А.П.ЧЕХОВ
СИЛЬНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ
Дело происходило не так давно в московском окруж-
ном суде. Присяжные заседатели, оставленные в суде на
ночь, прежде чем лечь спать, завели разговор о сильных
ощущениях. Их навело на это воспоминание об одном сви-
детеле, который стал заикой и поседел, по его словам,
благодаря какой-то страшной минуте. Присяжные порешили,
что, прежде чем уснуть, каждый из них пороется в своих
воспоминаниях и расскажет что-нибудь. Жизнь человечес-
кая коротка, но все же нет человека, который мог бы
похвастать, что у него в прошлом не было ужасных минут.
Один присяжный рассказал, как он тонул; другой
рассказал, как однажды ночью он в местности, где нет ни
врачей, ни аптекарей, отравил собственного ребенка,
давши ему по ошибке вместо соды цинкового купороса. Ре-
бенок не умер, но отец едва не сошел с ума. Третий, еще
нестарый, болезненный человек, описал два своих покуше-
ния на самоубийство: раз стрелялся, другой раз бросился
под поезд.
Четвертый, маленький, щеголевато одетый толстяк,
рассказал следующее:
- Мне было двадцать два - двадцать три года, не
больше, когда я по уши влюбился в свою теперешнюю жену
и сделал ей предложение... Теперь я с удовольствием вы-
сек бы себя за раннюю женитьбу, но тогда не знаю, что
было бы со мной, если бы Наташа ответила мне отказом.
Любовь была самая настоящая, такая, как в романах опи-
сывают, бешеная, страстная, и прочее. Мое счастье души-
ло меня, и я не знал, куда мне уйти от него, и я надоел
и отцу, и приятелям, и прислуге, рассказывая постоянно
о том, как пылко я люблю. Счастливые люди - это самые
надоедливые, самые скучные люди. Я надоедал страшно,
даже теперь мне совестно...
Между приятелями был у меня тогда один начинающий
адвокат. Теперь этот адвокат известен на всю Россию,
тогда же он только что входил в силу и не был еще богат
и знаменит настолько, чтобы при встрече по старым прия-
телем иметь право не узнавать, не снимать шляпы. Бывал
я у него раз или два в неделю. Когда я приходил к нему,
мы оба разваливались на диванах и начинали философство-
вать.
Как-то я лежал у него на диване и толковал о том,
что нет неблагодарнее профессии, как адвокатская. Мне
хотелось доказать, что суд, после того как допрос сви-
детелей окончен, легко может обойтись без прокурора и
без защитника, потому что тот и другой не нужны и толь-
ко мешают. Если взрослый, душевно и умственно здоровый
присяжный заседатель убежден, что этот потолок бел, что
Иванов виновен, то бороться с этим убеждением и побе-
дить его не в силах никакой Демосфен. Кто может убедить
меня, что у меня рыжие усы, если я знаю, что они чер-
ные? Слушая оратора, я, быть может, и расчувствуюсь и
заплачу, но коренное убеждение мое, основанное большею
частью на очевидности и на факте, нисколько не изменит-
ся. Мой же адвокат доказывал, что я молод еще и глуп и
что я говорю мальчишеский вздор. По его мнению, очевид-
ный факт оттого, что его освещают добросовестные, све-
дущие люди, становится еще очевиднее - это раз; во-вто-
рых, талант - это стихийная сила, это ураган, способный
обращать в пыль даже камни, а не то что такой пустяк,
как убеждения мещан и купцов второй гильдии. Человечес-
кой немощи бороться с талантом так же трудно, как гля-
деть, не мигая, на солнце или остановить ветер. Один
простой смертный силою слова обращает тысячи убежденных
дикарей в христианство; Одиссей был убежденнейший чело-
век в свете, но спасовал перед сиренами, и так далее.
Вся история состоит из подобных примеров, а в жизни они
встречаются на каждом шагу, да так и должно быть, иначе
умный и талантливый человек не имел бы никакого преиму-
щества перед глупцом и бездарным.
Я стоял на своем и продолжал доказывать, что убеж-
дение сильнее всякого таланта, хотя, откровенно говоря,
сам не мог точно определить, что такое именно убеждение
и что такое талант. Вероятно, говорил я, только чтобы
говорить.
- Взять хоть тебя... - сказал адвокат. - Ты убеж-
ден в настоящее время, что твоя невеста ангел и что нет
во всем городе человека счастливее тебя. А я тебе гово-
рю: достаточно мне десяти - двадцати минут, чтобы ты
сел за этот самый стол и написал отказ своей невесте.
Я засмеялся.
- Ты не смейся, я говорю серьезно, - сказал прия-
тель. - Захочу, и через двадцать минут ты будешь счаст-
лив от мысли, что тебе не нужно жениться. У меня не бог
весть какой талант, но ведь и ты не из сильных.
- А ну-ка, попробуй! - сказал я.
- Нет, зачем же? Я ведь это так только говорить.
Ты мальчик добрый, и было бы жестоко подвергать тебя
такому опыту. И к тому же я сегодня не в ударе.
Мы сели ужинать. Вино и мысли о Наташе, моя любовь
наполнили всего меня ощущением молодости и счастья.
Счастье мое было так безгранично велико, что сидевший
против меня адвокат с его зелеными глазами казался мне
несчастным, таким маленьким, сереньким...
- Попробуй же! - приставал я к нему. - Ну, прошу!
Адвокат покачал головой и поморщился. Я, видимо,
уже начал надоедать ему.
- Я знаю, - сказал он, - после моего опыта ты мне
спасибо скажешь и назовешь меня спасителем, но ведь
нужно и о невесте подумать. Она тебя любит, твой отказ
заставил бы ее страдать. А какая она у тебя прелесть!
Завидую я тебе.
Адвокат вздохнул, выпил вина и стал говорить о
том, какая прелесть моя Наташа. У него был необыкновен-
ный дар описывать. Про женские ресницы или мизинчик он
мог наговорить вам целую кучу слов. Слушал я его с нас-
лаждением.
- Видел я на своем веку много женщин, - говорил
он, - но даю тебе честное слово, говорю, как другу,
твоя Наталья Андреевна - это перл, это редкая девушка.
Конечно, есть и недостатки, их даже много, если хочешь,
но все же она очаровательна.
И адвокат заговорил о недостатках моей невесты.
Теперь я отлично понимаю, что это говорил он вообще о
женщинах, об их слабых сторонах вообще, мне же тогда
казалось, что он говорит только о Наташе. Он восторгал-
ся вздернутым носом, вскрикиваниями, визгливым смехом,
жеманством, именно всем тем, что мне так в ней не нра-
вилось. Все это, по его мнению, было бесконечно мило,
грациозно, женственно. Незаметно для меня он скоро с
восторженного тона перешел на отечески назидательный,
потом на легкий, презрительный... Председателя суда с
нами не было, и некому было остановить расходившегося
адвоката. Я не успевал рта разинуть, да и что я мог
сказать? Приятель говорил не новое, давно уже всем из-
вестное, и весь яд был не в том, что он говорил, а в
анафемской форме. То есть черт знает какая форма! Слу-
шая его тогда, я убедился, что одно и то же слово имеет
тысячу значений и оттенков, смотря по тому, как оно
произносится, по форме, какая придается фразе. Конечно,
я не могу передать вам ни этого тона, ни формы, скажу
только, что, слушая приятеля и шагая из угла в угол, я
возмущался, негодовал, презирал с ним вместе. Я поверил
ему даже, когда он со слезами на глазах заявил мне, что
я великий человек, что я достоин лучшей участи, что мне
предстоит в будущем совершить что-то такое особенное,
чему может помешать женитьба!
- Друг мой! - восклицал он, крепко пожимая мне ру-
ку. - Умоляю тебя, заклинаю: остановись, пока не позд-
но. Остановись! Да хранит тебя небо от этой странной,
жестокой ошибки! Друг мой, не губи своей молодости!
Хотите, верьте, хотите - нет, но в конце концов я
сидел за столом и писал своей невесте отказ. Я писал и
радовался, что еще не ушло время исправить ошибку. За-
печатав письмо, я поспешил на улицу, чтобы опустить его
в почтовый ящик. Со мной пошел и адвокат.
- И отлично! Превосходно! - похвалил он меня, ког-
да мое письмо к Наташе исчезло во мраке почтового ящи-
ка. - От души тебя поздравляю. Я рад за тебя.
Пройдя со мной шагов десять, адвокат продолжал:
- Конечно, брак имеет и свои хорошие стороны. Я,
например, принадлежу к числу людей, для которых брак и
семейная жизнь - все.
И он уже описывал свою жизнь, и предо мною предс-
тали все безобразия одинокой, холостой жизни.
Он говорил с восторгом о своей будущей жене, о
сладостях обыкновенной, семейной жизни и восторгался
так красиво, так искренне, что, когда мы подошли к его
двери, я уже был в отчаянии.
- Что ты делаешь со мной, ужасный человек?! - го-
ворил я задыхаясь. - Ты погубил меня! Зачем ты заставил
меня написать то проклятое письмо? Я люблю ее, люблю!
И я клялся в любви, я приходил в ужас от своего
поступка, который уже казался мне диким и бессмыслен-
ным. Сильнее того ощущения, которое испытал я в то вре-
мя, и представить, господа, невозможно. О, что я тогда
пережил, что почувствовал! Если бы нашелся добрый чело-
век, который подсунул мне в ту пору револьвер, то я с
наслаждением пустил бы себе пулю в лоб.
- Ну, полно, полно... - сказал адвокат, хлопая ме-
ня по плечу, и засмеялся. - Перестань плакать. Письмо
не дойдет до твоей невесты. Адрес на конверте писал не
ты, а я, и я его так запутал, что на почте ничего не
поймут. Все это да послужит для тебя уроком: не спорь о
том, чего не понимаешь.
Теперь, господа, предлагаю говорить следующему...
Пятый присяжный поудобней уселся и раскрыл уже
рот, чтобы начать свой рассказ, как послышался бой ча-
сов на Спасской башне.
- Двенадцать... - сосчитал один из присяжных. - А
к какому, господа, разряду вы отнесете ощущения, кото-
рые испытывает теперь наш подсудимый? Он, этот убийца,
ночует здесь в суде в арестантской, лежит или сиди и,
конечно, не спит и в течение всей бессонной ночи прис-
лушивается к этому звону. О чем он думает? Какие грезы
посещают его?
И присяжные как-то все вдруг забыли о "сильных
ощущениях"; то, что пережил их товарищ, писавший ког-
да-то письмо к своей Наташе, казалось неважным, даже не
забавным; и уже никто не рассказывал, стали тихо, в
молчании ложиться спать...