Размышлял он: «Чудно
Распорядится все-таки жизнь!
Мишка Васькин ушел, –
Мол, с подручными – не с сыновьями! –
А ведь я, Васька Мишкин!
Держись, наковальня, держись!»
...Возле кузницы старой
Теперь и гараж, и слесарня,
И большой современный
В слесарне токарный станок
И к колхозному токарю,
Трезвому, умному парню
Заезжает Василий Михайлович
С трактором – на огонек.
Ну, а дом без хозяина?
...Сердце усиленно бьется.
Безусловно оправдана
Явная радость моя:
Говорят, этот дом
Этот дом, говорят, продается,
И куплю его, кажется,
Кажется, кажется, я.
Жарко печь натоплю.
Обогрею озябшие стены.
От седой паутины
Нигде не оставлю следов.
Мозглый северный угол
Спасу от опасного крена
И к подножью рябины
Насею весенних цветов.
1974
* * *
В полуночь на день Ивана,
Как заснут и вся, и все,
Я пойду искать талана
Меж травинок по росе.
Будет холодно немножко,
Будет боязно чуть-чуть:
Не глядит ли кто в окошко,
Не назад ли повернуть?
Но, похоже, интересу
До меня у окон нет:
Бельма белых занавесок
Не шелохнутся вослед.
Под угором, там, где бани
У ручья присели вкруг,
Затеряюсь я в тумане
Без друзей и без подруг.
Остудит роса колени
И ладони обожжет.
Кто ж из тысячи растений
Мое счастье бережет?
Сжаты листиков ладошки
В неприступный кулачок:
Задремали тонконожки
И – ни знака, и – молчок.
Бел туман, густеет ночка.
Начинаю горевать.
...Раз листочек, два листочка,
Вот он – три, четыре, пять!
Спи-дремли, горластый петя,
Постараюсь, не споткнусь,
По задворкам, по повети
До подушки доберусь.
Не разбудит мама рано,
Но в глазах мелькнет упрек
Маме то, что я – с таланом,
Долго будет невдомек.
1974
* * *
Ни назад оглянуться,
Ни вперед заглянуть:
Только – вниз: не споткнуться б!
Не упасть! Не заснуть...
Только б с ритма не сбиться
Да дыханье не смять,
Только б выдержать, сбыться,
На ногах устоять.
Жизнь – бесстрастный конвейер:
Успевай, шевелись!
На горбу и на нервах
Надо вынести жизнь.
Хорошо понимаю:
Этот гиблый «тягун»
Не одну меня мает!
Оттого и бегу.
(Правда, можно б и мимо,
Как вон этот и тот:
Оглянулись трусливо
И нырнули в обход.
Не дойдут, а доедут:
Вниз – попроще, чем ввысь!
Но такая «победа»
Лично мне – провались!)
...Надо стиснуть рыданье.
Только в стиснутый рот
То, «второе» дыханье
Незаметно войдет.
Что живу без азарта,
Не трубите, басы:
Я бывала на стартах
И бирала призы.
1974
* * *
У меня бы не подружка,
У тебя бы не дружок –
Не свалилась бы пирушка
На крут-зелен бережок.
Не согнулись бы стальные,
Как заслуженный упрек,
Параллельные прямые
Наших судеб и дорог.
Через годы, через дали
Вновь под радугой-дугой
Это ты ли, это я ли,
Это мы ли, дорогой?
Нам не скрыть, не отпереться
Одному перед другим,
Что смотреть – не насмотреться
На березу у реки.
Это старая береза
Помнит старые года,
Наши грозы, наши росы,
Пароходы-поезда.
Ах, как хочется старушке
Всем шепнуть исподтишка,
Что и мне – не до подружки,
И тебе – не до дружка.
Но, живые, как сороки,
Други рядом, други – тут.
И прозрачные намеки
Во вниманье не берут.
А минуты тают, тают!
(У кого занять минут?!)
И тебя вон отзывают,
И за мной уже бегут.
...Смотрит месяца краюшка
На пустынный бережок.
У меня бы не подружка,
У тебя бы не дружок...
1974
* * *
От крутых поворотов
Даже дома – невмочь!
И пойду за ворота
Слушать белую ночь.
Тихо выпустят двери,
Не прозвякнет кольцо,
На шаги не ответит
В тихой дреме крыльцо.
Так – глазами к восходу –
По траве прошуршу,
Прислонюсь к огороду,
Постою, погляжу.
Не без брака, однако,
Эта белая сонь:
Где-то лает собака
И играет гармонь.
В этом соло-дуэте
Ни о чем, а – печаль!
...Не заснуть на повети –
Пахнет сено как чай.
Не зарыться в подушки,
Не закрыться в чулан,
Солью в рану – на душу
Белой ночи изъян.
И не думала плакать,
А слеза – на ладонь...
Что ты лаешь, собака?
Что играешь, гармонь?
Хорошо же вы спелись!
...Не надеясь на сон,
Ни на что не надеясь,
Вот и мне б – в унисон...
1974
* * *
Т. Рашевой
Был у меня соколонько
Весел да ясноглаз.
Там, где иному – полынья,
Этому – мост и наст.
Там, где иному – горюшко,
Этому – трын-трава...
Был у меня соколушко –
Светлая голова.
Вольному ему, резвому
Сети я не сплела,
Крылышек не подрезала,
В клетку не заперла,
Чула ночесь – из гнездышка
Встал на рассвете, да
В кою махнул сторонушку –
Не поприметила.
Голову вслед не вызняла –
Вот ведь, голубушки!
Что потеряю сизаря –
Не было думушки.
Что потеряла на веки –
Лучше не сказывай!
В лес, на озера, на реки
Кинусь искать и звать...
Но на мое ауканье
Только и есть в ответ.
Совы проводят руганью,
Сыч захохочет вслед.
Я к соколихе-матушке:
«Не был ли?» –
«Не бывал!
Хлебова-то не хлебывал,
Пива-то не пивал!»
Я – к соколам-брательникам:
«С вами ли?» –
«Не у нас!» –
«Так неужели, подстреленный,
Пал – и никто не спас?»
...Ворон все ниже кружится,
Каркает: «Доглядел!
Он с молодой подруженькой
За море улетел!»
Что мне ответить ворону?
Легче бы было бы,
Кабы нашла бы мертвого,
Захоронила бы...
1974
* * *
Поэзия проблем не поднимает:
Прогулочный себе усвоив шаг,
Она, увы, не только не ломает,
Но даже и не скрещивает шпаг.
Не слышно звона стали напряженной!
Иль нечего из ножен вынимать?
Ни поразивших нет, ни пораженных...
Иль не за что нам намертво стоять?
Ужель и вправду времечко такое –
Блаженное! – настало наконец,
Когда в объятьях лени и покоя
Спокойно может пребывать певец:
Поборник мысли, времени глашатай?
Восстань от сна, яви себя, яви!
Иль больше нет ни «полосы несжатой»,
Ни светлых слез, ни счастья, ни любви?
1974
* * *
Памяти В. М. Шукшина
Сибирь в осеннем золоте.
В Москве – шум шин.
В Москве, в Сибири, в Вологде
Дрожит и рвется в проводе:
«Шукшин... Шукшин...»
Под всхлипы трубки брошенной
Теряю твердь.
Да как она... да что ж она,
Ослепла, смерть?!
Что долго вкруг да около
Кружила – врет!
Взяла такого сокола,
Сразила влет!
Достала тайным ножиком!
(...Как те – в кино,
Где жил и умер тоже он
Не так давно...)
Ему ничто – припавшему
К теплу земли.
Но что же мы, но как же мы
Не сберегли,
Свидетели в зрители,
Нас сотни сот!
Не думали, не видели,
На что идет
Взваливший наши тяжести
На свой хребет...
Поклажистый?
Поклажистей –
Другого –
Нет.
1974
МОЙ ПУШКИН
В маленькой деревушке,
Окруженной со всех сторон
Елками, да елушками,
Да голодным криком ворон,
В доме, где ни горбушки
Хлеба на шесть едоков,
Не было у меня Пушкина,
Как не было башмаков.
Жизнь начиналась с этого
Кончика грядки, где,
Маем едва пригретая,
Вешним ручьем разведанная,
Розовая, несъеденная –
Луковка в борозде.
Все, что рожали полосы,
Шло на прокорм войне.
Жизнь начиналась с колоса
В мерзлой еще стерне,
С мягкой большой горошины,
Высунувшей росток,
С мерзлой сырой картошины,
Вытертой о листок
(Знаю теперь: «Грамматики»),
С копаных корешков,
С чищенной мать-и-мачехи,
С пестиков, с «петушков».
...Если рука приучена
Брошенное – поднять,
Поднятое – неизученным –
Ей не бросить опять.
В стылую землю – пятками,
К теплой стене – лопатками,
Выискан уголок!
(Не увидала матка бы!)
Где ты там, под заплатками,
Подобранный листок?
«Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон! Где б нам отобедать?»
Буква П. Точка.
«Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! Тятя!..»
Буква П. Точка.
«Старуха сидит под окошком,
На чем свет стоит мужа ругает.
«Дурачина ты, прямой простофиля!..»
Буква П. Точка.
«Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
Здравствуй, князь ты мой прекрасный!..»
Буква П. Точка.
...Только рванусь, завороженная,
Вдаль, как тропою лесной,
«П», на ворота похожая,
Встанет стеной крепостной.
Буква П. Точка.
Коротенькая строчка,
Как нитка от клубочка...
(Ах, если б весь клубок!)
Буква П. Точка.
На исходе ночка...
«Не в бреду ли, дочка?
Так и есть – жарок!..»
Не поднимать бы лучше
Этих волшебных слов!
Стали они меня мучить
(Голоду, что ль, назло?),
Стали звучать и биться
Крыльями, стали звать,
Словно из клетки птица,
В стаю соединиться,
Место в строю занять.
...Скатываясь с горушки,
Вслух издевались подружки:
«Ну, зазубрилась совсем!» –
А у меня под подушкой,
А вернее, под тем,
Что заместо подушки, –
Книга с названием «Пушкин»,
Книга стихов и поэм
И сказок...
1974
* * *
Всего-то и было – зима да весна,
Да лета одна половина...
Была земляника вкусна и красна,
Хмельна и обильна малина.
Всего-то и было – по лесу мороз
Да зимней дороги корыто...
Но – дуги из радуг! Но – сбруя из звезд!
Но – молнии из-под копыта!
Всего-то и было – пророческий сон,
На миг обернувшийся явью...
От всей колесницы – одно колесо:
Качусь, и кручусь, и не правлю.
Одно колесо – ни чеки, ни оси,
Наполнена ветром ступица.
Хороший прохожий разумно спросил:
«Не время ль остановиться?
Смешно тебя видеть, – прохожий сказал, –
Сегодня в обкатанном мире
Верней опираться на два колеса,
А лучше того – на четыре.
Постой! Я к тебе не со злом, а с добром!
Что толку в бессмысленном беге?
Я ловко владею своим топором:
Ты будешь четвертым в телеге!
Всего-то и дела с тобой – на полдня;
Прилажу, примажу, как в сказке!
И лошадь смиренная есть у меня,
И дегтя бочонок – для смазки!..» –
Но все колесо продолжает скакать,
Меж спиц – пересвистывать ветер...
Хороший прохожий! Тебе не поймать
Бегущего не из-под плети.
Но ты об утрате не шибко горюй:
Ведь ежели кто и поймает,
Я благости-радости не подарю,
Телега его захромает.
Не будет телеге дороги-пути,
Пойдут огорченья-мученья.
Хороший прохожий, пойми и прости:
Не то у меня назначенье.
Мне долго по свету еще колесить
Без права устать и разбиться, –
Ничто не заменит меня на оси
Единственной, той колесницы...
1974
ЛЕТНЯЯ ПЕСЕНКА
Мама папу убеждала.
Папа маму убеждал:
«Наш ребенок – хилый, малый!» –
«Да не хил он и не мал!» –
«Ходить-бродить пешком,
Да с этим вещмешком?» –
«Так ведь не по горам!» –
«Зато – по комарам!»
...Вместе с папой! В воскресенье!
Разве можно – не пойти?!
Человеку в удивленье
Все подробности пути:
«Ой, папа, родники!
Ой, папоротники!
Ой, ягодка в росе!
Ой, не одна, а все!»
Мы домой вернемся к маме,
Проплутав в лесу весь день:
Гриб – в корзине! Жук – в кармане!
Счастье полное – везде!
«Ты, мама, не сердись!
А лучше соберись
И в следующий раз
Не отставай от нас!»
1974
* * *
...Едва глаза прикрою – вижу, как
Пошла родимая моя
По свинуры, обабки, рыжики
В места, где хаживала я.
На ней фуфайка, юбка синяя,
Литой резины сапоги.
Ее платок, как лист осиновый,
Теребит ветер у реки.
Перебредет реку по камешкам
И там, где в елках – не видать,
О прошлом, летошнем, о давешнем
Тихонько будет вспоминать.
То золотое лета крошево
Хвачусь и я перебирать:
Что ж мною сделано хорошего,
Что в этот час согреет мать?
Чем трудный день ее облегчила?
Какое горе отвела?
Аль со своей судьбой на плечи ей
Еще и тяжестью легла?
Не предала ли края отчего,
Живя от отчего вдали?
Не стала ль мелочно-заносчива
Перед людьми своей земли?
И, безоглядная, нетрезвая
От солнца, света и тепла,
Не все ли рыжики я срезала,
Не все ль обабки обрала?
Не буду маяться догадками,
А погожу да погляжу,
Как, возвращаясь, между грядками
Проходит мама на межу.
Ее набируха – полнехонька!
Да не каких-нибудь таких –
Не хилых, худеньких да плохоньких,
А, словно камешки, тугих!
Лицо светло, глаза хорошие,
Платок чуть-чуть на стороне,
И чистым золотом – заброшенный
Лист осени на седине.
1974
* * *
Не ищи беды-вины,
Просто – вышли сроки:
Уезжаю от Двины
На ее притоки.
От красавицы-реки,
Величавой, вечной –
На бирюльки-родники,
Замарашки-речки.
До свиданья, дым из труб
Белых пароходов!
Оставляю ширь и глубь
Для кого другого.
Испытала – и вполне! –
Воды и пески я.
Оказалось – не по мне
Прелести двинские:
Поперек тебя, Двина,
Не ступи! А ступишь –
В винтовую, безо дна,
Яму приголубишь.
Без посудин-кораблей –
Вот какое дело –
Я довериться тебе
Не могу всецело.
Даль-то – даль, и ширь-то
Но свобода – где там!
Я всего лишь пассажир
(Не всегда с билетом).
И терпеть-зависеть мне
От твоих туманов,
От песчаных кос, камней
И от капитанов:
Хорошо – перевезут,
А и нет – не сетуй!
Не речоночка в лесу –
Переходов нету.
Вплавь тебя не переплыть,
Вброд – смешно подумать.
Волком хочется завыть,
Но смолчишь угрюмо.
Не поможет – вой не вой!
...Не однаки люди –
Может, кто-нибудь другой
Терпеливей будет:
Чуть подольше подождет,
Дальше упихнется –
Лишь бы сесть на пароход!
Ну а мне – не ждется.
Побреду себе пешком
То лужком, то лесом:
На угорышки – тишком,
Под угоры – бесом.
Ощетинится молва:
«Видно, по заслугам:
С ворота – на рукава,
Из застолья – в угол!»
То же думаю и я,
Вторя старожилам:
Может, я на те края
Право заслужила.
И речонку, где пырей
Ладит переправу,
Я смогу назвать своей,
Может быть, по праву...
1975
ПОЛУДНИЦА
Брату Валентину
Кричат, кричат в ночи перепела,
И детство поднимается из праха...
Тогда во ржи Полудница жила.
До пят – волосья, о землю рубаха,
Как васильки, синющие глаза:
Мигнут – и нету, вновь мигнут – и сгинут!
Зазвать да по рукам-ногам связать,
Да середи ржаного поля кинуть –
Ее забава! Сказку рассказать,
Своей сказаться, доброй притвориться
Она умеет! И любая мать
Все лето за детей своих боится:
Не забрели бы в рожь, что с каждым днем
Все гуще поднимается, все выше!
И каждая твердит: «Чтоб все – ладом,
Не троньте васильков. Да бойтесь рыжих!»
...Нас, малых, было двое: я и брат.
Травой желудок обманув порожний,
Мы шли, глотая слезы, в детский сад,
А мать с косой – до вечера на пожню.
Мы садик не любили. День-деньской
Быть за оградой под присмотром няньки,
Ходить за ручку с плаксой-мелюзгой
И петь их песни – не велики пряники!
Но было надо, надо – вой не вой!
Мы понимали – мать не виновата,
Что может печь лишь колобы с травой,
А там давали хлеб: сто грамм на брата.
На граммах тех сходился клином свет!
А нам, по существу, уже всеядным,
Была еще картошка на обед
И ужин – с молоком кисель овсяный.
«Добром бросаться – счастья не видать!» –
Та заповедь для нас поныне свята.
И мы старались мать не огорчать, –
Вдову сироты павшего солдата.
Ходили кругом. Пели «Каравай».
«Длины тако-ой! Да ширины тако-ой вот!»
А между тем на речке острова
Горели серебром и позолотой...
Мы шили куклу. Мучали кота.
Трепали книжку, время коротая.
...А между тем в знакомых омутах
Без нас грустила рыбка золотая...
Мы были мудрецы не по годам:
Неграмотную няню выручали:
То счет на хлеб читали по складам,
То – «Отдохните!» – грудничков качали.
Подлизывались, что и говорить!
Старушка няня поняла не сразу,
Но согласилась нас благодарить:
Не мучить ненавистным «мертвым часом».
Мы забирались первыми в кровать,
Но, лишь сопеть соседи начинали,
Одной минуты доставало встать,
И мы – на воле! Поминай, как звали!
Сперва тишком, тайком – по-за домам,
Свивая в плетку гибкий подорожник,
Потом, себя стегнувши по ногам,
Бегом – с угора, к кузнице, на пожню.
Давно в неволю запертая прыть
Раскручивалась сорванной пружиной.
Ничто не в силах нас остановить,
Как птицы в небе,
Мы неудержимы.
«Эге-ге-гей!» – мелькают под ногой
Земля, цветы, песчаные откосы...
«Нырнем?»
«Нырнем!» – взлетают над водой
Разбуженные синие стрекозы.
И выше их летят фонтаны брызг.
И в ореоле радости и радуг,
Без лишних слов решаемся на риск:
Разведать про Полудницу всю правду.
Ржаное поле было за рекой.
Из-за реки осенними ночами
Нередко доносился волчий вой,
Но летом волки, кажется, молчали.
«Не боязно?» –
«Никто, поди, не съест!» –
«Разведаем! Зато не будет думно!»
...Ржаное поле уходило в лес –
Нелиственный, овражистый, угрюмый.
И, прекращая храбрый разговор,
Как бы уже за нами кто-то гонится,
Без передышки лезем на угор,
Безжалостно пронзаемые солнцем.
Вскарабкались. Внизу – река. А встречь
Таким из поля духом навевает,
Как будто только вытоплена печь
И за заслонкой дышат караваи.
Знакомый запах довоенных дней!
Мы оба враз вздохнули поневоле,
Что уж ни без коня, ни на коне
Наш батька к хлебу не вернется с поля
И не разрежет теплый каравай
На все застолье. Медом не намажет
Нам по ломтю.
«Смотри, чтоб через край
Мед не сбежал!» – заботливо не скажет.
Какая сонь! Лишь жаворонка дрожь
Молчанье зноя робко нарушала.
Под легким ветром зреющая рожь,
Как белый лебедь, шею выгибала.
Нечастые, синели васильки.
Но их не задевая, как большие,
Прощально глянув в сторону реки,
Мы всю полоску обойти решили.
Идем след в след. Где можно – по меже,
А где нельзя – по комью-колотовью.
Шиповник зол. Земля тверда. Уже
Не раз подошвы обагрялись кровью.
Чем дальше в лес, тем гуще овода –
Хоть объявляй воздушную тревогу:
Мы в жизни не видали никогда
Таких больших и сразу столько много!
Они мешали дальше заглянуть,
Рук не хватало, чтоб от них отбиться,
Пот утереть, и ветку отогнуть,
И от лучей слепящих заслониться.
И вдруг: «Ложись!» – шагавший впереди
Братишка ткнулся за кусток ольховый.
«Пади, пади! Полудница – гляди!
Вот, унырнула! Вынырнула снова!» –
Сквозь дудки прошлогоднего былья,
Среди загона, где белее ржица,
Увидела, увидела и я:
Просвечивает чья-то молодица!
Соломенно желтела голова,
Проворно руки смуглые мелькали,
И – чик-чик-чик! – неясные сперва,
Таинственные звуки возникали.
«Она кого-то, кажется, стрижет?» –
«Тех и стрижет, которых заманила!» –
«Ну, значит, мама про нее не лжет!» –
«Не лжет... но только чур – молчок!» –
«Могила!»
Нам больше мочи не было лежать,
Во все места впивались кровопийцы!
И мы решили встать и убежать,
К реке скатиться, в садик воротиться.
И все сумели: к ужину поспеть,
Благополучно избежать расспросов...
Мать рано нас услала на поветь,
Поскольку мы уже клевали носом.
А через утро или через два
По всем дворам одна гуляла новость:
«Милиция!» –
«Беда!» –
«К кому! Куда?» –
«Да к Полинахе... забирают в волость...» –
«Вишь, бригадир поздненько проходил,
Ведь то да се... А у солдатки Поли
Избушка – с краю. Он и обратил
Вниманье: что-то светится в подполье!
А ныне сушь! Не дай бог обронить
Какую искру – сразу запластает!
Ничем деревню не оборонить,
Она у них, что каменка – густая!
Ну, дело ясно. Значит, бригадир
Искать скорее щелку ли, окошко!
И – доглядел... Да – за народом в мир.
Пришли. А у нее уже с лукошко
Намято, намолочено. В горсти,
В мешке – везде колосья аржаные...
Так в ноги миру кинулась: «Прости!» –
А как простишь? Ведь кабы все – грешные,
Какой бы разговор! Но если всем
Да сразу – по ведру да по лукошку,
Чего б на той осталось полосе?
Войне-то, девки, надо не немножко!» –
...И, оставляя теплую поветь,
Тайком от мамы, с плахи да на плаху,
Мы убежали утром – посмотреть,
Как забирают тетку Полинаху.
Дорогу километра в полтора
Мы одолели рысью: успевали.
Потягивая воду из ведра,
Оседланные лошади стояли
У сельсовета. Отворилась дверь
И вышла... разве это – Полинаха?!
Ее мы близко видели теперь
И снова чуть не умерли от страха:
Полудница!
Да, то была она!
«Не уводите! Сжальтесь, дорогие!
Не погубите!» – и качнулась к нам.
«И у меня ведь тоже вот такие...» –
Но старый хмурый милиционер,
Страдая сам, ответил ей угрюмо:
«Не голоси. Чего кричать теперь?
Чуток пораньше надо было думать».
...Мы мчались, ног не чуя под собой.
Нам надо было матери открыться.
Она рукой, на нежности скупой,
Прижала нас к себе: «Чему дивиться?
Нехорошо... А тоже вот и мы:
Придет зима – хоть по миру пускайся!
То верно: от сумы да от тюрьмы,
Пока живой – никто не зарекайся!
Клюет народ проклятая война,
Не обошла, кажинного задела!
...Я знаю Полинаху-то. Она
Частушку в девках все, бывало, пела:
Мол, мои глазки – не коляски,
Сами не катаются,
Мол, некрасивая сама –
Красивые влюбляются!..» –
«А лучше – воровать или просить?» –
И мама, как споткнувшись обо что-то
И, как частушку, ласку погасив,
Сказала: «Лучше – до смерти работать».
И, обмотавши наспех острие
Большой отцовской старенькой горбуши,
Она привычно вскинула ее:
«Идите в сад. Не надрывайте душу».
...Я прохожу по старым полосам,
Впитавшим запах новых удобрений,
И до земли склоняюсь там и сям,
А здесь и вовсе стану на колени:
Зерно, зерно... Рассыпанная рожь!
Бери горстями! Пригоршнями черпай!
Хочу собрать. Но разве соберешь?
Ведь тут с мешок рассорено, наверно.
Дыряво что-то: в сеялке ль пазы,
В мешках ли устья, у людей ли руки...
Я на меже знакомой полосы
Стою в смятенном праведном испуге.
Зерно, зерно... Кому оно нужно?
Сыт человек, насытилась и птица,
Да и, поди, протравлено оно
И пропадет, коль не заколосится.
«Какой пустяк! Подумаешь, гроши!» –
Не слышу мненье, но – подозреваю.
И все-таки гребу зерно с межи,
И рассеваю в пашню, рассеваю.
Выходит мама из лесу. С плеча
Спустив корзину, приостановилась:
«А мы уж перестали замечать.
С годами зренье, вишь, переменилось.
Далеко – зрим, а близко – не кажи!
Но различаем – шибко дальнозорки!
Да нас теперь никто и не строжит,
У нас теперь со всех сторон подпорки:
То ссуду долгосрочную дадут,
То тракторов с комбайнами подкинут,
А то людей из города пришлют,
Конечно, тех, какие не из видных.
...Смотрю, жалеешь зерняток? И то:
Пускай взойдут – погуще будет озимь.
Да только нынче озимь-то на что? –
Не ростят больше хлеб у нас в колхозе.
Теперь землица робит на коров.
Так, посчитали, проще и доходней
По нашим землям... Зажили добро:
Никто не получает меньше сотни!
Что ни посеют, что ни нарастет,
Его зеленым выкосят на силос,
Столкнут в траншею трактором, – гниет
Да преет!» –
«Раньше бы...» –
«Забылось!
Забыли мы, и ты не вспоминай:
Нехорошо худое долго помнить.
Да и пора! Пойдем домой давай.
Кино по телевизору сегодня». –
А мне никак не выпрямить спины,
Не разогнуть колен... такая мука!
Гляжу в упор на зерна: с той поры
Я навсегда осталась «близорукой».
1975
* * *
3. Я. Кривонкиной
...Покачаю братишку в зыбке,
Вытру лавки, приступку, стол.
Рукомойку начищу шибко,
Подобрав портяной подол,
Помету со стараньем полу,
Мусор вынесу и решусь:
«Отпусти меня, мама, в школу!» –
Очень боязно попрошусь.
Не настойчиво, не упрямо
Повторю, изнутри горя:
«Отпусти меня в школу, мама,
Завтра – первое сентября».
Мама глянет с таким упреком!
Мама скажет: «Не городи!
Что от школы от вашей проку?
Невелика еще, сиди!» –
Жизнь – не в радость. Ответ – не в новость.
Только знаю – настал мой час.
Рано встану. Молчком умоюсь.
И, босая, найду свой класс.
Сяду, ноги под парту спрятав,
Так, что их и не увидать
Прибывающим в класс ребятам...
Успокоюсь и буду ждать.
И на час, и на два растянется
Ожиданье мое. И вот:
Полыхнув молодым румянцем,
Зоя Яковлевна войдет.
И не спрашивай, хороша ли:
Как ледок, сапоги блестят,
Кисти шелковой белой шали,
Чуть не до полу, шелестят.
Голос ласковый и напевный,
Взгляд приветливый и родной.
Вот она – наяву царевна –
Разговаривает со мной:
«Сколько лет тебе?» –
«Завтра – восемь». –
«Буквы знаешь?» –
«Могу читать». –
Мне газету к глазам подносит
И за чтение ставит «пять».
Я лечу! Я пойму не скоро,
Какова торжеству цена:
Старший брат оставляет школу, –
В этом есть и моя вина...
1975
* * *
Дети меду не едят.
Говорят, что не хотят.
Мы ребятами, бывало,
Подбирали все подряд:
Колосок ли, весь в пыли,
Корешок ли из земли,
Из картошки ли лепешки,
Из овса ли кисели.
Лишь бы рос бы тот овес
Да картофь не бил мороз...
Вспоминается частушка,
Сочиненная всерьез:
«Неужели это будет,
Неужели я дождусь:
Хлеба досыта наемся,
Чаю с сахаром напьюсь?»
Было, было – далеко ль?
Причиняло сердцу боль.
К самовару: «Чай да сахар!»
И к обеду: «Хлеб да соль!»
Поговорке славной той,
Как насмешке над бедой,
Зачастую отвечали:
«Ем – да свой! А ты – постой».
...Пронеслось. Прошло. Сбылось.
Все дома пройди насквозь:
В каждом хлеб – большой хозяин,
Не залетный редкий гость.
Не ругаю я ребят,
Что едят не все подряд.
Пусть по вкусу выбирают
Да судьбу благодарят,
Что на фоне тишины
Пчелы мирные слышны,
Что деньки сладки без меда,
Потому что нет войны.
1975
* * *
Шум поездов, доходящий до окон,
Стаи ли птичьи,
Что, гомоня, пролетают высоко, –
Что меня кличет?
Встану взглянуть, далеко ли до света, –
Нет, не светает!
Вспомню: родимая во пору эту
Печь растопляет.
Два чугуна наливает водою –
Тяжеловаты!
Их уносящие в пламя печное
Гнутся ухваты.
Вспомню, увижу – и сердце сожмется,
Утру не радо:
Что как у мамы рука содрогнется?
Надо бы – рядом.
Надо скорей собираться в дорогу –
Тут же! Теперь же!
...Кинусь к порогу – метнусь от порога...
Что меня держит?
1975
* * *
Храни огонь родного очага
И не позарься на костры чужие!
Таким законом наши предки жили
И завещали нам через века:
«Храни огонь родного очага!»
Лелей лоскут отеческой земли,
Как ни болотист, как ни каменист он.
Не потянись за черноземом чистым,
Что до тебя другие обрели.
Лелей лоскут отеческой земли!
И если враг задумает отнять
Твоим трудом взлелеянное поле,
Не по страничке, что учили в школе,
Ты будешь знать, за что тебе стоять...
Ты будешь знать, за что тебе стоять!
1975
* * *
Редко, но заходили
Кумушки – пожалеть:
«Бедная ты, Клавдия!
Всех накормить, согреть,
Всем постелить, укутать,
Всех обстирать, обмыть,
Не промочить в распуту,
В стужу не простудить, –
Где ты найдешь управу
На полсемейства хоть?
Экой тебя оравой
Вознаградил господь!» –
Всплескивали руками,
Едко прищурив глаз,
Словно бросали камень
В самую боль как раз.
С младшим, к груди прижатым,
Встанешь, как рать на рать:
«Я-то, кума, богата!..
Да погоди, куда ты?» –
«К дому поближе нать!» –
Весело улыбнешься
Малому и большим:
«Не поглянулось гостье,
Видишь ли, – не пищим!
Надо бы рвать волосья,
Надо бы в голос выть!
Не поглянулось гостье...
Всем не уноровить!»
...Нет у тебя защиты –
Брошена в пасть войны.
Иньем убито жито,
Грядки разорены
Тем же ночным морозом
А впереди – зима.
Как зимовать? Вопросы
Могут свести с ума,
Если сидеть и киснуть,
Слезно повесив нос...
Слезы! Ни днесь, ни присно
Им не решить вопрос.
Руки, на вас надия!
Ноженьки, не сдавай!
«Сильная ты, Клавдия!» –
«Не городи давай».
Дня недостанет – ночи
Щедрый урвешь кусок.
Первой тропу протопчешь
Дров порубить в лесок.
Первой распашешь поле,
Первой нажнешь снопок,
Первыми станут в школе
Дети: ученье – впрок.
Скажет про то директор,
Скажет не раз, при всех,
И прищемит соседка
Песню: «С дитями – грех!» –
Теплой волною радость
Вытурит из сапог
Стужу. С похвал румянясь,
Перешагнешь порог.
Небо увидишь – в звездах,
С месяцем посреди.
И почему-то слезы
Вдруг закипят в груди.
Снега с сугроба хватишь:
«Недоставало вас!» –
Вовремя их осадишь,
Не допустив до глаз.
...Мама моя! Мы стали
Взрослыми все давно.
Родина нас похвалит:
Старших – за хлеб-зерно,
Средних – за сталь-железо,
Младших – за песню-сказ.
«Вырос – ломоть отрезан!» –
Сказано не про нас.
Все мы – твое единство:
Песня, и хлеб, и сталь!
Эту, за материнство,
Мама, надень медаль.
Всех позови соседок,
С каждою посудачь,
Слезы придут проведать –
Не прогоняй, поплачь.
Можно теперь отмякнуть –
Назамерзалась ты,
Можно теперь поплакать,
Слезы твои – чисты!
Есть кому их заметить,
Есть кому осушить,
Есть кого дома встретить,
Есть кого проводить –
Кучей, оравой, грудой,
Наперебой! Гурьбой!
...Главные «славно», «худо»
Все-таки – за тобой!
1975
* * *
Ax, незнакомая дорога,
По первопутку первый след!
Поселка дальнего лесного,
Куда иду, все нет и нет.
Все нет и нет в лесу барака,
И не пахнёт нигде дымком...
Не заблудилась ли, однако?
Но лучше думать о другом.
На перекрестке белых просек –
Куда ж теперь? – остановлюсь...
Но что у сосен порасспросишь,
Авось-небось... а, в общем, пусть!
Через ручей мосток не брошен,
А лед – в бумажку толщиной, –
Еще себя держать не может...
Эй, есть ли кто-нибудь живой?
И эхо гулко разнесется
На все четыре стороны,
И елка шумно отряхнется,
Но не нарушит тишины.
Ответа нет. Вернуться, что ли?
Свои следы проводят вспять...
Но в том поселке кто-то болен
И, раз позвали, будут ждать.
Под сапогом снежок растаял,
Пока стояла, до земли...
Ах, голова моя пустая,
Ну нет дурнее головы!
Ведь что бы вызнать путь заране,
Или бы взять в проводники
Хоть ту же тетушку Параню,
Что все зовет на пироги?
Не поклонилась, погордилась,
Судьбу решила испытать,
А вишь, как все оборотилось...
Ах, кабы ведать, кабы знать!
...А кабы знать да кабы чаять,
Да все предвидеть наперед,
Не вспоминать бы мне ночами
Тот удивительный поход.
Ту чудо-ель, что из-под лапы
Явила синие глаза,
Ледок ручья светло и храбро
До дна пронзила бирюза.
Парнишка, чуточку знакомый,
С того, другого, бережка
Мне кинул радугу со звоном,
И я по радуге пошла.
Ему – налево, мне – направо,
Пусть он – оттуда, мне – туда,
Но состоялась переправа!
И мне осталось два следа,
Те, по которым безмятежно
Я до поселка добегу
И возвращусь домой поспешно,
И буду видеть на снегу,
На всем пути – два наших следа,
Без третьих лишних – два рядком,
Ведущих тихую беседу
О предстоящем, золотом...
1975
* * *
Ничего из себя мы не строим,
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских «Троек»,
Из некошеных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан,
И схоронен был тысячи раз!
Но и все-таки мати-природа
Отстояла и выбрала нас,
Попримеривших стужу и нужу
На свои, не чужие, плеча,
Пуще тела жалеющих душу,
Пересиливших в песню печаль
Безысходную... в песню – кручину
Неизбывную! С песней живем:
Про лучину, про горьку рябину,
Про «На улице дождик...» поем.
Эти песни оркестров не просят:
Лишь вздохни, да, вздохнув, затяни –
Засливаются в хор подголосья
Многотысячной кровной родни.
В нарастающем песенном шквале
Не разъять, не сравнить голоса,
Не услышать себя запевале:
Женской доли – одна полоса.
Пролетали с корнетами тройки,
Поезд с окнами мимо бежал,
А мужик после каждой попойки
Лишний хмель на тебе вымещал.
Что с того! Ты сносила побои...
Прикрывая клеймо синяка,
Ты сама оставалась собою:
Ты жалела его, мужика.
Ты жалела – да тем и держалась,
Ты терпела – да тем и жила:
Ведь от матери жалость досталась,
Ведь и бабка терпёлой слыла.
Что поделаешь! Тяжко не тяжко,
Что попишешь! Под дых не под дых –
Поднимайся: в одной ведь упряжке.
Не вдвоем – так одной за двоих.
Унижал он, а ты – возвышалась.
В землю втаптывал – ты поднялась!..
Только будь она проклята, жалость,
Что любовь заменить собралась!
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя Птица Свободы,
Золотая Жар-Птица Любви!
...Чем наш век от иных отличится?