- Подлость какая. Мы ж ему не пешки.
      - Это ему лучше, чем вам, Николас, известно. Дело не в том, что ему надо поставить нас в тупик. Ему надо, чтоб мы сами его в тупик поставили. - Она улыбнулась и прошептала: - Кстати, я лично так и не решила, радоваться или плакать, что прежний план отменен.
      - Позволите передать это вашей сестре?
      Усмехнулась, отвела взгляд.
      - Вы меня всерьез не принимайте.
      - Я уж понял, что не стоит.
      Сделала короткую паузу.
      - У Жюли был очень тяжелый роман, Николас. Совсем недавно он закончился разрывом. Это одна из причин того, что она уехала из Англии.
      - Как я ее понимаю!
      - Да, вы должны понимать ее. Но я к тому, что ей и старых мучений достаточно.
      - Я не собираюсь ее мучить.
      Подалась вперед.
      - У нее просто талант - цеплять не тех мужиков. Вас я не имею в виду, я вас почти не знаю. Но последнее ее достижение оптимизма не внушает. - И добавила: - У меня одна мысль: во что бы то ни стало ее уберечь.
      - От меня ее беречь не требуется.
      - Беда в том, что она всю жизнь ищет поэзии, страсти, отзывчивости - всей этой романтической дребедени. Мой рацион не в пример грубее.
      - Проза и пудинг?
      - Я не жду, что у красивого мужчины и душа будет красивая.
      Она произнесла это с тоскливой горечью, какая пришлась мне по вкусу. Я исподтишка взглянул на ее профиль и на миг вообразил иной спектакль, где их роли схожи, где обе, и темная и светлая, принадлежат мне одному; скабрезные новеллы Возрождения, где девушки меняются местами, пока не наступит рассвет. Я представил, что в будущем, ладно, так и быть, я женюсь на Жюли, но не менее привлекательная и абсолютно не похожая на нее свояченица присутствует в нашей семейной жизни, пусть всего лишь в качестве эффектного контраста. Близнецы - всегда оттенки, соблазны, диффузия двух "я"; тела и души, отражающиеся друг в друге, неразделимые.
      - Мне пора, - шепнула она.
      - Успокоил я вас?
      - Вы были на высоте.
      - Можно проводить вас до места, где вы прячетесь?
      - Внутрь вам нельзя.
      - Хорошо. Но мне тоже не мешает успокоиться. Замялась.
      - Только обещайте повернуть назад, как только я попрошу.
      - Согласен.
      Мы поднялись и направились туда, где высился в свете звезд Посейдон. И лишь поравнявшись со статуей, поняли, что не одни в урочище. Замерли. Ярдах в двадцати пяти, из-за кустарника, росшего по нижнему, обращенному к морю краю поляны, выступила белая фигура. Говорили мы слишком тихо, чтобы быть услышанными на таком расстоянии, но все-таки растерялись.
      - Черт бы его подрал, - прошептала Джун.
      - Кто это?
      Она схватила меня за руку и потянула назад.
      - Наш обожаемый надзиратель. Оставайтесь на месте. Дальше я пойду одна.
      Обернувшись, я всмотрелся пристальней: человек в белом халате врача, как бы санитар, на лице - темная маска, черты которой невозможно различить. Джун сжала мне пальцы и уставилась в глаза таким же серьезным взглядом, как ее сестра.
      - Я вам верю. И вы нам верьте, прошу вас.
      - Что теперь будет?
      - Не знаю. Не вступайте в пререкания. Просто возвращайтесь в дом.
      Подалась вперед, притянула меня к себе, чмокнула в щеку. И устремилась к белому халату. Выждав, пока она подойдет к нему вплотную, я последовал за ней. Человек молча посторонился, пропуская ее в лесную тьму, но затем опять загородил собою брешь в кустарнике. Вздрогнув куда сильнее, чем в тот миг, когда впервые заметил его, вблизи я понял, что маски на нем нет. Это был негр: крупный, высокий, лет на пять старше меня. Он бесстрастно наблюдал за мной. Меж нами осталось шагов десять. Он выбросил руки в стороны, предостерегая: проход закрыт. Кожа его была светлее, чем у большинства негров, лицо гладкое, внимательные глаза, блестящие, как у зверя, механически фиксировали каждое мое движение. Он стоял грузно, но напряженно, точно атлет или боксер.
      - В шакальей маске ты гораздо красивее, - сказал я, остановившись.
      Он не шевельнулся. Но из-за его плеча возникло лицо Джун, встревоженное, умоляющее.
      - Николас! Возвращайтесь в дом. Пожалуйста. - Я вновь уставился на негра. - Он не может говорить. Он немой, - сказала она.
      - А я думал, черные евнухи вымерли вместе с Оттоманской империей.
      В лице его ничто не дрогнуло, мне почудилось даже, что он не понял моих слов. Но тут он сложил руки на груди и расставил ноги шире. Под халатом виднелась водолазка. Ясно было, что он ожидает моего нападения, и я с трудом удержался, чтобы не броситься на него.
      Пусть решает Джун. Я взглянул на нее.
      - Вам ничего не угрожает?
      - Нет. Пожалуйста, уходите.
      - Я подожду у статуи.
      Кивнув, она скрылась. Я вернулся к морскому божеству и сел на его естественный пьедестал; зачем-то, не знаю зачем, ухватился за бронзовую лодыжку. Негр стоял со скрещенными руками, будто снулый музейный служитель - нет, скорее сабленосец-янычар у врат султанова гарема. Я оторвался от лодыжки и закурил, чтобы приструнить бушующий адреналин. Прошла минута, другая. Я вслушивался: не раздадутся ли из тайника голоса сестер, не зарычит ли моторка. Полная тишина. Во мне, кроме мужского достоинства, униженного на глазах красивой девушки, саднило чувство тревоги и вины. Теперь Кончис, несомненно, узнает о нашем тайном свидании. А может, и сюда заявится. Я боялся не столько того, что откроется мое двуличие в идиотской истории с шизофренией, сколько того, что, демонстративно нарушив оговоренные им условия, я буду немедленно выдворен из Бурани. Я поразмыслил, не удастся ли перетянуть негра на свою сторону, убедить его, упросить. Но тот стоял себе во мраке деревьев, дважды неподвластный моей логике - как представитель расы и как персона.
      Откуда-то с берега донесся свист. С этого момента события развивались стремительно.
      Белая фигура заскользила вверх по склону, ко мне. Вскочив, я проговорил: - А ну постой-ка. - Однако негр был силен и быстр, точно леопард, выше меня на целых два дюйма. Физиономия сосредоточенная и злая. Самое неприятное, - я здорово струхнул, - что в глазах его светилось яростное безумие; у меня мелькнула догадка - не Хенрика ли Нюгора заменяет тут этот чернокожий? Он с налету смачно плюнул мне в лицо и засадил в грудь растопыренной ладонью. Край скального выступа ударил мне под коленки. Я шмякнулся к ногам Посейдона. Глядя в удаляющуюся спину негра, смахнул харкотину с носа и щек. Хотел было заорать ему вслед, но передумал. Вытащил платок и тщательно протер липкое, опоганенное лицо. Подвернись мне сейчас Кончис, я просто убил бы его.
      Но Кончис не подвернулся, и я побрел к воротам, а затем - по тропинке к Муце; прочь от обиталища старика. На пляже содрал с себя одежду и бросился в море; ополоснул лицо соленой водой, отплыл на сто ярдов от берега. Море кишело светящимися водорослями, каждое движение оставляло в воде длинный замысловатый след. Я нырнул, на глубине по-тюленьи перевернулся на спину; звезды растекались в водной толще белыми кляксами. Прохладное, остужающее море нежно поглаживало мне пах. Я был волен телом и душою, далеко за пределами досягаемости с берега.
      Я давно подозревал, что в рассказе о де Дюкане с его коллекцией автоматов таится скрытый смысл. Именно в такую кунсткамеру Кончис и превращал - по крайней мере, тщился превратить - Бурани, делал себе кукол из живых людей... и я не намерен больше потакать ему в этом. Здравые рассуждения Джун подействовали на меня отрезвляюще. Я - единственный мужчина, на которого они тут могут положиться; в первую очередь им не амуры мои нужны, а помощь и сила. Но я понимал, что врываться в дом и скандалить со стариком бесполезно - тот опять примется лгать напропалую. Как засевшую в пещере тварь, его предстоит выманить чуть подальше на дневной свет и лишь затем скрутить и уничтожить.
      На востоке над морем вздымался темный мыс; стоя в воде вертикально и медленно перебирая ногами, я понемногу успокаивался. Схлопотав плевок, я еще дешево отделался; не надо было оскорблять этого типа. Расизм не входит в число моих грехов... точнее, хотелось бы надеяться, что не входит. Правда, теперь старику не удастся сделать вид, будто ничего не случилось; ему волей-неволей придется раскрыть еще несколько карт. Посмотрим, какие изменения он внесет в завтрашний сценарий. Меня охватило прежнее нетерпение: пусть все напасти, даже черный Минотавр, обрушатся на меня, коль скоро их так и так не минуешь; коль скоро близок центр лабиринта, где ждет желанная награда.
      Я поплыл к берегу, вытерся рубашкой. Натянул брюки и туфли, отправился к вилле. Дом спал. У комнаты Кончиса я замер и прислушался, не смущаясь, что кто-то, возможно, тоже прислушивается к моим шагам по ту сторону двери. Ни звука.
     
     
      46
     
      Пробудился я непривычно квелым и разбитым - следствие местной жары. Было около десяти. Я смочил волосы холодной водой, через силу оделся и спустился под колоннаду. Заглянул под муслиновую салфетку: на столе завтрак и спиртовка, чтоб подогреть непременную турку кофе. Я чуть помешкал, но никто не появлялся. Мертвое спокойствие виллы ошеломляло. Я-то думал, сегодня Кончис продолжит комедию, а сцена пуста. Я сел завтракать.
      Покончив с едой, отнес посуду к хижине Марии - вот-де какой я заботливый; но дверь оказалась на замке. Первая неудача. Я поднялся, постучал к Кончису, подергал ручку - вторая неудача. Обошел весь первый этаж. Даже разворошил полки в концертной в поисках Кончисовых трудов по психиатрии - безуспешно. Мной овладела паника: из-за того, что я натворил ночью, всему конец. Они навсегда исчезли.
      Я поплелся к статуе, обогнул территорию виллы, точно посеял ключ где-то в траве у забора, и через час вернулся к дому. Все так же пусто. Я чувствовал себя преданным, одураченным. Что предпринять? Бежать в деревню, сообщить в полицию? Наконец я спустился на частный пляж. Лодки у мостков не было. Я выплыл из бухточки, завернул за стрелку, ограничивающую ее с востока. Здесь, меж хаоса валунов и каменных обломков, круто обрывались в море скалы более сотни футов высотой - крупнейшие на острове. В полумиле к востоку они образовывали неглубокую впадину, нечто вроде залива, надежно заслоняя собою берег с тремя домишками. Я тщательно осмотрел скалы: ни удобного спуска, ни заводи, где могла бы пришвартоваться самая захудалая лодочка. Однако, похоже, именно в эти места удалялись сестры, говоря, что идут "домой". Поверху, над кромкой обрыва, тянулись у подножия сосен низкорослые кусты - укрыться там немыслимо. Оставалась единственная возможность: девушки пробирались по краю обрыва, а затем поворачивали в глубь острова и спускались в лес мимо селеньица.
      Я заплыл чуть дальше от берега, но попал в струю холодного течения, отпрянул - и сразу увидел ее. На краю скалы ярдах в ста восточнее стояла девушка в светло-розовом летнем платье; даже в густой древесной тени она приковывала взгляд с какой-то роскошной неотвратимостью. Помахала рукой, я махнул в ответ. Она сделала несколько шагов вдоль зеленой стены сосен, солнечные полосы побежали по нежно-алому платью; у меня перехватило дыхание: я заметил второе розовое пятно, вторую девушку. Они застыли, повторяя одна другую; ближняя снова призывно помахала рукой. Обе повернулись и скрылись из виду, будто намереваясь идти мне навстречу.
      Минут через пять-шесть я, запыхавшись, обернув рубахой мокрые плавки, перебрался через овраг. У скульптуры их не оказалось, и я с досадой подумал, что меня опять дразнят, что мне дали полюбоваться на них для того лишь, чтобы окончательно упрятать. Мимо рожкового дерева я спустился к скалам. Меж стволов нестерпимо заблистала морская голубизна. И тут я отыскал их. Девушки сидели в тени на восточном склоне маленького, покрытого дерном каменного утеса. Не спуская с них глаз, я замедлил темп. На них были совершенно одинаковые простенькие платья с короткими, чуть присобранными рукавами и глубокими вырезами у горла, гольфы в синюю крапинку, светло-серые туфли с низким каблуком. Они смотрелись женственно и очаровательно, будто девятнадцатилетние барышни, вырядившиеся на воскресный пикник... но вырядившиеся, на мой вкус, слишком тщательно, по-городскому - особенно некстати была плетеная корзинка, что лежала у ног Джун и придавала им обеим вид вечных кембриджских студенток.
      При моем приближении Джун встала и пошла мне навстречу. Волосы у нее, как и у сестры, были распущены; золотистая кожа, загоревшая даже сильнее, чем мне показалось ночью; переводя взгляд с одной на другую, я отметил, что внешне она куда прямодушнее сестры; в ней то и дело сквозили повадки бойкого мальчишки. Жюли пристально наблюдала за нами. Она явно намеревалась держаться строго и отчужденно. Джун усмехнулась.
      - Я ей сказала, что вам все равно, с кем сегодня гулять, с ней или со мной.
      - Мило с вашей стороны.
      Взяла меня за руку, подвела к утесу.
      - Вот он, рыцарь наш в лучистых латах.
      Жюли посмотрела холодно.
      - Привет.
      - Она все знает, - сообщила ее сестра.
      Жюли искоса взглянула на нее.
      - И знаю, кто во всем виноват.
      Но затем встала и спустилась к нам. Укор сменился состраданием.
      - Как вы добрались до дому?
      Я рассказал им про плевок. Сестры и думать забыли о своих размолвках. На меня с тревогой уставились две пары серо-голубых глаз. Потом они переглянулись, будто моя история подтверждала их собственные выводы. Жюли заговорила первой.
      - Вы Мориса сегодня видели?
      - Ни следа.
      Они вновь переглянулись.
      - И мы не видели, - сказала Джун.
      - Все вокруг точно вымерло. Я вас все утро искал. Джун посмотрела мне за спину, в глубину леса.
      - Это с виду вымерло. Как бы не так.
      - Что это за гнусный чернокожий?
      - Морис называет его своим слугой. В ваше отсутствие он даже за столом прислуживает. Его обязанность - опекать нас, пока мы в укрытии. Нас от него уже воротит.
      - Он правда немой?
      - А шут его знает. Мы считаем, что нет. Все время сидит и пялится. Словно вот-вот откроет рот.
      - Не пытался он...?
      Жюли покачала головой.
      - Он навряд ли соображает, какого мы пола.
      - Ну, тогда он еще и слепой вдобавок.
      Джун поморщилась.
      - Да, не везет ему, зато нам с ним повезло.
      - Старику-то он настучал про ночные дела?
      - Тем более странно, почему тот не показывается.
      - Собака, не залаявшая ночью {Крылатая фраза Шерлока Холмса из новеллы Артура Конан-Дойла "Серебряная метка".}, - вставила Джун.
      Я взглянул на нее.
      - По плану нам ведь не полагалось знакомиться.
      - Это до сегодняшнего дня не полагалось. А нынче мне предстояло вкручивать вам мозги вместе с Морисом.
      - После очередной моей выходки - убогая, что с меня возьмешь, - добавила Жюли.
      - Но теперь-то...
      - Да мы и сами озадачены. Беда в том, что он не сказал, какой будет следующий этап. Кем нам надо притвориться, когда вы раскусите вранье про шизофрению.
      - И мы решили стать самими собой, - заявила Джун.
      - Посмотрим, что из этого выйдет.
      - А сейчас пора рассказать мне все без утайки.
      Жюли холодно взглянула на сестру. Джун нарочито изумилась:
      - Выходит, я вам тут ни к чему?
      - У тебя есть шанс еще часок покоптиться на солнышке. За обедом мы, так и быть, стерпим твое общество.
      Присев в реверансе, Джун сходила за корзинкой; удаляясь в сторону пляжа, погрозила пальцем:
      - Все, что меня касается, потом перескажете. Я рассмеялся и запоздало перехватил прямой, угрюмый взгляд Жюли.
      - Было темно. И одежда такая же, так что я...
      - Я очень на нее сердита. Все и без того запуталось.
      - Она совсем не похожа на вас.
      - Мы с детства стремились друг от друга отличаться.
      - Тон ее потеплел, стал искреннее. - На самом деле мы не разлей вода.
      Я взял ее за руку.
      - Вы лучше.
      Но она отстранилась, хоть руки не отняла.
      - Там, в скалах, есть удобное место. И мы наконец побеседуем без чужих глаз.
      Мы пошли меж деревьев на восток.
      - Вы что, по-настоящему злитесь?
      - Сладко было с ней целоваться?
      - Я ж думал, что она - это вы.
      - И долго вы так думали?
      - Секунд десять.
      Рванула мою руку вниз.
      - Врун.
      Но в углах ее губ появилась улыбка. Мы очутились у естественной скальной стены; одинокая сосенка, крутой спуск к обрыву. Стена надежно укрывала нас от соглядатаев с острова. Под сенью жидкого, потрепанного ветрами деревца был расстелен темно-зеленый коврик, на котором стояла еще одна корзинка. Оглядевшись, я заключил Жюли в объятия. На сей раз она позволила поцеловать себя, но почти сразу же отвела лицо.
      - Мне так хотелось выбраться к вам вчера.
      - Жаль, что не вышло.
      - Пришлось отпустить ее одну. - Сдавленный вздох.
      - Все время ноет, что мне самое интересное и важное достается.
      - Ну ничего. Теперь у нас весь день впереди.
      Поцеловала сырой рукав моей рубашки.
      - Нам надо поговорить.
      Сбросила туфли и, подогнув под себя ноги, уселась на коврик. Над кромкой синих гольфов торчали голые коленки. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что платье у нее белое, но покрытое частым мелким узором из розочек. Глубокий вырез приоткрывал ложбинку меж грудей. В этом одеянии она казалась доверчивой, как школьница. Бриз трепал пряди волос за ее плечами, точно на пляже в день, когда она звалась Лилией, - но тот ее облик уже отхлынул, будто волна с галечного берега. Я сел рядом, она потянулась за корзинкой. Ткань обрисовала линию груди, хрупкую талию. Повернулась лицом ко мне, наши глаза встретились; гиацинтово-серая радужка, скошенные уголки - засмотрелась на меня, забылась.
      - Ну, приступим. Спрашивайте о чем хотите.
      - Что вы изучали в Кембридже?
      - Классическую филологию. - И, видя мое удивление:
      - Специальность отца. Он, как и вы, был учителем.
      - Был?
      - Погиб на войне. В Индии.
      - Джун тоже классичка?
      Улыбнулась.
      - Нет, это меня принесли в жертву, а ей разрешили выбирать занятие по вкусу. Иностранные языки.
      - Какого года выпуск?
      - Прошлого. - Хотела что-то добавить, но передумала, подсунула мне корзинку. - Взяла что успела. Жутко тряслась, что они заметят. - Я обернулся; стена наглухо отрезала нас от острова. Увидеть нас можно было, лишь вскарабкавшись на самый верх утеса. Жюли вынула из корзины потрепанную книжечку в черном, наполовину кожаном переплете, с зеленым мраморным узором в "окошечках". Титульный лист гласил: Quintus Horatius Flaccus, Parisiis.
      - Это Дидо Эне.
      - Кто таков? - Издана в 1800 году.
      - Знаменитый французский печатник.
      Перелистнула страничку. На форзаце - каллиграфическая дарственная надпись: "Любимой учительнице мисс Джулии Холмс от "балбесок." из 4-го "Б". Ниже следовало около пятнадцати подписей: Пенни О Брайен, Сьюзен Смит, Сьюзен Маубрей, Джейн Уиллингс, Лия Глюкстайн, Джин Энн Моффат...
      - Что это за школа?
      - Сперва посмотрите сюда.
      Шесть или семь писем. Адресованы "Морису Кончису, эсквайру, для мисс Джулии и мисс Джун Холмс, Бурани, Фраксос, Греция". Штемпеля и марки английские, современные; посланы из Дорсета.
      - Прочтите какое-нибудь.
      Я вынул из верхнего конверта листочек. Типографский бланк "Эйнсти-коттедж, Серн-Эббес, Дорсет". Торопливые каракули:
      Милочки, я аж запарилась с этой праздничной суматохой, а вдобавок ввалился мистер Арнольд, ему не терпится дорисовать портрет. Кстати, звонил догадайтесь кто - Роджер! он в Бовингтоне, напросился в гости на выходные. До того расстроился, что вы за границей - ему никто не сказал. По мне, он стал гораздо обходительней, а был такой надутый. И произведен в капитаны!! Я просто не знала, чем бы его занять, и пригласила на ужин дочку Дрейтона с братом, получилось чудесно. Билли вконец разжирел, старый Том говорит, это трава виновата, и я попросила дочку Д. пару раз проехаться на нем, надеюсь, вы не против...
      Я заглянул в конец. Подписано: "Мама". Жюли состроила гримаску:
      - Извиняюсь.
      Протянула еще три письма. Первое, очевидно, от школьной коллеги - сплетни о знакомых, об учебных мероприятиях. Второе - от подруги, которая подписывалась "Клэр". Третье - для Джун, из лондонского банка, с уведомлением, что "перечисленные 100 фунтов стерлингов" получены 31 мая. Я запомнил обратный адрес: банк Баркли, Ингландслейн, Лондон С.-З. III. Управляющего звали П. Дж. Фирн.
      - И вот.
      Ее паспорт. Мисс Дж. Н. Холмс.
      - Что значит "Н"?
      - Нилсон. Фамилия предков по материнской линии. На развороте рядом с фотографией были указаны анкетные данные. "Профессия: учитель. Дата рождения:
      16.01.1929. Место рождения: Уинчестер."
      - Отец ваш в Уинчестере служил?
      - Старшим преподавателем в тамошней классической школе.
      "Страна проживания: Англия. Рост: 5 ф. 8 д. Глаза: серые. Волосы: русые. Особые приметы: на левом запястье шрам (имеет сестру-двойняшку)". В низу страницы - образец подписи: аккуратный наклонный почерк. Я заглянул на листки с заграничными визами. Прошлым летом дважды была во Франции, один раз - в Италии. Разрешение на въезд в Грецию выдано в апреле; отметка о въезде от 2 мая, через Афины. В прошлом году в Грецию не ездила. 2 мая, повторил я про себя; значит, он уже тогда начал готовиться.
      - В каком колледже вы учились?
      - В Джертоне.
      - Вы должны знать старую мисс Уэйнрайт. Доктора Уэйнрайт.
      - По Джертону?
      - Знаток Чосера. Из Ленгленда. - Она потупилась, потом, слабо улыбаясь, подняла голову: ее на мякине не проведешь. - Простите. Ладно, вы учились в Джертоне. А работали где?
      Она назвала известную женскую классическую школу в Северном Лондоне.
      - Что-то не верится.
      - Почему?
      - Не престижно.
      - Я за престижем не гналась. Хотела жить в Лондоне. - Ткнула пальцем в рисунок платья. - Не думайте, что это мой стиль.
      - Зачем вам нужно было в Лондон?
      - В Кембридже мы с Джун участвовали во множестве спектаклей. У нас обеих была работа, но...
      - А у нее какая?
      - Реклама. Автор текстов. Эта среда мне не по нраву. Особенно мужчины.
      - Я вас перебил.
      - Я к тому, что мы с Джун не слишком-то свою работу любили. Записались в столичную любительскую труппу "Тависток". У них маленький зал в Кэнонбери...
      - Да, я слыхал.
      Я облокотился на коврик, она сидела прямо, подпираясь вытянутой рукой. За ее спиною лизало небесную лазурь темно-синее море. Над головой шелестел в сосновой кроне ветерок, поглаживал кожу, точно теплое течение. Ее новое, истинное "я", простое и строгое, было упоительнее прежних. Я понял, чего мне до сих пор недоставало: сознания, что она такая, как все, что она доступна.
      - Ну, и в ноябре они поставили "Лисистрату".
      - Сперва объясните, почему вам не нравилось учить детей.
      - А вам нравится?
      - Нет. Хотя с тех пор, как познакомился с вами - нравится.
      - Не мое это... призвание, что ли. Чересчур уж суровых правил надо придерживаться?
      Я улыбнулся, кивнул:
      - "Лисистрату".
      - Вы, может, читали рецензия? Нет? Словом, режиссер, очень талантливый, по имени Тони Хилл, отдал нам, мне и Джун, главную роль. Я стояла на авансцене и декламировала текст, иногда по-гречески, а Джун изображала все жестами. Многие газеты... ну, откликнулись, на спектакль валила театральная публика. Не из-за нас, из-за постановки.
      Порывшись в корзинке, отыскала пачку сигарет. Я дал ей прикурить, закурил сам, и она продолжала.
      - На одном из последних представлений за кулисами возник какой-то тип и сказал, что он как театральный агент подрядился нас кое с кем познакомить. С кинопродюсером. - Я вскинул брови, она усмехнулась. - Ага. Имя клиента он хранил в такой тайне, что все казалось ясным и пошлым, и разговаривать не о чем. Но через два дня мы обе получаем по огромному букету и приглашению отобедать у Клариджа от человека, который подписался...
      - Не трудитесь. Догадываюсь как.
      Хмуро кивнула.
      - Мы долго это обсуждали, а потом - из чистого любопытства - решили пойти. - Пауза. - Помню, он нас ошеломил. Мы-то ожидали увидеть какого-нибудь прощелыгу, с понтом из Голливуда. И вдруг... он производил впечатление честного дельца. Явно очень богат, деньги, как он сказал, вложены во множество европейских предприятий. Вручил нам визитную карточку, адрес швейцарский, но заявил, что живет большей частью во Франции и в Греции. Даже описал виллу и остров. До мельчайших подробностей. Все как на самом деле... я имею в виду, зрительно.
      - АО прошлом своем рассказывал?
      - Мы спросили, где он поднаторел в английском. Он ответил, что в молодости собирался стать врачом и изучал медицину в Лондоне. - Пожала плечами. - Я понимаю, что тогда он наплел кучу околесицы, но если сопоставить факты, о которых нам стало известно впоследствии - он все-таки, должно быть, провел юные годы в Англии. Может, и в средней школе учился - как-то принялся издеваться над британской системой пансионов. Ее он явно знал не понаслышке. - Потушила сигарету. - Уверена, что в какой-то момент он взбунтовался против власти денежного мешка. И против своего отца.
      - Вы так и не выяснили...?
      - При первой же встрече. Мы вежливо поинтересовались его родителями. Я точно помню, что он ответил. "Отец мой был ничтожнейшим из смертных. Миллионер с душой лавочника". Конец цитаты. Ничего существеннее мы из него так и не вытянули. Правда, раз признался, что родился он в Александрии - не отец, а сам Морис. Там процветающая греческая колония.
      - Полная противоположность истории де Дюкана?
      - У меня подозрение, что в этой истории рассказано об искусе, который Морис некогда претерпел. О том, как он мог бы распорядиться отцовским наследством.
      - Я ее так и воспринял. Но вы не досказали про обед у Клариджа.
      - Там все шло гладко, не подкопаешься. Он стремился произвести впечатление образованного космополита, а не просто миллионера. Спросил, что мы изучали в Кембридже - и это, естественно, позволило ему выказать собственную эрудицию. Затем - современный театр, который он, видимо, знает досконально. В курсе всех новейших европейских тенденций. Уверял, что финансирует экспериментальную труппу в Париже. - Перевела дыхание. - Как бы там ни было, высота его культурных запросов не подлежала сомнению. Причем до такой степени, что неясно было, чем мы-то ему можем сгодиться. Наконец Джун в своей обычной манере спросила об этом в лоб. После чего он объявил, что обладает контрольным пакетом акций некой ливанской киностудии. - Серые глаза распахнулись. - И тут. Без всякой подготовки. Совершенно неожиданно. - Помолчала.
      - Предложил нам летом сняться в главных ролях в одном фильме.
      - Но вы, должно быть...
      - С нами чуть истерика не сделалась. Мы ведь ждали совсем иного предложения - того, что вычислили с самого начала. Но он сразу перешел к условиям. - На лице ее и сейчас читалось изумление. - Тысячу фунтов каждая получает после оформления контракта. Еще тысячу - по окончании съемок. Плюс по сто фунтов в месяц на личные расходы. Которых, как теперь ясно, почти не предвиделось.
      - О господи. Вы хоть сколько-то получили?
      - Задаток. И деньги на расходы... помните то письмо?
      - Потупилась, словно боясь показаться меркантильной; разгладила ворс коврика. - Потому-то мы сюда и угодили, Николас. Дикость какая-то. Мы ж палец о палец не ударили, чтоб их заработать.
      - И о чем был этот пресловутый фильм?
      - Съемки должны были проходить тут, в Греции. Сейчас объясню. - Искательно заглянула мне в глаза. - Не считайте нас полными растяпами. Мы не завопили "Да!" в первый же день. Скорее наоборот. А он повел себя безупречно. Прямо отец родной. Конечно, ничего нельзя решать с наскока, нам нужно время, чтобы навести справки, посоветоваться с агентом - а на самом-то деле никакого агента у нас тогда не было.
      - И дальше что?
      - Нас отвезли домой - в наемном "роллсе" - обдумывать свое решение. В чердачную квартирку в Белсайз-парк, смекаете? Точно двух Золушек. Он был очень хитер, открыто на нас не давил. Мы с ним встретились еще дважды
      - или трижды. Он вывозил нас в свет. В театр. В оперу. Ни малейшей попытки уломать нас порознь. Я столько всего пропускаю. Но вы знаете, на что он способен, если хочет вас очаровать. Точно ему доподлинно известно, где в жизни белое, а где черное.
      - А что думали на сей счет окружающие? Ваши друзья
      - и тот режиссер?
      - Считали, что надо проявлять осторожность. Мы нашли себе агента. Он не слыхал ни о Морисе, ни о бейрутской студии. Но вскоре собрал о ней сведения. Она поставляет коммерческие ленты на арабский рынок. В Ирак и в Египет. Морис нам так и сказал. Объяснил, что они жаждут пробиться к европейскому зрителю. Ливанская студия согласилась финансировать картину затем лишь, чтоб уменьшить налоговые отчисления.
      - Как она называется?
      - Киностудия "Полим". - Она произнесла название по буквам. - Включена в список кинокомпаний, как его там. Биржевой реестр. Весьма уважаемая и вполне преуспевающая, как выяснил наш агент. И контракт, когда до него дошло дело, не вызвал подозрения.
      - А Морис не мог подкупить агента?
      Вздохнула.
      - Нам это приходило в голову. Но, думаю, подкуп тут был ни к чему. Дело, видимо, в деньгах. Деньги лежали в банке, рукой подать. Они-то не поддельные. Нет, мы понимали, что рискуем. Другой вопрос, если б речь шла об одной из нас. Но мы же вдвоем. - Пытливо взглянула на меня исподлобья. - Вы вообще верите тому, что я рассказываю?
      - А что, зря?
      - Похоже, я не слишком доходчиво объясняю.
      - Очень доходчиво.
      Но она бросила на меня еще один взгляд, сомневаясь, верно ли я понимаю причины их явного лопоушества; и опустила глаза.
      - Был и другой момент. Греция. Я ведь изучала классику. И всю жизнь мечтала сюда попасть. Устоять было невозможно. Морис твердо обещал, что между съемками мы все вокруг объездим. И сдержал слово. Знаете, здесь - это здесь, а остальное было сплошным праздником. - Она снова смутилась, поняв, что для меня-то тут никаких праздников не предвидится. - У него сказочная яхта. Там чувствуешь себя принцессой.
      - А ваша мать?
      - О, Морис и это учел. Когда она приехала в Лондон нас навестить, настоял на встрече. Запудрил ей мозги своей обходительностью. - Горькая усмешка. - И богатством.
      - Она знает о том, что происходит?
      - Мы пишем ей, что продолжаем репетировать. Незачем ее волновать. - Состроила рожицу. - Психовать без толку она горазда.
      - А фильм?
      - Экранизация повести на народном греческом, фамилия писателя - Теодоритис, вы о нем слыхали? "Сердца трех"? - Я покачал головой. - На английский, очевидно, эта повесть не переведена... Написана в начале двадцатых. Там про двух англичанок, кажется, дочерей британского посла в Афинах, хотя в книге они не двойняшки, во время первой мировой в выходной день они отправляются на остров и...
      - Одну из них, случайно, не Лилией Монтгомери кличут?
      - Нет, слушайте дальше. Так вот, остров. Там они знакомятся с греческим литератором - он поэт, болен туберкулезом, одной ногой в могиле... и он влюбляется в сестер по очереди, а они в него, все страшно несчастны, а чем кончается, можете сами догадаться. На самом деле повесть не такая уж дурацкая. В ней есть аромат эпохи.
      - Вы ее прочли?
      - Кое-как. Она довольно короткая.
      - Ксерете кала та неа элиника? - спросил я по-гречески.
      На народном, гораздо более беглом и правильном, нежели мой собственный, она ответила, что изучала и начатки новогреческого, хотя древнегреческий похож на него куда меньше, чем принято считать; и гордо посмотрела на меня. Я почтительно притронулся рукой ко лбу.
      - Он и сценарий нам в Лондоне показал.
      - По-английски?
      - Он намеревался сделать два варианта картины. Греческий и английский. С параллельным дубляжем. - Дернула плечиком. - Сценарий был составлен вполне профессионально. Отличная уловка, дабы усыпить нашу бдительность.
      - Каким же образом...
      - Подождите-ка. Вот вам еще доказательства.
      Пошарила в сумке, изогнула талию так, чтоб видеть выражение моего лица. Вытащила бумажник; достала оттуда две газетных вырезки. На первой обе сестры, в плащах и шерстяных шапочках, заливались смехом на фоне лондонской улицы. Я узнал газету по шрифту, но к вырезке была приклеена еще и серая карточка информационного бюро: "Ивнинг стандард", 8 января 1953". Под фото - заметка:
      И ГОЛОВА РАБОТАЕТ!
      Везучие близняшки Джун и Жюли (справа) Холмс, занятые в главных ролях кинофильма, который будет сниматься в Греции этим летом. Обе закончили Кембридж, играли в студенческих спектаклях, болтают на восьми языках. К огорчению холостяков, замуж пока не собираются.
     
      - Заголовок не мы придумали.
      - Я так и понял.
      Вторая вырезка - из "Синема трейд ньюс" - на американский лад излагала то, что Жюли уже успела мне рассказать.
      - Да, раз уж я его достала. Это мама. - В бумажнике лежал моментальный фотоснимок; в каком-то саду, в шезлонге, сидит женщина со взбитой прической, рядом - крупный спаниель. Заметив другую фотографию, я заставил Жюли и ее показать: мужчина в спортивной рубашке, лицо умное и нервное, на вид чуть старше тридцати.
      - Это и есть...?
      - Да. - И поправилась: - Бывший.
      Отобрала снимок. Судя по ее выражению, расспрашивать об этом человеке сейчас не стоило. Она торопливо продолжала:
      - Теперь-то нам ясно, какое отличное прикрытие Морис себе обеспечил. Предстояло сыграть светских дам 1914 года, дочерей посла... и мы как миленькие брали уроки тогдашних манер. Бегали на примерки. Весь гардероб Лилии в Лондоне сшит. В мае мы полетели в Афины. В аэропорту он сообщил, что целиком группа соберется только через две недели. Он заранее об этом предупреждал, и мы не насторожились. Устроил нам морское путешествие. Родос и Крит. На "Аретузе". Это его яхта {Яхта Кончиса названа в честь Аретузы, нимфы из свиты богини Артемиды. Ее тезку, царевну Аретузу, греческий стихотворец XVII в. Виценпос Корнарос сделал героиней своей поэмы "Эротокритос". Новейшие поэты Греции часто обращались к этому произведению; см., например, стихотворение Сефериса "Трэш".}.
      - Сюда она не заходит?
      - Стоянка у нее в Нафплионе.
      - В Афинах вы у него дома останавливались?
      - Похоже, у него нет своего дома в Афинах. Он уверяет, что нет. Останавливались в гостинице "Гран-Бретань".
      - Что, и конторы нет?
      - Ну, правильно, - покаянно сжала губы. - Но ведь в Греции, по его словам, должны были проходить только натурные съемки. А павильонные - в Бейруте. Он показал эскизы декораций. - Замялась. - До этого мы не имели дела с кино, Николас. И еще наша наивность. И восторг телячий. С двумя членами съемочной группы он нас познакомил. С актером-греком, который будет играть поэта. И с директором картины. Тоже греком. Мы вместе поужинали... они нам, если честно, понравились. Только и разговору было, что о фильме.
      - Вы не навели о них справки?
      - Мы задержались в Афинах всего на два дня - а потом на яхте уплыли. Те двое должны были приехать сюда.
      - Но так и не приехали?
      - Мы их больше не видели. - Подергала за ниточку, торчащую из кромки ворота. - Естественно, нас смущало, что съемки держат в тайне от публики, но у них и на это нашлось готовое объяснение. Попробуйте в Греции объявить, что собираетесь снимать фильм - от безработных не отобьешься.
      У меня уже был случай убедиться в справедливости ее слов. Месяца три назад на Гидру нагрянула греческая киногруппа. Парочка наших школьных служащих сбежала туда в надежде наняться к киношникам. Так скандал целых два дня не утихал. Жюли я ничего говорить не стал, но со значением улыбнулся.
      - Итак, вы прибыли на остров.
      - После чудесного путешествия. И тут началось безумие. Двух суток не прошло. Обе мы сразу почувствовали: Морис как-то переменился. Мы до того сблизились во время круиза... наверно, нам не хватало отца, он же погиб в сорок третьем. Отца заменить Морис нам, конечно, не мог, но у нас словно появился добрый дядюшка. Мы дни напролет проводили втроем, он завоевал наше полное доверие. А вечера были просто незабываемы. Жаркие споры. О жизни, любви, литературе, театре... обо всем на свете. Правда, если мы интересовались его прошлым, в нем точно занавес какой-то падал. Вам это знакомо. Но по-настоящему все понимаешь только задним числом. На яхте все было, как бы сказать, ну до того культурно. А здесь мы вдруг будто превратились в его собственность. Он перестал относиться к нам как к почетным гостьям.
      Снова заглянула мне в лицо, словно утверждать, что у старика есть какие-то положительные качества, было предосудительно. Откинулась на локоть, притихла. Она то и дело отводила от щек развеваемые ветром пряди.
      - Да, мне это знакомо.
      - Для начала... нам захотелось прогуляться в деревню. Но он сказал: нет, съемки надо провести без лишнего шума. Шума, однако, вообще никакого не было. Пусто, ни генераторов, ни подсветки, ни юпитеров, а без них кино не снимешь. И без киногруппы. Вдобавок - ощущение, что Морис за нами следит. Начал как-то странно усмехаться. Точно ему известно что-то, чего мы не знаем. И он больше не считает нужным это скрывать.
      - И со мной было так же.
      - На второй день Джун - я как раз задремала - решила проветриться. Подошла к воротам, и вдруг этот бессловесный негр - до тех пор он не показывался - заступил ей дорогу и не пропустил. Стоит как скала, на вопросы не отвечает. Джун просто остолбенела. Прибежала, разбудила меня, и мы отправились к Морису. - Быстрый, горестный взгляд. - И тут он сказал правду. - Уткнулась глазами в коврик. - Не сию же минуту, конечно. Понял, что мы... ну, короче, ясно. Сперва целый катехизис прочел. Допустил ли он хоть малейшую бестактность, задержал ли хоть раз выплаты по контракту, неужели за время путешествия до нас не дошло... и тому подобное. А потом раскололся. Да, с фильмом он нас ввел в заблуждение, однако не такое уж злостное. Он на самом деле нуждается в услугах высокообразованных и интеллектуальных - его выражение - молодых актрис. Умолял выслушать его. Клялся и божился, что если его объяснения нас не удовлетворят...
      - Вы отправитесь домой.
      Кивнула.
      - И нас угораздило его выслушать. Он не закрывал рта несколько часов. В двух словах - он-де вправду увлекается театром и ливанская студия ему действительно принадлежит, но по преимуществу он все-таки врач. Специализируется в психиатрии. Даже похвастался, что был учеником Юнга.
      - Это и я слыхал.
      - Я в Юнге мало смыслю. Вы думаете, он...?
      - Тогда я был уверен, что он не врет.
      - Вот и мы в этом убедились. Волей-неволей. Но в тот раз он все уши прожужжал, как с нашей помощью проникнет в иное пространство, где искусство неотличимо от науки. В пространство уникального психологического и философского опыта. Пройдет потайными тропами человеческого подсознания. Все это его слова. Нас, естественно, интересовало, что эти красивые фразы означают на деле, - что именно от нас требуется. Тут он впервые упомянул ваше имя. Он, дескать, намерен создать ситуацию, в которой обеим нам достанутся роли, похожие на те, что описаны в повести "Сердца трех". А вы, сами того не ведая, сыграете греческого поэта.
      - Господи боже, да как вы...
      Склонила голову в поисках нужных слов.
      - У нас ум за разум зашел, Николас. И потом ведь... догадаться-то и раньше нетрудно было. Знаете, настоящие актеры в жизни, как правило, люди недалекие и легкомысленные. А Морис... помню, Джун выразила ему свое возмущение. С чего он взял, что, имея тугую мошну, может людей себе в пользование покупать. Тут он в первый и последний раз чуть не взорвался. Видно, она ему наступила на мозоль. Долго, без всякой позы, жаловался, что стыдится своего богатства. Что единственная его страсть - открывать новое, умножать знание человеческое. Что единственная его мечта
      - воплотить в жизнь давно задуманное, и это не самодурство, не дикая прихоть... чем дольше он рассуждал, тем увереннее себя чувствовал. Под конец даже приказал Джун не перебивать.
      - Вы не спрашивали, в чем заключается его замысел?
      - Еще как спрашивали! Но он прибег к дежурной отговорке. Если он нам скажет, пострадает чистота эксперимента. Его точные слова. Вывалил на нас целый ворох метафор. В некотором роде это-де можно рассматривать как парадоксальное развитие идей Станиславского. Вызываешь к жизни миры, гораздо более реальные, чем мир существующий. Вам предстояло брести на зов таинственного голоса, нет, многих голосов, сквозь чащу равноправных вероятностей - которые и сами не сознают... ведь эти вероятности - мы с Джун... в чем смысл их равноправия. Другая параллель
      - пьеса, но без драматурга и зрителей. Только актеры.
      - Но в итоге - мы узнаем смысл?
      - Он сразу это пообещал.
      - И я узнаю?
      - Ему, верно, не терпится услышать, о чем вы в глубине души думаете, что чувствуете. Вы же центральная фигура. Главный кролик.
      - В тот раз он, очевидно, взял над вами верх.
      - Мы с Джун проговорили всю ночь. Никак не могли решить, уезжаем мы или остаемся. Наконец она придумала устроить ему маленькое испытание. Утром мы спустились на виллу и заявили, что хотим домой, как можно скорее. Он нас уламывал, уламывал, все без толку. Что ж, говорит, вызову из Нафплиона яхту и отвезу вас в Афины. Нет, отвечаем. Сегодня, сейчас. Мы еще успеем на афинский пароход.
      - И он отпустил вас?
      - Мы собрали вещички, он погрузил нас и чемоданы в лодку и повез на тот берег. Молчал как рыба, ни слова не проронил. А у меня одно в голове: прощай, солнце, прощай, Греция. Снова в Лондоне тухнуть. До парохода оставалось ярдов сто. Мы с Джун переглянулись...
      - И не устояли. - Кивнула. - Денег он с вас назад не требовал?
      - Нет. Это нас совсем доканало. Но как же он обрадовался! И не упрекнул ни разу. - Вздохнула. - Теперь, говорит, ясно, что я сделал правильный выбор.
      Я все ждал, что она упомянет о прошлом - я-то наверняка знал: Кончис уже по крайней мере три лета подряд "воплощает в жизнь давно задуманное", в чем бы оно ни состояло. Знал, но помалкивал. Кажется, Жюли ощутила мой скептицизм.
      - Этот вчерашний рассказ. Про Сейдварре. По-моему, там был ключ к разгадке. Запретный эпизод судьбы. Ничего не принимай на веру. Ни о чем не суди окончательно. Он и тут пробует утвердить эти принципы.
      - А себе отводит роль господа бога.
      - Но не из гордыни же. Из научного интереса. Как один из вариантов. Дополнительный раздражитель для нас. И не просто бога, а различных божеств.
      - Он твердит, что в жизни все зависит от случая. Но нельзя же совместить в одном лице понятия Божества и Случайности.
      - Наверное, он как раз и хочет, чтоб мы это поняли. - И добавила: - Порой даже острит на этот счет. С тех пор как вы появились, мы с ним гораздо реже общаемся. Нам все больше самим приходится решать, как себя вести. А он точно устранился. Так и говорит. Людям не дано советоваться с богом.
      Склоненное лицо, очертания тела, расстоянье меж нами; я словно услышал, как говорю Кончису о том, что не всем в мире правит случайность, а он мне отвечает: "Если так, почему вы сидите тут, рядом с этой девушкой?" Или: "Какая разница, что правит миром, раз вы сидите тут, рядом с ней?"
      - Джун сказала, он расспрашивает вас обо мне.
      Возвела очи горе.
      - Да нет же. Не только о вас. О моих собственных переживаниях. О том, доверяю ли я вам... даже о том, что, на мой взгляд, происходит у него, Мориса, внутри. Представляете?
      - Разве с самого начала не видно было, что я никакой не актер?
      - Вовсе нет. Я решила, что актер, причем гениальный. Виртуозно играете человека, который не способен играть. - Перевернулась на живот, макушкой ко мне. - Мы давно поняли: его первоначальная посылка - мы-де водим вас за нос - ложна. Согласно сценарию, мы обманываем вас. Но на деле куда сильнее обманываемся сами.
      - Сценарий существует?
      - Да, только нигде не записан. Морис командует, когда нам появляться, когда исчезать - будто ремарки "Входит", "Выходит". Задает настроение той или иной сцены. Иногда диктует реплики.
      - Например, для вчерашней теологической дискуссии?
      - Да. Я заранее выучила, что говорить. - Извиняющаяся мина. - Правда, я почти со всеми доводами согласна.
      - Но в остальном вы действуете экспромтом?
      - Он не устает повторять: если повернется не совсем так, как задумано, ничего страшного. Главное, чтоб общий замысел не пострадал. Это к вопросу об актерской технике,
      - добавила она. - Как ведет себя человек, когда сталкивается с непостижимым. Я вам рассказывала. Он считает, иначе можно провалить роль.
      - Очевидно одно. Он нагнетает впечатление, что между мною и вами воздвигнуты всевозможные препятствия. А потом спокойно следит, как мы эти препятствия преодолеваем.
      - Сперва и речи не было о том, что вы в меня влюбитесь
      - ну, от силы чуть повздыхаете, как полагалось в эпоху первой мировой. Но уже к следующей субботе он намекнул, что неплохо бы как-то примирить мое фальшивое "я" пятнадцатого года издания с вашим, истинным, года пятьдесят третьего. Спросил, что я стану делать, если вы пожелаете меня поцеловать. - Передернула плечами. - На сцене часто приходится целоваться. Ну, я и ответила: "Если совсем уж к стенке припрет". До воскресенья я не успела нащупать рисунок роли. Потому и разыграла ту кошмарную сцену.
      - Вовсе не кошмарную.
      - Тот первый разговор с вами. Я была просто в шоке. В настоящем театре ни разу так не мандражировала.
      - Но все-таки позволили себя поцеловать.
      - Мне показалось, иначе все рухнет. - Я любовался изгибом ее спины. Она задрала вверх ногу в синем гольфе, уткнулась подбородком в ладони, избегая глядеть на меня. - Похоже, он воспринимает мир как математическую формулу, - сказала она. - Икс - это мы втроем, и нас можно всунуть в любую часть уравнения. - Помолчала. - Нет, соврала маленько. Мне стало интересно, что я почувствую, когда вы меня поцелуете.
      - Несмотря на гадости, которые он про меня наговорил.
      - До того воскресенья он не говорил гадостей. Хотя и твердил, чтоб я не принимала вас особенно близко к сердцу.
      Она разглядывала коврик. Над нами запорхала желтая бабочка, улетела прочь.
      - Объяснил, почему?
      - Да. В какой-то момент мне, возможно, придется вас... отваживать. - Потупилась. - Когда для вас наступит срок влюбиться в Джун. Точно как в глупой книжке "Сердца трех". Ее герой, поэт, быстро менял привязанности. Одна сестричка зазевалась, другая воспользовалась ситуацией и... понятно? Морис жутко вас кроет, пока мы с ним втроем, - добавила она. - Будто просит у гончих прощения, что лиса такая ледащая подвернулась. А это уж последнее дело. Особенно когда облава в разгаре. - Вскинула глаза. - Помните монолог, который он сочинил для Лилии - что вы пишете бездарные стихи? Шуток не понимаете и все такое? Могу поспорить, он не только вас, но и меня имел в виду.
      - С чего ж ему нас обоих унижать? Помедлила.
      - Думаю, "Сердца трех" тут ни при чем. Но есть куда более известное литературное произведение, и оно очень даже при чем. - Выждала, не догадаюсь ли я, и шепнула: - Вчера днем, после моей выходки. Один волшебник как-то уже посылал юношу за дровами.
      - Мне не пришло в голову. Просперо и Фердинанд.
      - Я вам читала отрывок.
      - Во время первого визита он прямо сослался на "Бурю". Я тогда и не подозревал о вашем существовании. - Она почему-то отводила глаза. Впрочем, нетрудно понять, почему, учитывая финал шекспировской пьесы. Я тоже понизил голос: - Не предполагал же он, что...
      - Нет. Просто... - Покачала головой. - Хотел подчеркнуть, что я - его рабыня, а вы - гость.
      - Свой Калибан у него точно имеется.
      Вздохнула.
      - Имеется.
      - Кстати. Где ваше укрытие?
      - Николас, я не могу вам показать. Если за нами следят, все откроется.
      - Это рядом?
      -Да.
      - Ну хоть скажите, где. - Она как-то нехорошо смутилась; опять спрятала глаза. - Вдруг вам понадобится защита.
      Улыбнулась.
      - Если б нам грозила реальная опасность... мы б с вами сейчас тут не беседовали.
      - В чем дело? Вы дали обещание.
      - И выполню его. Только не теперь, прошу вас. - Верно, она расслышала в моем голосе мотки досады: подалась вперед, погладила меня по руке. - Извините. Я за этот час успела столько раз обмануть доверие Мориса. Пусть ему хотя бы последнее останется.
      - Это так принципиально?
      - Да нет. Он, правда, собирался как-нибудь позабавить вас с помощью нашего укрытия. Не знаю точно, как.
      Я был озадачен, несмотря на то, что этот отказ свидетельствовал об ее искренности; исключение, подтверждающее правило. На всякий случай я помолчал - лжецы молчания не выносят. Но она выдержала испытание.
      - С местными вы не общаетесь?
      - Ас кем общаться? С Марией - смешно. От нее, как от Джо, слова не добьешься.
      - А команда яхты?
      - Обычные греки. Вряд ли они догадываются, что тут творится. Джун вам говорила, что за вами скорей всего и в школе шпионят? - внезапно спросила она.
      - Кто?
      - Морис однажды нам сообщил, что вы чураетесь других учителей. И они вас не жалуют.
      Я сразу подумал о Димитриадисе; до чего все-таки странно, что этот заядлый сплетник помалкивает о моих походах в Бурани. Кроме того, я действительно чурался учителей. Он был единственным из них, с кем я болтал на внеслужебные темы. Какое счастье: я и ему соврал, что Алисон не смогла прилететь - не из проницательности, а остерегаясь грязных шуточек.
      - Нетрудно вычислить, кто это.
      - С чем я никогда не могла смириться - с Морисовой страстью подглядывать. У него на яхте кинокамера. С увеличительной насадкой. Якобы для птиц.
      - Ну, пусть только старый хрыч...
      - На виллу он ее не берет. Не иначе, это просто его пятьдесят лохматая уловка.
      Вглядевшись пристальнее, я заметил в ней признаки внутренней борьбы, неуверенности, точно она надеялась вытянуть из меня нечто, идущее вперекор всему нашему разговору. Я вспомнил, что говорила о ней сестра; и наудачу спросил:
      - И все же вы хотите продолжать?
      Покачала головой.
      - Не знаю, Николас. Сегодня хочу. Завтра, может, расхочу. Со мной ничего подобного раньше не было. А прояви я сейчас благоразумие и выйди из игры, ничего подобного и в будущем не случится. Разве я не права?
      Я заглянул ей в глаза; вот он, удобный момент. И выложил последний козырь.
      - Не совсем правы. Ибо в прошлые годы это уже случалось, по меньшей мере дважды.
      Изумление помешало ей как следует расслышать. Она уставилась на мое ухмыляющееся лицо, резко выпрямилась, уселась на пятки.
      - Значит, вы тут... это не в первый... - Ощетинилась. Взгляд горький, растерянный, упрекающий.
      - Не я, а прежние преподаватели английского. У нее в голове не укладывалось.
      - Они вам рассказывали?.. Вы все это время знали?
      -Знал, что в прошлом году на острове творилось нечто странное. И в позапрошлом. - Я объяснил, как добыл эти сведения; как они скудны; что старик подтвердил их. И не забывал следить за выражением ее лица. - Еще он сказал, что вы обе были тут. И общались с теми двумя.
      В смятении подалась ко мне.
      - Да ни сном ни духом...
      - Верю, верю.
      Поджав ноги, повернулась к морю.
      - У, проклятый. - Вновь посмотрела на меня. - И вы всю дорогу подозревали...
      - Не то чтобы всю. Одна его байка явно подгуляла. - Я описал ей Митфорда и то, как он, по словам старика, в нее втюрился. Она забросала меня вопросами, выпытывая мельчайшие детали.
      - Что ж с ними взаправду-то случилось?
      - В школе они, конечно, ни с кем не делились. Митфорд намекнул мне, что дело нечисто, одной-единственной фразой. Я написал ему. Ответа пока нет.
      Последний раз заглянула мне в лицо, потупилась.
      - По-моему, это доказывает, что закончится все не так уж страшно.
      - Сам себе то же твержу.
      - Невероятно.
      - Ему лучше не говорите.
      - Нет, конечно нет. - Помолчала, робко улыбнулась. - Интересно, у него неисчерпаемые запасы двойняшек?
      - Таких, как вы - вряд ли. Даже ему это не под силу,
      - с преувеличенной серьезностью ответил я.
      - И что ж нам теперь делать?
      - Когда он собирался вернуться? Или говорил, что собирается?
      - Вечером. Вчера, по крайней мере, он так сказал.
      - Увлекательная намечается встреча.
      - Меня могут уволить за профнепригодность.
      - Я подыщу вам место, - мягко заверил я. Воцарилось молчание; наши глаза встретились. Я протянул руку - встретились и ладони; привлек ее к себе, и мы улеглись рядышком, почти вплотную. Я провел пальцем по ее лицу... зажмуренные глаза, переносица, кончик носа, линия рта. Она чмокнула палец. Я притянул ее поближе и поцеловал в губы. Она ответила, но я ощущал ее душевный непокой, метание от "да" к "нет". Чуть отодвинувшись, я залюбовался ею. Мнилось, ее лицо не может надоесть, всегда будет источником желания и заботы; ни малейшего изъяна, физического или духовного. Она разлепила ресницы и улыбнулась
      - ласково, но безгрешно.
      - О чем ты думаешь?
      - О том, как ты прекрасна.
      - Ты правду не встретился со своей подружкой?
      - А если б встретился, ты бы ревновала?
      -Да.
      - Значит, не встретился.
      - Встретился ведь.
      - Честно. Она не смогла выбраться.
      - А хотел?
      - Разве что из любви к живой природе. И чтобы сказать, что ее дела плохи. Я продал душу некой колдунье.
      - Не некой, а кой.
      Я поцеловал ее ладонь, потом шрам.
      - Откуда он у тебя?
      Согнула запястье, поднесла к глазам.
      - Мне было десять. В прятки играла. - Шутливо распустила губы. - Уроки учить не хотелось. Я забралась в сарай, зацепила какую-то штуку вроде вешалки, загородилась рукой. - Она показала, как. - А это была коса.
      - Бедненькая. - Снова поцеловал запястье, опять притянул ее к себе, но вскоре оторвался от губ, усеял поцелуями глаза, шею, ключицы - до самого выреза платья; вернулся к губам. Мы пристально посмотрели друг на друга. Неуверенность еще дрожала в ее глазах; но в глубине их что-то растаяло. Вдруг она смежила веки, губы ее потянулись к моим, точно не найдя подходящих слов. Но не успели мы раствориться друг в друге, не сознавая ничего, кроме движений языка и тесной близости чужого тела, как нас прервали.
      На вилле зазвенел колокольчик - мерно, однообразно, - и настойчиво, будто набат. Усевшись, мы стыдливо осмотрелись: вроде никого. Жюли повернула мою руку, чтобы взглянуть на часы.
      - Это, наверно, Джун. Обедать зовет.
      Я наклонил голову, поцеловал ее в макушку.
      - По-моему, проще остаться.
      - Она ведь искать пойдет. - Напустила на себя уныние. - Большинство мужчин считает, что она привлекательнее меня.
      - Ну так большинство мужчин - остолопы. Звон прекратился. Мы все сидели на коврике, и она разглядывала мою руку.
      - Просто то, чего они добиваются, от нее легче получить, чем от меня.
      - Это от любой можно получить. - Она продолжала изучать мою руку, точно та не имела ко мне никакого отношения. - А тип с фотографии получил это от тебя или нет?
      - Я хотела, чтоб получил.
      - Что же не заладилось?
      Покачала головой, словно в затруднении. Но потом проговорила:
      - Дело не в девственности, Николас. Тяжело было другое.
      - Мучиться?
      - Быть... вещью.
      - Он плохо с тобой обращался?
      Колокольчик заблажил опять. Она запрокинула голову, улыбнулась.
      - Это долгая история. Потом.
      Быстро поцеловав меня, встала, прихватила корзинку; я скатал коврик и перекинул его через локоть. Мы направились к дому. Но не успели углубиться в сосны, как я заметил краем глаза какой-то промельк слева, ярдах в семидесяти-восьмидесяти: темный силуэт, прянувший в гущу нависших ветвей. Я узнал не самого человека, а скользящее движение его тела.
      - За нами следят. Этот хмырь Джо.
      Мы не остановились; она лишь покосилась в ту сторону.
      - Ничего не поделаешь. Не обращай внимания. Но отрешиться от пары глаз, тайно наблюдающих за нами сзади, из-за деревьев, было немыслимо. Оба мы, будто стремясь загладить провинность, напустили на себя подчеркнуто независимый вид. Чем ближе я узнавал истинную Жюли, тем сильнее мне мешала навязанная извне отчужденность меж нами, и все мое существо воспротивилось непрошеному чувству вины; все, за исключением той его части, где с детства поселился злорадный лицемер, принявший это чувство как должное. Сговор за чьей-нибудь спиной всегда окрашен сладострастием. Мне бы ощутить другую вину, посущественней, мне бы почуять иные глаза, глядящие сквозь заросли подсознания; а может, при всем самодовольстве, я и ощутил их, и почуял - к вящему своему злорадству. Прошло много времени, прежде чем я понял, почему некоторые люди, например автогонщики, питают болезненное пристрастие к скорости. Смерть не заглядывает им в лицо, но, стоит остановиться, чтобы прикинуть дальнейший маршрут, - всякий раз дышит в затылок.
     
     
      47
     
      С освещенных солнцем ступеней колоннады поднялась голоногая фигурка в рубашке кирпичного цвета.
      - Еле вас дождалась. Живот подвело.
      Под расстегнутой рубахой виднелось темно-синее бикини. Слово, как и сам покрой купальника, тогда было в новинку; честно говоря, до сих пор я встречал бикини только на газетных снимках и немало смутился... голый живот, стройные ноги, коричневая, с золотым отливом, кожа, нетерпеливое любопытство в глазах. При виде этой юной средиземноморской богини Жюли поморщилась, но та лишь улыбнулась еще шире. Идя следом за ней к столу, передвинутому в тень аркады, я вспомнил сюжет "Сердец трех"... но подавил свою мысль в зародыше. Джун вышла на угол колоннады, кликнула Марию и повернулась к сестре.
      - Она пыталась что-то объяснить мне по поводу яхты. Я ни черта не поняла.
      Мы уселись, и появилась Мария. Заговорила с Жюли. Я почти все разбирал. Яхта прибудет в пять часов, чтобы забрать девушек. Саму Марию Гермес до завтра отвезет в деревню. Ей нужно к зубному. "Молодой господин" должен вернуться в школу: на ночь дом запрут. Жюли спросила, куда отправится яхта. Ден гзиро, деспина. Не знаю, госпожа. Она повторила: "В пять часов", точно тут-то и заключалась вся соль рассказа. Присела в своей обычной манере, скрылась в хижине.
      Жюли перевела сказанное для Джун.
      - Сценарий этого не предусматривает? - спросил я.
      - Я думала, мы останемся здесь. - С сомнением поглядела на сестру, та в свою очередь, на меня, а затем сухо обратилась к Жюли:
      - Мы верим ему? Он нам верит?
      -Да.
      Джун усмехнулась:
      - Что ж, добро пожаловать, Пип.
      Я растерянно взглянул на Жюли.
      - Вы вроде говорили, что в Оксфорде изучали английскую литературу, - прошептала она.
      В ее голосе вдруг послышался отзвук былых подозрений. Я встряхнулся, набрал в грудь воздуха:
      - Шагу не ступишь, чтоб не наткнуться на аллюзию. - Улыбнулся. - Бессмертная мисс Хэвишем?
      - И Эстелла.
      Я перевел глаза с одной на другую:
      - Вы это серьезно?
      - Мы так шутим между собой.
      - Ты шутишь, - поправила Жюли.
      -И Мориса уговаривала с нами поиграть, - сказала Джун. - Результат нулевой. - Облокотилась на стол. - А ну-ка, поведайте, к каким выводам вы пришли сообща.
      - Николас рассказал нечто невероятное.
      Мне представился еще один случай убедиться, что сестры не ожидали от старика подобного двуличия, - Джун не столько удивилась, сколько рассвирепела. Пока мы в очередной раз раскладывали все по полочкам, я сделал открытие, до которого легко было дойти и раньше, сличив их имена: из двух близняшек Джун появилась на свет первой. Ее старшинство угадывалось в том, как покровительственно она обходилась с Жюли - в силу самостоятельности и лучшего знания мужской психологии. В режиссуре спектакля использовались истинные различия их характеров: одна разумная, другая неразумная, точнее, одна покрепче духом, другая послабее. Я сидел между ними, лицом к морю, следя, не мелькнет ли где-нибудь тайный соглядатай, - но, если он и продолжал шпионить, присутствия своего не обнаруживал. Девушки принялись выведывать мою подноготную.

К титульной странице
Вперед
Назад