчас же напечатанный, рассказ был с
жадностью прочитан всею Poccиею и произвел потрясающее впечатление
картиною ужасов, выпавших на долю защитников Севастополя. Рассказ был
замечен импер. Николаем; он велел беречь даровитого офицера, что,
однако, было неисполнимо для Т., не хотевшего перейти в разряд
ненавидимых им "штабных". Окруженный блеском известности и пользуясь
репутациею очень храброго офицера, Т. имел все шансы на карьеру, но сам
себе "испортил" ее. Едва ли не единственный раз в жизни (если не считать
сделанного для детей "Соединения разных вариантов былин в одну" в его
педагогич. сочинениях) он побаловался стихами: написал сатирическую
песенку, на манер солдатских, по поводу несчастного дела 4 августа 1855
г., когда генерал Реад, неправильно поняв приказание главнокомандующего,
неблагоразумно атаковал Федюхинские высоты. Песенка (Как четвертого
числа, нас нелегкая несла гору забирать и т. д.), задевавшая целый ряд
важных генералов, имела огромный успех и, конечно, повредила автору.
Тотчас после штурма 27 августа Т. был послан курьером в Петербург, где
написал "Севастополь в мае 1855 г." и "Севастополь в августе 1855 г.".
"Севастопольские рассказы", окончательно укрепившие известность Т., как
одной из главных "надежд" нового литературного поколения, до известной
степени являются первым эскизом того огромного полотна, которое 10 - 12
лет спустя Т. с таким гениальным мастерством развернул в "Войне и мире".
Первый в русской, да и едва ли не во всемирной литературе, Т. занялся
трезвым анализом боевой жизни, первый отнесся к ней без всякой
экзальтации. Он низвел воинскую доблесть с пьедестала сплошного
"геройства", но вместе с тем возвеличил ее как никто. Он показал. что
храбрец данного момента за минуту до того и минуту спустя такой же
человек, как и все: хороший - если он всегда такой, мелочный,
завистливый, нечестный - если он был таким, пока обстоятельства не
потребовали от него геройства. Разрушая представление воинской доблести
в стиле Марлинского, Т. ярко выставил на вид величие геройства простого,
ни во что не драпирующегося, не лезущего вперед, делающего только то,
что надо: если надо - так прятаться, если надо - так умирать. Бесконечно
полюбил за это Т. под Севастополем простого солдата и в его лице весь
вообще русский народ. - Шумною и веселою жизнью зажил Т. в Петербурге,
где его встретили с распростертыми объятиями и в великосветских салонах,
и в литературных кружках. Особенно близко сошелся он с Тургеневым, с
которым одно время жил на одной квартире. Тургенев ввел Т. в кружок
"Современника" и других литературных корифеев: он стал в приятельских
отношения с Некрасовым, Гончаровым, Панаевым, Григоровичем Дружининым,
Сологубом. "После севастопольских лишений столичная жизнь имела двойную
прелесть для богатого, жизнерадостного, впечатлительного и общительного
молодого человека. На попойки и карты, кутежи с цыганами у Т. уходили
целые дни и даже ночи" (Левенфельд). Веселая жизнь не замедлила оставить
горький осадок в душе Т. тем более, что у него начался сильный: разлад с
близким ему кружком писателей, Он и тогда понимал, "что такое святость"
и потому никак не хотел удовлетвориться, как некоторые его приятели,
тем, что он "чудесный художник", не мог признать литературную
деятельность чем-то особенно возвышенным, чем-то таким, что освобождает
человека от необходимости стремиться к самоусовершенствованию и
посвящать себя всецело благу ближнего. На этой почве возникали
ожесточенные споры, осложнявшиеся тем, что всегда правдивый и потому
часто резкий Т. не стеснялся отмечать в своих приятелях черты
неискренности и аффектации. В результате "люди ему опротивели и сам он
себе опротивел" - и в начале 1857 г. Т. без всякого сожаления оставил
Петербург и отправился за границу. Неожиданное впечатление произвела на
него Западная Европа - Германия, Франция, Англия, Швейцария, Италия, -
где Т. провел всего около 11/2, лет (в 1857 и 1860 - 61 гг.). Б общем
это впечатление было безусловно отрицательное. Косвенно оно выразилось в
том, что нигде в своих сочинениях Т. не обмолвился каким-нибудь добрым
словом о тех или других сторонах заграничной жизни, нигде не поставил
культурное превосходство Запада нам в пример.
Прямо свое разочарование в европейской жизни он высказал в рассказе
"Люцерн". Лежащий в основе европейского общества контраст между
богатством и бедностью схвачен здесь Т. с поражающей силой. Он сумел
рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры,
полому что его никогда не покидала мысль об устройстве человеческой
жизни на началах братства и справедливости. За границей его интересовали
только народное образование и учреждения, имеющие целью поднятие уровня
рабочего населения. Вопросы народного образования он пристально изучал в
Германии и теоретически, и практически, и путем бесед со специалистами.
Из выдающихся людей Германии его больше всех заинтересовал Ауэрбах, как
автор посвященных народному быту "Шварцвальдских рассказов" и издатель
народных календарей. Гордый и замкнутый, никогда первый не искавший
знакомства, для Ауэрбаха Т. сделал исключение, сделал ему визит и
постарался с ним сблизиться. Во время пребывания в Брюсселе Т.
познакомился с Прудоном и Лелевелем. Глубоко-серьезному настроению Т. во
время второго путешествия содействовало еще то, что на его руках умер от
чахотки, в южной Франции, любимый его брат Николай. Смерть его произвела
на Т. потрясающее впечатление. Вернулся Т. в Poccию тотчас по
освобождении крестьян и стал мировым посредником. Сделано это было всего
менее под влиянием демократических течений шестидесятых годов. В то
время смотрели на народ как на младшего брата, которого надо поднять на
себя; Т. думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и
что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Он деятельно
занялся устройством школ в своей Ясной Поляне и во всем Крапивенском у.
Яснополянская школа принадлежит к числу самых оригинальных
педагогических попыток, когда либо сделанных. В эпоху безграничного
преклонения пред новейшею немецкою педагогиею Т. решительно восстал
против всякой регламентации и дисциплины в школе; единственная метода
преподавания и воспитания, которую он признавал, была та, что никакой
методы не надо. Все в преподавании должно быть индивидуально - и
учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской школе дети
сидели кто где хотел, кто сколько хотел и кто как хотел. Никакой
определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя
заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Не смотря на этот крайний
педагогический анархизм, занятия шли прекрасно. Их вел сам Т., при
помощи нескольких постоянных учителей и нескольких случайных, из
ближайших знакомых и приезжих. С 1862 г. Т. стал издавать педагогический
журнал "Ясная Поляна", где главным сотрудником являлся опять-таки он
сам. Сверх статей теоретических, Т. написал также ряд рассказов, басен и
переложений. Соединенные вместе, педагогические статьи Т. составили
целый том собрания его сочинений. Запрятанные в очень мало
распространенный специальный журнал, они, в свое время, остались мало
замеченными. На социологическую основу идей Т. об образовании, на то,
что Т. в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только
облегченные и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими
классами, никто не обратил внимания. Мало того: из нападок Т. на
европейскую образованность и на излюбленное в то время понятие о
"прогрессе" многие не на шутку вывели заключение, что Т. -
"консерватор". Около 15 лет длилось это курьезное недоразумение,
сближавшее с Т. такого, напр., органически-противоположного ему
писателя, как Н. Н. Страхов. Только в 1875 г. Н. K. Михайловский, в
статье: "Десница и Шуйца гр. Т.", поражающей блеском анализа и
предугадыванием дальнейшей деятельности Т., обрисовал духовный облик
оригинальнейшего из русских писателей в настоящем свете. Малое внимание,
которое было уделено педагогическим статьям Т. объясняется, отчасти,
тем, что им вообще мало тогда занимались. Аполлон Григорьев имел право
назвать свою статью о Т. ("Время" 1862 г.): "Явления современной
литературы, пропущенные нашей критикой". Чрезвычайно радушно встретив
дебюты Т. и "Севастопольские рассказы", признав в нем великую надежду
русской литературы (Дружинин даже употребил по отношению к нему эпитет
"гениальный"), критика затем лет на 10 - 12, до появления "Войны и
Мира", не то что перестает признавать его очень крупным писателем, а
как-то охладевает к нему. В эпоху, когда интересы минуты и партии стояли
на первом плане, не захватывал этот писатель, интересовавшийся только
вечными вопросами. А между тем, материал для критики Т. давал и до
появления "Войны и Мира" первостепенный. В "Современнике" появилась
"Метель" - настоящий художественный перл по способности заинтересовать
читателя рассказом о том, как некто ездил в метель с одной почтовой
станции на другую. Содержания, фабулы нет вовсе, но с удивительною
яркостью изображены все мелочи действительности и воспроизведено
настроение действующих лиц. "Два Гусара" дают чрезвычайно колоритную
картинку былого и написаны с тою свободою отношения в сюжету, которая
присуща только большим талантам. Легко было впасть в идеализацию
прежнего гусарства, при том обаянии, которое свойственно старшему Ильину
- но Т. снабдил лихого гусара именно тем количеством теневых сторон,
которые бывают в действительности и у обаятельных людей - и эпический
оттенок стерт, осталась реальная правда. Эта же свобода отношения
составляет главное достоинство рассказа "Утро помещика". Чтобы оценить
его вполне, надо вспомнить, что он напечатан в конце 1856 г. ("Отеч.
Записки", № 12). Мужики в то время появлялись в литературе только в виде
сентиментальных "пейзан" Григоровича и славянофилов и крестьянских фигур
Тургенева, стоящих несравненно выше в чисто художественном отношении, но
несомненно приподнятых. В мужиках "Утра помещика" нет ни тени
идеализации, также как нет - и в этом именно и сказалась творческая
свобода Т. - и чего бы то ни было похожего на озлобление против мужиков
за то, что они с такою малою признательностью отнеслись к добрым
намерениям своего помещика. Вся задача автобиографической исповеди и
состояла в том, чтобы показать беспочвенность Нехлюдовской попытки.
Трагический характер барская затея принимает в относящемся к тому же
периоду рассказе "Поликушка"; здесь погибает человек из-за того, что
желающей быть доброю и справедливою барыне вздумалось уверовать в
искренность раскаяния и она не то чтобы совсем погибшему, но не без
основания пользующемуся дурной репутациею дворовому Поликушке поручает
доставку крупной суммы. Поликушка теряет деньги и с отчаяния, что ему не
поверят, будто он в самом деле потерял их, а не украл, вешается. К числу
повестей и очерков, написанных Т. в конце 50-х гг., относятся еще
упомянутый выше "Люцерн" и превосходные параллели: "Три Смерти", где
изнеженности барства и цепкой его привязанности к жизни
противопоставлены простота и спокойствие, с которою умирают крестьяне.
Параллели заканчиваются смертью дерева, описанною с тем пантеистическим
проникновением в сущность мирового процесса, которое и здесь, и позже
так великолепно удается Т. Это уменье Т. обобщать жизнь человека,
животных и "неодушевленной природы" в одно понятие о жизни вообще
получило свое высшее художественное выражение в "истории лошади"
("Холстомер"), напечатанной только в 70-х годах, но написанной в 1860 г.
Особенно потрясающее впечатление производит заключительная сцена:
исполненная нежности и заботы о своих волчатах волчица рвет куски мяса
от брошенного живодерами тела некогда знаменитого, а потом зарезанного
за старостью и негодностью скакуна Холстомера, пережевывает эти куски,
затем выхаркивает их и таким образом кормит волчат. Здесь уже
подготовлен радостный пантеизм Платона Каратаева (из "Войны и Мира"),
который так глубоко убежден, что жизнь есть круговорот, что смерть и
несчастия одного сменяются полнотою жизни и радостью для другого и что в
этом-то и состоит мировой порядок, от века неизменный.
Слабее других произведений конца 50-х гг. первый роман Т.: "Семейное
счастье". Исходя из волновавшего его личного мотива, Т. разрешает здесь
художественную задачу чисто априорным путем и рисует не то, что было, а
то, что может быть. Он начал испытывать в то время сильное чувство к
Софье Андреевне Берс, дочери московского доктора из остзейских немцев.
Ему пошел уже четвертый десяток, С. А. было всего 17 лет. И вот, ему
казалось, что разница эта очень велика, что увенчайся даже его любовь
взаимностью, брак был бы несчастлив и рано или поздно молодая женщина
полюбила бы другого, тоже молодого и не "отжившего" человека. Так оно и
случается в иронически озаглавленном "Семейном счастье". В
действительности роман Т. разыгрался совершенно иначе. Три года вынесши
в сердце своем страсть к С. А., Толстой осенью 1862 г. женился на ней, и
на долю его выпада самая большая полнота семейного счастья, какая только
бывает на земле. В лице своей жены он нашел не только вернейшего и
преданнейшего друга, но и незаменимую помощницу во всех делах,
практических и литературных. По семи раз она переписывала без конца им
переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения, при чем своего
рода стенограммы, т. е. не окончательно договоренные мысли, не
дописанные слова и обороты под ее опытною в дешифрировании этого рода
рукою часто получали ясное и определенное выражение. Для Т. наступает
самый светлый период его жизни - упоения личным счастьем, очень
значительного, благодаря практичности С. А., материального
благосостояния, величайшего, легко дающегося напряжения литературного
творчества и в связи с ним небывалой славы всероссийской, а затем и
всемирной. В течение первых 10 - 12 лет после женитьбы он создает "Войну
и Мир" и "Анну Каренину". На рубеже этой второй эпохи литературной жизни
Т. стоят задуманные еще в 1852 и законченные в 1861 - 62 гг. "Казаки",
первое из произведений, в которых великий талант Т. дошел до размеров
гения. Впервые во всемирной литературе с такою яркостью и
определенностью была показана разница между изломанностью культурного
человека, отсутствием в нем сильных, ясных настроений - и
непосредственностью людей близких к природе. Что мы знали до Т. о так
называемых "детях природы"? В лучшем случае это были созданные по
рецепту Руссо величавые дикари Купера, романтические черкешенки Пушкина,
почти столь же романтически разукрашенные Тамара и Бела Лермонтова. Т.
показал, что вовсе не в том особенность людей близких к природе, что они
хороши или дурны. Разве можно назвать хорошими лихого конокрада Лукашку,
своего рода demivierge Марьянку, пропойцу Ерошку? Но нельзя их назвать и
дурными, потому что у них нет сознания зла; Ерошка прямо убежден, что
"ни в чем греха нет". Казаки Т. - просто живые люди, у которых ни одно
душевное движение не затуманено рефлексиею. "Казаки" не были
своевременно оценены. Слишком тогда все гордились "прогрессом" и успехом
цивилизации, чтобы заинтересоваться тем, как представитель культуры
спасовал пред силою непосредственных душевных движений каких-то
полудикарей. За то небывалый успех выпал на долю "Войны и Мира". Отрывок
из романа, под названием "1805 г." появился в "Русском Вестн." 1865 г.;
в 1868 г. вышли три его части, за которыми вскоре последовали остальные
две. Признанная критикою всего мира величайшим эпическим произведением
новой европейской литературы, "Война и Мир" поражает уже с чисто
технической точки зрения размерами своего беллетристического полотна.
Только в живописи можно найти некоторую параллель в огромных картинах
Паоло Веронезе в венецианском дворце дожей, где тоже сотни лиц выписаны
с удивительною отчетливостью и индивидуальным выражением. В романе Т.
представлены все классы общества, от императоров и королей до последнего
солдата, все возрасты, все темпераменты и на пространстве целого
царствования Александра I. Что еще более возвышает его достоинство как
эпоса - это данная им психология русского народа. С поражающим
проникновением изобразил Т. настроения толпы, как высокие, так и самые
низменные и зверские (напр. в знаменитой сцене убийства Верещагина).
Везде Т. старается схватить стихийное, бессознательное начало
человеческой жизни. Вся философия романа сводится к тому, что успех и
неуспех в исторической жизни зависит не от воли и талантов отдельных
людей, а от того, насколько они отражают в своей деятельности стихийную
подкладку исторических событий. Отсюда его любовное отношение к
Кутузову, сильного не стратегическими знаниями и не геройством, а тем,
что он понял тот чисто-русский, не эффектный и не яркий, но единственно
верный путь, которым можно было справиться с Наполеоном. Отсюда же и
нелюбовь Т. к Наполеону, так высоко ценившему свои личные таланты;
отсюда, наконец, возведение на степень величайшего мудреца скромнейшего
солдатика Платона Каратаева за то, что он сознает себя исключительно
частью целого, без малейших притязаний на индивидуальное значение.
Философская или, вернее, историософическая мысль Т. большею частью
проникает его великий роман - и этимто он и велик - не в виде
рассуждений, а в гениально схваченных подробностях и цельных картинах,
истинный смысл которых нетрудно понять всякому вдумчивому читателю. В
первом издании "Войны и Мира" был длинный ряд чисто теоретических
страниц, мешавших цельности художественного впечатления; в позднейших
изданиях эти рассуждения были выделены и составили особую часть. Тем не
менее в "Войне и Мире" Толстой-мыслитель отразился далеко не весь и не
самыми характерными своими сторонами. Нет здесь того, что проходит
красною нитью через все произведения Т., как писанные до "Войны и Мира",
так и позднейшие - нет глубоко пессимистического настроения" И в "Войне
и Мире" есть ужасы и смерть, но здесь они какие-то, если можно так
выразиться, нормальные. Смерть, напр., князя Андрея Болконского,
принадлежит к самым потрясающим страницам всемирной литературы, но в ней
нет ничего разочаровывающего и принижающего; это не то, что смерть
гусара в "Холстомере" или смерть Ивана Ильича. После "Войны и Мира"
читателю хочется жить, потому что даже обычное, среднее, серенькое
существование озарено тем ярким, радостным светом, который озарял личное
существование автора в эпоху создания великого романа. В позднейших
произведениях Т. превращение изящной, грациозно кокетливой, обаятельной
Наташи в расплывшуюся, неряшливо одетую, всецело ушедшую в заботы о доме
и детях помещицу производило бы грустное впечатление; но в эпоху своего
наслаждения семейным счастьем Т. все это возвел в перл создания.
Бесконечно радостного упоения блаженством бытия уже нет в "Анне
Карениной", относящейся к 1873 - 76 гг. Есть еще много отрадного
переживания в почти автобиографическом романе Левина и Китти, но уже
столько горечи в изображении семейной жизни Долли, в несчастном
завершении любви Анны Карениной и Вронского, столько тревоги в душевной
жизни Левина, что в общем этот роман является уже переходом к третьему
периоду литературной деятельности Т. "Анну Каренину" постигла весьма
странная участь: все отдавали полную дань удивления и восхищения
техническому мастерству, с которым она написана, но никто не понял
сокровенного смысла романа. Отчасти потому, что роман печатался в
реакционном журнале, мелкие интересы, выведенные в первых главах, были
поняты многими как авторские идеалы - и в эту ошибку впал даже такой
близко знавший Т. человек и великий почитатель его, как Тургенев. На
тревогу Левина смотрели просто как на блажь. В действительности душевное
беспокойство, омрачавшее счастье Левина, было началом того великого
кризиса в духовной жизни Т., который назревал в нем с самого раннего
детства, принял вполне определенные очертания в психологии Нехлюдова и
Оленина и только на время был усыплен полосою безоблачного семейного и
всякого иного счастья. "Если бы", говорит он в своей "исповеди" об этом
времени, "пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы
не знал, что сказать". Ужас заключался в том, что, будучи в цвете сил и
здоровья, он утратил всякую охоту наслаждаться достигнутым
благополучием; ему стало "нечем жить", потому что он не мог себе уяснить
цель и смысл жизни. В сфере материальных интересов он стал говорить
себе: "ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губ. - 300
голов лошадей, а потом?"; в сфере литературной: "ну, хорошо, ты будешь
славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, - ну
и что ж!". Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя:
"зачем"; рассуждая "о том, как народ может достигнуть благосостояния",
он "вдруг говорил себе: а мне что за дело?" В общем он "почувствовал,
что то, на чем он стоял, подломилось, что того, чем он жил, уже нет".
Естественным результатом была мысль о самоубийстве. "Я, счастливый
человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между
шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и
перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким
способом избавления себя от жизни. Я сам не знал чего я хочу: я боялся
жизни, стремился прочь от ее и, между тем, чего-то еще надеялся от ее".
Чтобы найти ответ на измучившие его вопросы и сомнения, Т. прежде всего
лихорадочно бросился в область богословия. Он стал вести беседы с
священниками и монахами, ходил к старцам в Оптину пустынь, читал
богословские трактаты, изучил древнегреческий и древнееврейский языки,
чтобы в подлиннике познать первоисточники христианского учения. Вместе с
тем он присматривался к раскольникам, сблизился с вдумчивым
крестьянином-сектантом Сютаевым, беседовал с молоканами, штундистами. С
тою же лихорадочностью искал он смысла жизни в изучении философии и в
знакомстве с результатами точных наук. Он делал ряд попыток все большего
и большего опрощения, стремясь жить жизнью близкой к природе и
земледельческому быту. Постепенно отказывается он от прихотей и удобств
богатой жизни, много занимается физическим трудом, одевается в
простейшую одежду, становится вегетарианцем, отдает семье все свое
крупное состояние, отказывается от прав литературной собственности. На
этой почве беспримесно чистого порыва и стремления к нравственному
усовершенствованию создается третий период литературной деятельности Т.,
длящийся уже около 20 лет. Еще не наступила пора дать сколько-нибудь
объективную оценку последнего периода литературной деятельности Т.,
отличительною чертою которого является отрицание всех установившихся
форм государственной, общественной и религиозной жизни. Это еще жгучая
злоба дня, относительно которой всякий современник невольно выступает
либо защитником, либо обвинителем; последняя роль гораздо легче, потому
что значительная часть взглядов Т. не могла получить открытого выражения
в Poccии и в полном виде изложена только в заграничных изданиях его
религиозно-социальных трактатов. Сколько нибудь единодушного отношения
не установилось даже по отношению к беллетристическим произведениям Т.,
написанным за последние 20 лет. Так, в длинном ряде небольших повестей и
легенд, предназначенных преимущественно для народного чтения ("Чем люди
живы" и др.), Т., по мнению своих безусловных поклонников, достиг
вершины художественной силы - того стихийного мастерства, которое дается
только народным сказаниям, потому что в них воплощается творчество
целого народа. Наоборот, по мнению людей, негодующих на Т. за то, что он
из художника превратился в проповедника, эти написанные с определенною
целью художественные поучения грубо тенденциозны.
Высокая и страшная правда "Смерти Ивана. Ильича", по мнению
поклонников ставящая это произведение на ряду с главными произведениями
гения Т., по мнению других преднамеренно жестка, преднамеренно резко
подчеркивает бездушие высших слоев общества, чтобы показать нравственное
превосходство простого "кухонного мужика" Герасима. Взрыв самых
противоположных чувств, вызванный анализом супружеских отношений и
косвенным требованием воздержания от брачной жизни в "Крейцеровой
Сонате" заставил забыть об удивительной яркости и страстности, с которою
написана эта повесть. Народная драма "Власть тьмы" по мнению поклонников
Т. есть великое проявление его художественной силы: в тесные рамки
этнографического воспроизведения русского крестьянского быта Т. сумел
вместить столько общечеловеческих черт, что драма с колоссальным успехом
обошла все сцены мира. Но другим достаточно одного Акима, с его
бесспорно односторонними и тенденциозными осуждениями городской жизни,
чтобы и все произведение объявить безмерно-тенденциозным. Наконец, по
отношению к последнему крупному произведению" Т. - роману "Воскресенье",
поклонники не находят достаточно слов, чтобы восхищаться совершенно
юношескою свежестью чувства и страстности, проявленною 70-летним
автором, беспощадностью в изображении судебного и великосветского быта,
полною оригинальностью первого в русской литературе воспроизведения мира
политических преступников. Противники Т. подчеркивают бледность главного
героя - Нехлюдова, чрезмерное озлобление против высших классов,
приподнятость характера бывшей проститутки. В общем противники
последнего фазиса литературно проповеднической деятельности Т. находят,
что художественная сила его безусловно пострадала от преобладания
теоретических интересов и что творчество теперь для того только и нужно
Т., чтобы в общедоступной форме вести пропаганду его общественно
религиозных взглядов. В новейшем эстетическом его трактате ("Об
искусстве") можно найти достаточно материала, чтобы объявить Т. врагом
искусства: помимо того, что Т. здесь частью совершенно отрицает, частью
значительно умаляет художественное значение Данте, Рафаэля, Гете.
Шекспира (на представлении "Гамлета" он испытывал "особенное страдание"
за это "фальшивое подобие произведений искусства"), Бетховена и др.; он
прямо приходит к тому выводу, что "чем больше мы отдаемся красоте, тем
больше мы отдаляемся от добра". С другой стороны можно возразить самому
автору, что именно в его-то произведениях последних 20 лет "добро" и
"красота" слились в одно гармоничное целое. - Последним по времени
фактом биографии Т. является определение св. синода от 20 - 22 февраля
1901 г. "известный всему миру писатель", читаем мы в этом определении.
"русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф
Т., в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на
Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от
вскормившей и воспитавшей его Матери, церкви православной, и посвятил
свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на
распространение в народе учений противных Христу и церкви, и на
истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной,
которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и
которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и
письмах, во множестве рассеваемых им и его учениками по всему свету, в
особенности же в пределах дорогого отечества нашего, он проповедует, с
ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной церкви и
самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, в
Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает
Господа Иисуса Христа - Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира,
пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из
мертвых; отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и
девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы
Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все
таинства церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над
самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся
подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию". В силу
всего этого "церковь не считает его своим членом и не может считать,
доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею".
Произведения Т. собраны в 15 ч. Кроме того с 1883 г. за границею
напечатан ряд произведений, которые не могли появиться в России или
появились с сокращениями. Беспримерная знаменитость Т. наглядно
выразилась в колоссальном успехе его сочинений, в небывалом количестве
переводов их на иностр. языки и поистине необъятном количестве
посвященных Т. статей и книг. Полного (12 - 15 т.) собрания его
сочинений (10 изд.) разошлось более 80000 экз., из отдельно изданных
произведений наибольшего распространения достиг "Кавказ. Пленник - около
250000 экз., "Хозяин и работник" - около 200000; "Чем люди живы" - около
150000; "Власть тьмы" около 140000; от 130 - 100 тыс.: "Бог правду
любит, да не скоро скажет", "Много ли человеку земли нужно", "Осада
Севастополя", "Первый винокур", "Воскресенье", "Три смерти" и др. "Новой
Азбуки" разошлось 23 изд., что составляет более 800000 экз.; "Первой
русской книги для чтения" (4 ч.) разошлось более 600000 экз. Подсчет
переводов произведений Т., сделанный нами в Британском музее в Лондоне и
отделении Rossica спб. публичной библиотеки дал поразительные
результаты. Отдельно изданных переводов, которые представляют собою
весьма незначительную часть того, что переводится из Т. в газетах и
журналах, вышло: на нем. яз. - более 200, на франц. - около 150, на
англ. - около 120, шведском и датском - около 50; на всех остальных,
вплоть до японского, татарского, индустанского и др. - от 1 до 20.
Литература о Т. не поддается и приблизительному подсчету. При
громадном интересе к каждому его шагу, число газетных статей о Т. в
России и за границею превосходит многие тысячи, журнальных статей
ежегодно появляется сотни (ср. для англ. лит. Index'ы Стэда, для фр.
Jordel'я). Отдельно изданных книг о Т. мы насчитали: 1) на русском яз. -
около 100: А. Н. Аксаков, Аминтор, арх. Антоний, П. Е. Астафьев, Ф. И.
Булгаков, Богдановский, Бывший поклонник, Бегичев, Берс, Бирюков,
Буткевич, Ю. Б., Ванно, Витмер, Вогюэ, Вальтер, Вольфсон, Гасабов,
Гpoмeкa, Гусев (5 соч.), Гейсман, Гетц, Гpeкoв, Генекен, Н. Я. Грот, Д.
Григорьев, Городцев, Дистерло, Дегтярев, Драгомиров, Евтушевский.
Елеонский, Зейрон, Зелинский, Ильин, арх. Игнатий, Козлов (2 книги). Ив.
Карышев, Крист, Кальдерон, Кожевников, Кареев кн. Кемский, Лескин, К.
Леонтьев, Левеьфельд, Лопатин, Листовский, А. Л., Л - н, Лурье, Миронов,
И. Милютин, Мирский, Мирянин, Н. К. Михайловский, Меринг, Мережковский,
Норов, архиеп. Никанор, Ю. Николаев (Говоруха-Отрок), Нотович,
Оболенский, Орфано, Овсянико-Куликовсмй, Олесниций, Преображенский, Я.
П. Полонский, Рышковский, Разумовский, Рцы, Скабичевский, Сергеенко, Н.
Н. Страхов, Фед. Страхов, Евг. Соловьев, А. Е. Соловьев, Сталинский,
Соллертинский, Хитров, фон-Хейденфельд, кн. Цертелев, Шестов, Щеглов,
Энгельмейер). 2) На немецком яз. 30: Amyntor, Beck, Bode, Dukmeyer,
Ernst, Ettlinger, Galitzin, Grot, Glogau. Gyurkovechky, Henckel, Koeber,
Krebs, Kreibig, Keubnemann, Lowenfeld, Mobring, Notowitch, Dr. Gr.
Polonsky, Poruck, Rauhen, Schoen, Schmidt, Schroeder, Seyron, Sergyenko,
Saitschik, Zacharias, Zabel, Wesendonck. 3) На франц. яз. 11:
Dragomyrow, Dupuy, Dumas, Lourie, Laboulay, Lapouze, Manaceine, Maffre,
Suares, Stronsky, Vessiot. 4) На англ. яз. 18: Behrs, Blavatsky,
Coupland, Gottsckkins, Gregor, Harrison, Kenworthy, Maude, Perris,
Turner, Word и др.). 5) На шведск. яз. 5. Наиболее интересное из того,
что печаталось о Т. на иностр. яз. рассеяно по журналам и сборникам
статей (Вогюэ, Брандес, Матью Арнольд, Шпильгаген, Нордау, Род, Бурже,
Ферри, Ломброзо, Скайдер, Риние, Думик, Визева, и мн. др.). Главнейшие
русские журнальные статьи о Т. вошли в собрания сочинений, сборники
статей и воспоминания Андреевского, Анненкова, Батюшкова, Буренина,
Волынского, Апол. Григорьева, Гольцева, Григоровича, Дружинина, Гр.
Данилевского, Лескова, Михайловского, Миллера, Меньшикова, Евг. Маркова,
Надсона, Писарева, Протопопова, Пятковского, Розанова, Скабичевского,
Ник. Соловьева, Влад. Соловьева ("Три разговора"), Страхова, Фета,
Чернышевского, Шелгунова. Критические статьи о Т. 1850-х, 1860-х и
начала 70-х годов вошли в сборник Зелинского (7 ч.). См. еще статьи:
Загоскина ("Историч. Вестник", 1894, 1); Евг. Маркова ("Вест. Евр. ",
1900); Мечникова ("Вест. Евр. ", 1891, 9); Назарьева ("Ист. Вест. ",
1890, 9); Овсяникова ("Рус. Обозр. ", 1897, 11); кн. Д. Оболенского
("Рус. Арх. ", 1895); Станкевича ("Вест. Евр. ", 1878, №4 и 5);
Слонимского ("Вест. Евр. ", 1886, 8 и 1891, 9); Соханской ("Рус. Обозр.
", 1898, 1); Ткачева ("Дело", 1878 2 и 4). С. Венгеров.