Прп. ИУСТИН (ПОПОВИЧ).
Достоевский о Европе и славянстве.
Перевод с сербского Л. Н. Даниленко. СПб., Издательский дом "Адмиралтейство", 1998, 271 стр.
Суть этой книги о Достоевском в том, что она написана святым. В 1993 году Сербская Православная Церковь прославила угодника Божия преподобного Иустина и причислила его к лику святых.
Кто-то остроумно заметил, что о Достоевском пишут в основном его герои. И действительно, мы имеем множество исследований, авторами которых можно счесть "подпольного" человека, Петрушу Верховенского, Фому Опискина и Ракитина; писал и Верховенский-старший, удостоил даже Версилов, а более всего, конечно, постарались разнообразные Иваны Карамазовы, недаром наделенные своим создателем сердцем, способным горния мудрствовати и горних искати, умом, которому главное - мысль разрешить, да недюжинным литературным талантом в придачу.
Но вот, наконец, и "старец Зосима", канонизированный Церковью: будто в пику Константину Леонтьеву, которому недостаточно было, чтобы вера начиналась страхом Божиим, но хотелось, чтобы она им и заканчивалась. И если любви и радости о Господе требовалось оправдание, наверное, можно считать, что они снова оправданы.
Маленькое предисловие прп. Иустина к его книге можно сделать еще меньше, сократив до двух первых строк и одной последней. "Начиная с моих пятнадцати лет Достоевский мой учитель. Признаюсь - и мой мучитель... Нелегко следовать за Достоевским - однако же достойно человека: мучиться этой возвышающей человека мукой".
Здесь сказано все, что нужно, чтобы читатель поверил автору и доверился ему: ведь перед нами человек, пишущий о том, что его более всего поражает, увлекает, томит и мучает, - о самом личном, но это личное - самое общезначимое, ибо это "вечные проблемы человеческого духа". Автор конгениален своему герою. Еще бы - ведь он сам любимый и почитаемый герой этого писателя.
Хотя проблемы, которые ставит перед собой прп. Иустин, не менее головокружительны, чем те, что виделись, скажем, Льву Шестову, книгу отличают удивительная ясность и спокойствие, свойственные, наверное, правильному взгляду, правильной постановке вопросов и прямому и искреннему подходу к ним. Начинает казаться, что то, что представляется безудержной смелостью в текстах, где истина регулярно совершает сальто-мортале без гарантии приземлиться на ноги, на самом деле, - следствие недостаточной смелости и выдержки. Истина горяча и обжигает, мужество требуется для того, чтобы спокойно выдержать ее ожог, а не для того, чтобы перебрасывать ее с ладони на ладонь.
"Достоевский не всегда современен, но всегда вечен", - пишет автор. Сейчас Достоевский жгуче современен, и книга, написанная в 1931 году, доказывает это как нельзя лучше. Прп. Иустин разгадывает для нас тайну Ивана Карамазова, но кажется, что он раскусил наших современников.
Кстати, это чистейшее самоутешение - считать, что Достоевский и Попович разоблачают пороки "всех этих европейцев" ("пороки" здесь вроде "порока сердца" - то, что оказывается для человека и культуры потенциально смертельно). И тот и другой проводят конкретный анализ на исключительно русском материале. А если у тебя порок сердца, думать, что им страдает только твой сосед, - и неразумно и опасно. Это не менее неразумно и опасно и в том случае, если предположить, что болезнь заразная и что сосед заболел первым.
Чёрта, с легкой руки известной литературоведческой традиции, объявили "двойником" Ивана Карамазова. А двойник - пусть твое искаженное, но отражение. Даже если ты отдаешь двойнику все свое самое плохое, оно все равно - твое. Двойник - твое порождение, даже если это опивки твоей души; в сущности, он в твоих руках, даже если выматывает тебе душу. Все казалось очень логично, особенно если вспомнить, что Достоевский никак не мог "буквально" поверить в дьявола. Но святой говорит нам, что дьяволу не обязательно, чтобы в него верили.
"В самый страшный час своей жизни Иван понял самым убедительным образом, что в создании его философии и этики участвовала некая надчеловеческая вневременная и внепространственная сила, которая становится кошмаром, как только она входит в круг людских временных и пространственных событий... Для Ивана достаточно мучений и тех загадок и тайн, что имеют место во времени и в пространстве, и никто не имеет права подсовывать ему еще какую-то вечность с ее тайнами и загадками. У Ивана есть свой эвклидов мир; он желает, чтобы этот мир был герметически закрыт со всех сторон, без каких-либо окон, которые бы глядели в какие-то бесконечности. Но его таинственный кошмарный посетитель не обращает внимания на его желание, он не ждет от него разрешения на то, чтобы в эвклидов мир Ивана забрело нечто ему неугодное, нечто потустороннее, противоестественное и бесконечное. Необъяснимо как, но абсолютно достоверно он участвует в духовной жизни Ивана: думает его мыслями, трудится над его идеями. Более того, он как бы совоплощается с духом Ивана: заканчивает его мысли, дает четкое определение хаотическому психическому состоянию Ивана, облекает в слова проблески его мыслей, проясняет его сознание, философствует его философией, нашептывает Ивану новые идеи, гениально защищает атеистическую философию и анархистскую этику Ивана".
Удивительно точно здесь отмечен не только факт внешнего вторжения "той силы, что вечно хочет зла" (хотя Иванов гость это и отрицает), но и факт ее наглого и самостоятельного вторжения, без разрешения и приглашения. Господь, как ни стучится в душу человеческую, никогда не войдет без зова и разрешения, что у Достоевского многократно показано в пронзительнейших эпизодах. Господь - гарант человеческой свободы и Сам никогда не нарушит ее. Но если человек отвернулся от Бога, дьявол войдет без приглашения и разрешения. Прагматизм защищает человека от Бога - не от дьявола. И защищенный от Бога, человек становится добычей, мучеником и сотрудником дьявола, причем согласия человека уже не требуется.
К сожалению, это диагноз, и, к сожалению, не неожиданный. "Нехорошо человеку быть одному", но, как выясняется, это и невозможно. И вот это невозможно - то, чего мы видеть не желаем. Пожалуй, чтобы разглядеть это, нужен святой. Ведь только "здоровые очи души ясно видят...".