ПРЕДИСЛОВИЕ
     
      Русские девушки – сочетание этих двух слов у многих вызовет ассоциации с идеализированными, романтическими образами крестьянок, созданными художниками XVIII–XIX веков. На картинах крестьянские девушки нередко предстают сказочными героинями: красивые, с томно склоненными головками, в нарядных национальных костюмах.
      Русские писатели также создали целую галерею прекрасных литературных портретов девушек из народной среды – трудолюбивых, веселых, терпеливых. Кто-то вспомнит строки Н. А. Некрасова, в которых говорится о красоте простой русской крестьянки:
 
      Красавица, миру на диво,
      Румяна, стройна, высока,
      Во всякой одежде красива,
      Ко всякой работе ловка.
 
      Возможно, кто-то поставит в этот ряд и Татьяну Ларину, и Наташу Ростову, и Асю Гагину, и Лизу Калитину. В произведениях классиков есть немало примеров того, что барышни, воспитанные в дворянской среде, все же оставались «русскими душою».
      В пушкинской повести «Барышня-крестьянка» Лиза Муромская, воспитанная чопорной англичанкой, с легкостью меняет модели поведения и предстает перед сыном помещика-соседа Алексеем Берестовым то смуглой неграмотной крестьянкой Акулиной в сарафане и лаптях, то набеленной, насурьмленной, разодетой и говорящей только по-французски барышней. Эта наивная игра с переодеваниями оказалась возможной потому, что помещичья дочка и ее наперсница крестьянская девушка были воспитаны единой в своей основе национальной культурой.     
      

С. А. Антонов. Русская девушка, ощипывающая цветок. 1842.	Г. С. Седов. Боярышня. Конец XIX века

      Образ жизни крестьянских девушек, однако, заметно отличался от жизни их ровесниц из других сословий. Известный историк А. А. Зимин с удивлением писал о том, что в XVIII–XIX веках в России существовало как будто два разных мира, каждый со своей жизнью: мир господствующих сословий общества и мир крестьян. Такой разрыв в культуре русского народа наметился в петровскую эпоху, на рубеже XVII–XVIII столетий. До этого времени представители всех слоев русского общества жили в рамках той традиционной культуры, характерными чертами которой были статичность, замкнутость, верность старине. Реформы Петра I в экономической и политической сферах жизни, развитие промышленности, торговли, установление прочных контактов с европейскими странами произвели переворот в культурном сознании страны. Обновление жизни было связано с ориентацией на светскую культуру Западной Европы – верхние слои русского общества и горожане оказались готовыми к ее восприятию и усвоению. Во второй половине XIX века уже не только русское дворянство, но и большая часть купечества, мещане, ремесленники и рабочие крупных промышленных городов приняли европейскую культуру, наднациональную по своей сути. Русское крестьянство, наоборот, тяготело к патриархальному укладу жизни. Это была культура, основанная на народном православии: на мифологических представлениях древности и официальной православной религии. Она была достаточно стабильна и, в отличие от светской культуры, не была подвержена изменчивой моде. Появление каких-либо нововведений рассматривалось в крестьянской среде как нарушение установленного Богом миропорядка, которое ведет к хаосу и несчастьям. Соблюдение заветов предков позволяло человеку быть уверенным в правильности своего пути. Новшества, напротив, создавали ощущение нестабильности жизни, отсутствия в ней четких ориентиров. К. Д. Кавелин – историк и философ середины XIX века – писал: «Крестьянин, прежде всего и больше всего, – безусловный приверженец обряда, обычая, заведенного порядка, предания».
      Эти два мира – мир крестьян, с их морально-этическими установками, старинными обычаями, национальными одеждами, и мир помещиков и горожан, конечно, не были полностью изолированы один от другого. В крестьянский быт постепенно входили предметы городской одежды и домашнего обихода, новые слова и многое другое. Но не менее важно, что и представители сословий, ориентированных в быту на европейские образцы (в жилище, в одежде), в духовной сфере (этические правила, свадебные, родинные, погребально-поминальные обряды) придерживались традиционных ценностей. Даже высшая столичная знать нередко проявляла отдельные черты народного мировосприятия. Можно вспомнить знаменитое описание русской пляски Наташи Ростовой в «Войне и мире» Л. Н. Толстого:
      «Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движенье плечами и стала.
      Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, – это графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские...»
           

      Незыблемой оставалась прежде всего система нравственных ценностей, основанная на многовековом народном опыте и православной вере, и в своих главных чертах она была единой для всех сословий. Представления о назначении человека на земле, о правильном и неправильном жизненном пути передавались от поколения к поколению, в соответствии с ними воспитывали детей. В «Поучении Владимира Мономаха своим детям» (XII в.) княжичам предписывалось «иметь душу чистую и непорочную... беседу короткую, при старых Молчать, при мудрых слушать, старшим покоряться». В таком же духе наставляли своих детей все русские люди. В «Домострое» – памятнике XVI века – говорилось, что девушки и юноши должны «душевную бо чистоту иметь и без страсти телесное: ступание кротко, глас умилен, слово благочинно, пищу и питие не мятежно, при старейших молчание, при мудрейших послушание, к преимящим повиновение, к равным себе и меньшим любовь иметь нелицемерную, от злых и плотских отлучаться, мало говорить, но много понимать, не дерзить словом, не избыточествовать беседою... стыдливостью украшаться».
      Считалось, что каждому человеку от Бога предписано вступить в брак и продолжить свой «род-племя». В девочке старались воспитать прежде всего «женство» – качество, благодаря которому она сможет выполнить свое предназначение на земле. Своего рода жизненная программа девочки хорошо представлена в исторической песне «Авдотья Рязаночка», созданной, вероятно, в XIII–XIV веках, но известной на Русском Севере еще в конце XIX века.
 
      Я замуж выйду, да мужа наживу,
      Да у меня будет свекор – стану звать батюшко,
      Да ли буде свекровка – стану звать матушкой;
      А я ведь буду у них снохою слыть.
      Да поживу с мужем – да я сынка рожу,
      Да воспою, вскомлю – у меня и сын будё,
      Да стане меня звати матушкой.
      Да я сынка женю, да и сноху возьму,
      Да буду ли я и свекровкой слыть.
      Да еще же я поживу с мужем,
      Да и себе дочь рожу,
      Да воспою, вскормлю – у меня и дочь будё,
      Да стане меня звати матушкой.
      Да дочку я замуж отдам,
      Дай у меня зять будё,
      И буду я тещей слыть.
 
      Роль жены, матери, хозяйки дома считалась очень почетной. Русская пословица гласит: «Добра жена – венец мужу своему и беспечалие». Быть «доброй женой» означало умело вести домашнее хозяйство, заботиться о муже, родить здоровых детей. В «Домострое» в главе «Похвала женам» говорится: «Если дарует Бог кому жену добрую, дороже это каменья многоценного; таковая из корысти не оставит, делает мужу своему жизнь благую».
      В традиционной культуре предполагалось, что процесс формирования в ребенке необходимых качеств следует начинать еще до его рождения. Во время беременности женщина, мечтавшая о дочке, должна была смотреть только на красивые вещи и красивых людей, чтобы родилась красивая девочка. Полагалось есть клюкву и бруснику, чтобы дочка была румяной, укроп – чтобы у нее оказались красивые глаза и пушистые ресницы. Будущей матери нельзя было браниться и много спать, иначе дочка родится злой и ленивой. Сразу после появления ребенка на свет следовало громко объявить его пол, чтобы ребенок знал о своей половой принадлежности. Выбирая девочке из святцев имя, старались найти наиболее благозвучное и красивое или же давали ей имя особенно почитаемой святой, прославившейся добрым нравом и подвигами благочестия. В крестьянских семьях девочку растили не только доброй и красивой, но и трудолюбивой. Пуповину ей отрезали на прялке, чтобы она хорошо освоила главную женскую работу, заворачивали новорожденную в материнскую рубаху, чтобы ей передались все лучшие качества матери. В день отлучения девочки от груди перед ней раскладывали веретено, пяльцы, челнок и разрешали ей взять любой из этих предметов, символизировавших женское начало: к какому из этих предметов девочка потянется рукой, в том деле и будет особенно искусна. В шесть-семь лет волосы девочки заплетали в косу, а поверх рубахи ей надевали сарафан. Этот ритуал отмечал новый этап в ее жизни: теперь она принадлежала к женскому сообществу и под руководством матери начинала готовиться к роли «доброй жены». Девочку обучали шить, вышивать, вязать, прясть, готовить еду, жать, доить коров, нянчить детей – то есть всем тем работам, которые положено выполнять крестьянской женщине. Одновременно начиналось религиозное воспитание и приобщение девочки к обрядовой жизни крестьянской общины. В «Домострое», в главе «Как дочерей воспитывать и с приданым их замуж отдать», отцу давались советы: учи дочь свою «страху Божьему, и вежеству, и рукоделию», «положи на нее грозу свою и блюди ее от телесных грехов, да не посрамит лица твоего, да в послушании ходит, да не свою волю имеет».
     

С. И. Грибков. Материнство. Ок. 1876	Рачительное домоводство. Лубок. XIX в.
К. В. Лемох. Девочка с цветами. 1883	П. П. Соколов. У ворот. 1866

      Все эти обряды и приемы воспитания были призваны наставить дочку на правильный путь, подготовить ее к будущей семейной жизни. Случались и отклонения от общепринятой нормы – здоровая в физическом и нравственном отношении девушка могла «остаться в девках», «заблудить» и родить ребенка до брака, уйти в монастырь, стать странницей-богомолкой и т. д. Общественное мнение порицало таких девушек, не сумевших исполнить свой долг перед Богом и людьми.
      В этой книге рассказывается о жизни крестьянских девушек во второй половине XIX – начале XX века преимущественно из северных и центральных губерний Европейской России. Как уже говорилось, традиционный уклад жизни сохранялся именно в крестьянской среде – в деревнях и небольших провинциальных городах. Дольше всего – в северных краях, которые исследователи народной культуры считают заповедниками старины. В семейных делах здесь строго придерживались правил «Домостроя»: отец и мать были непререкаемыми авторитетами для детей, младшие беспрекословно подчинялись старшим по возрасту; свадьбы считались несостоявшимися без проведения старинного обряда; здесь еще в конце XIX века пели былины о подвигах киевских богатырей и богатстве торговых людей Древнего Новгорода, процветало искусство росписи и резьбы по дереву, вышивки и кружевоплетения.
      Однако в своих основных чертах жизнь крестьянских девушек из северных районов (в семье, в молодежном коллективе и «на миру», их воспитание, повседневные заботы, праздники и обряды) во многом была похожа на жизнь девушек из сел Южной России, Урала, Сибири, Алтая. Представления о том, как надо растить «добрых жен и хороших хозяек», какой должна быть девушка «хорошего корня», то есть из почтенной крестьянской семьи, были едины для всего русского крестьянства. Разница заключалась главным образом во внешней стороне жизни: существовало множество вариантов одного и того же обычая, ритуала, формул этикетно-бытового поведения, в одних местах на Святки обходили дворы с пением «виноградья», в других «кликали овсень-таусень», девушки носили костюмы, утвержденные местной традицией, и т. д.
      За рамками этой книги остаются вопросы, связанные с обстоятельствами, которые могли повлиять на судьбу крестьянской девушки, но не зависели от ее собственной воли: «барский гнев и барская любовь» при крепостном праве, тяжелое материальное положение семьи, когда девушка была вынуждена уходить из дому «в наймички» и др.
      Вторая половина XIX – начало XX века – период очень интересный и важный в истории русского народа, и крестьянства особенно. Реформы I860–1880-х годов (отмена крепостного права, передача крестьянам земли с правом ее выкупа, развитие промышленности и связанный с этим отход крестьян в города на заработки, строительство железных дорог, распространение школьного образования и многие другие новшества) положили начало постепенному разрушению традиционного образа жизни русских крестьян. Особенно активно усваивала различные новшества молодежь. Парни и девушки перенимали городские манеры поведения и обхождения, например стали здороваться за руку, что раньше считалось неприличным, пускали в ход специфические «городские» словечки, в праздничные дни вместо хороводов плясали «кадрель», «ланцет», пели городские романсы; девушки надели модные платья, а парни защеголяли часами. Жизнь вносила поправки и в представления крестьян о семейных отношениях, о взаимоотношении полов, о бедности и богатстве и т. п. К началу XX века в крестьянской среде только начавшиеся перемены еще не были столь значительными, как в советское время.
      При создании книги были использованы материалы архива «Этнографического бюро В. Н. Тенишева», освещающие жизнь русских крестьян рубежа XIX–XX веков, ответы на анкету Н. И. Надеждина, присылавшиеся в Императорское Русское географическое общество в конце 1840-х – начале 1850-х годов, свидетельства очевидцев, зафиксированные в мемуарной литературе, записи из личного архива автора, сделанные в научных экспедициях, и новейшие исследования в области этнографии русского народа.
     
      ТОГДА ДЕВКА РОДИТСЯ, КОГДА ЕЙ ЗАМУЖ ГОДИТСЯ
     
      Дьячок не служит,
      Все по девушке тужит;
      Пономарь не звонит,
      На нее же глядит;
      Поп не венчает,
      За сына чает.
 
      Девичество в русской традиции обозначалось словом «пора» и считалось временем, отпущенным девушке для выбора брачного партнера. «Быть в поре» – это значит быть готовой к замужеству: «Девка-то у нас уже невестой глядит, того и гляди, что женихи сватов станут засылать». Девушку «в поре», в «самой красной жире» называли «дева», «девица», «деваха», «девонька», «девьё», «девка». (Слова «дева», «девица», «деваха» имели уважительное значение и употреблялись в праздничных и обрядовых ситуациях, слово же «девка» обычно использовалось в ходе повседневного разговора.)
      Девочка вступала в период девичества примерно в 13– 14-летнем возрасте. Его начало связывалось с появлением «девоченья» – менструаций. Это событие зачастую сопровождалось специальными ритуалами, целью которых было превращение девочки в женщину и обретение ею репродуктивных возможностей. В селах Архангельской губернии девочке при первой менструации полагалось встать так, чтобы ноги находились на расстоянии двух половиц, и сказать: «Пришла гостьюшка, погости два или три дни и домой пойди, а через месяц опять приходи» (цит. по: Мазалова Н. Е. С. 122). В Смоленской губернии в эти дни на девушку надевали рубашку матери, которую та носила во время своих первых месячных: считалось, что благодаря этому к ней перейдут детородные способности матери. Во многих селах северных и западных губерний выстиранную от менструальной крови рубаху вешали сушить на чердаке, под самой крышей, в надежде, что девушка будет быстрее расти и физически развиваться. Во Владимирской губернии девушку во время первых регул обливали водой или сажали на снег, приговаривая: «Очищайся, раба Божия, первым снегом».
           

А. Г. Венецианов. Девочка с гармошкой. 1840-е	Беседа. Фото С. А. Лобовикова. 1914-1916

      Иногда наступление первой менструации девушка отмечала самостоятельно приготовленным обедом, на который она приглашала родственниц. Гостьи поздравляли ее, желали ей здоровья и хорошего жениха. В других деревнях было принято оповещать об этом событии всех женщин. Они приходили в дом девочки и устраивали застолье: жарили яичницу, пили водку, а потом расстилали на полу ее рубашку со следами менструальной крови, плясали на ней под пение «срамных» песен. Старшие сестры девушки и ее подруги также старались отметить это важное событие, которое символизировало превращение девочки в девушку, готовую к браку. Они затевали игру «в молодых»: выбирали для нее из старших девочек «жениха», отводили пару в овин, где и оставляли на ночь «молодиться».
      Однако появление менструаций еще не означало, что девочка превратилась в девушку. Она должна была приобрести еще девичий внешний облик: из угловатого подростка стать «круглой и крепкой, как репка». Обращалось внимание и на поведение девочки – «невестится» она или нет, и на ее готовность вести хозяйство, выполнять все женские работы. Про девочку, находящуюся в переходном возрасте, говорили, что она «из подросточка выходит». В песнях ее называли «зеленёшенькой», «недозрелой ягодкой», «неналивчатым яблочком», «маковкой нерасцветённой».
      Переход девочки из подросткового возраста в девичество почти повсюду сопровождался специальными обрядами, которые фиксировали ее новый социально-возрастной статус. Обычно они проводились в ходе весенне-летнего цикла календарных праздников как торжественное представление потенциальной невесты деревенскому сообществу. Это происходило на Пасху, в Вознесение или в другие дни, согласно местной традиции. В северных губерниях Европейской России на Пасхальной неделе «выкуневшие», «растовые» девочки, одетые в свои первые девичьи наряды, взявшись под руки, возглавляли праздничное молодежное шествие по улицам села. Зрители встречали девичье пополнение похвальными словами. В южнорусских селах повзрослевшие девочки в Пасху приходили на площадь перед церковью в поневах – поясной одежде замужних женщин и стояли там, демонстрируя себя гуляющим. В южных уездах Рязанской губернии родители, нарядив девушку в понёву, катали ее в повозке по улицам, предлагая всем в качестве невесты: «Надо ли?» В Орловской губернии в Вознесение девушки, надев понёвы, вместе отправлялись в лес, где устраивали трапезу и веселились, а затем гуляли по селу, показывая себя в женских нарядах. В Тульской губернии мать перед тем, как отправить дочь на гулянье, предлагала ей прыгнуть со скамьи в поневу: «Прынь, дитятко, прынь, милое, в вечный хомут, бабью понёву». В некоторых селах понёву для младшей сестры готовила старшая, она же и надевала ее на сестру. После гулянья понёву с девушки снимали и надевали еще раз уже после свадьбы – навсегда.
     По достижении девушкой 15–16 лет наступала самая важная фаза девичества – «расцвета и спелости», которая длилась около пяти лет и должна была закончиться замужеством. Девушек в этом возрасте часто называли «невестами» (то есть буквально «неизвестными», «непознанными мужчинами»), «славницами» («славнухами», «славенками»), величали по имени и отчеству, выражая тем самым уважение к ним и уверенность в том, что они выполнят свое предназначение на земле: вступят в брак и родят здоровых детей.
     

Крестьянка в праздничном наряде. Фото А. О. Карелина. 1870.	А. Е. Архипов. Крестьянская девушка. Б. г.

     
      Была ягодка красна,
      Земляница хороша.
      Почему же ты красна,
      Почему же хороша?
      Ты на горочке росла,
      Против солнышка цвела.
 
      Девушки «в самой поре» обладали, по мнению русских, особым свойством – «славутностью» («славой»), благодаря которому они нравились представителям противоположного пола и вообще всем людям. «Славутность» – было довольно сложное понятие, включавшее в себя целый набор качеств: приятный внешний облик, обаяние, умение хорошо одеваться, вести себя по правилам, принятым в обществе, и, конечно, «честное» имя. «Славутность» считалась свойством, которое расцветает вместе с девичеством. Однако лишь некоторые счастливицы обладали высокой «славутностью», что позволяло им активно участвовать в любовной игре, составлявшей суть жизни молодежи, и выйти замуж за достойного человека.
      Красивый внешний облик ценился как одна из необходимых составляющих «славницы». На протяжении жизни многих поколений у русских людей сложился определенный стереотип девичьей красоты. «Красавой», «красулей», «картинкой нарисованной» обычно называли девушку «доброго надлежащего роста», крепкого телосложения, с высокой грудью, крутыми бедрами, круглым, гладким, белым лицом, румяную, белозубую, чернобровую и с длинной русой косой. О внешне привлекательной девушке говорили, что она «девка из себя видная, румяная, толстая – страсть красивая!» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 81). Такой образ красавицы декларируется в русском фольклоре. В свадебных величальных песнях о красавице сказано:
 
      Душа красна девушка,
      Из белым она белёшенька,
      Из румяна румянёшенька,
      Будто ягодка-изюминка,
      Будто скатная жемчужинка,
      Она по блюдечку катается,
      Сахар с медом рассыпается,
      Анной называется.
 
      В старинных заговорах «на красоту» идеальная внешность подается так: «Всех я трав выше, лазоревых цветов я зрелее, всех белее и румяней», «плечами плечиста, грудями грудиста, речами речиста, лицом круглолица, на щеках алалица, бровями черна, очами очна» (Русские заговоры и заклинания. С. 115, 116).
      Особенную привлекательность девушке придавали, как считалось, хорошие прямые волосы, заплетенные в толстую косу:
 
      Как у Машеньки да есть коса руса.
      Есть коса руса да до шелкова пояса.
      По плечам-то все лежит да расстилается,
      Чистым серебром кудерки завиваются.
 
      Кроме того, девушка должна была иметь особую походку, которая называлась «частая»: мелкие шажки с колыханием груди и покачиванием бедер. Хороший рост, крепкое телосложение, белая кожа и румянец, длинные ухоженные волосы – все это свидетельствовало о физическом здоровье девушки и заключенной в ней жизненной энергии. Костромской краевед, делясь своими впечатлениями о крестьянской жизни, писал: «Дородность, то есть умеренная полнота, ценится в девушках и молодицах, да оно и понятно, потому что, когда мужик женит своего сына, он ищет в дом работницу. Жиденькую и слабенькую как раз прозовут „холерою"» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 178). Напротив, тонкая талия, маленькие руки и ноги, бледное лицо, волнистые мягкие волосы и хрупкость всего облика (идеал девушки в дворянской среде) в русской деревне воспринимались не как признаки красоты, а как верные признаки физической недостаточности, болезней и бесплодия. В некоторых селах Русского Севера кудрявые волосы считались свидетельством безнравственности девушки.
      Каждая девушка, естественно, хотела обрести столь необходимую ей красоту или хотя бы приблизиться к идеалу. Для этого девушки прибегали к разнообразным ухищрениям. Чтобы лицо было белое и без веснушек, его мыли сывороткой, парным молоком, огуречным рассолом или мазали березовой смолой. Чтобы волосы становились гуще и не выпадали, их расчесывали гребнем, смоченным соком крапивы. Чтобы зубы были белые, и не пахло изо рта, жевали серку (смолу лиственницы) или ели в больших количествах яблоки. Если на лице были угри и рябины, то их мазали волчьим салом или мазью, приготовленной из яичного белка и колоса пшеницы, взятого во время цветения, – «рябье будет гладко». Верили, что лицо будет белым и румяным, если мыть его настойкой василька; а чтобы грудь была большая и пышная, надо есть много горбушек или тереть ее мужской шапкой.
      Русские девушки в своем желании соответствовать идеалу красоты белили лицо, красили щеки, чернили брови, распрямляли вьющиеся волосы помадой. Богатые девушки покупали косметику в лавках и на ярмарках, бедные довольствовались домашними средствами. Лицо обычно покрывали свинцовыми белилами, мукой, растертыми стеариновыми свечами. Щеки натирали бодягой, сухим корнем или свежими ягодами ландыша, настойкой из красного сандала, сахара и водки, корнем растения купела, называвшимся у крестьян «соломонова печать», «божья ручка», свеклой, а также розовым анилином – фуксином. Брови наводили сурьмой, углем. Наложение краски было довольно своеобразным. Белила покрывали, все лицо толстым слоем, так что оно напоминало маску, брови делали «соболиными», то есть очень широкими и длинными, а румянец накладывали во всю щеку, иногда в виде кружочков, полосок, мелких ромбиков. Над девушками смеялись:
 
      Слободские-то девчонки,
      Ровно мыконькой горох,
      Щечки клюковкой намажут,
      Брови углем подведут,
      Брови углем подведут –
      За хорошиих сочтут.
     
      Девушки старались придать красоту своим волосам, помня о том, что «девичья коса – всем ребятам сухота». Они заплетали их в косу в три прядки, приплетая для толщины льняную кудель. В праздничный день косу плели в 6–8, а иногда и в 12 и даже 18 прядок, используя яркие разноцветные ленты, тесьму, гарусные нитки, унизанные бисером. Сверху коса была плотной и толстой – почти в ширину шеи, снизу тонкой. Волосы обычно покрывали специальной помадой, чтобы они ровно лежали на голове и блестели:
 
      У девицы волоса при помаде завсегда;
      При помаде, при расчёсе,
      И при русой косе,
      И при алой ленточке.     
      

     
      Способов приблизить к образцу свою фигуру также было много. Необходимую полноту южнорусские девушки имитировали, надевая на себя в праздничный день несколько рубах, севернорусские девушки отправлялись на гулянье в сарафане, подшитом толстым слоем льняной кудели или шерстяными очесами, в толстой кофте на вате или же набрасывали на плечи несколько шалей – одна на другую. Чтобы казаться «грудастыми», под рубаху подшивали «хлопки» из льняной кудели. Толщину ног увеличивали, надевая несколько шерстяных вязаных чулок или онучей.
      Внешней красоты пытались достичь также с помощью магических действий. Каждая девушка знала простые заговоры «на красоту» – от бабушки, матери или из рассказов подруг. Девушки верили, что можно стать красивой, если при умывании натираться 12 раз мылом и при этом произносить: «Вода – с лица, краса – на лицо, лицо – как белый свет, а щеки – как шипишный цвет!» (Русские заговоры и заклинания. С. 117). Утром в Страстной четверг умывались водой, в которую была положена серебряная монетка, и говорили: «Как чисто серебро свитит и сияет, так бы и у меня, рабы Божьей (имя), свитило и горило лицико», а в Святки, стоя перед зеркалом, повторяли несколько раз: «Кажись, мое белое лицо, белее свету белого, разгорайтесь, мои алые щечки, краснее солнца ясного» (Там же. С. 113).
      Но «славутность» предполагала не только красивую внешность, но и такое поведение, которое свидетельствовало бы, что девушка обладает качествами, необходимыми для вступления в. брак и поддержания его устойчивости. Особенно ценилась «умнота», то есть умение правильно вести себя в различных жизненных ситуациях. Девушка, не отличавшаяся этим качеством, войдя в большую семью мужа, могла учинить в ней раздор.
 
      Умиёт она, умиёт она
      На резвые ножки встать,
      На резвые ножки встать. Ой.
      Умиёт она, умиёт она
      Поклон воздать,
      Да поклон воздать. Ой.
 
      «Славнице» полагалось быть доброжелательной, ласковой, послушной, вежливой, учтивой, в меру скромной и в меру раскованной. Эти качества позволяли ей расширить круг своих потенциальных женихов, заручиться симпатией их родителей:
 
      Она меня привадила к сабе,
      Привадила, приголубила.
      Своей тихой походушкой,
      Еще вежливой словечушкой.
 
      Считалось, что «неругачая», спокойная, терпеливая девушка сможет достойно прожить жизнь, не вступая ни с кем в конфликты, не жалуясь на судьбу. Слишком робкая, застенчивая девушка, не обладавшая темпераментом, по крестьянским представлениям, не могла быть готова к замужеству и рождению ребенка. Про такую говорили, что она только «лавку обтирает». Если девушка была слишком дерзкой, бойкой, раскованной, то она своим поведением могла поставить под угрозу устойчивость будущего брака. Парни обычно «браковали больно бойких».
      Естественно, от девушки требовалось и умение хорошо работать, чтобы в ее будущей семье был достаток. Сваха, расхваливая невесту родителям жениха, произносила такие слова: «Моя девка умнёшенька, прядет тонёшенько, ткет чистёшенько, белит белёшенько».
      Эти качества привлекали и парней. Парень Василий Полянский из Костромской губернии так рассуждал о том, какая девушка ему может прийтись по душе в качестве будущей жены: «Мне нужно хозяйку: красоту-то не лизать, с хорошей наживешь, а с плохой что и есть проживешь!» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 57).
      Чтобы понравиться парням, девушка должна была обладать веселым нравом, умением плясать, петь, вести остроумные разговоры, то есть быть «счастливой, таланливой, гульливои, забавливой». Костромской парень по прозвищу Карамай, обсуждая вопрос о своей женитьбе, говорил: «Что это за баба будет? И выйти на народ не с чем. Мне надо такую, чтобы показать было что... Ну что от нее: ни песен, ни басен» (Там же. С 57).
      Однако в своей «гульливости» девушке не следовало заходить далеко. «Славутность» предполагала безупречную репутацию:
 
      Мимо сада не ходи
      Да, мил, дорожку не тори.
      Мил, дорожку не тори да худу славу не клади.
      Худа славушка пройдет,
      Никто замуж не возьмет:
      Да что ни барин, ни купец, ни проезжий молодец.
 
      Девушке полагалось блюсти себя и сохранять честное имя, то есть не прослыть «совсем заблудящейся» и не утратить девственности до свадьбы. Утрата девственности влекла за собой и утрату «славутности». «Какая же это девка, когда себя уберечь не могла!» – говорили крестьяне.
      Девушки, чья добрая репутация не вызывала ни у кого сомнения, пользовались в деревнях большим уважением: чем больше в деревне «славниц», тем больше чести ее жителям. «Славницы» обычно возглавляли праздничные гулянья молодежи, занимали почетные места на зимних посиделках и игрищах, их первыми набирали в хоровод, из них составляли первые пары в кадрили. Если мать отправляла свою дочку в гости к родственникам в дальнюю деревню, чтобы она «мир посмотрела и себя показала», то обязательно приглашала поехать с ней нескольких «славниц», чтобы все знали, с кем ее дочка знается.
      Естественно, каждая девушка мечтала поднять свой статус до уровня «славницы». Верили, что «получить почет» можно с помощью заговора. Вот, например, какой заговор произносила девушка из села, расположенного на берегу реки Пинега, отправляясь на гулянье: «У отцовских доцерях да у деревенских молотцах раба Божия (имя) как волк в овцах, и все девки овецьки, а я одна волцок. И как на хлеп, на соль цесть и слава, и на меня бы такова была цесть и слава во всяко время, во всякий час, во всякое игрище» (цит по: Астахова А. М. С. 48). В начале XX века девушка Прасковья записала в «ворожейную тетрадку» такие «слова на славу»: «Севодне великий праздник Ильи Пророку, его всяк знат и почитат, и идет великая слава. И шла бы великая слава об рабе Божией Параскевы, всяк знал и почитал, и хвалили. Где мой суженой-ряженый [ни был бы] ехал свататьсе! Не мог бы ни двенадцати часов часовать, ни минуты бы миновать, об рабы Божией Параскевы ехал свататься! На мои слова замок и ключ» (Русская свадьба. Т. 2. С. 257).
      В девичьем обиходе были распространены и более сложные способы поднятия «славутности». Они обычно приурочивались к большим праздникам: Рождеству, Крещению, Пасхе, Троице, Иванову и Петрову дням. В селах Олонецкой губернии девушки в один из этих праздничных дней, дождавшись момента, когда звонарь пойдет на колокольню для праздничного благовеста, бежали на реку или озеро, взяв с собой небольшую кадушку и колокольчик. После первого удара колокола они набирали колокольчиком девять раз воды в кадушечку, приговаривая: «Как этот колокол звонит, так бы звонили и говорили вси добры люди по праздникам, по ярманкам и по торговлям про меня, рабу (имя)», а затем бежали на перекресток дорог, раздевались и поливали себя этой водой в надежде на «получение славы». Девушки купались в Крещение в иордани – проруби, вырубленной для водосвятия в виде креста. В ночь на Васильев день выходили на перекресток дорог и бросали на ветер ленту из косы, чтобы ее подхватили бесы и разнесли славу о девушке по всем селам и деревням.
      Однако особенно действенными считались обряды, исполнявшиеся весной – когда в природе все оживает, и в летнее время, между Троицей и Петровым днем – в период высшего расцвета природы. В летние Святки девушки отправлялись в поле, где, раздевшись донага, кувыркались «для славы» в цветущей ржи. Большие надежды возлагались на Иванову ночь. После захода солнца, когда за околицей села зажигались ивановские костры, девушке надо было несколько раз прыгнуть через огонь вместе с парнем, взявшись крепко за руки; к утру ей следовало вместе с подругами отправиться в хорошо натопленную баню, наломав предварительно веников, желательно из 27 растений (среди них иван-да-марья, крапива, бузина, береза и т. д.). В бане полагалось долго париться, «накладывая на себя славу», а потом в одних венках отправиться купаться на реку или озеро. В Иванову ночь «для славы» можно было умыться тремя каплями росы, собранной с лесных трав, или водой из трех лесных ключей. При этом произносили специальный заговор: «Моюсь, умываюсь, раба Божия, белыми белилами, алыми румянами, чтоб на меня, рабу Божию, глядели стары старухи, молоды молодухи, стары старики, молоды мужики. А мой любезный сох бы, болел, как в огне горел, по мне, рабе Божьей, утренну, денну, ночну и вечерню. Тут моим словам ключ и замок» (Русские заговоры и заклинания. С. 113).
      Вот, например, что говорили в селах Северной Двины, одевая девушку в свадебное платье:
 
      На воду синизна,
      На платье белизна,
      На меня, рабу Божью Марию, красота,
      На весь мир сухота:
      На троеженых и на двоеженых,
      На черных и черемных,
      На белых и русых,
      На голых и на богатых.
      И меня, рабу Божью Марию,
      Весь мир хвалял
      И восхвалял,
      И через руки хватали,
      И места садили
      За столы дубовые,
      За скатерти шелковые,
      За хлебы, за сытни,
      Мне, рабы Божьей, кланялись.
      И я, раба Божья, казалась бы
      Всему миру и своему суженому
      Свету белого беляя,
      Схожего солнца миляя,
      Красняя отца и матери,
      Роду и племени,
      Ясными очами всех ясняя,
      Черными бровями всех черняя.
      И на игрушке молодцов,
      И на женитьбе женихов,
      На пирушке баб молодых
      Всех бы я басяя и миляя!
 
      Если все эти средства не помогали, мать девушки отправлялась за помощью к профессионалу – колдуну, который, по общему мнению, был способен «наложить славу» на любую девушку. В Олонецкой губернии, например, такими считались карельские колдуны. Ритуал проводился в бане, которую топили особыми дровами: например, от трех деревьев, разбитых молнией; воду надо было взять из родника или собрать во время грозы; веник связать из веток разных деревьев, в том числе рябины, дуба, можжевельника. Колдун сначала очищал девушку от порчи, заставляя ее пройти через кольцо из веток рябины, а затем наделял притягательной для мужчин силой. Все это сопровождалось заклинаниями. Верили, что после этого девушка станет «всем молодцам приглядна».
      Если «девичья пора» заканчивалась, а замужество так и не предвиделось, то девушка рисковала остаться без мужа – «погибнуть», «пропасть». Затянувшееся девичество рассматривалось как время остановки роста – «сидения», «переспевания». Девушку сравнивали с коробочкой мака, которая никак не может рассыпаться на зернышки, называли ее «засидкой», «надолбой». В разных местностях возраст, с которого девушка уже считалась «засидкой», определялся по-разному: например, в южнорусских областях девушке полагалось вступить в брак до 18 лет, в центральных и среднерусских областях, на большей части территории Русского Севера до 22–23 лет, в отдельных северных районах до 25–27 лет. Но повсюду отношение к девушке-«засидке» было резко неодобрительным, ведь она не смогла или не захотела вовремя выполнить свой долг перед Богом и людьми. На Масленице, когда подводились итоги брачного сезона, начинавшегося осенью, такой девушке пели:
 
      Масленая, белая мочка,
      А кто замуж не шел – сукина дочка!
      Масленая, грязь по вухи,
      Остались наши девки вековухи!
      Масленая, гололетье,
      Остались наши девки да на летье!     
      

Крестьяне Богородского уезда Тульской губернии. Фото А. О. Карелина. 1870	Крестьяне Боровского уезда Тульской губернии. Фото А. О. Карелина. 1870

      Крестьянская община, осуждая «засидку», была заинтересована в продолжении «крестьянского рода-племени» и старалась помочь ей покончить с девичеством, выдать замуж «хоть за вдовца, хоть за проезжего молодца». В некоторых селах вплоть до середины XIX века сохранялся древний обычай возить «засидевшуюся» девушку по селу на санках или в корыте, останавливаясь перед домами, где жили парни, с криками «Поспела, поспела!» или «Кому нужна надолба?». Чтобы девушка вступила в брак, на Масленицу осуществлялись и специальные магические действия. Например, при помощи короткого бревна, палки, колодки, снопа. В Воронежской, Орловской, Смоленской губерниях колодку привязывали к ноге девушки: она должна была таскать колодку за собой во время гулянья: «Калодку привязывают, шоб жених привязался и замуж вышла девка» (цит по: Агапкина Т. А. 2002. С. 237). В конце XIX века вместо бревна здесь стали использовать связку баранок, которую вешали на шею «засидке», или бант, прикреплявшийся к одежде. На Русском Севере бревно бросали с порога в красный угол избы, где жила такая девушка. На Урале во время масленичного катания девушке бросали в сани сноп (то есть «жениха»). По представлениям крестьян, эти действия должны были стимулировать столь желанный брак. Прощание с девичеством в русской традиции всегда было и долгожданным событием, и печальным. В старинных свадебных песнях девичество определялось как «жизнь вольная», яркая, светлая и радостная:
 
      Ах ты воля, ты воля батюшкина,
      Ах ты нега, ты нега матушкина!
      Я у батюшки жила-красовалася,
      Я у матушки жила по своей воле.
      Поутру раным-ранешенько не вставала,
      И я ранних петухов, млада, не слушала;
      А умыв руки, садилась за дубовый стол,
      Со батюшкой, со матушкой хлеб-соль кушати...
 
      Жизнь девушек, действительно, была и более вольной, и более насыщенной событиями, чем жизнь людей, обремененных семьей. В богатых домах девушки занимали отдельное помещение – светлицу, горенку или небольшую холодную клеть с входом из сеней. В свадебных песнях девичья горенка называлась «клеточка-перерубица», «малое безлюдыще», «тихое уютоньице». Там в сундуках и «коробеюшках замчённых» девушки хранили свою одежду и приданое, стояли прялки, пяльцы для вышивания, лежала подушка с коклюшками для плетения кружев и другие принадлежности для рукоделия, а также имелся столик с зеркалом и ящичками для белил, румян, сурьмы. Распорядок дня девушек также был несколько иной, чем у остальных взрослых членов семьи. Девушка могла дольше спать утром (особенно если в доме были снохи), вставая, когда «по селам все петухи поют, а по избушкам печки топятся, а по церквям-то Богу молятся, а по часовенкам-то спасаются». Вечером она могла свободно отправиться к подружкам или на посиделку, куда приходили парни, а вернуться домой лишь поздней ночью. В летнее время и в праздники девушке разрешалось гулять до утренней зари, и это не считалось чем-то предосудительным.
      В свадебной песне невеста, обращаясь к сестре, так говорит о жизни в девичестве:
 
      Уж мы жили-красовалися
      По беседушкам по раниим,
      И по вечорочкам по поздниим,
      И по работушкам по трудныим,
      По годовым да по праздничкам –
      Все ходили-красовалися.
 
      Родители старались дать дочерям свободу: возможность «нагуляться», «навеселиться». В то же время родители требовали от нее послушания, покорности, уважения к себе и к другим членам деревенского сообщества, трудолюбия, сохранения целомудрия до свадьбы. Девушка, покидая отцовский дом, в специальных причетах благодарила отца за «вольную жизнь».
 
      Ты держал меня, девушку,
      Во прекрасном девичестве,
      Будто крест да на белой груди,
      Будто перстень на правой руке.
      У кормильца света батюшки
      Была словцом не огрублена,
      Я работкой не загружена,
      На гулянье не задержана.
 
      По мнению крестьян, относительная свобода, которой пользовалась девушка, была важна для ее развития, приобретения жизненного опыта, выработки самостоятельности в делах и поступках и в результате – для правильного выполнения ею роли жены, хозяйки и матери в будущей семейной жизни.
 
     
      КУРИЦУ НЕ НАКОРМИТЬ, ДЕВИЦУ НЕ НАРЯДИТЬ
     
      Уж я Аннушку люблю,
      Она – уборчистая,
      Она - уборчистая,
      Разговорчистая.
      На ней юбочка баска,
      Будто шелковая,
      Опоясочка баска –
      Целоваться три разка!
 
      Девушка «в самой поре» должна была, если хотела нравиться парням, хорошо одеваться, или, как тогда говорили, быть щеголёной. В молодежной среде одежда значила очень много. На гуляньях и посиделках успехом у парней пользовались в первую очередь красиво одетые девушки.
      Деревенское сообщество тоже обращало внимание на то, как одеты девушки, – «справна ли у них снаряда», как они красуются, «бодрятся», «басятся». Особенно активно обсуждались девичьи наряды в праздник, когда все буквально высыпали на улицу, и в первую очередь интерес проявляли матери парней. Пожилые женщины вспоминали: «Было вот, придет в цясовню (мать парня), как собиралиси в цясовню гулять, она дак и выглядывает, и выглядывает. Которая хорошо выряжена, хороший выряд на ей, а и хозяйство нехорошенькее, а уж одета все хорошо, так она: „Вот на плециках-то, да на жопке шелк, а в животике щёлк да щёлк"» (цит. по: Морозов И. А., Слепцова И. С. С. 502). Деревенский этикет вполне позволял матерям парней подойти к девушкам близко, чтобы не только получше рассмотреть их одежду, но и проверить ее качество: «Дак они подойдут к девкам-то, да и загибнут подолышк-от у платья-то... Подолы-то те тканые, широкие, товстые, красивые, а там ишшо лентоцьки полосатые нашиты в три перста – это хорошая подподольниця, это толькё в церкву-ту идти. Тамока эти узоры – знацит богата невеста» (Там же. С. 507).
      Естественно, наряды были постоянной темой девичьих разговоров. Девушкам не надоедало обсуждать, кто во что оденется на праздник, на сенокос или на посиделки, чья «справа» лучше, чья хуже, что они собираются купить на ярмарке или в лавке. Они также с большим удовольствием обсуждали одежду парней:
 
      Ванюшка хороший,
      Ванюшка пригожий,
      У Ванюшки рубашка кумачная,
      У Ванюшки жилетка атласная,
      У Ванюшки брюки триковые,
      У Ванюшки сапожки козловые.
 
      И парни с удовольствием включались в эти разговоры, давая девушкам советы или говоря «любезности» – комплименты.
     
      

Крестьянские девушки в праздничных костюмах. Фото. Начало XX в. Архангельская губ.	В. А. Бобров. Карие глаза. 1904	Комплекс женской одежды с кубильком

      Девушки старались продемонстрировать свои наряды разными способами. В праздники переодевались по три-четыре раза за день. Отправляясь на гулянье в соседнюю деревню, везли с собой не менее двух костюмов, а если ехали в гости к дальним родственникам, то забирали с собой всю свою «справу», чтобы не опозориться в чужом месте, перед чужими парнями и девушками. Во многих деревнях существовал обычай, по которому в первую неделю Святок по домам ходили так называемые «баские наряжонки». Это были группы девушек, одетых в лучшие костюмы, с наброшенными на плечи дорогими шалями, но с закрытыми тюлем лицами. Они обходили дома односельчан, и прежде всего те, где были холостые парни, показывали свои наряды, заставляли угадывать, кто скрывается под тюлевой маской. В некоторых местностях в Святки девушки наряжались в одежду, принадлежащую одной из подруг. Надев ее костюмы, заходили в каждый дом, где жил парень. Они там пели, плясали, а затем сообщали хозяевам, в чьих костюмах пришли. Чем большее количество девушек шло с хозяйкой костюмов, тем больше ей было чести.
      Девушке полагалось, по общему мнению, иметь три вида одежды: для будней – «платьице ежедённое», для праздников – «платьице воскресённое», и для свадьбы – «платьице подвиняшное». Обычай требовал, чтобы праздничный гардероб состоял не из одного-единственного «платьица воскресённого», а из нескольких полных костюмов: один для Пасхи, другой для Рождества и Святок, третий для гуляний в праздничные дни, четвертый для посиделок и гуляний в будние дни, пятый для выхода в церковь по воскресеньям и т. д. Праздничный костюм шили из дорогих тканей, по возможности фабричного производства.
      Обязанность хорошо одеть взрослых дочерей лежала на родителях. Мать и отец старались купить ей побольше вещей, чтобы «люди не осудили» и дочка смогла выйти замуж за достойного человека. Это была сложная задача, которая превращалась в проблему, если дочек было много, а семья – не самая богатая. Очевидец из г. Кадникова Вологодской губернии свидетельствовал: «...Одеть к празднику свою дочь как можно лучше считается у крестьян такой необходимостью, таким настоятельным обычаем, что нередко крестьянин продает корову или несет в заклад до зимы свою шубу, лишь бы сделать дочери к празднику шелковое платье, а платья заводятся дорогие: от 25 до 60 рублей...» (Н. В. 1887. № 21). Ярославский бытописатель XIX века А. В. Балов отмечал: «Каждая девушка в семье старается накупить себе побольше нарядов и наполнить ими заветный короб с приданым, которое бывает иногда решительно не по средствам для обитательницы деревни» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1769, л. 16 об.). В старинной свадебной песне рассказывается, что должен купить девушке отец, чтобы она выглядела «не хуже других»:
 
      Он купил ей атласу и бархату,
      Он купил ей камки мелкотравчатые,
      Мелкотравчатые стоузорчатые.
      Он купил ей чулочки одинцового сукна,
      Одинцового сукна, холмогорского шитья,
      Он купил ей башмачки зелен сафьян,
      Он купил ей сережки, ей чусы к ушам,
      Он купил ожерелья на белу шею,
      Он купил ей повязку на голову наложить.
      Отдавал он Надеждушке покупочки:
      «Ты ходи-ка, красуйсе во девушках, душа,
      Ты гуляй-ко, милуйся во красных, хороша,
      Красна девушка Надежда Артемьевна».
 
      Все эти вещи, которые действительно были необходимы «славнице», стоили, по крестьянским меркам, довольно дорого. Праздничный девичий костюм на ярмарках Архангельской губернии в 1850–1860-е годы стоил около 25 рублей: сарафан из штофного шелка - 10 рублей, две ситцевые рубахи по 3 рубля каждая, головной убор – не менее 10 рублей. На 25 рублей в эти годы можно было купить хорошую корову и жеребенка. В 1860–1870-е годы цены на одежду и ткани выросли: отрез модного в деревнях красного штофа на сарафан стоил уже 25 рублей, а тонкое сукно, которое шло на внешнюю сторону шубы, подорожало с 1 рубля 30 копеек до 4 рублей. И это в то время, как пуд льна (примерно 16 кг) на ярмарке стоил 8 рублей 40 копеек, а на сенокосных работах можно было за два месяца заработать не больше 5–10 рублей.
      На невестившуюся дочь работала обычно вся семья, но прежде всего мать и сама девушка. Они выращивали лен и коноплю, пряли, ткали, шили, продавали холсты, овощи, ягоды, грибы, молочные продукты. Девушки работали по найму в богатых хозяйствах на жатве, сенокосе и уборке овощей. Все вырученные ими деньги шли только по одному назначению – на наряды и приданое. Заботливая мать могла гордиться своей богато одетой дочкой:
 
      Красна девица идет,
      Словно павушка плывет.
      На ней платье голубое,
      Лента алая в косе,
      На головушке перо,
      Хоть пятьсот рублей дано,
      Хоть пятьсот рублей дано, –
      Стоит тысячу оно.
 
      На большей части территории России в XVIII – середине XIX века девушки носили «стародавние костюмы», то есть костюмы традиционного типа, или, как еще принято их называть, национальные. Костюмы девушек из разных областей, естественно, различались, однако при всем том многие особенности были общими.
      На Русском Севере, в Центральной России, Поволжье, Сибири девушки носили рубаху и сарафан. В селах, расположенных к югу от Москвы, – в Рязанской, Курской, Воронежской, Орловской губерниях, еще в середине XIX века одеждой девушки была только рубаха, которую подвязывали красивым пояском и подтягивали ее на уровне талии так, что спереди подол доходил до середины икры, а сзади спускался почти до щиколоток. В казачьих станицах Дона девушки поверх рубахи надевали кубилёк – платье в талию с узким лифом, застегивавшимся на множество мелких серебряных или жемчужных пуговиц, и широкой юбкой, два передних полотнища которой оставались не сшитыми. Кубилёк подпоясывали серебряным или шитым поясом с пряжкой. Костюм всегда дополнялся головным убором – обычно с открытым верхом и с множеством украшений.
     
      Рубаха
     
      В ей рубашечки-самотканочки,
      Самотканочки тонки дельные,
      Тонки дельные, алляной подол,
      Алляной подол, он подкоченный,
      Он подкоченный и подстроченный.
 
      Основной составляющей девичьего костюма была рубаха. Классическая русская девичья рубаха шилась из пяти полотнищ льняного (конопляного) полотна домашней выделки, шириной от 39 до 42 см. Переднее и заднее полотнища соединялись на плечах небольшими прямоугольными вставками – поляками. Два полотнища, более короткие, шли на боковины, а пятое разрезалось вдоль и использовалось для рукавов. Ворот у рубахи делали круглым, в мелкую сборку, а спереди имелся довольно глубокий разрез – пазуха, застегивавшийся на запонку или пуговицу. Рубаха могла быть цельной (проходница, исцельница), то есть сшитой из длинных, достигающих щиколоток полотнищ ткани, или составной, когда верхняя часть (воротушка, чехлик) кроилась отдельно от нижней части (подставы), а затем обе части сшивались. При этом воротушку шили из тонкой ткани, а нижнюю часть – из более грубого холста. В некоторых селах подстава представляла собой род юбки – подол, собранный сверху. Рукава у большинства рубах были длинными, зауженными книзу или прямыми, собранными на узкой обшивке у запястья.
 
      Да над речушкой рябинушка стояла,
      Под рябинушкой кленова доска лежала.
      Как на этой на дощечке
      Прасковьюшка стояла,
      Тонки белы рубашоночки мывала,
      Тонки белы рубашоночки льняные.
      А по берегу Иванушка гуляет,
      Прасковьюшку к себе подзывает.     
     

А. Г. Венецианов. Крестьянская девушка за вышиванием. 1843	Пляшущая женщина. Изображение со старинного браслета. XII в.

      Сравнительно долго в русском быту сохранялся старинный фасон рубахи-долгорукавки, у которой рукава были широкими у плеча, узкими от локтя и доходили до щиколоток, а иногда достигали в длину 2–3 метров. Рукава снизу подбирались мелкими горизонтальными складками и закреплялись на руке зарукавьями – узкими полосками ткани, застегивавшимися на крючок или пуговицу. В некоторых деревнях на рукавах были сделаны прорези для рук, длинные концы при этом свисали вниз, заставляя девушку держать руки сложенными на груди. О долгорукавках сохранились свидетельства иностранцев, посещавших Московию еще в XVI–XVII веках; рубахи с рукавами до локтя и «брызгулями» – пышными воланами – вошли в девичью моду, вероятно, только в XIX веке.
      Из тканей домашнего изготовления для рубах выбирали тонкое льняное полотно, для шитья праздничных рубах использовались льняная кисея, коленкор, миткаль, ситец или штофный шелк. Рубахи украшали на груди, плечах, по рукавам и по подолу вышивкой, ткаными узорами, кумачовыми вставками, тесьмой, кружевом, а также блестками.
 
     
      Сарафан
     
      Да я за то его люблю –
      Да сарафан сумел купить,
      Да сновый, алый, голубой,
      Да золоты пуговки литы,
      Да петельки золоты.
 
      Девушки, жившие на Русском Севере, в Центральной России и Поволжье, поверх рубахи всегда надевали сарафан – длинную одежду на лямках или с широкими проймами, без рукавов.
     
      

Шкатулка «Боярышня у плетня». Фабрика Н. А. Лукутина, Московская губ. 1890-е	В. И. Суриков. Портрет Н. Ф. Матвеевой. 1909. (На девушке надеты повязка и душегрея.)

      Сарафаны различались по покрою. Наибольшее распространение получили соклинники и так называемые круглые сарафаны (москович, продуванка, раздувай). Косоклинником назывался сарафан, в боковые швы которого рядами или «елочкой» вшивали широкие клинья. Спереди сарафан застегивался на пуговицы или был «глухим» (то есть без разреза), но сохранялась имитация застежки. Особенно ценились сарафаны с большим количеством клиньев. Сарафаны-косоклинники имели холщовую подкладку, зачастую простеганную с льняной куделью или шерстяными очесами. Подкладка предохраняла тонкую ткань от порчи, а кудель делала сарафан более теплым. Это было очень важно, так как в праздничные дни поздней осенью и зимой сарафан могли носить с короткой шубейкой или без шубы. Сарафан московский круглый шили из пяти-шести прямых полотнищ ткани, собранных сверху на узкую обшивку, со сравнительно узкими лямками.
      В праздничные дни в некоторых районах поверх сарафана надевали душегрейку или шугай. Душегрейка (душегрея, коротёна, коротенька, перо, подсердечник) – это короткая одежда на лямках, спереди застегивавшаяся на крючок. Ее покрой в большинстве случаев был аналогичен покрою сарафана. Шугай – это такая же короткая одежда, как и душегрея, но с рукавами, сужающимися к запястью, и широким отложным воротником.
      Сарафаны, душегреи, шугаи шили из набойки домашнего изготовления или штофного шелка, муара, парчи, бархата, плиса, тонкой шерсти – как правило, яркого цвета. Сарафаны декорировали вдоль переднего шва или разреза серебряным или золотым кружевом, широкой цветной тесьмой фабричного производства, серебряными пуговицами. Душегрейки, шугаи украшали золотошвейной вышивкой, позументом.
 
      Сошьем Дуне сарафан...
      Сарафанчик со пером,
      Со широким кружевом.
      Коробейко запирай,
      По праздничкам надевай.
      
      Во второй половине XIX века мода на косоклинные сарафаны стала распространяться среди девушек южнорусских губерний. Южнорусские сарафаны несколько отличались от тех, что носили севернорусские девушки. Они были черного или темно-синего цвета, без переднего шва, на широких лямках, орнаментированные по подолу хлопчатобумажной тесьмой, кумачом, позументом. Их подпоясывали широким красным тканым поясом, концы которого спускались вниз, почти достигая подола.
 
     
      Головной убор
     
      Тятенька и маменька!
      Я у вас не маленька.
      Мне пятнадцатый годок,
      Купите шелковый платок.
 
      Важной частью девичьего праздничного наряда был головной убор – «девичье украшеньице». В разных местностях России он назывался по-разному: венец, венок, повязка, перевязка, головодец, коруна, лента, чельник, почёлок
     
      

Косники. XIX в. Европейская Россия. Косник – украшение, закреплявшееся на конце девичьей косы	Девушка в праздничном костюме и нарядной повязке. Фото. Начало XX в. Архангельская губ.	Д. Г. Левицкий. Портрет Агафьи (Агаши) Левицкой, дочери художника. 1785

     
      Венцы и перевязки, которые носили в праздничные дни девушки, жившие в деревнях и небольших провинциальных городах Русского Севера, были очень красивы. Венец вырезали из бересты или картона в форме сердца или полуовала с высокой передней частью и «городчатым» – зубчатым верхним краем. Лицевая сторона украшалась жемчугом, бисером, драгоценными или полудрагоценными камнями, цветным стеклом в металлической оправе, перламутром, цветной фольгой, золотошвейным узором, медными или латунными листочками на стебельке из канители, блестками. Изнаночная – обтягивалась ситцем или набойкой. Венец обычно закрепляли на неширокой повязке из парчи, которую укладывали по темени, а затем завязывали на затылке под косой. Дополнительным украшением к нему была бисерная или жемчужная поднизь, спускавшаяся на лоб, и широкая полоса парчи, прикрывавшая сзади завязки и косу. Венец надевали в торжественные дни. Он заставлял девушку красиво держать голову, расправить плечи, идти по улице села «белой лебедью». Повязка из полосы красного шелка, парчи или позумента, мягко облегавшая голову, и перевязка, имевшая в основе берестяной обруч и обтянутая такими же тканями, хотя и были украшены, но выглядели несколько проще, чем венец.
      Девушки Южной России в праздничный день надевали на голову венки и повязки. Венок представлял собой узкий обруч, к которому прикрепляли яркие бумажные цветы, бусы, разноцветный бисер, перышки селезня, шарики из гусиного или утиного пуха, а сзади – разноцветные шелковые ленты. Праздничная повязка была наряднее и сложнее. Девушки надевали ее, стоя перед зеркалом довольно длительное время. Сначала голову перевязывали узкой полоской холста, украшенной по краю черной или красной бахромой с блестками на концах, а над ушами четырехугольными пластинками из позумента на картонной основе. Затем повязывали налобник – более широкую полосу ткани, украшенную бусами, бисером, бумажными цветочками. Около висков под налобник прикрепляли селезневые перышки или пучки черного конского волоса. Поверх налобника, но так, чтобы его орнаментированная часть была видна, надевали шелковый платок, сложенный по диагонали в виде неширокой ленты. Его концы завязывали спереди или сзади – кому как нравится. Все это сооружение дополняли перьями, искусственными цветами, множеством лент, спускавшихся по спине. Про так наряженную девушку в Воронежской губернии пели:
 
      Моя утица, сиза голубица,
      Моя ягодка красна вышанка,
      Моя девочка ненаглядочка,
      Ненаглядочка, ненасмотрочка,
      Да все Марьюшка ай Васильевна!
 
     
      Украшения
     
      Сарафан на Марьюшке ала бархата,
      Уж и серьги на ней скатна жемчуга,
      Уж и кольца на ней чиста серебра.
      Девичий праздничный костюм дополнялся множеством украшений.
     
      

Девушки в праздничных костюмах. Фото. Начало XX в. Архангельская губ.	Ф. М. Славянский. Крестьянская девочка. Конец 1830-х - начало 1840-х
Ф. А. Горецкий. Христосование. 1850	Ожерелье. XIX в. Рязанская губ.	Ожерелье. вторая половина XIX в. Орловская губ.

      Девушки обязательно носили серьги. В деревнях они назывались также «чусы», «чуски», «колтуши», «колтки». На русском Севере предпочтение отдавали серьгам, которые по своей форме напоминали белых бабочек. «Крылышки» делали из речного жемчуга, перламутра или белого бисера, нанизанного на конский волос или тоненькую проволочку, а сердцевину – из меди или серебра. Такие сережки могли быть совсем маленькими, как ночные мотыльки, или, наоборот, крупными, как большая бабочка с расправленными крылышками. Популярными у девушек северных районов были и серьги-пясы – небольшие жемчужные сетки в форме трапеции. Серьги-голубцы (по названию птицы) получили широкое распространение по всей России. Они состояли из полой или литой подвески – часто в виде стилизованной летящей птички, декорированной гравировкой, цветной эмалью, вставками из камней или стекол, мелкой зернью, – и закрепленных на ее нижнем конце металлических стерженьков, украшенных бусинками, жемчужинками, бисеринками, зернью или мелкими драгоценными или полудрагоценными камнями. Серьги-голубцы были «долгими» – длинными, красиво покачивались и позванивали, когда девушка двигалась. «Долгими» считались также «одинцы», «двойчатки», «тройчатки» – серьги, которые состояли из металлического кольца, вставлявшегося в ухо, и подвешенных к нему металлических стерженьков – одного, двух или трех, с нанизанными на них сердоликовыми, костяными, перламутровыми шариками, бусинами, жемчужинами, серебряными цилиндриками, металлическими кубиками с гравировкой. Похожими на эти сережки были и любимые девушками «орлики». Они назывались так потому, что на конце каждого из стерженьков висело маленькое изображение летящей птички. В Южной России девушки, кроме сережек, вставлявшихся в мочку уха, вешали на ушную раковину еще «гуски» («пушки»). Это были белые шарики из пуха домашних гусей, к которым прикреплялись «снизки» из цветного бисера.

К титульной странице
Вперед