Бабки боюсь.
Бабка качает
Братишку в куту,
Что-то мочалит
В беззубом рту,
Жвачку – в тряпицу,
Тряпицу – ему:
«Что те не спится,
Маткин хомут?
Хоть бы ты не жил,
Слег-занемог!»
...Брату идет
Тридцать первый денек...
...Сгинь, пропади, занавеска!
Было да сплыло – пустяк!
Этот-то сын, да с невесткой,
Нынче у мамы в гостях!
С ними еще и внучонок,
Так же, как дед, нареченный
(А почему бы и нет?),
Сыт, и здоров, и одет.
На непонятном наречии
Славное что-то лепечет.
Солнечных зайчиков ловит,
Хвостик морковный мусолит,
Папу берет за штаны:
«На!» – захотел вышины.
Кличут меня к самовару:
«Выкипит!» –
...Пару-то, пару!
Весь, какой есть, – на меня!
...Не обижайся, родня.
Чаю налейте покрепче,
Дайте мне чашку на печку,
Я вам не буду мешать
Маленького потешать.
К трубке-голубке
Прижмусь щекой,
Братовы зубки –
Краешек твой,
Трубка-голубка,
В щербинах низ!
Еще беззубый,
Тебя он грыз,
Сосал, как сахар,
Глины комок
И чмокал-ахал
Во весь роток...
«Вприкуску тебе аль внакладку?» –
«Мне, мама, без сахару сладко!» –
«Да ведь не война, чтоб вприглядку!
И ставится чашка на «грядку»,
На длинный – от печи – брус,
Который от времени бус.
Тает на дне сахарок,
Тонкий парок – в потолок.
...Так же коптилка, бывало,
В этом же месте стояла...
Было да сплыло – прошло!
Мне и от чашки светло.
Щели-морщины
Щедро расшили
Печи долонь:
Теплую – тронь!
В «линиях жизни» –
Зернышки жита,
Зернышки ржи –
Хоть ворожи!
Да не гадалка
Я – то-то жалко!
Не ворожу,
Так, ворошу.
«Если случится –
Дом развалится,
Печь – устоит?» –
«Знать, устоит».
«Дождь забормочет,
Глину размочит,
Рожь – прорастет?» –
«Знать, прорастет».
«Доброе семя
Добрую семью
Не обойдет?» –
«Не обойдет».
Поговорили.
Поворожили.
«Жили да были,
Были да жили...»
(Кто это? Бабушка с внуком)
...Ну-ка по-старому, ну-ка!
На печь – пластью:
Вплотную к счастью!
На камешек – сердцем,
Ужель не согреться?
Под голову – валенок,
Другое – и так!
Господи, славно-то!
«Жил Ваня-дурак.
Печку любил,
На печке сидел,
На печке пил,
На печке ел.
На печке и спал, конечно...
Пойдем-ка и мы на печку!
На полике – плачем,
На печке – заскачем.
Вот как! Вот как!
Дайте дорогу
Прыгу-скоку
До потолоку!
А то и до крыши!
А то и повыше!
Скок! Скок!
Дай
Срок:
Взрастет
И внук,
Пойдет
Бряк-стук!
К бревну бревно
Складет ровно,
Рядком, ладком –
Широкоплеч! –
Поставит дом,
Собьет и печь!
...А речь о чем?
О том и речь!»
1970
* * *
«Кость да жила – оно и сила!» –
Так говаривали не раз
Все, кто видел, как ты косила,
Как не косят уже сейчас.
Вышибавшая из покоса
Жох-парней, краснокровых баб,
Бледноватой была, не рослой...
Да не каждый, кто худ, тот слаб!
Уважали твою работу,
Не обидели трудоднем,
И в президиуме почетном
Посидела ты не в одном.
И внимал тебе зал притихший...
А в душе, забирая власть,
Очень тихая, тише мыши,
Думка ласковая скреблась:
«Вот наростим хлебов побольше
Да повыставим все сена –
Косу брошу и серп полбжу,
Разгибайся тогда, спина!
Ухвачу вместо вил иголку,
Распашоночки разошью,
Буду маленького Миколку
Убаюкивать: бай-баю!
На спокое войду и в тело –
Не от немочи ж худоба!» –
Но чужою спиной дебелой
Все повертывалась судьба.
Счастье в девках не шибко пало,
Рано выдали. А допрежь
Все колодцы с отцом копала, –
Отдохнуть, отоспаться – где ж?
Мужа в армию проводила,
А кого повинишь – война!
Жала, сеяла, молотила
За двоих, за троих – одна.
Не сломилась... а вся-то – прутик!
Недосуги и нынче всё.
Дали пенсию в руки – шутишь:
«Ну, теперь-то уж разнесет!
Развезет – не войду во двери,
Вышибай, сыновья, косяк!
Само время добреть теперя,
Ничего, что за шестьдесят!»
...Вот и младшего оженила,
Вот и старшего схоронила,
Поседелая, как зима,
Все такая же: кость да жила.
«Кость да жила – оно и сила!» –
Грустно скажешь порой сама.
* * *
Ох, не дуйся, молодая,
На свекровкину еду!
Не жила ты, голодая,
Не слыхала про беду.
Где слыхать! Годочков – мало:
Родилась после войны.
Ела, пела, загорала
Возле батьковой спины.
Мы-то жили, мы-то знаем...
Ну-ко, сын, иди сюда!
Ешь да сказывай, вкусна ли
Нонь у матери еда:
На столе – картошки блюдо,
Хлеба – целая гора,
Соль, капуста, луку груда,
Молока – хоть полведра
Сразу выпей – не убудет,
Надою схожу опять!
...Не живала ты на худе,
Да и, дай Бог, не живать.
Форсу нету – это правда,
У меня еда проста:
Чем богата, тем и рада,
Не припрятала куска.
Не ворочай, девка, носом
И глазами не моргай.
Я – с добром, не с купоросом,
Не привыкла – привыкай.
Ну, а если что негоже,
Вот он, фартук – надевай.
И корми себя хорошим,
Да и нас не забывай.
1970
* * *
Брату Володе
Ну, вот и все повыращены дети,
Вся пять сынов – при деле. Дожила.
У всех пяти в военном документе
«Мать» – вычеркнуто. Вписано – «жена».
Освободили, значит, ствол от веток.
Теперь, не приведи Бог, воевать,
То защищать сынам – жену и деток,
Жену и деток, значит, – а не мать.
А на кого ж сыны ее покинут?
Тридцатый год в земле ее солдат...
Да за нее все пять по сердцу вынут,
Не спрашивая почестей-наград.
И что, ну что им эти циркуляры,
О коих и не ведает она?
Одной семьей сидят за самоваром,
Чаек, налитый ею, пьют до дна.
И нет конца сердечным разговорам,
Одна на всех, печется о любом...
Она для них – бессменная опора,
Пример добра, невыстуженный дом.
Но я опять к тому, о чем в начале:
Главвоенком! Нельзя ли приказать,
Чтоб слово «мать» сыночкам не черкали.
Подчеркивали чтобы слово «мать»!
1970
С ХУДОЙ ПОЛОСЫ
Достался снопок
С худой полосы:
Тяжел комелек
Да скудны усы.
Позорной травы,
Считай, исполу!
Не минуть молвы;
Взросли на хулу
Повыше усов –
Серчай не серчай –
Метляк да осот,
Да хрящ-молочай.
Такое сушить –
Не день и не два!
Да надобно жить,
Трава – не трава.
Соседову речь –
К нему ж за плетень!
Начну топить печь
По два раза в день.
Поставлю снопок,
Велю: «Не вались!
За мой потолок
Усами держись!
А высохнешь весь –
Тебя в пологу –
Снесу на поветь:
Вздохни на боку».
...Траву молотить
Одна смехота!
Да надобно жить,
Как жизнь ни крута.
Цепом – о поветь,
О полог – стучу!
Зайдут посмотреть –
И я молочу!
Пусть доброго – с горсть,
Возьмусь опихать –
От зернышек ость
Крушить-отделять.
Потом решетом
Поскруживаю,
И все, что не то –
Наружу всплывет.
И все, что не то,
Я в горсть соберу,
Да вновь решето –
По кругу меж рук.
Затем на ветру
Провею не раз,
И кончить бы труд,
И кончить – рассказ.
Смолоть бы да съесть,
И вся недолга!
Не много и есть –
На два пирога.
Заманчив пирог,
Кружи не кружи!
...Да выйдет – не впрок,
Коль думаешь – жить.
А думаешь жить –
Храни до зерна!
Весною паши
Да сей семена.
Да вдоль борони,
В два следа – перечь!
Да всходы храни
От коз, от овец,
От кур, сорняков,
Коров-лошадей,
Иньев-холодов,
Недобрых людей...
Пусть жито – не рожь,
Но к осени все ж
Авось, и нажнешь,
Авось, пожуешь.
1970
* * *
Вологодскому обкому ВЛКСМ
Мне рано, ребята, в Европы
Дороги и трассы торить:
Еще я на родине тропы
Успела не все исходить.
Исхожена самая малость!
И мне не известны пока
Ни холодность чувств, ни усталость
В стремленье к родным родникам.
Сильнее не ведаю власти,
Чем власть материнской земли!
Березы мне света не застят,
Не носят тоски журавли.
Не верю, что вся современность –
В романтике сверхскоростей!
Храню откровенную верность
Раздольности русских полей,
Молчанию гордого бора,
Надежности сельской избы
И тем вековым разговорам,
Что до или после косьбы,
Что до или после же сева,
Пастьбы, молотьбы и жнитва...
Жаль, слушаем, слышим не все мы
Хорошие эти слова.
А если б успели услышать
Да если б сумели понять,
То стали бы ездить – потише,
Пониже, поближе летать.
На все возраженья: мол, что ты?!
Отвечу: «Жалею минут,
Которые на перелеты
Над милой землею уйдут».
Твердящим, что много теряю,
Одно беспечально скажу:
«Не мыслю соперников краю,
Которым живу и дышу».
1970
НЕКРАШЕНЫЙ ПОЛ
Ах, как ты чтишь себя, блестящего,
Как ты дрожишь за внешний лоск!..
Я на полу росла некрашеном,
Мой пол был бел, мой пол был бос
Мой пол был гол.
Босому, белому –
Босых и белых, как всегда,
Передавала мама смело нас
И шла – ее ждала страда:
Ждала ее страда колхозная,
То серп, то грабли, то коса,
А мы, меж тем, по полу ползали –
Свои детясли, свой детсад.
И пол, как нянюшка, заботливый,
Берег, наказывал, ласкал,
И скорых, и неповоротливых
Вполне умело развлекал –
В щели припрятанной горошиной,
Как нарисованным, сучком,
Поленом дров, у печки брошенным,
В куту таинственным углом.
А все нечаянно пролитое
Он вмиг в подполье пропускал
Или в себя скоренько впитывал
(Себе – во вред! А нас спасал
От гнева мамы и от насморка).
...Как человек, живой и свой,
Начальной жизни нашей азбука,
Он до сих пор у нас такой:
Его любая половичина,
В ряду лежащая тишком,
Имеет свой значок отличия.
Не тем ли дорог отчий дом,
Не той ли памятью младенческой,
Где все – надолго и всерьез?
...Наш гость, сединами увенчанный,
Свиданью с домом рад до слез.
Живущий привилегированно
В другом дому, в другом краю,
Он ест и спит на лакированном...
Но и сквозь злато слезы льют!
«Вон та щербинка тятей сделана:
Он мне, ребенку, лыжи гнул –
Воткнутой в щель тесинкой белою
Край половицы сковырнул.
А это вот моя отметина:
Я печку вытопить спешил,
Да головня осталась, вредина!
Так я водой ее облил
И швырь под печь – еще дымящую,
Еще потрескивавшую,
Еще до боли обжигавшую
Ладошку грязную мою, –
Чтоб мать, придя, не обнаружила
Сыновьи с печкой нелады!
Могло б случиться много хуже, но,
Знать, был в полу запас воды...»
Сидит седой, и нежно трогает,
И гладит бережной рукой
Три яморинки неглубокие
На половичине простой.
...Соседкам дай у мамы выспросить:
«Что не покрасишь? Легче ж
мыть!» –
А выкрасить его – как выбросить,
Как заживо похоронить.
Она ответствует по-своему:
«Я, женки, крашена – боюсь:
Слепой, холодный, скользкий –
что ему?
Поддернет враз – ишо убьюсь!»
«Зачем, – ты спросишь, –
Тешу баснями?» –
Да чтоб итоги подвести:
В мое понятие прекрасного
Ты – не вмещаешься. Прости.
1970-1983
* * *
Мой хрустальный апрель!
Календарь листается...
В сентябре ль, в декабре ль
След твой потеряется?
Смоет дождь, скроет снег,
Вытопчут прохожие?
Сколько зим, сколько лет
Между нами, боже мой!
Сколько зим, сколько лет!
И все больше копится.
Был – и нет. Был – и нет...
Как года торопятся!
А закрою глаза –
Это ж нынче вечером
Ты пришел, ты сказал,
Ты взглянул доверчиво.
Скроюсь в тень от берез –
И опять услышаны
Те же шорохи звезд
В небесах приближенных.
Снова звон под ногой
Льдинок разбиваемых
На дороге лесной,
Где с тобой шагаем мы.
Мой далекий апрель!
Сердце не меняется.
Даже сны о тебе
Все запоминаются.
И ответ мой таков,
Кто б когда ни спрашивал:
Мне июля шелков
Не кроить, не нашивать.
1970
* * *
С каждым человеком, уходящим
В сторону твою,
С каждым ветерком, туда летящим,
Я тебе привет передаю.
А с приветом,
А с приветом
По секрету,
По секрету –
Песенку свою,
Хочешь, напою?
Сколько есть у неба синей глуби
В солнечные дни,
Столько счастья у того, кто любит,
Даже если он пока в тени –
Не замечен,
Не привечен,
Не удержан,
Не отвержен –
Сам себе родник –
Из земли возник.
Сам себе поет, такой наивный!
А на глубине
Знает зыбь песка и тяжесть глины,
И непробиваемость камней...
Но пробился,
Он – пробился!
И пролился,
Он – пролился
Светлым серебром...
Приходи с ведром!
Не придешь с ведром – ты не запаслив.
Извини-прости.
Губы да ладони больше счастья
Могут унести.
Унести ли,
Принести ли,
Принести ли,
Унести ли –
Не гадаю, нет!
Просто шлю привет.
1970
* * *
Лодки уплывали
К дальним островам.
В горле застревали
Странные слова.
То ли то – молитва,
То ли то – мольба?
«Море да хранит вас!» –
Стыло на губах.
Стыло – не решалось
Улететь вослед,
Полнилось, держалось
Каплей на весле.
Лодки уплывали
До единой – все!
И меня не ждали,
Кажется, совсем.
Так или иначе,
Около воды,
На песке – не спрячешь! –
И твои следы.
Лодки удалялись,
Песнями звеня.
Песни запевались,
Пелись – без меня!
И никто изъяна
В них не замечал!
Ты между друзьями
Тоже не молчал.
Ты, если послушать,
Тоже не грустил!
Морюшко – не лужа.
Щепка – не настил.
Но и я – другое,
Тоже – не гранит!
...На волну – ногою:
«Море да хранит...»
1970
* * *
Спугнула утку с селезнем
С речного серебра,
Но вновь они уселися –
Прощаться не пора.
Им не пора, но времечко!
Совсем не то, что нам:
Как шелухе от семечек –
По разным сторонам...
Порадуюсь на парочку,
Тихонько обойду
По заречью, по-за ручью,
По тающему льду:
Не опасайтесь, плавайте!
Я реченьку свою,
Свои озера-заводи
Вам с миром отдаю.
Пойду другой дорогою –
Мне все равно, какой.
С разбуженной тревогою,
С растущею тоской.
Сквозь елок иглы хмурые
Насильно продерусь,
На них оставлю бурую,
Как мох, седую грусть.
Снежницы-поовражницы
Не раз черпну в сапог –
Забудется, уляжется
Непрошеный намек.
Нам тоже песни пелися
В отпущенные дни!
Спугнула утку с селезнем..
Да не меня ль – они?
1970-1971
* * *
Брусника, брусника,
Брусникин черед...
Приближенным криком
Зовет пароход
Опять расставаться,
Опять уезжать
От полного счастья –
Брусничины брать,
Дышать позолотой
Осенних лесов,
Следить за полетом
Последних листов,
И стужи не чуять,
И горя не знать,
И жить, не кочуя,
Как братья да мать.
Но полному счастью,
Видать, не бывать!
Останутся братья,
Останется мать.
Я к дому привыкла,
Забыла, что – гость...
Насыпьте брусники
Последнюю горсть,
На добрую память,
На тот посошок...
К приставленной раме
Стремится снежок...
Четвертую осень
Дочурка живет,
А верно – «грустникой»
Бруснику зовет.
1970
* * *
Стали дни – не золото.
До свиданья, дом!
Уезжаю в Вологду
С другом-рюкзаком.
Оттянул он плечи мне,
Хоть и не велик,
Зря бодриться нечего –
Знатно тяжелит!
«Что везешь в увесистом?» –
Спутник попытал.
Отвечала весело:
«Личный капитал!
Много драгоценностей:
Яхонт, изумруд...
Довезти бы в целости –
Все богатство тут!»
Он не верит:
«Шутите?» –
Но – прощай покой!
Взглядом так и щупает,
Норовит рукой,
Вроде бы нечаянно,
Тронуть мой багаж,
На губах – молчание,
А в глазах – «покажь»!
Но такое кажут ли?
Право, не решусь!
Хоть и честно нажито,
Вдруг попутчик – гусь?
Явно ж не от скромности
Взгляд у мужика
Так и ест неровности
Моего мешка.
«Не помрешь – не с голоду!» –
Размышляю я.
Вот она и Вологда –
Станция моя.
...В полном одиночестве
Отмыкаю дверь,
Отмываюсь дочиста,
Царствовать – теперь!
Не спешить, не вздрагивать,
Словно песню петь –
За шнурки потягивать,
Пряжками звенеть,
Доставать из вещмешка,
С самой глубины,
Девяносто камешков
С берега Двины.
(Остальные, с Содонги,
Нечего считать:
Эти – на особинку,
Как отец да мать.)
Вспоминать, что было-то
(Будет ли еще?),
С именем, с фамилией
Каждый камешок.
Со своею повестью,
Штемпелем своим!
Радости и горести
Веют над любым.
Красные – подбрасывать,
Голубые – греть,
Через эти, ясные,
На людей смотреть...
Все – необходимые!
Над любым – дрожи!
Как они мне зимами
Помогают жить!
Может, не утаивать,
Выдать напоказ
Чистые хрусталики,
Дорогой алмаз?
Пережито-нажито –
Не взято взаймы,
Может, это каждому
Нужно для зимы?
Только вот поверят ли,
Если покажу?
Все-таки растерянно
На двери гляжу.
«Хватит скоморошничать,-
Скажут, – извини:
Галечник-камёшничек! –
Ничего – за ним...»
1970
* * *
Сергею Викулову
Дорога не запоминается,
Пока идешь за кем-то вслед,
Но все отчаянно меняется,
Коль провожатых рядом нет.
Вооружаешься советами
Того, кто там хоть раз прошел,
И в узелок кладешь, что следует,
Чтоб был ни легок, ни тяжел.
И спать невмочь перед дорогою,
И просыпаешься в ночи,
Охвачен сильною тревогою
Без основательных причин.
А, впрочем, есть причины веские:
Тебе придется выбирать –
По берегу иль перелесками
В деревню к бабушке шагать.
И быть придется зрячей зрячего,
Чтоб углядеть, не пропустить
Тропу, где первый раз сворачивать,
Ручей, где переход мостить.
Угор, который осыпается
В реки немеряную глубь,
Дупло, в котором осы парятся,
Все время в памяти голубь.
И так умают эти малости,
Что доберешься – краше в гроб!
И бабушка всплакнет от жалости,
Прижав к себе твой влажный лоб.
Наносит стол печенья-стряпанья –
Хватило б на десятерых! –
Достанет все, что было спрятано,
Прибережено до поры.
А и еда в тебя не катится!
Ты сам немало удивлен...
И шумно бабушка спохватится:
«Бывай, пирог недосолен?
Недопечена, может, шанежка?
Дак ты другие-то ломай!
Вишь, под-от выломался, батюшко:
Что посадишь – хоть не вымай!»
...Когда воротишься от бабушки,
Труднее будет позабыть
Не шанежки ее, оладушки,
А тропок спутанную нить,
Березки, сосенки приметные,
Оврага сумрачную жуть
И то желание секретное –
Обратно к маме повернуть;
И слезы страха, и отчаянье,
И несочувствие грозы,
И леса строгое молчание,
И легкий выпорх стрекозы...
Тебя не очень будут спрашивать,
Как шел. Поняв одно: не трус!
Доверят завтра брата младшего,
А также младшую сестру.
Обуешь их в свои сандалики
(А сам – босой: уже большой!)
И поведешь... и будет маленьким
С тобой в дороге – хорошо.
1970
* * *
Ивушка-родимушка!
Застращала зимушка:
С листом, с ветром катится,
Не намало ладится.
Не намало – надолго
Снимет с неба радугу,
Занавесит синь его
Серою холстиною,
Грязною дерюгою,
Мешковиной грубою,
Не оставит солнышку
Малого оконышка.
С ветром, с резким посвистом
Осымала дочиста
Березняк, осинники –
Устилает зимники.
Выстелит да вымостит,
Тройку белых выпустит,
И полягут озими
Под ее полозьями.
Услыхав проклятую,
Улетят крылатые,
Убегут бегучие,
Уплывут плывучие.
А тебе-то, ивушке,
Не пташке, не рыбушке,
Зимовать, родимушке,
Середи долинушки.
1971
ИЗ ДЕТСТВА
Свищет ветер за окном:
«Все на слом! Все на слом!»
От разбойничьего свиста
Зябко вздрагивает дом.
Бревна ежатся в углах,
На чердак забился страх,
Шевелится паутина...
Свищет ветер: «В пыль и прах!
Разбегусь да толкону –
Раскатаю по бревну!
Раскидаю по щепинке –
Не найдете ни одну!»
Мама шепчет: «Ой, какой!»
За скобу держась рукой,
Шепчет: «Господи, помилуй!..
А глаза полны тоской:
Не впервые: хрусь да хрясь!
И летят желобья в грязь,
И шарашатся стропила,
Тщетно силясь не упасть.
...Крыл хозяин, строя дом,
Крышу тоненьким гонтом:
«Поживем чуток вот эдак,
А потом и под теском!» –
А потом пришла война.
Увела его она
Из-под крыши нетесовой,
Где детишки и жена.
Увести-то увела,
Привести – не привела.
И копились гниль да сырость
В неопиленных углах.
И просвечивал, и мок
Легкий худенький гонток,
И струился с потолочин
В зыбку к малому поток.
Да потоки – не беда:
В вёдро высохнет вода.
А вот стены повалятся,
Мы-то денемся куда?
Гром! Град! Грохот! Ураган!
В щель забился таракан.
Хорошо-то таракану!
Не сравнить, сколь хуже нам.
Треск! И – кончено. И вслед –
Тишина. Покой. Рассвет.
Жив народ. Цела избушка.
Никаких трагедий нет.
Только острый штык ствола,
Где черемуха цвела,
Что ребятам в утешение
Посажена была.
Он садил ее, отец,
Чтобы пел на ней скворец,
Чтобы ягода родилась...
Пригодилась. Молодец.
1971
* * *
Станут слезы комом в горле –
Удержи их, убеди:
Это горюшко – не горе,
Горе будет впереди.
Приструни себя пожестче,
Поговорку призови:
Хорошо-то наживешься,
Ты, брат, худо поживи!
Дай себя на перевязку
Песне, певанной отцом,
Вспомни материну сказку
С утешительным концом.
И минует черный вечер,
И пробьется светлый луч,
И тепло, по-человечьи,
Глянет небо из-за туч.
Близорукий, станешь зорким,
И опять вздохнешь легко:
Когда горе станет горкой,
С горки видно далеко.
1971
* * *
Нажила себе беду,
Дом тебе открыв...
Не привык ты к трепету
Лебединых крыл!
Не привык ты к рябчикам
(Мир, мол, не таков!),
Что почти не прячутся
От людских шагов.
Вздрогнет ли растение,
Сом плеснет в реке –
Ты уже в смятении,
Палец – на курке.
Бредень твой капроновый
Бредит судаком,
Есть к двустволке новенькой
Не один патрон,
Есть, в придачу к пороху,
Времени запас
Примениться к шорохам,
Поприцелить глаз.
Дятел ли, голубка ли –
Все тебе – мишень.
Невдомек, что бухаешь
По моей душе.
Назовешь причудами
Все слова о том,
Что одно – с пичугами
Я в краю моем!
На исходе вечера
Вновь приносишь мне
Заиньку за плечами,
Утку на ремне.
Сядешь кепкой потною
Шею вытирать,
Сапоги болотные
Станешь разувать
И глядеть, набычившись,
Отмечая факт,
Что тебя с добычею
Встретили не так...
Ублажая склонности
Аппетита, ты
Не поймешь огромности
Сделанной беды...
Кровяными перьями
Обрасту, пока
Вытряхнешь застреленных
Всех из рюкзака,
И под злыми дулами
Наведенных глаз
Все скажу, что думаю
О тебе сейчас,
И подранком, раненным
Пусть смертельно, пусть! –
Все равно куда-нибудь
От тебя метнусь.
1971
* * *
Западали холодные инья –
Заприходили письма от тебя.
В начало лета иней – не беда:
Тогда еще привычны холода.
Тогда еще – закрытые глаза,
Тогда еще и нечему смерзать.
Но тяжелей беда, когда июль
Уронит ртуть в термометрах за нуль,
И черная картофеля ботва
Зашелестит жестянкой: не жива.
И ниц падут – отныне не жильцы –
На грядках помидоры, огурцы,
И, ощетинясь, встретит новый день
Убитый во младенчестве ячмень.
Зерна не будет – будет только ость.
Добра не будет – будет только злость.
Возврат тепла – жаль, неминуем он! –
Похож на смех во время похорон.
Уж лучше б сразу снег из стылой тьмы!
...Но так еще далёко до зимы.
1971
СТАРАЯ ИГРА
В снегу шубенки наши,
И все валенки в снегу.
Не топлен клуб, не крашены
Скамейки на кругу.
Да крашено – не спрашивать,
К зиме – не привыкать!
Играем по-вчерашнему
«В скамеечку» опять:
Садится на скамеечку
Один из пареньков,
И, посмекав маленечко,
Один из номерков –
Седьмой, восьмой, десятый ли –
Покличет наугад,
И дрогнет обязательно
Девичий строгий ряд.
То весело, то сдержанно –
Смотря к кому и кто, –
Два валенка заснеженных
К скамеечке – топ-топ!
Уселись – к пяткам пятками,
Как будто осердясь!
(А кое-кто украдкою
Налаживает связь
Сквозь это расстояние,
В скамеечку длиной,
Сквозь противостояние
Спины перед спиной.)
Недолго дело тянется:
Звучит привычный счет,
Она – к нему оглянется,
А он – наоборот,
Совсем в другую сторону
Под хохот: «Разошлись!» –
И «жениху» свободному
Кричит «невеста»: «Брысь!»
...Усядемся, усядемся!
Под «раз-два-три!» подруг
И мы с тобой оглянемся...
Оглянемся, да вдруг,
Да оба – в одну сторону,
И оба – чуть не «ах»!
И у обоих поровну
Смущения в глазах.
(А может, тайной радости?
Успеть бы разобрать,
Пока до новой парочки
Под звездами стоять!)
Да разве же успеется?
Минуточки бегут,
Другие со скамеечки
На смену нам идут.
Другая звонко выкличет
Заветный номерок.
По таинству тропиночек
Заманит до ворот,
До папиных, до маминых,
До собственных своих,
До свадебных, до каменных,
До – На двоих одних...
За бедами, за сроками
Достались с той поры
Мне звездочки далекие –
Участницы игры.
Все синие, зеленые,
Небесные огни,
Все добела каленные,
Как там, где мы – одни.
1971
* * *
Меж сосен, меж елок
Над синей Двиной
Веселый поселок,
Где ты – не со мной.
Поселок – что город,
Домов – не сочтешь!
Не знаю, в котором
Ты доме живешь.
Какое из окон,
Скрывая тоску,
Недреманным оком
Глядит на реку,
Дежурит бессменно,
Как сердце в груди,
Чтоб счастье не смело
Его обойти.
По травам, по глинам
Сплелись-расплелись –
Так много тропинок,
Сбегающих вниз!
Спросить у кого бы:
Не ведаю я,
Какая из тропок
На круче – твоя.
За тем поворотом
У стайки берез
Не твой ли с работы
Прошел лесовоз?
Ты – рядом! Ты – близко!
Помедли, река!
Я ветер с запиской
Пошлю с катерка.
Услышь, мой любимый!
Как сон, появись!
Так много тропинок,
Сбегающих вниз!..
За белую майку –
Такая была –
Я белую чайку
Опять приняла.
Меж сосен, меж елок
Над синей Двиной
Веселый поселок,
Где ты – не со мной.
Ему – улыбаться,
А мне – горевать:
Ему – оставаться,
А мне – проплывать...
1971
* * *
Инге
От бед берегу, не ворчу без причин
На нрав твой разбойный,
Но рядом со мной и в глубокой ночи
Тебе беспокойно.
Припомню ли мать в этой трудной войне
(Бывает – не спится),
Ты – утром: «Бабулю видала во сне
Такой молодицей!
Тяжелым пестом она что-то толкла,
Над ступой склонившись...
Я летом у бабы ту ступу звала
Бабишной-ягишной!»
...Задумаюсь: как-то еще и твоя
Судьба повернется?
Метнешься, сбивая тепло одеял
(Не край ли колодца)?
Сердечко дрожит, как в руке воробей,
Готовое к бою
С невидимой мне и не ясной тебе
Грядущей судьбою.
«Усни, позабудь, успокойся! – шепну, –
То – страхи ночные!»
С бочка на бочок – и судьбу поверну
На струи речные.
...Ты прыгаешь с кручи на теплый песок
Полно золотого!
«Последний разок! Распоследний разок!» –
И – снова! И – снова!
Ты в речку ныряешь до самого дна –
Своя среди рыбок! –
И каждая струйка звенит, как струна,
Как тысячи скрипок!
Ты, вынырнув, трешь кулачками глаза,
Чтоб вновь изумиться:
К тебе – и откуда взялась? – стрекоза
В ладошку садится...
Темнеет в стене, словно в сказке, сучок.
К нему бы – да ключик!
«А вот он!» – смеешься, в тугой кулачок
Зажав лунный лучик...
1971
* * *
Стихи отдать в печать –
Что дочку замуж выдать:
Тут радость и печаль,
Тут гордость и обида:
Достоин ли жених?
Да ладна ли невеста?
И – самый главный стих –
Любовь меж ними есть ли?
Я, как любая мать,
Мечусь, ревную, мучаюсь,
Спешу подозревать
Безрадостную участь.
И, вольная пока
От участи избавить,
Хочу стихи в руках
В своих – навек оставить.
Но, как любая дочь,
Круты и своенравны,
Стихи в глухую ночь
Сбегают к переправам,
Сбегают к поездам,
Сбегают к самолетам,
Им скучно возле мамы –
Им на люди охота.
Хотят своей судьбы –
Неведомой, отдельной,
Хотя порой слепы
И не могутны в теле.
Не нюхавшие бед,
Они еще бесстрашны:
И на «Останьтесь!» –
«Нет!» –
Ответствуют отважно.
Уходят прозревать
И крепнуть на народе...
Стихи отдав в печать
Потом – не жить, а вроде
На плахи-топоры,
На камни – что случится!
С отчаянной горы,
Закрыв глаза, катиться.
1971
* * *
Взяла тоска за ворот –
Ни вдоха, ни выдоха!
Рванулась я за город
На поиски выхода.
Попала я в заросли –
Густы, многоярусны,
С крапивой до пояса,
С водицею понизу.
Мешали, мешалися,
Бесили, бессилили
Шиповник, ольшаники,
Ивняк да осинники.
На склоне большого дня –
Довольна ль смотринами? –
Пытала, глумясь, меня
Орда комариная.
Попала я в заросли,
Не чаяла выбраться...
Вдруг тронуло за руку,
Коснулось на миг лица,
Коснулось в моей душе
Такого пресветлого,
Чего не вернуть уже
Ни солнцем, ни ветрами.
Такому, знать, молятся,
На это, знать, крестятся...
Нет, не наособицу –
Среди чернолесицы
Стояла черемуха –
Как с неба свалилася! –
Стояла черемуха
И не шевелилася!
Как облако, белая:
Всё – цвет! Листьев не было.
И тихо запела я,
И цвету себе взяла:
Попахни, черемушка,
Родимой сторонушкой,
Лежалой соломушкой,
Шершавой коровушкой,
Метеною улочкой,
Осевшим крылечиком,
Прошедшим и будущим
Теплом человеческим...
1972
* * *
Начало иль конец? Конец или начало?
Вперед или назад? Назад или вперед?
Последний теплоход отходит от причала,
Последняя «Заря» к причалу пристает.
Вползает на песок автограф нацарапать
Последняя волна, густая от шуги.
И вот уже звучат по сношенному трапу
Последних приезжай поспешные шаги.
Какой тяжелый труд – не вглядываться в лица!
Какой тяжелый труд – не кинуться искать,
Чтоб вмиг разбогатеть иль навек разориться
До голого песка, до белого виска.
...Неровные следы впечатывают двое
В – последний раз в году! – податливый песок.
До будущей весны ничто следы не смоет:
Их схватит холодком и снегом занесет.
1972
ПОСТОРОННИЙ
В доме возле самой дороги
С шумом постоянным сживусь.
Буду мыть крыльцо и пороги,
Словно ждать кого...
И дождусь!
Лихо остановишь машину,
На росе оставишь следы
И, как посторонний мужчина,
Спросишь под окошком воды.
Полный зачерпну тебе ковшик
Чистой, ледяной, ключевой!
Что-нибудь скажу... а, быть может,
Даже не скажу ничего.
Глянешь на меня посторонне,
Принимая ковш из руки,
Глянешь вновь – и чуть не уронишь:
Я тебя звала дорогим.