ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ «СВАДЬБЫ В КОКШЕНЬГЕ» М. Б. ЕДЕМСКОГО
«Свадьба в Кокшеньге Тотемского уезда» (1910 г.) открывает серию публикаций «Традиционная культура русской провинции в записях начала XX века», целью которых является систематизированное издание неизвестных современному читателю архивных материалов, коллекций фольклорных записей и переиздание малоизвестных и малодоступных печатных работ краеведов, этнографов и фольклористов, посвятивших свою жизнь изучению традиций, быта, многогранной народной культуры Вологодского края.
«Свадьба в Кокшеньге Тотемского уезда» была записана М. Б. Едемским на рубеже XIX — XX веков со слов жителей Кокшеньги и опубликована в журнале «Живая старина» в 1910 г. Этот труд, который современники считали лучшей записью русского свадебного обряда начала XX века, сегодня почти забыт почитателями севернорусской традиционной культуры — как любителями, так и специалистами.
Для местного краеведения и «большой» науки Едемский, ученый и собиратель фольклора, долгое время оставался в тени, да и до сих пор мало известен широкому кругу исследователей. Между тем интересны и удивительны его судьба, а также то огромное наследие, которое оставил собиратель как результат своей жизни, полностью посвященной науке (неизданный архив собирателя включает свыше тысячи единиц хранения).
Публикация М. Б. Едемского интересна тем, что ее автор, уроженец и житель Кокшеньги, сам являлся носителем обрядового знания. Вместе с тем фольклорист был незаурядным собирателем-энтузиастом, опытным полевым работником, строго соблюдавшим современные ему научные принципы работы с фольклорным словом. Любовь к традициям своей родины, интерес к ее прошлому, богатейшая собирательская интуиция сообщили «Свадьбе в Кокшеньге» не только обаяние личности собирателя, но и придали записи, для которой характерны скрупулезность, внимание к любой мелкой детали, огромную научную ценность.
Текст Едемского приводится по публикации в «Живой старине», он дополнен необходимыми записями и фотографиями из коллекции собирателя. При публикации охраняются особенности авторского текста за исключением случаев, отмеченных в специальной статье комментариев.
Стремясь к этнографической точности и аутентичности в передаче устного рассказа, лежавшего в основе текста, собиратель избегал развернутых, примечаний и ярко выраженных собственных оценок описываемых фактов. Все пояснения даются с точки зрения информанта, Александры Аристарховны Е., и самого Едемского как носителя фольклорной традиции. Поэтому запись содержит большое количество «темных мест», трудных для понимания, требующих интерпретации с опорой на описанные М. Б. Едемским факты, комментариев «вместе с Едемским» и «за Едемского».
В первую очередь требует толкования язык свадебного обряда Кокшеньги, включающий множество знаковых систем (слова и выражения, тексты, символические предметы и действия, действующие лица, формы их обрядового поведения и др.). Комментарии к «Свадьбе» включают два типа статей. Одни из них, более общие, информативного и аналитического свойства, сообщают сведения о биографии собирателя, характеризуют в целом особенности кокшеньгской свадьбы в записи Едемского: ее композиционную структуру, систему действующих лиц, обрядовое пространство и др. (эти статьи даются под римскими цифрами). Комментарии более частного характера расположены в порядке следования поясняемых фактов в тексте, имеют сквозную нумерацию. Они условно делятся на три группы: примечания-справки («Александра Аристарховна Е.», «Едемские деревни» и др.), собственно этнографические комментарии и комментарии-интерпретации.
Собственно этнографические комментарии («Выпрашивание на мяч», «Девятая», «Обвет» и др.) вводят факты, представленные Едемским, в более широкий этнографический контекст, необходимый для их понимания. Комментарии, содержащие семиотическую интерпретацию выражений, текстов, символики предметов действий, в ряде случаев строятся по идеографическому принципу: в рамках одной статьи дается обзор названий предметов и действий, объединенных тематически («Одежда в контексте обряда», «Метафорические замены», «Цветообозначения», «Птичья символика» и др.). Чаще статьи данного типа носят монографический характер: в центре описания одно понятие («Красота», «Угощение», «Дары» и др.), предмет («Преники», «Свечи», «Волосы», «Вода» и др.), действие («Опоясывание жениха сетью», «Глядеться в пиво» и др.), ритуал («Встрича» отца «со повоста-буева» и др.), формула («Терему без верху стоеть», «Пресвятая Троица Божья Мать Богородица» и др.) и т. п. В некоторых статьях комментаторы сочли целесообразным объединить разные приемы анализа и способы представления информации.
В публикации используется две системы сносок. Примечания М. Б. Едемского сохраняются и даются внизу страницы под звездочкой. Цифра в круглых скобках отсылает читателя к той или иной статье комментариев.
В конце книги приводится словарь диалектных и малоупотребительных слов, которые не получают толкования в тексте М. Б. Едемского.
Составители и авторы комментариев выражают благодарность Тотемскому краеведческому музею за помощь, оказанную при подготовке издания, и Вологодском) государственному историко-архитектурному и художественному музею-заповеднику) за предоставленные редкие фотоматериалы из коллекции М. Б. Едемского.
СВАДЬБА В КОКШЕНЬГЕ ТОТЕМСКОГО УЕЗДА
В одном из заседаний Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, в 1874 году, действ<ительный> чл<ен> этого Об<щест>ва К. А. Попов в своем докладе о свадебных песнях и обрядах Волог<одской> губ<ернии> между прочим говорит: «Я упорно держусь убеждения, что ни один из наших сборников народных песен не содержит в себе столь замечательных произведений поэзии, как целые гнезда свадебных песен, причетов и припевов, до сих пор раздающихся в многочисленных захолустьях Вологодской губернии». Подобного рода взгляд на свадебную поэзию в Вологодской губернии не раз высказывался и раньше, и после этого на страницах наших общих и специальных повременных изданий. Так еще в 1841-м году Погодин в редактируемом им «Москвитянине», помещая несколько причетов из свадьбы в Никольском уезде Волог<одской> губ<ернии>, выражает свою благодарность записавшему их учителю словесности Иваницкому за присланные им «перлы народной поэзии»; а позже, в 1896 году, в предисловии к статье члена-сотрудника И<мператорского> р<усского> г<еографического> о<бщества> Н. Г. Ордина «Свадьба в подгородных волостях Сольвычегодского уезда», помещенной в I вып. «Живой старины» за 1896 г. (год шестой), редактор ее, академик В. И. Ламанский, называя эту статью в ряду многочисленных описаний русских свадеб одною из самых замечательных, находит, что самая свадьба является «целым драматическим представлением в несколько актов с обширною сценою, с переменою мест действия, <.. .> с чередованием монологов, диалогов и хоров, с пением и пляскою, с элементами эпическими, лирическими и драматическими, причем высоко лирические и драматические моменты изредка сменяются элементом комическим».
Такого рода отзывы были вызваны отдельными появлениями записей свадебных причетов и обрядов из различных мест Вологодской губернии, записей, производимых старанием и усилиями местных интеллигентов. И, несмотря на то, что записи этого рода появлялись почти ежегодно, начиная с сороковых годов (а быть может, и раньше) вплоть до самого последнего времени, они, мне думается, далеко не исчерпали в этом отношении всех тех богатств, какие хранились и отчасти хранятся еще и в настоящее время в жизни и памяти жителей Вологодского края, раскинувшихся на обширной территории, с лишком в 7 тысяч (350000 верст) квадратных миль, часто совершенно отдаленными друг от друга группами деревень и поселков, с нельзя сказать, чтобы совершенно однородным элементом обитателей даже в чисто русском населении, не говоря о северо-восточных инородцах.
Даже самых лучших и полных записей из отдельных мест Вологод<ской> губ<ернии> нельзя считать — ни по форме, ни по содержанию — вполне исчерпывающими все особенности данного обряда со всеми разнообразными видами произведений народного творчества, сопровождающими этот обряд, не говоря уже об отрывочных и более или менее случайных записях (каких большинство), а также немногих попытках сколько-нибудь широких обобщений. Некоторые из последних, относящиеся к более раннему времени и сделанные, очевидно, на основании немногих сведений, как, например, «Свадьба Вологодской губ<ернии>» из «Быта русского народа» А. Терещенки 1848 г., поневоле должны страдать и неточностями, и некоторой односторонностью.
Значительная часть записей сделана вблизи городов или по р. Сухоне и по тракту от Вологды к Устюгу и Сольвычегодску; меньше — в стороне от тракта, в захолустьях. Наиболее обстоятельными, за исключением упомянутой выше статьи Н. Г. Ордина, являются почти в том же духе и с такими же приемами написанная статья Ф. Арсеньева «Крестьянские игры и свадьбы в Янгосаре, Вологодского уезда», помещенная в «Вологодских губернских ведомостях» за 1879 г., а также в «Вологодском сборнике» того же года, а затем многочисленные записи из разных мест Вологодской губернии Н. А. Иваницкого, относящиеся к тому же приблизительно времени и несколько позже появившиеся в печати в «Вологодских губернских ведомостях» (1884 г.), (Вологодском сборнике» (1885 г.), «Сборн<ике> материал<ов> Импер<аторского> об<щест>ва люб<ителей> е<стествознания>, а<нтропологии> и э<тнографии>» (1890) и в «Великоруссе» П. В. Шейна (1900). Можно было бы назвать и другие труды, занимающие также почтенное место в литературе этого рода по Вологодскому краю, но, считая достаточным для ознакомления с вопросом и названных образцов, для желающих прилагаю особый указатель литературы, который, хотя, быть может, и потребует еще значительных дополнений, все же и в этом виде может оказать услугу в более детальном ознакомлении с народными свадебными обычаями и песнями Вологодской губ<ернии>.
Часть трудов, отмеченных в указателе, приходится и на Тотемский уезд, в том числе и на Кокшеньгу. Однако, то, что было собрано и записано в этой последней, представляет совершенно незначительную долю всего свадебного песенного материала и обрядов. 2—3 странички в «Описании Кокшеньги» В. Т. Попова (1857 г.), единственная, кажется, песня среди записей Н. А. Иваницкого в «Великоруссе», несколько песен и причетов, в общей сложности меньше десятка, в «Песнях русского народа», записанных Истоминым и Ляпуновым в 1893 г., — вот почти и все, что можно указать из этих записей. Между тем по своим обычаям и песням Кокшеньга значительно отличается от других мест Вологодской губернии, а многие обычаи старины, среди которых и свадебный, соблюдались здесь с великою строгостью до самого последнего времени.
Жизнь, однако, вносит и сюда чем далее, тем все более и более, а в последнее время уже и довольно резкие перемены, которые не обходят и самых дорогих и святых обычаев народа, медленно и постепенно, но все же стирая и вытравляя из памяти его и предания, и песни старины. Даже не совсем еще старые люди находят, что и свадебный обычай здесь против прежнего ведется далеко не так истово, а песен и причитаний нынче знают значительно меньше, чем в прежнее, досельное время; а старики не без некоторой гордости вспоминают, как в их время какая-нибудь Сысоевна или Карповна, без которой не устраивалась ни одна свадьба, «всё на свите знала: всякую писню, всякой причет и всю поведенцию» (как что вестись должно). В настоящее время уже Сысоевны безвозвратно сошли со сцены; нарочитых плакальщиц уже нет и в помине; всякая невеста ведет причеты по-своему, причем те, которые подольше «невистили», ведут их более полно и умело, а слишком молодых или неудачливых в этом отношении невест выручают более талантливые подруги.
Чтобы сохранить то, что осталось от веками накопленного богатства народной поэзии и живет еще в памяти наиболее любознательных и памятливых современников, надо спешить записывать: сойдет со сцены еще поколение — и, быть может, другие обычаи, другие песни придут на смену старины.
Соображениям такого рода более всего обязана своим появлением и предлагаемая вниманию читателя запись кокшеньгского свадебного обычая.
Запись была произведена в деревне Рыкаловской, Спасской волости, от немолодой уже и весьма много побывавшей на разных свадьбах крестьянской девицы Александры Аристарховой Е. (1), в течение двух лет 1895 и 1896 года и проверена была истекшим летом 1908 г. Когда А. А. была свободна от полевых работ, я приходил к ней с тетрадкой и просил рассказывать свадебную «поведенцию». В коротких словах она передавала порядок обряда, а затем подробно все песни и причитания, какие бывают на свадьбе по всей «округе». Там, где передача не клеилась или являлось у меня хоть малейшее сомнение в точности передачи, я заставлял ее пропеть и записывал с голоса. После записи проверял у нее же, а сомнительные места — и у других певиц в деревне. Затем запись была проверена крестьянином деревни Харитоновской Вл. М. Поповым, отлично знакомым с обычаями и песнями этой округи, и внесены <были> некоторые поправки согласно его указанию. Таким образом, в результате моя запись передает в кратких чертах весь свадебный обряд этой местности от начала до конца; ни один из сколько-нибудь существенных моментов не оставлен неотмеченным; вместе с тем, все без исключения причитания и песни, известные А. А., также нашли в ней место. При передаче всюду старался я удержать особенности склада местной речи и только изредка для связи и пояснений вставлял свои замечания или придавал рассказу (только не стихам) несколько более грамматическую форму, сохраняя всюду, где возможно, и в рассказе подлинные слова и выражения А. А. К числу недостатков записи надо отнести отсутствие в ней многих прибауток, приговорок свата и дружки, которыми в изобилии сопровождались все их свадебные действия; однако и этот недостаток можно было бы скорее отнести уже на счет перемен в свадебном обычае сравнительно с прошлым, так как в настоящее время рядовая свадьба обходится совершенно и теми немногими приговорками означенных лиц, какие вошли и в мою передачу; все же, однако, существуют очень немногие знатоки этих прибауток и присловий и в настоящее время. Называли мне одного из таких знатоков, крестьянина дер<евни> Антипинской (в 7—8 в<ерстах> от Рыкаловской), В. М., попросту — Вонифатка, с которым, к сожалению, встретиться мне никак не пришлось.
Признавая ценность крылатых слов и приговорок свадебных, в особенности для характеристики народной речи и народного остроумия, я все же склонен считать за ними значительно более второстепенное значение среди произведений народного творчества, чем, напр<имер>, за причетами, заговорами и тем более песнями. Насколько мне пришлось наблюдать в жизни, такие приговорки и крылатые слова являются наиболее подвижным элементом в народных церемониях и нередко являются случайными заимствованиями бывалых и книжных людей. Так, слышал я на одной из свадеб в деревне Рыкаловской, как известный тогда старый сватун и знахарь, Яков П., по прозванью Волк (умерший уже несколько лет назад), пересыпал свою речь «у ворот» во время приезда женихова поезда стихами, вроде:
Эй вы, сонные тетери!
Отворите мне-ка двери:
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног.
Между тем, как среди остальной массы населения не известно, не только стихотворной передачи, но и ничего близкого по сюжету к этой искусственной сказке.
Выше было упомянуто, что по своим обычаям и песням Кокшеньга значительно отличается от других местностей Вологодск<ой> губ<ернии>; но замечательнее всего то, что такое отличие чуть не резче всего выступает при сравнении ее с примыкающими к ней местами того же Тотемского уезда. И действительно, стоит просмотреть хотя бы записи Л. Скворцова, Кореповца, П. Дилакторского (см. указатель литерат<уры>), чтобы увидеть заметную разницу с кокшеньгским обычаем и песнями; к сожалению, нельзя это сравнение провести до конца по краткости и отрывочности названных записей, особенно первых двух. По заметке г. Переходовца можно было бы утверждать, что в свадебном обычае деревни Корепово, Пятовской вол<ости>, вблизи г. Тотьмы, и кокшеньгском ничего общего нет совершенно, если бы, однако, и эта заметка не была слишком краткой. В Стрелицкой вол<ости> Тот<емского> у<езда> (см. «Свадьба у Великоруссов» М. Куклина) сваха, напр<имер>, приходит вечером, при огне, при сговоре назначают неустойку, рукобитье бывает в доме жениха, — тогда как в Кокшеные высватыванье ведется непременно до полудня, «пока солнце в гору идет», чтобы и хозяйство «в гору шло», рукобитье — в доме невесты; неустойки не назначают. Разницу можно найти в целом ряде и других обычаев. Не существует, напр<имер>, в Кокшеньге выпрашиванья «на мяч» (2); чужды кокшеньгскому говору термины: сваха, образовка, кукомоя, употребляющиеся в других частях Тот<емского> у<езда> и т. д.
Зато странным с первого взгляда является то обстоятельство, что в свадебных обычаях некоторых, по крайней мере, волостей сравнительно весьма удаленных уездов Вологодского и Грязовецкого разница с кокшеньгскими как будто бы становится меньше, чем в таковых же Тотемского уезда. А в соседних с Вологодским уездах Новгородской губернии можно подметить еще большее сходство с Кокшеньгою как в обычаях, так в содержании и размере стихов причитаний и песен, а также и в терминологии свадебной. Например, в причетах Белозерского уезда (см. «Великорусе», стр. 505—527) встречается целый ряд отдельных, буквально тех же, что и в Кокшеньге, стихов, вроде:
«Благодарю, низко кланяюсь»,
«По светлой-то свитлице»,
«Здись не место-то мистичко»,
(Очень часто) «Охти, мне да тошнехонько!» и проч.
Еще чаще встречаются одинаковые выражения, окончания, эпитеты и тому подобное. Даже в отдаленных уездах этой губернии, как, например, в Валдайском, встречается много общего. Но, разумеется, есть и разница.
Заметную разницу можно проследить и по записям других, прилегающих к Вологодской губерний.
Что касается Архангельской губернии, то о такой же разнице можно говорить по отношению и к ее северным уездам и даже к северной части прилегающего к Вологодской и непосредственно связанного водным путем с Кокшеньгою — Шенкурского уезда (см. напр<имер> «Кургоминские причеты», «Этногр<афическое> обозр<ение>» 1907 г., № 3); но стоит только обратить внимание на записи свадебных песен и причетов центральной и южной частей того же уезда, чтобы увидеть поразительное сходство с таковыми же в Кокшеньге. Здесь уже не отдельные стихи или выражения, а часто целые столбцы являются почти совершенно тождественными (смотр<и> хотя бы коротенькую запись Шенкурских причетов в «Архангельских Губернских Ведомостях» за 1871 г., № 1). Я не выписываю здесь для сравнения сходных мест из шенкурских причетов, потому что их оказалось бы слишком много.
Более внимательное сравнительное изучение свадебных (и иных) обрядов и песен различных местностей могло бы дать немало ценного материала, как для этнографа, так и историка культуры и языка народа; а те, сравнительно беглые, мои наблюдения, на которые было только что указано, как раз касающиеся сходства кокшеньгеких свадебных обычаев и песен с шенкурскими и отчасти новгородскими, дают возможность заключить об общности их происхождения, что как раз будет стоять в полном соответствии с местными историческими преданиями, частью и документальными данными о заселении Кокшеньги с Ваги, от Шенкурска или центральных и южных частей Шенкурского уезда, потомками новгородских колонистов Важской области.
Если действительно жители Кокшеньги переселились с Ваги, где осталась часть их родичей (ср<авни>, напр<имер>, Едемское общество в Кокшеньге и Едемские деревни на Ваге (3), вблизи Шенкурска) и где сложились общие песни и обряды, то это же обстоятельство служит и косвенным доказательством весьма отдаленного по времени их происхождения, ибо упомянутое переселение в Кокшеньгу закончилось уже несколько сот лет (не менее двухсот) назад. Но и помимо такого рода соображений, обратившись к содержанию самого обычая, песен и причитаний, мы найдем здесь в целом ряде отдельных мест отражение глубокой старины. Здесь мы встретим и остатки умыкания и купли-продажи, и договорного и проч. и проч. (4) Обратим внимание, для примера, на то, что самое сватовство очень часто начинается словами «у вас есть товар, а у нас купец», что за невестой приезжают поздно вечером, что приезд этот очень часто вызывает неподдельный переполох, что приехавших встречают почти на самом деле враждебно, крепко-накрепко заперев все двери и выходы, с причитанием:
Наскакали да наехали
Злы тотары-те съидники
Да людоеды-разбойники,
что не на шутку считаются с возможностью подмены и подвохов [В одном местном рассказе протест против подмены невесты выражается <так>:
Не та, не та, не та:
С бородавкой была!], что приехавшие сидят в полной одежде, в шубах и тулупах, со своим угощением и т. д., и т. д. Неизбежны также обрядовые употребления воды, сенса и проч. Торжественная молитва невесты с причитанием, перед свадебным столом, напоминает древнерусскую свадьбу, а уподобления в причетах жениха соколу, невесты — паве (в Кокшеньге, впрочем, обыкновенно лебеди) дают намеки на связь с еще более отдаленными временами, восходящими вплоть до индусской символики [См.: Сумцов Н. Ф. О свадебных обрядах, преимущественно русских. — Харьков, 1881].
Наряду с этим можно проследить уже и ряд нововведений, вошедших сравнительно в недавное время в свадебный ритуал Кокшеньги. Правда, что перемены касаются еще не существа дела, но все же заметны. Выше было указано, что народ замечает и сам некоторую неполноту, неточность, недостаточную истовость в обряде и в песнях; я упомянул также, что приговорки свата и дружки в настоящее время далеко не всегда услышишь. Но роли свата и дружки, свата и тысяцкого местами не совсем ясно стали разграничиваться; так же точно состав всего свадебного поезда далеко не всегда отличается надлежащей полнотой, а некоторые свадебные должности и звания, по-видимому, уже исчезли совсем; так, напр<имер>, по заговорам, читаемым и в настоящее время знахарями на кокшеньгских свадьбах, видно, что в «княжеском поезде» участвовали «заседливый боярин», «хряпчий боярин», «малые бояра», «поддружки» и проч., из которых в настоящее время известен только хряпчий, но и тот в поезде этого звания не носит и вовсе не обязателен; притом звание хряпчего не является исключительно свадебным, а бывает, наоборот, за всяким более или менее многолюдным или торжественным столом.
В самое последнее время, более всего по соображениям экономического характера [А расходы на свадьбу таковы, что действительно приходится искать возможности их сокращения: у крестьян средней зажиточности нередко закупают ведра 2—3 водки, варят пива по 10 пудов (т.е. расходуется на варку по 10 пуд. солоду), рыбы покупают от 30 фун. до 1 '/2 пудов; затем следуют расходы на мясо, масло, белую муку и проч. — тоже весьма значительные], стали чаще и чаще допускаться сокращения во всей свадебной церемонии, особенно в летнюю рабочую пору. К часто практикуемым сокращениям относится, например, замена «двух столов» одним, т.е. вместо обычного приезда и следующего затем столованья (стола) женихова поезда в доме невесты накануне свадебного дня (в сватальный день) вечером и второго столованья утром перед отправлением к венцу, устраивают и приезд, и столованье один раз — в свадебный день перед венчанием. Меняется также и взгляд на роль жениха и невесты, с одной стороны, а с другой — их родителей, при заключении брака: принудительные браки встречаются все реже, а взаимная склонность брачущихся становится сильнее самых твердых родительских решений. Наконец, свадебному колдовству (знахарству) придается меньше серьезного значения, а сторожа-знахари пользуются не таким уже почетом и безусловным доверием, как раньше, да и не на всякой свадьбе они бывают.
Можно было бы и еще указать целый ряд новшеств и отступлений от старинного «заведения», но полагаем, что для нашей цели можно ограничиться и вышеприведенными.
5 декабря 1908 г.
М. Едемский СПб.
ЛИТЕРАТУРА
Александров В. А. Вологодская свадьба // Библиотека для чтения. — 1863. —№ 5-6.
Арсеньев Ф. Крестьянские игры и свадьбы в Янгосаре Вологодского уезда (Бытовой этюд) // Вологодские губернские ведомости. — 1879. — № 40,41,42,62, 64,65. То же. — Вологодский Сборник. — Вып. 1. — Вологда, 1879.
Балов А. О свадебных обычаях в с. Корбанге, Кадниковского уезда Вологодской губернии // Живая старина. — 1894. — Вып. 1. — Отд. II.
Бартенев М. Смотрины в Кубенском краю // Вологодские губернские ведомости. — 1864— № 25.
Волков И. В. Свадебные причеты, записанные крестьянином (Вологодской губернии Грязовецкого уезда), часто бывавшим сватом // Живая старина. — 1904. — Вып. 1-2.
Воронов П. Вельск, уездный город Вологодской губернии // Вестник Императорского русского географического общества. — 1859. — № 2. — С. 111.
Дилакторский П. Свадебные обычаи и песни в Тотемском уезде, Вологодской губернии // Этнографическое обозрение. — 1899. — № 3.
Заварин Н. О суевериях и предрассудках, существующих в Вологодской епархии // Вологодские епархиальные ведомости. — 1870. — № 3.
Иваницкий Н. А. Народные песни Вологодской губернии // Вологодские губернские ведомости. — 1884. — № 4—8; Народные песни Вологодской губернии // Вологодский Сборник. — Вып. 4. — Вологда, 1885; Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. — Вып. II / Под ред. Н. Харузина. — М, 1890.
Иваницкий Н. И. Причитания невесты в Вологодской губернии // Москвитянин. — 1841. — № 12.
Ивановский К. Свадебные обычаи в Городецко-Николаевском приходе Устюгского у // Вологодские губернские ведомости. — 1880. — № 23, 24.
Истомин и Дютш. Песни русского народа. Собраны в Архангельской и Олонецкой губерниях в 1866 г. — СПб., 1894.
Истомин и Ляпунов. Песни русского народа. Собраны в Вологодской, Вятской и Костромской губерниях в 1893 г. — СПб., 1899.
<Кичин Е. В> Историко-статистические заметки о разных частях Кадниковского уезда Вологодской губернии // Вологодские губернские ведомости. —1866. — № 34, 48, 67.
Кичин В. Свадебные обряды в Васьяновской волости Кадниковского уезда // Вологодские губернские ведомости. — 1860. — № 53; 1861. — № 8.
Кореповец. Народные свадебные обряды в Тотемском уезде Вологодской губернии // Вологодские губернские ведомости. — 1865. — № 13.
Куклин Мих. Свадьба у великоруссов. а) Свадебный обычай и песни у крестьян Стрелицкой волости Тотемского уезда Вологодской губернии Описание, составленное по рукописной тетради от 1848 г., проверено и дополнено автором в 1891 г. // Этнографическое обозрение. — 1900. — № 2. — С. 79—105. б) Свадебный обычай и песни Шонгско-Никольской волости Никольского уезда Вологодской губернии. — Там же — С. 105— 114.
Народные свадебные обряды в Тотемском уезде Вологодской губернии // Вологодские губернские ведомости. — 1864. — № 34.
Ордин Н. Г. Свадьба в подгородных волостях Сольвычегодского уезда // Живая старина. 1896. — Вып. I. — Отд. II. (С предисл. редактора: обст<оятельная> статья, около 70 стр.),
П. Свадебный обычай в Вологодском уезде // Вологодские губернские ведомости. — 1864. — № 37.
Паули. Свадьба на Вохме (Никольский уезд Вологодской губернии). Из записок землемера II Вологодские губернские ведомости. — 1854. — № 2—3.
Переходовец С. Народные свадебные обряды в Зеньковском уезде Полтавской губернии и Тотемском уезде Вологодской губернии // Голос. — 1864. — № 216.
Пимен, архимандрит. Воспоминания настоят. Николаевского монастыря, что на Угреще // Чтения в Императорском обществе истории и древностей России. — 1876. —.Кн. 3.
Попов А. Русские народные песни и свадебный обряд в д. Жуково Никольского уезда Вологодской губернии Записаны в 1902 г. С музыкой // Известия императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. — 1906. — Т. 113. — С. 475—495.
Попов В. Описание Кокшеньги Тотемского уезда // Вологодские губернские ведомости. — 1857. — № 20—24.
Попов К. Два способа заключения брачных союзов у зырян // Вологодские губернские ведомости. — 1854. — № 4.
Попов К. Колонизация Заволочья и обрусение заволоцкой чуди // Беседа. — 1872. — № 2, 3. Упоминание о свад<ебных> обыч<аях> в Волог<одском> у<езде>.
Попов К. Зыряне и зырянский край // Известия Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. — М., 1874. — Т. XIII. — Вып. 2. — Свадебные обряды у русских и зырян.
Попов К. А. Заметки о свадебных песнях и обрядах в Вологодской губернии // Известия Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. — М., 1874. — Т. XIII. — Вып. 1. — С. 64—68.
Протопопов М. Свадебные песни. Записаны в Архангельской и Вологодской губерниях // Живая старина. — 1903. — Вып. 4. — Отд. V.
Пшеницын М. Отрывки из свадебных причетов Ляменского прихода Никольского уезда Вологодской губернии // Живая старина. — 1900. — Вып. 3. — Отд. V.
Скворцов Л. Свадебные обряды и причеты крестьян<ского> нас<еления> Тотемского у<езда> (этнографический очерк) // Вологодские губернские ведомости. — 1880. — № 50, 51.
Свадебные песни и обычаи в Шенкурском уезде Архангельской губернии // Архангельские губернские ведомости. — 1871. — № 1. — С. 3.
Старинный свадебный обычай в Кадниковском уезде Вологодской губернии // Вологодские губернские ведомости. — 1853. — № 34.
Терещенко А. Быт русского народа. — Ч. VII. — СПб., 1848. — С. 230—260.
<Шустиков А. А> Троичина Кадниковского уезда // Вологодские губернские ведомости. — 1883. — № 11—13.
Фролов А. Свадебные и похоронные обычаи жителей села Устьнемского Устьсысольского уезда (этнографический очерк) // Вологодские губернские ведомости. — 1885. — №21,22.
Хвалынский Н. Из жизни крестьян Фрязиновской волости Вологодского уезда // Вологодские губернские ведомости. — 1867. — № 20.
Четверухин Н. Янгосарская волость Вологодского уезда // Вологодские губернские ведомости.— 1866. —№ 13—14.
Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах и пр. — Т. 1. — Вып. 2. — СПб., 1900. — С. 399—458.
Знакомство жениха и невесты до свадьбы не считается необходимым; однако в большинстве случаев, особенно в последнее время, они хоть раз как-нибудь видят друг друга в лицо. Обыкновенно это бывает в большие праздники у церкви или на гулянье, а зимой — на вечерованье или посиденке; бывают и случайные встречи, а иногда и подыскивается такой «случай» нарочно. Хорошие женихи и невесты почти всегда уже известны заранее и состоят в волости, так сказать, на учете; но выбор может простираться далеко за пределы своей волости. В таких случаях чаще всего нахваливают жениха или невесту далекие родственники, захожие деловые люди — торговцы, мастеровые или даже просто нищие; одним словом, всевозможными путями стараются собрать как можно больше сведений, особенно о невесте. Дородство и работоспособность при выборе стоят на первом плане для той и другой стороны; для жениха в ряд с этим — хозяйственность и достаток, а для невесты — обходительность и приветливость (отчасти красота); затем принимаются в расчет и другие качества, среди которых одно из видных мест занимает родовитость.
Перед официальным сватовством часто ведутся переговоры стороной, иногда обходами и намеками, и узнают заранее, можно ли рассчитывать на успех; при этом обещания и уверения бывают иногда или двусмысленны или неискренни, особенно со стороны родителей невесты, для которых, как и для самой невесты, большая слава, когда посватается не один, а несколько женихов, что вместе с тем дает еще и возможность выбора наиболее подходящей партии. В окончательном решении начинать сватовство принимают участие все члены семьи, а иногда и близкие родственники, как и в согласии на брак с другой стороны. Если случится, что, вопреки общему решению, приходится уступить решительному заявлению жениха или невесты, то это считается крупным семейным разладом, а во втором случае скандалом и позором для родителей и невесты.
«Сваты пришли», «сваты были» — так обыкновенно говорят о начавшемся сватовстве. Сват или сватья, из родственников, более или менее опытных (тактичных) и речистых, приходят запросто одетые (если жених и невеста-до свадьбы не видали друг друга, то со сватом приходит и жених, оба нарядные), садятся вдоль стола, подвигают столом (чтобы дело двигалось), шевелят заслонку у печи, опять садятся. «Я к вам добрым делом», — начинает сват. — «Каким же добрым делом?» — «У нас есть женишок, у вас — невеста, — так не мошно ли свести в одно место?» — «Мошно, мошно, отчёво нельзя!» [Иногда начинают словами: «У вас есть товар, а у нас купец»] — «Парень смирной, непьющей!» (Расхваливает сват.) Собирают угощение.
Смотрины. От невесты после сватов ездят смотреть место (отец и мать ее хотя бы и не думали отдавать: иначе жениху большое бесчестье). Если место «погленитсе» [Понравится], то родители невесты, уходя, говорят: «Милости просим к нам в гости с женишком и с водочкой». Дома, по приезде, начинают приготовляться к встрече жениха.
Рукобитье или запоручивание. Жених приезжает в назначенный день со сватом (который ездил высватывать невесту). Приносят с собой водку (обыкновенно четверть ведра) и ставят в «сутки» [Передний угол], а сами садятся возле стола, один с одного угла по лавке, а другой с другого, но за стол не садятся, пока «дело не сделано». Приехавшим предлагают угощение (чай). «Нет, мы чай-кофей пивали, а хлеба-соли едали; из дому не голодные поехали, попили и поили!.. (39) Надо дело делать, несите-ко свичку, становите перéд Бога да затепливайте, помолимсе Богу, посватаимсе, так дело на диле выйдет». Молятся Богу и дают друг другу руки, сначала сват отцу невесты, а потом и другим, всему семейству, а за ним в том же порядке жених [Ударить по рукам и запоручить невесту необходимо, пока еще солнце поднимается кверху (т. е. до полдня), — чтобы хозяйство новобрачных «шло к верху». Поэтому на рукобитье приезжают с утра]. Свата и жениха снова приглашают к угощению. «Ладно, ладно, — говорит жених, — чаю-то пить иду, да вот голоса невестинова (6) не чую, зревит вот, учую, так тогда и чай пить». Или: «Вот кабы голосок-от оказала нам бы, дак похожие чаек-от пить». Между тем сват наливает свою водку и подносит родным и родственникам невесты, которая все время сидит одна в чулане, запершись, никого не впуская, и обыкновенно плачет (5). Когда все родные невесты выпили по стаканчику водки (это называется «пропивать невесту»), сват наливает для невесты и направляется к ней. В это же время отец и мать ее с иконой и хлебом (колобок с хворостком) (23) подходят и, ворвавшись силой, говорят: «Ну, благослови, Господи, дитятко, теперь нечего плакать, уж тоже не отплачишь се - раз задумали, дак надо дело делать!.. Вставай, дитятко, дак благословим, так Бог здоровья дас(т), счас(т)ья и благополучия, всего хорошово...» Невеста сидит и «ревит» во всю мочь. Принимаются уговаривать снова: «Не ты перва, не ты последня, уж этому быть; (в)ставай да молись Богу...» Невеста встает, наконец, кланяется, крестясь, три раза на икону, потом — отцу, и говорит: «Батюшко, благослови!» Благословляют отец и мать и задергивают слегка лицо невесты платком, которым она повязана, прося окружающих женщин закрыть ее. Сват предлагает вино. «Ой не хочу, не надо вино!.. Тоже не пойду, отказывайте!» — кричит невеста и «ревит». Тогда сват с родителями уходят; с невестой остаются подруги и женщины из родственниц. Сдергивают платок с невесты и закрывают насильно ей лицо. При этом «закрыванье невесты» у редкой не изорвут платка (тогда приносят другой). После чего невеста начинает громко реветь и просит кого-нибудь начать причеты, чтобы ей настроиться в тон причетов. Невесте предлагают охать три раза в правый рукав (31) — «тогда лучше голос потенитсе» (6). Причеты, наконец, настраиваются. Невеста сначала только охает во весь голос, а кто-нибудь из умелых женщин причитает (в это время угощают свата и жениха):
Благослови меня, Господи, (ох!) [Каждый стих причетов сопровождается оханьем невесты, которое резко выделяется над голосами всех, принимающих участие в причетах женщин (чаще девиц), тем более что на месте «оханья» делается в причетах пауза, остановка. Стих, благодаря этому, распадается на две части, из которых последняя состоит из двух слогов, например:
Благослови меня, Го-ох!-споди,
Душу красную де-ох!-вицу, и т. д.
Во время оханья невеста делает поклон или только слегка наклоняет голову]
Душу красную девицу (ох!)
На севоднишний Божей день,
На топерешней святой час
Поревить да поплакати
На всю нидильку-ту светлую.
Невеста сама начинает вести дальнейшие причеты. Девушки-подруги помогают, подтягивают. Появляется отец ее (обыкновенно приглашают его). Невеста бросается [Невеста, бросаясь, как бы для поклона, с мольбой, в ноги к отцу, матери и др., должна «хряснутьсе», т. е. удариться о пол во всю мочь. Этого строго требует обычай, и невесту, которая бы не захотела «хрястатьсе», «хлестатьсе», тут же подвергли бы строгому осуждению и осмеянию. Истекшим летом (1908 г.) мне пришлось видеть свадьбу, где невеста выходила против воли родителей, значит, сокрушаться не приходилось, что выдают за «чужа-чуженина», и, тем не менее, она хрясталась так, что вся изба при этом вздрагивала. Бросаются обыкновенно на локти рук, и за время причетов у большинства невест руки от локтей и до кисти покрываются сплошными «печёнками», т. е. синяками и коростами] в ноги, «хрястаитсе» (7); обращается к нему:
Схожо красное солнышко (8),
Да мой корминец ты, батюшко,
Откажи-ко [Разумеется, жениху — т. е. не выдавай замуж], Христа ради!
Приходит мать. Невеста «хлещется» (7):
Тоска-слеза ты горечая,
Да сухота ты сердечная, (8)
Моя корминеца матушка,
Откажи-ко, Христа ради!
«Я бы рада отказать-то, да батько ведь это всё...» — отговаривается мать.
Со стороны говорят: «Уж топерь, девка, Богу моленось (помолились), так не розмаливатьсе».
Невеста причитает:
Що не громы-те грянули —
Да по рукам то ударили;
Воскова свича затопиласе,
Вся семья Богу молиласе...
Скородумчивой батюшко
Да скородумчива матушка,
Скоро думку-ту сдумали,
Вы недолго-то думали
Да скоро слово-то мо(л)вили!
Отец и мать уходят.
К подругам:
Сизые вы голубушки (8),
Да милые вы подруженьки,
Вам дивья да и бóлозе [Хорошо, полгоря]:
У вас-то, голубушки,
Жалос(т)ливые батюшки
Да слезливы-те матушки —
Как у меня, у молодешеньки,
Не жалостливой-от батюшко
Да не слезлива-то матушка...
К той женщине, которая невесту закрывала:
Кумушкá ты голубушка,
Кума-дума ты крепкая (8),
Да спорядовна суседушка!
Уж я вдивь сдиваваласе
Над тобой, моя кумушка, —
Куда жалос(т)ь деваласе
Обо мне молодешеньке:
У тебя, моя кумушка,
Да поднелись ручки белые.
Да напустились ясны очи
Да на мою буйну голову
Да призависить-то белый свет,
Мое лицо-то белое (21)
Злой фатой-то бумажною (20)
Да завязать эту фаточку
Немецкой узоў не по-людски
Невеста выходит перед стол, где сидят жених и прочие.
Схожо красно ты совнышко,
Да мой корминец ты, батюшко,
Да откажи-ко, Христа ради,
Да не на множко-то времени —
Да мне-ка на три-те годичка,
Хоть на три лета-те теплые!
Подержи меня, татенька,
(Ты) Первóе-то литичько
(В)Место казака-то-роботника,
Меня другое-то литичко
(В)Место казачихи-роботницы (9):
Я пожила бы, поробила
Да и скруту-сряду (20) заробила;
Меня третьёё-то литичько
Место сердечново дитятка:
Я бело поумывáласе
Да баскó посряжаласе,
По праз(д)ничкам-то похóдила
Да скруты-сряды понóсила,
Пожила бы дивицею
Да послыла бы невестою.
К свату:
Ты, лесливой жо сватушко,
Да ты названой жо дедюшка! (10)
Как леслишь да высватывашь,
Да говоришь да обманывашь
(Ты) Корминеца батюшка;
Уж ты, названой же дедюшка,
Тибе дай жо ведь Господи
Да за эту повиночьку
Да не за большую простýпочку —
Тибе сорок жо сыновей
Да пятьдесят жо ведь дóчерей,
Тебе единово не жонивать
Де éдны бы дочери не отдавывать.
К жениху:
Я спрошу у тя, чуж-чужень (8),
Да ты чему жо обзáриўсе,
Да чему ты позавидовал:
Да ты мне молодешеньке?
Уж как я, молодёшенька,
Да родом я не порóдная,
Да ростом я не высокая,
Да волосами не сивая [Белые, светло-русые (сивые) считаются несравненно красивее смуглых, темноволосых]
Да на лицо не красивая,
Не скрутная, не нарядная...
Дак откажись жо ты, чуж-чужень,
От меня, молодёшеньки!
Наживай да приискивай
(Що ведь) рóдом порóдную,
Да из себя-то высокую,
Да из себя-то хорошую,
Да скрутную да нарядную!..
Знаю, знаю жо, молода,
Да две невесты хорошие:
Во столичьном-то городе,
В Соловецьких-то за морем
Éс(т)ь вдова-та богатая (11);
Да у вдовы-то богатые
Две дочери жо хорошие,
Скручéны да и сряжены:
По колéнушки в сéребре,
Да по локот ручки в золоте,
Да в шоўковье-то обвéрнены,
Да жемчугом-то завешаны,
Да на крыльцо-то поставлены,
Да и про тебя-то налáжоны...
Чула, чула жо, молода,
Да про чужа-то чуженина:
Дак стоит-то высок терéм,
Он стоит-то как стрильница [Весь в дырах]
В доме как-то микильница [Мякинница; место на гумне, отдельно в сторонке, приспособленное для свалки, мякины, мелкой соломы и проч.]
Косарем [Косарь — очень тупой нож, которым лучину щепают, соскребают грязь и пр.] стены рублены,
Долотом двери долблены,
Серпом стены строганы...
Из иминьс(т)ва-богатис(т)ва,
Да из злата-то-сéребра,
Из посуды-то медные —
Крест да пуговица;
Из скота-то рогатого —
Торакан да жужелица.
Из скруты-сряды-то добрые —
Два балахона сукманные.
К подругам, которые в это время уходят:
Сизые вы голýбушки,
Вы милыé мои подрýженьки,
Да не оставьте, Христа ради,
Да меня, молодёшеньки,
Да в горюшкé во кручинушке,
Да во печеле великою!
Да вы гостите, голубушки,
К батюшку да и к матушке,
К им на пир да на братщинку (22) —
Да на веселую-ту свадебку;
А ко мне, кручинной-то девице,
Да на горё да на кручину —
Да посидить-побиседовать,
Поговорить-посоветовать,
Попить [Попеть] горе-горьких-то писёнок,
Попричитать да поплакати!
Угощенье в это время подходит к концу; когда водка вся выпита, начинают расходиться. Жених и сват с родителями невесты, оставшись обыкновенно одни, «советуют», сговариваются о приданом («дáры»). Намечается довольно подробно, кому и какие дары должны заготовить с стороны невесты [Иногда при этом бывает, что записывают на бумагу, причем женихова сторона настаивает, чтобы вписано было побольше, а невестина сторона смарывает и старается посбавить с запрашиваемого] (12). Договорившись относительно даров, сват и жених уезжают.
К жениху:
Не надийсе-ко, чуж-чужень,
На меня, молодешеньку,
Да на слугу-ту на верную,
Да на заменку-ту крепкую:
Я не служка-та верная,
Тибе не заменка-та крепкая,
Тибе я-то не скотница,
Не вековечна роботница.
Конец «рукобитью».