А.П.ЧЕХОВ
ТРИФОН
У Григория Семеновича Щеглова заломило в пояснице.
Он проснулся и заворочался в постели.
- Настюша! - зашептал он, - возьми-ка, мать, спир-
тику и натри-ка мне спинозу!
Ответа не последовало. Щеглов зашарил около себя
руками и не нашел никого. Постель, если не считать са-
мого Щеглова, была пуста.
"Где же она?" - подумал он. - Настя! Настенька!
И на этот раз не последовало ответа. Послышалось
только стучанье сторожа в колотушку да треск тухнувшей
лампадки. Щеглов, предчувствуя недоброе, вытер на лбу
холодный пот и вскочил с постели. Было три часа ночи -
время, в которое Настя спала обыкновенно крепким сном
ребенка. Не спать могли заставить ее только особенные
причины. Щеглов быстро оделся и вышел во двор.
Луна, полная и солидная, как генеральская эконом-
ка, плыла по небу и заливала своим хорошим светом небо,
двор с бесконечными постройками, сад, темневший по обе
стороны дома. Свет мягкий, ровный, ласкающий... На зем-
ле и на деревьях не было ни одного зеленого листка, сад
глядел черно и сурово, но во всем чувствовался конец
марта, начало весны. Щеглов окинул глазами двор. На
большом пространстве не было видно никого, кроме телен-
ка, который, запутавши одну ногу в веревку, неистово
прыгал. Щеглов пошел в сад. Там было тихо, светло. От
темных кустов веяло сырьем, как из погреба.
"А вдруг она в деревню ушла! - думал Григорий Се-
меныч, дрожа от беспокойства и холода. - Ежели ее в бе-
седке нет, то придется в деревню посылать".
Щеглов знал за Настей две слабости: она часто с
тоски уходила от него к родным в деревню и имела также
привычку уходить ночью в беседку, где сидела в темноте
и пела грустные песни.
"Я старый, дряхлый... - думал Григорий Семеныч. -
Ей не сахар со мной..."
Подойдя к беседке, он услышал женский голос. Но
этот голос не пел, а говорил... Говорил он что-то быст-
ро, не останавливаясь, без запинки, словно жаловался...
- Брось ты этого старого черта! - перебил женскую
речь грубый мужской голос. - Сделай милость! В шелку
только ходишь да с тарелки хрустальной ешь, а оно, то-
го, дура, не понимаешь, грех ведь выходит... Эххх...
Шалишь, Настюха! Бить бы тебя, да некому!
- Беспонятный ты, Триша! Коли б одна голова, ушла
бы я от него за сто верст, а то ведь... тятька, вон,
избу строить хочет... да брат на службе. Табаку послать
или что...
Послышались всхлипыванья, затем поцелуи. По спине
Щеглова от затылка до пяток побежал мороз. В мужчине
узнал он своего объездчика Трифона.
"Которую я из грязи вытащил, к себе приблизил и,
можно сказать, облагодетельствовал, - ужаснулся он, -
заместо как бы жены, и вдруг - с Тришкой, с хамом! А? В
шелку водил, с собой за один стол, как барыню, а она...
с Тришкой!"
У старика от гнева и с горя подогнулись колени. Он
послушал еще немного и, больной, ошеломленный, поплелся
к себе в дом.
"А мне наплевать! - думал он, ложась в постель. -
Она воображает, может быть, что я без нее жить не могу!
Ну, нет... Завтра же выгоню. Пусть себе там со своими
мужиками мякину жует. А Тришку-подлеца... чтоб и духу
не было! Утром же расчет..."
Он укрылся одеялом и стал думать. Думы были мучи-
тельные, скверные, а когда воротилась из сада Настя и,
как ни в чем ни бывало, улеглась спать, его от мыслей
бросило в лихорадку.
"Завтра же его прогоню... Впрочем, нет... не про-
гоню... Его прогонишь, а он на другое место - и ничего
себе, словно и не виноват... Его бы наказать, чтоб всю
жизнь помнил... Выпороть бы, как прежде... Разложить бы
в конюшне и этак... в десять рук, семо и овамо... Ты
его порешь, а он просит и молит, а ты стоишь около и
только руки потираешь: "Так его! шибче! шибче!" Ее око-
ло поставить и смотреть, как у ней на лице: - Ну что,
матушка? Ааа... то-то!"
Утром Настя, по обыкновению, разливала чай. Он си-
дел и наблюдал за ней. Лицо ее было покойно, глаза гля-
дели ясно, бесхитростно.
"Я ей ничего не скажу, - думал он. - Пусть сама
поймет... Я ее нравственно... нравственно страдать зас-
тавлю! Не буду с ней разговаривать, сердиться на нее
буду, а она и поймет... Ну, а что, ежели она послушает
подлеца Тришку и в самом деле уйдет?"
Была минута, когда последняя мысль до того испуга-
ла его, что он побледнел и сказал:
- Настенька, что ж ты, душенька, кренделечка не
кушаешь? Для тебя ведь куплено!
В девятом часу приходил с докладом объездчик Три-
фон. Щеглову показалось, что мужик глядит на него с не-
навистью, презрением, с каким-то победным нахальством.
"Мало прогнать... - подумал он, измеряя его взгля-
дом. - Выпороть бы". - Ничего я тут не пойму! - начал
он придираться, пробегая квитанции, поданные Трифоном.
- Это какая цифра? 75 или 15? Дубина ты этакая! Зако-
рючку не можешь даже, как следует, над семью поставить!
Семь похоже на кочергу, а один - на кнутик с коротким
хвостиком. Этого не знаешь? Ду-би-на... За это самое
вашего брата прежде на конюшне драли!
- Мало ли чего прежде не было... - проворчал Три-
фон, глядя в потолок.
Щеглов искоса поглядел на Трифона. Мужик, показа-
лось ему, ехидно улыбался и глядел еще с большим на-
хальством...
- Пошел вон!! - взвизгнул Щеглов, не вынося трифо-
новской физиономии.
До вечера Щеглов ходил по двору и придумывал план
наказания и мести. Многие планы перебывали в его голо-
ве, но что он ни придумывал, все подходило под ту или
другую статью уложения о наказаниях. После долгого, му-
чительного размышления оказалось, что он ничего не
смел...
В третьем часу ночи, стоя у беседки, он услышал
разговор хуже вчерашнего. Трифон со смехом передавал
Насте беседу свою с барином:
- Взять бы его, знаешь, за ворот, потрясти малень-
ко этак - и душа вон.
Щеглов не вынес.
- Кого это, прохвост? - взвизгнул он. - Чья душа
вон?
В беседке вдруг умолкли. Трифон конфузливо кряк-
нул. Через минуту он нерешительно вышел из беседки и
уперся плечом в косяк.
- Кто здесь кричит? Кто таков? А, это вы!.. - ска-
зал он, увидев барина. - Вот кто!
Минута прошла в молчании.
- За это прежде нашего брата на конюшне пороли, а
теперь не знаю, что будет... - сказал Трифон, усмехаясь
и глядя на луну. - Чай, расчет дадут... Боязно!
Засмеялся и пошел по аллее к дому. Щеглов засеме-
нил рядом с ним.
- Трифон! - забормотал он, хватая его за рукав,
когда оба они подошли к садовой калитке. - Триша! Я те-
бе одно только слово скажу... Постой! Я ведь ничего...
Слово одно только... Послушай! Прошу и умоляю тебя,
подлеца, на старости лет! Голубчик!
- Ну?
- Видишь ли... Я тебе четвертную дам и даже, ежели
желаешь, жалованья прибавлю... Тридцать рублей дам, а
ты... дай я тебя выпорю! Разик! Разик выпорю и больше
ничего!
Трифон подумал немного, взглянул на луну и махнул
рукой.
- Не согласен! - сказал он и поплелся в людскую...