Красненкова И.П.
г.Москва, МГТУ им.Н.Э.Баумана, Россия.

О жизни и смерти:
У. Джемc и Ф. Достоевский - философские параллели.
(эссе)

"...мы прирожденные прагматисты до всякого "прагматизма". Но прагматизм наш не релятивистический и не скептический, т.к. связан с религиозным опытом, в котором дана абсолютная жизнь." (Н.Бердяев).

Идейное наследие У.Джемса и Ф.М.Достоевского обнаруживает неожиданные параллели в решении ряда экзистенциальных проблем, в частности, это касается интерпретации феномена веры в философии. Несмотря на внешнюю несхожесть 2-х культур, к которым принадлежат оба названных мыслителя, существует своеобразная обращенность той и другой к решению проблемы человека особым, специфическим образом.

А.Камю в 1936 году высказал своеобразное кредо европейского экзистенциализма : "Хочешь быть философом - пиши романы". Безусловно, эта мысль стала определяющей в борьбе экзистенциализма против зеркальности субъектно-объектных противопоставлений в языке науки; однако самой философии индивидуального существования пришлось констатировать парадокс - как из толщи нерасчлененного жизненного потока вырастает рациональное видение человеком мира, так, напротив, из мира художественного слова вырастает рациональное видение себя самим человеком. Проявлялось это прежде всего в психологическом прояснении повторяющихся общечеловеческих проблем, в числе которых неизменно возникали проблема специфики религиозного опыта, свободы воли, смысла жизни и др.

Ф.Достоевский и У.Джемс принадлежат к тем мыслителям, для кого проблема религиозности человека не замыкается на ее богословских или культурологических интерпретациях; взгляды их можно отнести к "философии веры": русский писатель прагматически подходил к раскрытию феномена веры, тогда как американский исследователь, напротив, в его психологически окрашенном прагматизме тяготел к художественному, "живому" изложению абстрактных философских положений. Джемс и Достоевский предугадали в своем творчестве общую направленность экзистенциальной мысли в ХХ столетии, а в чем-то поставили проблему человеческой рациональности более серьезно и многомерно. Для них было очевидным фактом то, что вера есть атрибутивное свойство человеческой природы, мощный регулятор поведения и, более широко, - всякой вообще человеческой активности. Именно вера позволяет человеку воспринимать себя в мире целостно, избегая трагического разрыва между Я и не Я, она дает ощущение аутентичности, или, в терминах Джемса, дает возможность сознанию сконцентрироваться на некоей "вершине" (ключевой для личности цели существования) или, по мысли Достоевского, на некоей "идее чувстве", за которую человек бывает готов пожертвовать самой жизнью. Такое истолкование феномена веры ставило ребром вопрос, возможно ли вообще существование вне ее, и если возможно, то, что из себя представляет такая индивидуальная жизнь со "всеми почесываниями".

Можно сказать, Достоевский всю жизнь, как Сократ, писал одно и то же об одном и том же. Несмотря на "полифонию", присущую его творчеству, он писал по одному мучающему его вопросу, который задает своим сыновьям старший Карамазов в романе "Братья Карамазовы": "Есть Бог или нет Бога?". Достоевский часто как бы "отдавал" свои заветные мысли на "откуп" откровенно несимпатичным героям, например, Ставрогину или Федору Павловичу Карамазову. Можно предположить, что в этом проявляет себя авторская сублимация - изживание дурного в себе через "дурных" героев, однако такое суждение излишне тривиально и прямолинейно. В своих дневниковых записях о явлении русского нигилизма Достоевский безапелляционен: "Все до единого Федоры Павловичи" (1), - читай - все до единого атеисты, - однако не стоит торопиться с выводами. Образ лукаво мудрствующего Ивана Федоровича Карамазова показателен в раскрытии экзистенциального соотношения веры и безверия в большей степени, чем образ его атеиста-отца. Если разврат Федора Павловича и порождает собственную смерть в лице незаконнорожденного Смердякова, то это уже кара в форме провидения, а не форме исчерпания жизненных сил самого героя, тогда как Иван Федорович исчерпывает себя сам и до конца. Этот литературный персонаж не только своеобразное "предвидение" будущей судьбы знаменитого философа Ф.Ницше, но он же, как мне представляется, тот самый "канатоходец" через которого "перепрыгивает" все повествование задуманной Достоевским трилогии; его сумасшествие - это лишь бегство от сознательного суицида.

Подобные заявления требуют своего обоснования, которое, на мой взгляд, заключается в следующем: Иван отвечает на вопрос отца о существовании Бога отрицательно, не допуская и толики сомнения, однако в разговоре с братом Алешей он уже не Бога не принимает, а только несовершенство его творения с наличном злом отвергает, в процессе же раздвоенности своего сознания на Я человеческое и черта, он размышляет о вечности и временности в контексте стихийной религиозности, после же самоубийства Смердякова и его страшного признания, Иван уже окончательно - человек абсурда, "канатоходец", держащийся, как за воздух, за христианскую шкалу ценностей с верой в форме безверия и безверием, прикрывающим отчаянное желание верить.

В целом произведения Достоевского, не исключая роман "Братья Карамазовы", отличает не только экзистенциальный контекст, но и скрытая сократическая диалектика диалогической связанности читателя с литературными персонажами. Не стоит забывать, что гоголевская традиция в русской литературе сохраняет и по сей день загадочность именно в понимании художественного текста как направленного на формирование поведения своего читателя по аналогии с текстами священного писания (на меньшее русская литература периода расцвета нашего художественного слова никогда не соглашалась). Очевидным представляется четкое осознание писателем ответственности перед своими читателями за мысли и поступки придуманных им персонажей, достаточно вспомнить, сколь в художественном плане была близка Достоевскому знаменитая коллизия: "рыцарь бедный" - Дон Кихот, начитавшийся рыцарских романов, и от слов перешедший к делу. Показательна и бескомпромиссность Федора Михайловича: отказ от тайного соавторства в написании "Игрока" (публикация романа должна была состояться в сжатые сроки, что вынудило друзей Достоевского предложить свою помощь в работе над рукописью), издание "Дневника писателя" даже в период денежных затруднений (отклик на злобу дня), выступление на литературных вечерах в пору жесточайших недомоганий. У.Джемс был столь же экзистенциальным и диалогичным автором, соориентированным на реальный контекст восприятия своих лекций, в форме которых и представлена большая часть его философских произведений. Т.о. Достоевский и Джемс философствовали в сократическом ключе "майевтики", за которую Сократу пришлось поплатиться собственной жизнью. Становится очевидной неслучайность неоднозначных трактовок их творчества, так, например, Джемса читал и "любил" Муссолини, а Достоевского, иронизирующего по поводу русского нигилизма, русская либеральная мысль часто причисляла к отъявленным нигилистам (достаточно вспомнить статьи Михайловского).

В итоге, с моей точки зрения, существует как бы два многомерных контекста в трудах Джемса и Достоевского - полифонический контекст "живых" документов - многообразие религиозных опытов литературных персонажей и реальных людей, а также "майевтическая" игра соотношения писателя и читателя, т.е. тот контекст, в котором происходит рождение истины", не принадлежащей как момент настоящего ни будоражащему мысль творцу, ни воспринимающему эту мысль читателю (или слушателю).

Если исходить из заданной мною трактовки, то в творчестве Достоевского кроме экзистенциальности и диалогичности обнаруживает себя также любопытная аналогия с одной из областей математики. Известно в теории множеств определение Дедекинда-Кантора актуальной бесконечности: множество бесконечно, если оно эквивалентно какой-либо своей части, и множество конечно, если оно не эквивалентно никакой своей части; другими словами актуально бесконечное - это то, в чем часть равна целому. Если Бог-Творец есть актуальная бесконечность, то он сопрягаем с частью, но если он всеблаг, то он сопрягаем со всеми частями сотворенного им мира, по существу, перед нами вырастает одновременно с проблемой всеблагости Творца проблема всепрощения творения, так мучившая Ивана Карамазова. На "символическом" языке Достоевского можно представить затронутую проблему следующим образом: человек, созданный по образу и подобию Божию, эквивалентен Богу, т.е. и погрязший в разврате Федор Павлович Карамазов, и сын его, чистая душа, - Алеша, "бес" Ставрогин, как и "ангел" Мышкин - одинаково эквивалентны всеблагому Богу. Называвшие Ф.М.Достоевского злым гением, "жестоким талантом", видимо, интуитивно ощущали эту абсурдную связь злого, жестокого эгоиста, ушедшего в подполье самокопания, с бесконечностью всеблагости, справедливости, всепрощения. Джемс в работе "Многообразие религиозного опыта" подчеркивал существование особого психологического контекста, в "свернутом" виде содержащегося в заповеди: "Любите врагов ваших!" Он, в частности, писал: "Если бы желание блага для других людей могло достигнуть такой высокой степени напряжения, то люди, находящиеся во власти этого чувства, казались бы нам сверх-человеческими существами; их жизнь стояла бы в нравственном отношении совершенно в стороне от жизни других людей и нельзя сказать с точностью... - каковы были бы результаты подобной жизни: по всей вероятности они могли бы пересоздать мир." (2). К мысли о пересоздании мира на отличных от реальности нравственных началах Джемс обращался неоднократно вплоть до написания своей предсмертной статьи с многозначительным названием - "Моральный эквивалент войне" (1910).

Достоевский и Джемс были близки в мировоззренческом плане: во вне они ощущали имморализм всех социальных ориентиров, мир, лежащий по "ту сторону добра и зла", а также отсутствие прямой воспитательной роли искусства, внутренне - для них существовала очевидная неизбежность "второго рождения" человека, его "обращения" в веру "живую", а, следовательно, и ответственность творца художественного слова за последствия его восприятия рефлексирующим читателем, где бы, когда бы и о чем бы ни шла речь даже в третьестепенном романе или бездарной публицистической статье. Проблема стереотипа в мышлении, с одной стороны, и самостоятельной рефлексии в форме "второго рождения сознания", с другой стороны, - совлекала их на раскрытие философской сущности феномена веры, причем не только как дарующей аутентичность человеку, но и как направляющей активность личности на созидание "нового" мира в себе и окружающей реальности.

Известно, что сам термин "прагматизм" ведет свое происхождение от кантовского понятия "случайная", т.е. "прагматическая вера", она рассматривается в качестве основного источника тех или иных действий. С прагматистских позиций У.Джемс совершенно определенно отвечал на вопрос: возможна ли жизнь человека без какой бы то ни было веры, - нет, невозможна, т.к. отсутствие веры означает лишенность активности, без чего природа человеческая мертва. В этом смысле даже крайняя форма выражения безверия - атеизм должен, по Джемсу, быть одной из форм верования, если только он претендует на преобразовательную роль в развитии человеческой природы. Джемс отнюдь не одинок в такого рода интерпретации практического безверия. В России его точку зрения на атеизм вполне могли разделить столь несхожие мыслители как В.И.Вернадский и Н.А.Бердяев.

У.Джемс подчеркивал, что даже "наш научный темперамент полон набожности", что наиболее очевидные представления в науке и жизни, как правило, - это "вера в чью-нибудь веру". Т.о. вера, по Джемсу, как личностный феномен есть, с одной стороны, воля - основной импульс к деятельности, с другой стороны, - "набожность", т.е. преклонение перед авторитетом или высшей силой. В качестве иллюстрации напрашивается оценка Н.А.Бердяевым характера верований русской радикальной интеллигенции, когда вне какой бы то ни было связанности с трудами Джемса он писал, об "идолопоклонническом отношении к самой науке" в среде русских дарвинистов (см. об этом в работе "Истоки и смысл русского коммунизма"). Слишком дорого обошлось нашей стране такого рода идолопоклонничество в период царствования атеистической идеологии.

Ф.М.Достоевский решал затронутые проблемы в близком Джемсу ключе, однако воля к вере и набожность были охарактеризованы им с большей степенью определенности. Достоевскому важно было увидеть как набожность переходит в свое отрицание - идолопоклонство, как воля к вере в благого Бога оборачивается своей столь же сильной противоположностью, или как христианская вера незаметно для самой личности замещается навязчивой "идеей-чувством", например, в форме накопительства ("Подросток") или преступления ("Преступление и наказание"), или суицида ("Бесы"). Именно атрибутивностью для человека идолопоклонства обосновывает великий инквизитор из "Легенды..." в романе "Братья Карамазовы" необходимость апофатической "свободы ОТ ...", необходимость "слепой веры" (см. об этом у В.Шкловского в работе "О теории прозы"). Однако, если "слепая вера", фанатизм, представляет, как правило, социальную опасность, то для жизни личности еще опаснее сознательное безверие. Ситуация Ставрогина, верующего, когда он не верует, и неверующего, когда верует - это маневрирование в сфере абсурда, в сфере абсолютной индивидуальной свободы, оборачивающейся "любовью" к смерти. По мысли Достоевского, спасает только качественно определенная вера - вера в Бога, индивидуальное бессмертие, искупление (см. неопубликованную при жизни писателя 9-ую главу к роману "Бесы" - неудавшееся искупление будущего самоубийцы Ставрогина). Абсурд свободы преодолевается абсурдом веры и не просто веры, а веры христианской, индивидуально соориентированной. Писатель неоднократно подчеркивал важность веры именно в индивидуальное бессмертие души в своих письмах (особенно в известном письме к Н.Д.Фонвизиной), статьях "Дневника писателя" (особенно в примечаниях к "Приговору"). Если не считать расхождения по вопросу о характере "спасающей" от ангедонии веры (по Джемсу, спасение от равнодушия к жизни обеспечивает любая вера, по Достоевскому, - только христианская вера), во всем остальном Джемс и Достоевский перекликаются в своем творчестве по затронутому вопросу, решая проблему пребывания личности в бездне абсурда через анализ психологии сознательного самоубийства. Для Достоевского, как и для Джемса, очевидно, что мы все "одной плоти и крови с самоубийцами и живем одной жизнью с ними" (3), а "в душе каждого из нас есть уголок, в котором находят отзвук неразрешимые мировые тайны" (4). Для них очевидно, что существует импульсивный, аффективный и сознательный суицид. Природа аффективного суицида сохраняет право на загадочность и душевную тайну, однако совсем иное дело самоубийство, интеллектуально обоснованное, вынашиваемое долгие годы и совершаемое с просчетом своих действий на будущее. Джемс называет основную причину сознательного суицида - "религиозная болезнь излишне развитого интеллекта", а Достоевский по следам реально свершившихся событий пишет произведения, сталкивающих две позиции в сфере самонасилия - "Кроткая" и "Приговор". Наивно было бы полагать, что Джемс и Достоевский, пожав друг другу руку, сговорились писать обо одном и том же, однако параллелизм мышления обоих по одной "наболевшей" теме поражает и наталкивает на мысль о продуктивности исследований, совпавших не во времени, а содержательно, в раскрытии столь важной для человечества и по сей день проблеме.

"Религиозная болезнь интеллекта", по Джемсу заключена в рациональном требовании обоснования существования Духа в природе, обнаруживающей полное безразличие к запросам рефлексирующей личности, а также в интеллектуальной тоске о существовании Бога-личности, Бога-творца, могущего вмешаться в ход механической необходимости в нарушение всех правил и законов. Дух либо не проявляется в природе, либо проявляется в ней неадекватно, по мысли американского философа, природа же похожа в отношении к человеку на "беспутную госпожу". Невозможность вступить со Вселенной в "интимные" духовные отношения порождает в интеллектуале ненависть или равнодушие к жизни, как то, так и другое приближают страшную развязку - акт сознательного самонасилия.

Литературный персонаж романа "Бесы" по фамилии Кириллов, испытавший на себе немало философских интерпретаций, может послужить яркой художественной иллюстрацией "болезни развитого интеллекта", когда говорит: "Бог необходим, а потому должен быть...Но я знаю, что его нет и не может быть...Человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых" (5). В небольшом по объему произведении из "Дневника писателя" за 1876 год под названием "Приговор" Достоевский сместил акценты: на первый план выступило не своеволие, а бессмысленность человеческого бытия в окружении равнодушной природы: "Природа через сознание мое, возвещает мне о какой-то гармонии в целом...Я должен ...принять это страдание в виду гармонии в целом и согласиться жить... Сознание же мое есть именно не гармония, а напротив дисгармония, потому что я с ним несчастлив", - так рассуждает несчастный будущий самоубийца, "приговаривающий" природу в собственном лице "истца и ответчика" к самоуничтожению (6).

Т.о. намечается два основных запроса развитого интеллекта (как это представлено в моей интерпретации у Джемса и Достоевского):

1) тоска о Боге при невозможности доказать его бытие,

2) тоска по гармоничному устроению мира при полном отсутствии в самом мире вне человека разумного начала.

У.Джемс предлагал два пути преодоления интеллектуального кризиса: путь джентльмена, или, как его позже назовут, путь абсурда существования вне смысла, имеющего онтологический статус, - "принять на себя некоторую долю страданий" ради отданных за наш комфорт жизней людей и животных исходя из врожденного чувства чести (см. об этом в работе "Воля к вере"); другой путь - это кардинальный переворот во всем внутреннем мире личности - "обращение", или "второе рождение сознания", т.е. путь обретения "живой" веры. Путь веры Джемс сократически трактовал как выбор определенного образа жизни: "...смотря по тому верите Вы или нет, Вы осуществляете один из возможных миров... Одним словом, в зависимости от вашей веры сам Бог, быть может, становится все живее и реальнее" (7). С прагматистской точки зрения, способ жизни, самое желание жить является не только оправданием, но и своеобразным доказательством необходимости религиозной веры. "Люди могут всю жизнь свою жить верой, не выраженной ни в каком догмате, ни в каком определении," - констатировал Джемс (8). В конечном итоге американский философ пришел к однозначному выводу о том, что в основе любого института религиозной веры лежит поиск Бога личностью, т.е. в "личной религии" - основа всякой религии вообще; этими мыслями он поделился с читателями в популярной в начале века не только в Америке, но и у нас в России книге "Многообразие религиозного опыта" (1902 г.).

Художественные образы романов Достоевского находятся в живой связи с этими идеями Джемса. Автор "Приговора" не отказывался, защищая религиозный способ жизни, ни от "слабых" формально-логических аргументов, ни от "сильных" прагматических по своему характеру обоснований в пользу продолжения жизни на самых трагических условиях. В пояснениях к "Приговору" Достоевский писал: "Я в кратких словах выразил это "последнее слово" науки ясно и популярно, но единственно, чтобы опровергнуть его - не рассуждением, не логикой, ибо логикой оно неопровержимо.., но верой, выводом необходимости веры в бессмертие человеческой души..." (9). "Обращение", или "второе рождение" испытывают многие герои произведений Достоевского: Раскольников перерождается благодаря любви к Сонечке (роман "Преступление и наказание"), Ганя Иволгин испытывает внутренний переворот, столкнувшись с парадоксами собственной жизни (роман "Идиот"), Митя Карамазов обращается к истовой вере через страдание от несправедливости вынесенного ему приговора в убийстве отца (роман "Братья Карамазовы"). Есть, однако, литературный персонаж наиболее загадочной судьбы - Алеша Карамазов из романа, который Достоевский хотел выстроить в форме трилогии, однако не успел осуществить свои необычные замыслы, оставив лишь отдельные наработки будущей романной жизни героев. В книге И.Волгина "Последний год Достоевского" раскрывается одна из возможных версий развития характера Алеши - он должен был умереть именно за ту идею, которую согласно "сверхзадаче" этого романа он признан был опровергнуть. Преступление, которое он должен был совершить, по мысли Волгина, - это покушение на жизнь царя. "Обращение" Алеши, его возврат к христианской вере должен был произойти на новой более глубокой, чем в 1-ой книге, основе - через собственную "кровь" должно было прийти отчетливое понимание невозможности достижения блага всех через "кровь" одного. Показателен отрывок из письма Достоевского к Майкову от 1870 года: "Бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, т.е. в Нечаевых, Серно-Соловьевичей и проч. Те потонули или потонут наверно, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисусовых" (10). Из приведенной цитаты становится понятным, что если предположение Волгина о дальнейшей судьбе Алеши Карамазова верно, то, по сути, именно его судьба должна была стать символом "обращения" всей молодой либеральной России в христианскую веру. У Достоевского перед глазами стояли шесть попыток цареубийства и захлебнувшаяся из-за политического террора реформация России, неудивительно, что, по мысли писателя, целый народ оказывался в положении попавшего в ситуацию абсурда человека на грани самоубийства, поэтому целому народу и предстояло "второе рождение".

У.Джемс однажды в приватной беседе высказал свое отношение к двум "удивительным" книгам русской литературы - "Воскресению" Л.Толстого и "Братьям Карамазовым" Ф.Достоевского, охарактеризовав их как несущих в себе "что-то детское, наивное", что-то от"упрямства честного алхимика, который верит, что он способен открыть "причину всех причин". (см. об этом А.М.Горький Полн.собр.соч. Т.17). Думается, именно такого рода "наивность" была присуща сочинениям самого Джемса, и такая "наивность", видимо, одна призвана спасать мир.

Литература:

И.Волгин "Последний год Достоевского" М. Сов. писатель., 1986. - С.18

У.Джемс "Многообразие религиозного опыта". М. Русская мысль., 1910. - С.271-272

У.Джемс "Зависимость веры от воли. и другие опыты популярной философии". СПб. Пирожков, 1904. - С.37

Там же

Ф.М.Достоевский Собр.соч. Т.7 М. Худ. лит.-ра. 1957. - С.640

Ф.М.Достоевский Полное собр. соч. Т.23 Л. Наука., 1981. - С.146-148

У.Джемс "Зависимость веры от воли..." СПб. Пирожков., 1904. - С. 67-69 Там же С. 64

Ф.М.Достоевский "Искания и размышления" М. "Советская Россия"., 1983. - С.336

И.Волгин "Последний год Достоевского" М., 1986. - С.33