Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. СБОРНИК СТАТЕЙ(8)

Феликс Балонов

Эллинская "рулетка" Достоевского

Каких только слов не приписывают классикам. И Федору Михайловичу Достоевскому - тоже. Кто только не "цитирует" его таким, например, образом: "Красота спасет мир". А он таких слов никогда и не писал. Нечто похожее, правда, имеется в черновой (1874 г.) редакции романа "Подросток" в намечавшемся диалоге, не вошедшем в окончательный текст романа, когда на вопрос отрока "Что же спасет мир?", Он, родитель-атеист, в будущем романе - Версилов, насмешливо отвечает: "Красота". Насмешливо - так пометил ремаркой Достоевский потому, что его герой (Он) был убежден, как позднее Ставрогин в "Бесах", в том, что красота присуща и добру, и злу.

По-иному говорит на ту же тему в черновых наметках другого романа (1868 г.) один из персонажей: "Мир красотою спасется". Это высказывание наполнено уже другим смыслом: ясно, что мир сам должен спасти себя ("спасется"), а не ждать пассивно красоту-спасительницу. Однако в окончательном тексте романа, получившего название, звучащее для многих прямо-таки ругательно - "Идиот", и этой фразы вы не найдете. Может быть потому, что в черновике за ней следовала пометка писателя: "Два образчика красоты", из которой опять же лукаво выглядывает та же ирония Версилова. Или нагло ухмыляется цинизм Ставрогина. Или робко проклевывается сомнение Мити Карамазова: "Красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей".

Известно, какое значение придавал Федор Михайлович евангельским текстам. Обратившись к ним вслед за писателем в поисках "рецепта" спасения мира, обнаружим, например, что в Евангелии от Иоанна (3:17) сказано: "Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него". А в другом месте (12:47): "Я пришел не судить мир, но спасти мир" (подчеркнуто мной - Ф. Б.). Ясна мысль евангелиста: мир спасется Христом, верой в Него, если следовать Его заветам.

Становится понятно, что и Достоевский, думая о единственном средстве спасения мира, слово красота использует как эвфемизм слова Христос. Для него эти понятия - Христос и красота - явно были неотделимы одно от другого. При этом красота внутренняя, нравственная, духовная превалировала над внешней, телесной. В письме солисту оркестра Мариинского театра В.А.Алексееву от 7 июня 1876 г., оспаривая идеи социалистов, Достоевский отмечал: "...Христос же знал, что хлебом одним не оживишь человека. Если при том не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрет, с ума сойдет, убьет себя или пустится в языческие фантазии. А так как Христос в Себе и в Слове Своем нес идеал Красоты, то и решил: лучше вселить в души идеал Красоты; имея его в душе, все станут один другому братьями и тогда, конечно, работая друг на друга, будут и богаты. Тогда как дай им хлеба, и они от скуки станут, пожалуй, врагами друг другу. Но если дать и Красоту и хлеб вместе? Тогда будет отнят у человека труд, личность, самопожертвование своим добром ради ближнего - одним словом, отнята вся жизнь, идеал жизни. И потому лучше возвестить один свет духовный".

Давным-давно исследователи творчества Ф.М.Достоевского в комментариях к роману "Идиот" стали отмечать, что слово, ставшее его названием, не только частично изменило свой смысл за минувшее время, но и изначально-то - не исконно русское, а пришедшее к нам (как и в другие европейские языки) из древнегреческого. И справедливо поясняли, что первоначально это слово имело такие значения: отдельный, частный человек. Во времена же Достоевского, согласно словарю Владимира Даля, этим словом обозначался "несмысленный от рожденья", "малоумный" человек, "юродивый". Тогда же в "Карманном словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка" Н. Кириллова пояснялось, что это слово означает человека "кроткого, не подверженного припадкам бешенства, которого у нас называют дурачком, или дурнем".

Однако этим реестр значений слова идиот (по-гречески, ОdiхthV) не исчерпывается, поскольку и в его родной стихии - в греческом языке - их было гораздо больше. Среди них - не должностное лицо; стоящий в стороне от общественных дел, непричастный к политической жизни; новичок, неопытныйчеловек; простой человек, простолюдин; несведущий человек, непросвещенный, неученый. Почти все перечисленные значения подходят к характеру князя Льва Николаевича Мышкина, главного героя романа, за исключением разве что таких, как простой человек, простолюдин. Да и то, учитывая некоторые намеки на его происхождение, кое-кто может согласиться и с этими значениями.

Как это ни покажется сегодня странным и неожиданно нелогичным носителю любого языка, в том числе и русского, это слово имело еще и такое значение, как прозаик. А для древних греков в этом не было ничего удивительного, неожиданного и нелогичного. Словом идиот в древней Греции называли, например, на Олимпийских, Дельфийских, Пифийских и прочих играх некоторых участников, вовсе при этом не намекая на какие-то особенности их интеллекта (поговорка о спортсменах "Сила есть - ума не надо" сложится все же в наше время). Тех, кого мы сейчас назвали бы любителями - в отличие от спортсменов-профессионалов, в Греции (в отличие от профессионала, называемого словом атлет), называли идиотами. Точно так и в литературе, составлявшей еще неразрывное целое с наукой и философией, - пишущих по определенным правилам, профессионалов, называли поэтами, то есть творцами, даже если они писали прозой. А тех, кто выражал свои мысли прозаически, пусть и в стихотворной форме, но по тогдашним понятиям непоэтично (с точки зрения "Поэтики" Аристотеля, например), - тех считали прозаиками, используя для этого то же слово - идиот. Любопытно в связи с таким обозначением понятия прозаик в греческом отметить, что Достоевский, как отмечено исследователями его творчества, в романе "Идиот" проводит скрытую полемику с прозаиком Львом Толстым. А ведь героя Достоевского, князя Мышкина, зовут так же, как и Толстого - Львом Николаевичем.

Надо полагать, Федор Михайлович Достоевский был хорошо осведомлен об этих особенностях замечательного греческого слова. И можно думать, не только этого слова, но и многих других. Этому способствовали и хорошие греческо-русские словари, издававшиеся в России начиная с XVIII века, и русские переводы античных авторов, и приобщение Достоевского к греческому языку в годы ученичества (1834-1837) в пансионе Л. И. Чермака. Видимо, неслучайно именно тогда, когда в голове писателя стали складываться первые замыслы будущего романа (1869-1870), в его черновых записях появляются свидетельства того, что спустя тридцать с лишком лет он вдруг вспомнил свое пребывание и учение в этом пансионе. В набросках так и не осуществленного романа "Житие великого грешника", сделанных 2 января 1870 г., тогда же, когда шла работа над "Идиотом", писатель записал для себя: "Классическое образование у Чермака".

И во времена Достоевского, как ныне, под классическим образованием понимали такое, в систему которого входило изучение классических языков: греческого и латыни. Существовали (и до сих пор продолжаются) две традиции чтения греческих слов.

Разница между ними заключается в том, как произносить дифтонги и некоторые буквы, прежде всего - букву h. В первой из этих систем h называется ита, откуда и название традиции - итацизм, впоследствии названной рейхлиновым чтением - по имени Рейхлина, придерживавшегося его. Здесь отстаивалось произношение, приближенное к новогреческому, наследнику византийского, или средневекового, греческого языка. Другая - этацизм, поскольку в ней h называлась эта. Иное наименование этой традиции - эразмово чтение, так как идет она от одной басни Эразма Роттердамского.

В России на протяжении всего XIX века, после того, как в 1810 г. на правительственном уровне было принято решение перейти в системе народного просвещения (гимназиях и университетах) при обучении греческому языку с рейхлинова чтения на эразмово, оставался актуальным вопрос о "правильном" греческом чтении. Он не оставил равнодушных и постоянно дебатировался в печати.

Вопрос о достоинствах первого и недостатках (неправильности) второго активно обсуждался и на страницах литературно-художественных журналов. Ряд русских филологов выступал против этацизма, отмечая, что эта традиция, относительно недавняя, приспособлена более к нормам немецкого произношения, и привнесена она в Россию немцами. Итацизм же сложился в России исторически, поскольку правила чтения были усвоены здесь благодаря введению православия через посредство Византии. Притом, в отличие от Европы, где изучение греческого стимулировалось приобщением не столько к духовной литературе (Библия рано была переведена на латынь), сколько к философской (Аристотель, Платон и др.), на Руси, а потом и в России на греческом читали по преимуществу тексты Священного Писания. Поэтому филологов, стоявших за старое, привычное, чтение поддерживала Церковь.

И если в системе светского образования в конце концов привился и упрочился этацизм, то в духовном сохранился итацизм. А поскольку в пансионе Чермака преподавателем греческого языка был магистр богословия, священник (Пономарев), то отрок Достоевский, естественно, должен был перенять от него именно рейхлинову традицию чтения.

Установив это, обратимся теперь к некоторым другим использованным писателем греческим словам и тем русским, употребление которых навеяно, как представляется, греческими. Их было немало, как отмечают комментаторы произведений писателя в полном (академическом) собрании сочинений. Однако, помимо замеченных комментаторами слов греческого происхождения, в текстах Достоевского есть и такие, которые ускользнули от их внимания. Перво-наперво привлекает внимание черновая заметка писателя к роману "Идиот", трижды повторенная на протяжении трех дней апреля 1870 г.: "КНЯЗЬ ХРИСТОС". Среди исследователей нет разногласий в том, к чему и к кому она относится. Всем ясно и понятно, что слова эти, хотя позднее они и не появились в тексте самого романа, относятся все-таки к князю Мышкину. И в его образе, в ситуациях, в которых оказывается этот герой романа Достоевского, в его высказываниях много такого, что заставляет признать: в них немало от евангельского Христа. Но...

Прежде чем вернуться к потаенному смыслу двух слов, которые Достоевский выделил прописью, не помешает совершить небольшое лингвистическое путешествие. Надеюсь провести его так, чтобы читатель счел потом это не только полезным, но и увлекательным...

В лексике греческого языка, как и любого другого, имелись омофоны, то есть слова, звучавшие одинаково, но писавшиеся по-разному. Правда, говоря об одинаковости звучания, надо делать оговорку, какой традиции чтения (произношения) мы придерживаемся - итатической, "рейхлиновой" или этатической, "эразмовой". Коли мы решили идти по стопам Достоевского, а он обучался греческому в системе первой из них, придется следовать ей же.

Для начала рассмотрим входящее в вышеприведенную черновую заметку писателя слово, которое в русской транскрипции передается буквами ХРИСТОС. По-гречески оно могло быть написано двояко.

В одном случае это - cristуV, отглагольное прилагательное, выступавшее иногда и в функции имени существительного (нарицательного). Слов с такими функциями полно во всех языках. Например, в русском: прилагательное от глагола болеть - больной, от ранить - раненый, от морозить - мороженое и т. п. Согласимся: каждое из них работает на две ставки - это и прилагательное, и существительное. Слово cristуV имело такие значения: служащий для натирания; помазанный. Как имя собственное оно с некоторых пор - уже не в столь древние времена, в средние века - писалось с заглавной буквы и, имея прежнее буквальное значение - помазанник, стало как бы вторым именем Сына Божьего - Христос.

Омофон этого слова писался с разницей всего в одну (третью) букву - crhstуV. Это тоже отглагольное прилагательное, употреблявшееся и как существительное. Но значения этого слова - совершенно иные, чем у его собрата по звучанию. Они таковы: хороший, отличный; добрый, благожелательный, благосклонный; счастливый, благоприятный, успешный; порядочный, честный; кроткий, покорный; благоустроенный, упорядоченный; полезный, благотворный; знатный, именитый; ирон. простоватый, недалекий; изрядный, сильный.

Присмотревшись к ним, обнаружим, что они прямо-таки идеально подходят к характеристике князя Мышкина: добрый человек, притом знатный - князь.. А некоторые из них соотносятся и со значениями греческого слова ОdiхthV (читается: 'идиотис'), которым назван роман, например, со значением кроткий.

Приведенные выше значения греческих слов находят реальные соответствия в произведениях Ф. М. Достоевского (в чем мы еще сможем убедиться), притом - в тех, что написаны за сравнительно короткий отрезок времени. И, мало того, одни и те же приведенные нами значения тесно соседствуют на относительно небольшом текстовом пространстве.

Если согласиться с тем, что не может быть случайным столь тесное соседство в пространстве и времени большого количества разнородных понятий, выражаемых словами, далеко не созвучными в русском языке, но омофоничными в греческом, то надо признать, что Достоевский в 1864-1876 годах нашел себе не только интересную, но и весьма полезную лингвистическую игру. И эта игра довольно азартна.

Пусть нашей первой ставкой в этой игре будет "поле хромых". Заметим, что беглое произношение глагола crбomai/crйomai [храомэ / хрэомэ] для русского уха звучит так, что напоминает известное русское слово (в той форме, в которой оно употреблялось в прошлом веке, что и отмечено словарями того времени) - хромый.

И как раз тогда, когда в подготовительных материалах и черновых вариантах к будущему "Идиоту" и другим произведениям Федор Михайлович делает записи, свидетельствующие о том, что мысль его обращалась ко временам отрочества, учебе в пансионе, где он учил греческий язык; когда трижды за несколько дней он пишет одно и то же слово греческого происхождения - ХРИСТОС, - именно тогда и там же впервые он намечает образ хромой, хромоногой, места которому не нашлось в окончательной редакции "Идиота", но который был воплощен в разных его произведениях впоследствии.

Впервые хроменькая, хромая (девочка 12 лет) появилась в замыслах писателя в сюжете рассказа, придуманном еще в 1864 г., о чем он писал в письме Н.Н. Страхову 18/30 марта 1869 г. Затем этот сюжет получил разработку в плане рассказа для журнала "Заря" (февраль - первая половина марта 1868 г.). Ни тот, ни другой рассказы, правда, так и не были написаны.

С 19/31 июля 1869 по 3/15 мая 1870 гг. писатель набрасывает планы большой эпопеи, которая должна была состоять из серии романов под общим названием "Житие великого грешника", где среди других был намечен и женский образ с условным прозвищем Хроменькая. Этим планам также не дано было осуществиться в полном виде, но некоторые разработки образов, фабульных звеньев и сюжетных линий были перенесены писателем в другие задуманные им произведения.

С конца 1869 г. по февраль 1870 г. Достоевский составляет планы и делает черновые записи к задуманному им роману без названия (условно именуемому романом о Князе и Ростовщике). Сюда из планов "Жития великого грешника" он переносит и Хроменькую, которой дает теперь слегка измененное прозвище - Хромоножка. Роман о Князе и Ростовщике в конце концов, сильно преобразившись, стал известен как "Идиот". А Хромоножка, места которой в "Идиоте" уже не было, поковыляла дальше и, преобразившись в Марью Тимофеевну Лебядкину, оказалась в романе "Бесы" (создан в 1870-1872, издавался в 1871-1872 гг.). Но и здесь Хромоножка как бы раздваивается: она явилась прообразом не только Лебядкиной, но и девочки Матреши в "Исповеди Ставрогина", не вошедшей при публикации из-за причуд цензуры в основной текст романа (она известна нынешнему читателю как составная часть IX главы романа - "У Тихона").

Как отметил в своей книге "Достоевский: по вехам имен" М. С. Альтман, "Мария Лебядкина из "Бесов" родственна не только Марфе Игнатьевне из "Братьев Карамазовых" и Марфе Петровне из "Преступления и наказания", но и еще одной Марфе из "Бесов" же. Об этой Марфе, Марфе Сергеевне, известно только, что она сломала себе ногу и живет при монастыре &;lt;...&;gt;. Больше ничего. Но и этих двух примет достаточно, чтобы мы вспомнили о хромоногой Лебядкиной, одно время также проживавшей в монастыре " (подчеркнуто мной - Ф. Б.). В то время Альтман, конечно, не мог отметить еще одного занятного обстоятельства: человек, живущий при/в монастыре, иначе говоря - ушедший от мира, мирской суеты, отшельник, по-гречески должен быть назван словом Оdiast°V [идиастис]. Надо ли подсказывать, насколько это слово звучит похоже на ОdiхthV [идиотис]?

А теперь еще раз обратим внимание на то, что русские слова хромый (хромой), Хроменькая, Хромоножка фонетически сопрягаются с греческим словом crбomai/ crйomai [храомэ/хрэомэ], имеющим значения, вовсе не соответствующие идее хромоногости. Русско-греческий и греческо-русский словари И. Синайского, которые были вполне доступны Достоевскому (из личной библиотеки барона Врангеля, например, к которой Федор Михайлович имел открытый доступ), выдержавшие к концу 1860-х уже по два издания, отмечали, что русское хромый может быть передано двумя греческими словами - cwlтV и kullтV [холос] и [киллос или кюллос]. Нельзя пройти и мимо того, что эти слова созвучны, в свою очередь, еще одному греческому слову - kбlloV [каллос], а kullтV, кроме того, похоже на kбlloV и по написанию, отличаясь, как видно, лишь одной буквой.

Скептическое сознание читателя, возмущенное хитросплетениями, явленными нами здесь, скорее всего запротестует: "Ну и нагорожено!.." Однако попробуем не терять хладнокровия. Лучше примем во внимание то, что последнее из названных нами греческих слов означает не что иное как красота. Таким образом, наш поезд, выйдя из пункта A, пройдя пункты B, C и D, вновь пришел в пункт A, и мы вернулись к вопросу о способах и мере спасения мира. Вне зависимости от того, нравится или нет читателю идея тождественности красоты и Христа, в расчет надо принимать прежде всего то, что для самого Ф.М. Достоевского это было аксиомой.

Сделаем теперь новую ставку в нашей игре - на "поле ростовщика". Отметим то, что практически синхронно с первым появлением образа хроменькой, хромоногой, хромоножки появляется и образ ростовщика - в черновых набросках и планах только еще задуманных Достоевским произведений. Вспомним, что по-гречески ростовщик обозначается словом crsthV [христис], производным, как было показано, от глагола crбomai/crйomai, и, как это ни парадоксально, созвучным словам crhstуV и cristуV, CristуV.

Ростовщик - образ, возникший впервые в одном из набросков, датируемых февралем - первой половиной марта 1869 г., а затем, чуть позже (конец 1869 г. - февраль 1870 г.), появившийся и в планах романа о Князе и Ростовщике.

А в черновых материалах к эпопее о Житии великого грешника 2/14 ноября 1869 г. Ф.М. Достоевский делает запись: "Подпольная идея для "Русского вестника": Я &;lt;...&;gt;, семейство, с детских лет, Москва &;lt;...&;gt;. Рост. Чермак &;lt;...&;gt;". Возьмем на заметку: и здесь ему опять вспомнился пансион Чермака! Кроме того, наше внимание привлекает еще и загадочное "Рост". Конечно, его можно воспринимать и как простое указание на рост персонажа (выраженный, скажем, в аршинах и вершках), и рост - в смысле взросления. Но первое не подкреплено никакими цифровыми величинами, а второе - излишне, поскольку и так понятно, что отрок, подросток с течением времени растет.

Может быть, не стоит отказываться от другого возможного прочтения: "рост." как сокращение от ростовщик? Это предположение, кажется, имеет право на существование еще и потому, что в тех же записях встречается, во-первых, множество иных сокращений (в том числе и от слова ростовщик) и, во-вторых, в них на самом деле разрабатывается образ Ростовщика, который позднее получит дальнейшее развитие в "Подростке" (1874-1875 гг.) и "Кроткой" (1876 г.). Подойдя к упомянутой только что повести, мы невольно вспоминаем, что слово кроткий встречалось нам прежде. Конечно же: это одно из значений греческого слова ОdiхthV, ставшего со временем названием знакомого нам романа, с которого и началось все это путешествие.

Вспоминая ростовщиков у Достоевского, нельзя, конечно, забыть и несчастную жертву Родиона Раскольникова - из "Преступления и наказания" (1865-1866 гг.). Видимо, только потому, что в русском языке не принято употребление женского рода к слову ростовщик, писатель использовал в этом романе такое тяжеловесное словосочетание как старуха процентщица.

Теперь поставим на "поле оракула" (crбw, crкsiV, crhstrion). Вспомним, что в "Бесах" хромоногая Марья Лебядкина постоянно занята тем, что гадает на картах. Любое гадание - будь это на картах игральных (пасьянсных), на картах ли Таро, бросание костей, любая игра вообще - вопрошение судьбы, предугадывание рока. Действия Лебядкиной здесь таковы же, что и у Марфы Петровны Свидригайловой из "Преступления и наказания", которая, как говорится в этом романе, "мастерица гадать была"; Свидригайлову после смерти жены привиделся даже ее призрак, от которого он получил предложение погадать ему на картах.

Почти одинаковые трагические судьбы двух этих женщин из разных романов, павших жертвами, вынуждает нас сделать следующую ставку - на "поле жертвы" (crhst°rion). Напомним, что Марья Тимофеевна Лебядкина, как и Марфа Петровна Свидригайлова - обе хромые, и обе погибают насильственной смертью. В черновой заметке "Мысль" (январь - февраль 1870 г.) к задуманному роману о Князе и Ростовщике Хромоножка, влюбленная в Князя, была изнасилована и брошена им, после чего она стала жертвой беглого каторжника. Не хромая, но занимающаяся ростовщичеством, "старуха процентщица" в "Преступлении и наказании" стала жертвой Раскольникова. Жертвами насилия или жертвами обстоятельств становятся у Достоевского многие персонажи. И чаще всего - прямо или косвенно из-за денег. В связке с темой денег стоит и убийство Рогожиным Настасьи Филипповны в "Идиоте" (хотя мотив убийства иной - ревность). Сам Рогожин (что особенно хорошо видно в черновых редакциях "Идиота") с самого начала повествования связан с темой денег и предлагает Князю их взаймы (напомню, что понятия займа, заимодавства, должничества в греческом языке передается теми же словами, что и понятия ростовщичество, ростовщик). Так или иначе сплетенность всех отмеченных тем приводит героев произведений Достоевского к роковому концу.

Поэтому и наша последняя ставка должна быть сделана на "поле рокового конца" (creхn/creуn). Здесь нет смысла вновь перечислять выше приведенные примеры, достаточно вернуться к ним и, напомнив их себе, сделать вывод: лингвистическая игра, в которой мы, вслед за Ф.М.Достоевским сделали ряд ставок, оказалась не только азартной, но и выигрышной.

Обратив в начале нашего путешествия по произведениям Достоевского внимание на троекратно повторенную в черновых записях к роману "Идиот" заметку "КНЯЗЬ ХРИСТОС", затем обнаружив, сколь широко раскинулись ветви лексического и фонологического древа, выросшего на почве греческого языка, мы можем в заключение сказать, что наши странствия не были напрасными. Они позволили увидеть, как глубинные архетипы, засевшие в подсознании писателя еще в ученические годы, со временем стали проявляться и богато плодоносить.