Эмпедокл из Агригента - яркий представитель  сицилийской  культуры  V
в., необычайно живой, пестрой, отзывчивой ко всем духовным движениям, ко
всем литературным и философским  течениям  греческого  мира.  Величайшие
поэты Греции  -  Симонид,  Бакхилид,  Эсхил,  Пиндар  -  были  дорогими,
почетными гостями при дворе сицилийских тиранов. Лучшие художники Греции
работали на них; ни в одной  греческой  стране  не  воздвигалось  такого
множества великолепных храмов, как наприм. в  Агригенте  или  Селинунте.
Нигде не знали большей роскоши, как в этих  богатых,  быстро  расцветших
городах, где, по выражению  Э.,  граждане  торопились  насладиться,  как
будто им предстояло завтра умереть, и строили себе такие дома, как будто
им  предстояло  жить  вечно.  С  роскошью  и  утонченностью  соединялась
значительная литературная образованность и деятельная умственная  жизнь,
захватывавшая все более и более обширные круги  и  отражавшая  различные
влияния, шедшие с противоположных концов греческого  мира.  Литературное
образование  делается  потребностью  в  высших  кругах;   к   воспитанию
предъявляются новые требования. С систематическим изучением  словесности
соединяется изучение искусства слова  -  риторики,  которая  зарождается
впервые именно в  Сицилии,  и  притом  в  двоякой  форме  -  прикладного
искусства  судебного  красноречия  (впервые  разработанного   Тисием   и
Кораксом) и самостоятельного искусства изящного слова.  Самые  различные
философские  учения  -  ионийцев,  пифагорейцев,  элейцев  -   считались
общеизвестными, как это показывает комедия Эпихарма, другого выдающегося
представителя  сицилийской  культуры  того  времени.  Рационалистическое
просвещение  делает  быстрые   успехи;   спутницей   риторики   является
софистика, с ее эклектизмом  и  скептицизмом.  Горгий,  ученик  Э.,  был
сицилиец;  Протагор  и  Гиппий,  две  другие   знаменитости   софистики,
гастролировали в Сицилии и пользовались там  величайшим  успехом,  делая
громадные сборы не  только  в  больших  греческих  городах,  но  даже  в
маленьких   сикелиотских   местечках.   Наряду   с    рационализмом    и
вольнодумством сильно  сказывалось  и  мистическое  течение,  питавшееся
таинствами  Деметры,  учением  орфиков  и  пифагорейцев,  умозрениями  о
загробной жизни и высшей природе человеческого духа. Политическая  жизнь
представлялась тревожной, изменчивой и подвижной.  Общественный  порядок
был подточен политической и социальной борьбой, враждой между греками  и
сикелиотами, междоусобиями, постоянными заговорами.  Тирания  в  Сицилии
носила  военный  и  консервативно-аристократический   характер;   войско
состояло не из граждан, а из наемников; власть поддерживалась постоянным
насилием, опираясь на наемное войско и богатую  казну.  Отсюда  легкость
государственных  переворотов  и   отсутствие   каких-либо   политических
традиций. В Агригенте и Сиракузах после низложения  тиранов  водворяется
республиканский  строй,  но  рознь  между  господствующими  городами   и
подчиненными общинами, между греками и сикелиотами, между  гражданами  и
наемниками и переселенцами  не  прекращается.  Культура,  не  смотря  на
пышный расцвет, не имеет  глубоких  корней  в  отечественной  почве.  Э.
соединяет все различные стороны этой колониальной  культуры  и  в  самом
совмещении непримиримых противоположностей служит характерным  продуктом
своей  страны.  Он  является  зараз  политическим  деятелем   демагогом,
ритором, поэтом, врачем-философом, теософом и  чудотворцем,  притязающим
на сверхчеловеческие знания и сверхчеловеческие почести. В его философии
соединяются  мистицизм  и  рационализм,  умозрение  элеатов,  физиология
италийских  врачей  с  их  попытками  эмпиризма,   гилозоизм   ионийских
философов и откровения пифагорейцев. Э.  происходил  из  знатной  семьи.
По-видимому уже отец его Метон был противником тирании; таким является и
сам Э., который, если верить позднейшим  преданиям,  не  отступал  перед
крайними мерами против лиц, подозреваемых им  в  политическом  заговоре.
Когда  после  изгнания  Фрасибула  (466  г.)  в  Агригенте   установился
аристократический строй,  Э.  выступил  вождем  демократической  партии,
которой удалось восторжествовать после трехлетней борьбы. Однако, и  ему
пришлось поплатиться изгнанием за свою политическую  роль;  по-видимому,
он и умер изгнанником  в  Пелопоннесе,  хотя  о  смерти  его  существуют
различные баснословные рассказы. Э. был  поэтом  и  ритором;  Аристотель
признает  его  изобретателем  риторики.  В  поэмах   Э.   можно   видеть
систематическое употребление  многих  риторических  фигур  и  ухищрений,
составляющих особенность Горгия (Diels, "Grorgius u. E.", в  "Sitzungsb.
d. Akd. d. Wiss. in Berlin", 1884). Далее,  Э.  был  знаменитым  врачом,
которого признавали в древности одним из  основателей  италийской  школы
врачей.  В  медицине  Э.  находился  отчасти   под   влиянием   Алкмеона
Кротонского, как по отдельным вопросам эмбриологии и физиологии, так и в
общем взгляде на природу организма: по  Алкмеону,  здоровье  зависит  от
"равноправия",  т.  е.  равновесия  и  согласия  изначального  множества
элементов, входящих в состав организма,  тогда  как  болезнь  вызывается
"монархией" какого-либо одного из них. Однако, и в медицине Э. шел своим
путем, имел последователей и оказал влияние  на  позднейшие  медицинские
теории. Судя по росказням, где он обращается в  целителячудотворца,  его
врачебная  слава  была  велика;  по-видимому,   и   сам   он   об   этом
свидетельствует  и  во  всяком  случае  высоко  ценит  свои  медицинские
познания, соединяя их со своим общим учением  о  природе.  Как  философ,
стремившийся примирить различные философские и научный тенденции  своего
времени,  он  оставил  по  себе  памятник  в  поэме  "О  природе";   как
практический мистик и теософ, он выступает в другой  поэме,  "Очищения",
по всей вероятности написанной после первой (Diels,  "Die  Gredichte  d.
Е.", "Ber. d. Berl. Akd.", 1898). Обе уцелели лишь в  отрывках  -  всего
450 стихов, которые были неоднократно изданы (последнее издание  Дильса,
"Fragmente d. Vorsokratiker", 1903). В  "Очищениях"  Э.  описывает  свое
появление,  как  явление  какого-то  бессмертного  божества;  увенчанный
повязками и венками из цветов, он шествует, окруженный  последователями,
и принимает поклонение, которое ему всюду воздается. Тысячи идут за ним,
ища получить от него пользу: одни ждут оракула,  другие  -  целительного
слова   от   разнообразных   недугов.   "Однако,   что   мне   об   этом
распространяться, будто я делаю нечто великое, - замечает он, -  ведь  я
же выше этих людей, обреченных на  множество  гибелей".  В  общем,  путь
спасения,  которому  учит  Э.,  есть   пифагорейский.   Он   проповедует
душепереселение; предписывает воздержание  от  мясной  пищи  и  кровавых
жертв, в которых видит убийство ближних; допускает  только  растительную
пищу, за исключением бобов, запрещенных пифагорейскими  правилами,  хотя
такое вегетарианство трудно обосновать его  учением  о  душепереселении,
так как он признает,  что  наша  душа  переселяется  не  только  в  тела
животных, но и в тела растений: он помнит, что он сам  был  уже  однажды
"юношей, девой, кустом, птицей и рыбой безгласной". Он говорит  о  былом
блаженстве  золотого  века,  о  превосходстве  человеческой  природы  до
грехопадения  и  о  сверхчувственности  божества,  которое  он,  подобно
Ксенофану,  определяет   как   не   имеющее   человеческих   органов   и
человеческого  образа,  как  "священный  и  неизреченный   дух"   (134).
Ритуально-очистительные таинства или средства Э. нам неизвестны. Что  он
принадлежал к пифагорейской секте - это явствует  из  вышесказанного,  а
также и из того преимущественного значения, какое имел в  его  проповеди
Аполлон -  главное  божество  пифагорейского  очистительного  культа.  В
Пифагоре он видел человека, обладавшего сверхъестественным  знанием.  От
Алкидама, ученика Горгия, мы знаем, что Э. был учеником Парменида, также
принадлежавшего к пифагорейскому союзу. Философское учение Э. не  вполне
согласуется  с   пифагорейской   мистикой.   Это   заставило   некоторых
предполагать, что его две  поэмы  относятся  к  различным  периодам  его
жизни: сначала он был религиозным учителем и гностиком, а затем сделался
натуралистическим  философом  -  или,  наоборот,  под  конец  жизни   от
натурфилософии обратился к мистике. Но строго  логическая  связь  вообще
отсутствует в эклектической системе  Э.,  мистицизм,  притом  окружающий
себя риторикой и несвободный от своего рода шарлатанства, сказывается  в
обеих поэмах. Во второй и, по всей  вероятности,  позднейшей  поэме  Э.,
по-видимому, более останавливался на своем сверхъестественном могуществе
и достоинстве; но уже в первой ("О природе") он обещает верному  ученику
научить  его  снадобьям  против  старости  и  болезней,  средствам   для
укрощения ветров, дождя или  засухи  и  даже  для  воскресения  мертвых.
Соединение медицины с философским умозрением сказывается прежде всего  в
том, что Э.  не  отвергает,  подобно  Пармениду,  свидетельства  чувств.
Наоборот, он требует от ученика наблюдения каждого предмета  посредством
тех органов чувств, которым он доступен и насколько он им  доступен;  он
признает, однако. человеческое знание немощным, потому  что  чувственные
способности наши ограничены, мысль притупляется  нуждою  и  заботами,  а
жизнь быстротечна. Люди верят лишь в то, на что они случайно  натыкаются
в своих блужданиях; каждый хвалится тем, что он нашел целое,  между  тем
как оно недоступно зрению и слуху и даже непостижимо уму. Такое скромное
начало, однако, вовсе не служит признаком скептицизма, являясь введением
к  смелому  мистико-умозрительному  построению,  которое  выдается   или
принимается  за  откровение   свыше.   В   этом   откровении,   впрочем,
впечатлительный Э. многим обязан своим предшественникам,  в  особенности
Пармениду. Подобно ему, он признает началом всего полноту бытия, которую
и  он  представляет  себе  в  виде  всеобъемлющего  шарообразного  тела;
описывая  ее  подобно  элейцам,  он  вместе  с  ними  приписывает  ей  и
физические, и духовные  свойства,  признавая  ее  божеством.  Далее,  Э.
отрицает всякое происхождение или уничтожение истинно сущего, и притом в
тех же выражениях, как и Парменид. Сущее тожественно  себе  и  не  может
произойти из ничего или обратиться в  ничто.  Вне  полноты  нет  ничего;
пустое пространство безусловно не существует, а потому к  полноте  ничто
не может прибавиться и ничто не может из ее  исчезнуть.  Эта  полнота  и
есть божественный "Сферос". До сих пор согласие с  Парменидом  очевидно;
но, в отличие от  него,  Э.  признает  реальное  множество,  движение  и
качественные различия вещей, о которых свидетельствуют наши  чувства.  У
Парменида нет перехода от Единого Сущего к миру явлений; есть только это
Единое Сущее, все прочее - ложь. Но откуда  в  истине  могла  возникнуть
иллюзия или ложь? Сказать, что она есть заблуждение человека  -  значить
признать  существование  человека,  а  с  ним  вместе   и   всего   миpa
ограниченных существ, возникших ранее человека  и  независимо  от  него.
Чтобы объяснить этот  мир,  во  множестве  и  движении  его  частей,  из
первоначального единства, надо признать  его  продуктом  реальной  силы,
которая  рождает  его  посредством  деления,  раздробления,  расчленения
первоначального единства. Э. называет эту силу Враждою. Но не все в мире
объясняется  ею  одною:  Гераклит  и  пифагорейцы  разглядели  в  борьбе
противоположностей внутреннее  согласие,  гармонию;  это  согласие,  это
внутреннее единство во множестве определяется у  Э.,  как  мировая  сила
Любви или Дружбы, соединяющей разрозненные стихии.  У  Парменида,  путь,
ведущий к единству, и путь ведущий к множеству, путь истины и путь  лжи,
суть два метода познания, два  способа  отношения  человеческого  ума  к
познаваемому.  У  Э.  путь,  ведущий  к  единству,  и  путь,  ведущий  к
множеству, суть два мировых процесса. В отличие от физиков, признававших
происхождение  различных  вещей  из  одной  какой-либо   стихии   (путем
сгущения, или разрежения,  или  качественного  изменения),  Э.  признает
четыре основных стихии, 4 "корня" существующего - огонь, воздух, воду  и
землю.  Это  -  вечные  и  постоянные  элементы   всего   существующего,
качественно и количественно неизменные. Из них состоят все существа  без
исключения; самые "боги долговечные" состоят из них точно  так  же,  как
растения и животные. Все создается  путем  соединения,  сложения  частиц
этих стихий и разрушается посредством их  разъединения  или  разложения.
Происхождения и уничтожения нет и быть не может: есть  лишь  сложение  и
разложение от века существующих элементов. Подобно тому,  как  художник,
смешивая в различных  пропорциях  очень  небольшое  количество  основных
красок, достигает бесконечного разнообразия цветов, посредством  которых
он изображает вселенную, так и вселенная  состоит  из  четырех  основных
элементарных тел, которые вступают между собою в  бесконечное  множество
разнообразных  соединений  -  воззрение,   в   котором   хотели   видеть
предчувствие современного  химического  учения  об  элементах,  хотя  Э.
смешивает   простые   тела   с   состояниями   тел   (жидкое,   твердое,
газообразное). При этом  Э.  остается  на  почве  античного  гилозоизма,
признавая свои стихии живыми или чувствующими. Он видит в них не  только
первичные предметы чувственного  восприятия  (primum  sensibile),  но  и
первичные чувствующие начала (primum sentiens), живые части, органы  или
члены божества, божественного тела. Э. называет их также богами  -  Зевс
(эфир, aiJhr dioV), Гера  (земля),  Аидоней  (огонь)  и  Нэстис  (вода).
Стихии служат живым материалом всего существующего:  "из  них  все,  что
есть, слагается в стройный  порядок;  ими  же  думает  все  и  чувствует
радость и скорби"; "землю  землею  мы  зрим,  а  воду  мы  видим  водою;
воздухом воздух небес, огнем беспощадный огонь;  видим  любовью  любовь,
вражду же - враждой ненавистной". Человек воспринимает чувственный  вещи
лишь постольку, поскольку он состоит из стихий; на этом основывается вся
Эмпедоклова  анатомия  и  физиология  органов  чувств,  которая,  с   ее
причудливыми  подробностями,  излагается  Феофрастом  в   трактате   "Об
ощущениях",  Человек  познает  или  воспринимает  "подобное   подобным":
например, глаз заключает в себе воду,  огонь,  воздух  и  землю,  причем
огонь заключен, как в фонаре,  в  тонкой  капсуле,  ограждающей  его  от
окружающей воды. Все вещи находятся в непрерывном движении под  влиянием
противоположных сил Любви и Вражды; все испускают из себя  волны  тонких
истечений, которые проникают в "поры" наших чувств и  производят  в  нас
различный  восприятия,  смотря  по  тому,  в  какие  органы  они   могут
проникнуть по степени тонкости своих частиц и их  соответствию  тем  или
другим порам наших чувств. Это учение об истечениях и порах живых тел  и
вещества вообще, плохо  вязавшееся  с  безусловным  отрицанием  пустоты,
было, очевидно, заимствовано Э. извне, от физиков, в системе  в  которых
оно являлось более естественным - от  Левкиппа,  отца  атомистики,  быть
может от пифагорейцев или от Алкмеона (для органов чувств). Как бы то ни
было, стихии наделяются жизнью и чувственностью, мало того  -  мыслью  и
разумностью, которая и в человеке объясняется  совершенно  так  же,  как
чувственное восприятие - из действия четырех стихий, "ими же думаем мы":
в нашей крови  находится  самое  полное  и  совершенное  соединение  или
смешение элементов, и эта кровь, окружающая наше сердце и питающая  его,
есть   человеческое   мышление,   причем   все   различие   человеческих
способностей обусловливается качественными различиями  в  нашем  составе
(ср. Tbeophr., "De Sensu",  11).  С  этой  точки  зрения  представляется
вполне естественным, что  Любовь  и  Вражда  превращаются  в  весомые  и
протяженный  начала:   раз   четыре   стихии   наделяются   психическими
свойствами, было последовательно наделить Любовь и  Вражду  телесностью,
которую и Парменид считал  признаком,  необходимым  атрибутом  "Сущего".
Впрочем, говоря  о  Любви  и  Вражде,  Э.  не  останавливается  на  этой
особенности,  видя  в  них  прежде  всего  две   противоположные   силы,
обусловливающие  образование  и  разрушение  вещей:   Вражда,   разрушая
единство, служит созиданию множества,  а  Любовь,  уничтожая  множество,
служит образованию единства. Происхождение мира  объясняется  совместным
действием обеих этих сил, каждая из которых роковым образом, по очереди,
в силу "вечной клятвы", получает преобладание, вытесняя другую  в  ритме
мирового  процесса.  При  неограниченном  господстве   Любви   мира   не
существует, потому что все находится в слитном состоянии  в  неподвижном
покое Сфероса; не может быть мира и при господстве Вражды,  которая  "по
исполнении  времен"  вырастает  между  членами  Сфероса  и  по   очереди
потрясает и разделяет их, не допуская никакого конкретного  образования.
Мир возникает лишь при совместном действии Любви и Вражды,  причем,  как
свидетельствует Аристотель, Э. описывает лишь  одну  космогонию,  т.  е.
происхождение мира из Сфероса, хотя, по его мнению, можно было бы и  для
всего  мира,  как  и  для  каждой  отдельной  вещи,  допустить   двойное
происхождение - из царства Любви и из царства Вражды. В своей космогонии
Э. показывает, каким образом,  при  действии  Вражды,  отдельные  стихии
обособляются, выделяются из Сфероса и затем вновь соединяются  действием
Любви. Прежде всего в Сферосе  отделяется  легкое  от  тяжелого:  первое
устремляется вверх, вследствие  чего  равновесие  Сфероса  нарушается  и
масса  его  приходит  во  вращательное  движение,  которое  прогрессивно
ускоряется. Первым выделяется эфир, затеи огонь, потом земля, из которой
давлением вихря была выжата вода (Act. II, 6, 3). Но в мировом  процессе
Вражда постоянно уравновешивается Любовью. Выделившись из первоначальной
смеси,  эфир  окружает  ее  и  в  верхней  части  своей  отвердевает   в
хрустальную твердь; огонь, явившийся затем, тоже устремляется вверх, но,
будучи остановлен твердью, собирается и движется под  нею:  это  и  есть
причина вращения неба, которое вызвано преобладанием  огня  в  одном  из
полушарий: это светлое полушарие составляет день, тогда  как  другое,  в
котором преобладает воздух и темные  испарения,  образуют  ночное  небо,
освещенное лишь частицами огня, окруженными воздухом и прикрепленными  к
тверди. Эмпедоклу было известно, что луна есть темное  тело,  получающее
свет от солнца и вращающееся вокруг земли;  но  с  этой  астрономической
истиной он соединял своеобразное представление о солнце, которое  трудно
с точностью понять из наших источников: он видел в  солнце  не  источник
дневного света, а наоборот, световое отражение земли, освещенной  лучами
"дня", на определенной части небесного свода (Aеt., II, 20).  Постепенно
Вражда "потрясает все члены божества", проникая все глубже  и  глубже  в
нижние слои  вихря,  "а  Любовь  достигает  середины  круговорота".  Она
находится среди стихий и вращается в их вихре, чего не ведал  доселе  ни
один  смертный.  Но  если  действие  ее  сказывается  уже  в   стихийном
круговороте, в сочетании стихий на небесах,  быть  может  -  в  рождении
высших небесных существ, то постепенно оно проникает  и  в  глубь,  и  в
подлунный мир, где оно проявляется в создании организмов. Эти  последние
возникают следующим  образом.  Еще  до  образования  солнца,  т.  е.  до
накопления лучей света и тепла в дневном полушарии, земля  находилась  в
тинообразном  состоянии  и  согревалась  внутренним  огнем.  Этот  огонь
стремился вверх  и  поднимал  пузыри  из  тинистой  массы,  придавая  ей
всевозможный формы: так произошли растения -  разветвления  этой  земной
тины, части земли, связанный с нею, как зародыш с матерью.  Подобным  же
образом явились и животные формы: сперва  то  были  отдельные  органы  -
головы без шей, глаза без голов, руки без туловищ; затем,  под  влиянием
усиливающегося любовного смешения стихий, эти члены стали соединяться  и
срастаться вместе, что с чем попало, откуда вышли  самые  фантастические
чудовищные сочетания, в  которых  смешивались  человеческие  и  животные
формы. Вражда, все  время  борящаяся  с  Любовью,  легко  разрушала  эти
случайный  чудовищный  образования,  не  приспособленные  к  борьбе   за
существование.  Но  Любовь  продолжала  свое  творчество  в  составлении
органических форм,  и  отсюда  с  течением  времени,  постепенно,  путем
естественного отбора, получились жизнеспособные формы, приспособленные к
среде, выжившие в борьбе и  способные  к  размножению.  Теперь  животные
возникают уже  не  из  тины,  а  путем  полового  размножения;  любовное
влечение, проникающее в наши члены, есть лишь частное проявление великой
космической  силы  Любви.  Вражда,   с   которой   не   могут   бороться
первоначальные, несовершенные создания, бессильна против этого  процесса
и  не  может  его  остановить.  Таков  мифологический  дарвинизм  нашего
философа.  Как  примирить  его  физику  с  его  мистикой,  с  учением  о
бессмертии и душепереселении, о сверхчувственности  божества?  Различные
предположения по этому предмету отмечены  выше.  Как  примирить,  далее,
противоречия самой физики Э.? Они для него не существовали, поскольку ум
его мыслил образами и мифами, более  нежели  понятиями.  Характерен  его
своеобразный мистический сенсуализм, сближающий мышление  с  чувственным
восприятием. Физик, признающий стихии чувствующими силами,  а  всемирные
силы Любви и Вражды - протяженными и весомыми телами, легко мог найти  в
своей системе место и для демонологии, и для эсхатологии пифагорейцев. К
тому же и физика, и катартика представляются у  Э.  результатом  личного
откровения. Верховный закон, управляющий судьбой душ в  "Очищениях"  Э.,
есть  роковое  слово  ("оракул   необходимости")   и   вечное,   древнее
постановление богов,  утвержденное  мощными  клятвами;  верховный  закон
"физики" Э., управляющий судьбой мира, есть тоже роковая  могущественная
клятва. Значение магического заклятья, по-видимому, признается и  здесь,
и там в полной мере, и Э. не приходилось  отрекаться  от  физики,  чтобы
исповедывать веру в силу заклятья, или, наоборот,  отрекаться  от  этого
суеверия; чтобы развивать свою теософскую физику; ведь и  эта  последняя
имела целью сообщение знаний, дающих  магические  и,  главное,  целебные
силы. Кн. С. Трубецкой.

 

Оглавление