А.П.ЧЕХОВ
МАРЬЯ ИВАНОВНА
В роскошно убранной гостиной, на кушетке, обитой
темно-фиолетовым бархатом, сидела молодая женщина лет
двадцати трех. Звали ее Марьей Ивановной Однощекиной.
- Какое шаблонное, стереотипное начало! - восклик-
нет читатель. - Вечно эти господа начинают роскошно уб-
ранными гостиными! Читать не хочется!
Извиняюсь перед читателем и иду далее. Перед дамой
стоял молодой человек лет двадцати шести, с бледным,
несколько грустным лицом.
- Ну, вот, вот... Так я и знал, - рассердится чи-
татель. - Молодой человек и непременно двадцати шести
лет! Ну, а дальше что? Известно что... Он попросит поэ-
зии, любви, а она ответит прозаической просьбой купить
браслет. Или же наоборот, она захочет поэзии, а он... И
читать не стану!
Но я все-таки продолжаю. Молодой человек не отры-
вал глаз от молодой женщины и шептал:
- Я люблю тебя, чудная, даже и теперь, когда от
тебя веет холодом могилы!
Тут уж читатель выйдет из терпения и начнет бра-
ниться:
- Черт их подери! Угощают публику разной чепухой,
роскошно убранными гостиными да какими-то Марьями Ива-
новнами с могильным холодом!
Кто знает, может быть, вы и правы в своем гневе,
читатель. А может быть, вы и неправы. Наш век тем и хо-
рош, что никак не разберешь, кто прав, кто виноват. Да-
же присяжные, судящие какого-нибудь человечка за кражу,
не знают, кто виноват: человечек ли, деньги ли, что
плохо лежали, сами ли они, присяжные виноваты, что ро-
дились на свет. Ничего не разберешь на этой земле!
Во всяком случае, если вы правы, то и я не вино-
ват. Вы находите, что этот мой рассказ не интересен, не
нужен. Допустим, что вы правы и что я виноват... Но
тогда допустите хоть смягчающие вину обстоятельства.
В самом деле, могу ли я писать интересное и только
нужное, если мне скучно и если вот уже две недели у ме-
ня перемежающаяся лихорадка?
- Не пишите, если у вас лихорадка.
Так-то так... Но, чтобы долго не разговаривать,
представьте себе, что у меня лихорадка и дурное настро-
ение; в это же самое время у другого литератора тоже
лихорадка, у третьего беспокойная жена и болят зубы,
четвертый страдает меланхолией. Мы все четверо не пи-
шем. Чем же прикажете наполнить номера газет и журна-
лов? Не теми ли произведениями, которые вы, читатели,
шлете ежедневно пудами в редакции наших газет и журна-
лов? Из ваших тяжелых пудов едва ли можно выбрать ма-
ленький золотничок, да и то с великой натяжкой, с вели-
ким усилием.
Мы все, профессиональные литераторы, не дилетанты,
а настоящие литературные поденщики, сколько нас есть,
такие же люди-человеки, как и вы, как и ваш брат, как и
ваша свояченица, у нас такие же нервы, такие же внут-
ренности, нас мучает то же самое, что и вас, скорбей у
нас несравненно больше, чем радостей, и если бы мы за-
хотели, то каждый день могли бы иметь повод к тому,
чтобы не работать. Каждый день, уверяю вас! Но если бы
мы послушались вашего "не пишите", если бы мы все под-
дались усталости, скуке или лихорадке, то тогда хоть
закрывай всю текущую литературу.
А ее нельзя закрывать ни на один день, читатель.
Хотя она и кажется вам маленькой и серенькой, неинте-
ресной, хотя она и не возбуждает в вас ни смеха, ни
гнева, ни радости, но все же она есть и делает свое де-
ло. Без нее нельзя... Если мы уйдем и оставим наше поле
хоть на минуту, то нас тотчас же заменят шуты в дурац-
ких колпаках с лошадиными бубенчиками, нас заменят пло-
хие профессора, плохие адвокаты да юнкера, описывающие
свои нелепые любовные похождения по команде: левой!
правой!
Я должен писать, несмотря ни на скуку, ни на пере-
межающуюся лихорадку. Должен, как могу и как умею, не
переставая. Нас мало, нас можно пересчитать по пальцам.
А где мало служащих, там нельзя проситься в отпуск, да-
же на короткое время. Нельзя и не принято.
- Но все-таки могли бы сюжет избрать посерьезнее!
Ну что толку в этой Марье Ивановне, право? Мало ли кру-
гом таких явлений, мало ли кругом вопросов, которые...
Вы правы, много и явлений и вопросов, но укажите,
что собственно вам нужно. Если вы так возмущены, то
укажите, заставьте меня окончательно поверить, что вы
правы, что вы в самом деле очень серьезный человек и
что ваша жизнь очень серьезна. Укажите же, будьте опре-
деленны, иначе я могу подумать, что вопросов и явлений,
о которых вы говорите, нет вовсе, что вы просто милый
малый, которому иногда нравится от нечего делать потол-
ковать о серьезном.
Но пора, однако, кончить рассказ.
Долго стоял молодой человек перед прекрасной жен-
щиной. Наконец он снял сюртук, стащил с себя сапоги и
прошептал:
- Прощай, до завтра!
Затем он растянулся на диване и укрылся плюшевым
одеялом.
- При даме?! - изумится читатель. - Да это чушь,
чепуха! Это возмутительно! Городовой! Цензура!
Да постойте, не спешите, серьезный, строгий, глу-
бокомысленный читатель. Дама в роскошно убранной гости-
ной была написана масляными красками на холсте и висела
над диваном. Теперь можете возмущаться сколько вам
угодно.
И как это терпит бумага! Если печатают такой
вздор, как "Марья Ивановна", то, очевидно, потому, что
нет более ценного материала. Это очевидно. Садитесь же
поскорее, излагайте ваши глубокие, великолепные мысли,
напишите целые три пуда и пошлите в какую-нибудь редак-
цию. Садитесь поскорей и пишите! Пишите и посылайте
поскорей!
И вам возвратят назад.