I
Дорога
В дороге ничего не случилось слишком замечательного. Ехали с не-
большим две недели. Может быть, еще и этого скорее приехал бы Иван Федо-
рович, но набожный жид шабашовал по субботам и, накрывшись своею попо-
ной, молился весь день. Впрочем, Иван Федорович, как уже имел я случай
заметить прежде, был такой человек, который не допускал к себе скуки. В
то время развязывал он чемодан, вынимал белье, рассматривал его хоро-
шенько: так ли вымыто, так ли сложено, снимал осторожно пушок с нового
мундира, сшитого уже без погончиков, и снова все это укладывал наилучшим
образом. Книг он, вообще сказать, не любил читать; а если заглядывал
иногда в гадательную книгу, так это потому, что любил встречать там зна-
комое, читанное уже несколько раз. Так городской житель отправляется
каждый день в клуб, не для того, чтобы услышать там что-нибудь новое, но
чтобы встретить тех приятелей, с которыми он уже с незапамятных времен
привык болтать в клубе. Так чиновник с большим наслаждением читает ад-
рес-календарь по нескольку раз в день, не для каких-нибудь дипломатичес-
ких затей, но его тешит до крайности печатная роспись имен. "А! Иван
Гаврилович такой-то! - повторяет он глухо про себя. - А! вот и я! гм!.."
И на следующий раз снова перечитывает его с теми же восклицаниями.
После двухнедельной езды Иван Федорович достигнул деревушки, находив-
шейся в ста верстах от Гадяча. Это было в пятницу. Солнце давно уже заш-
ло, когда он въехал с кибиткою и с жидом на постоялый двор.
Этот постоялый двор ничем не отличался от других, выстроенных по не-
большим деревушкам. В них обыкновенно с большим усердием потчуют путе-
шественника сеном и овсом, как будто бы он был почтовая лошадь. Но если
бы он захотел позавтракать, как обыкновенно завтракают порядочные люди,
то сохранил бы в ненарушимости свой аппетит до другого случая. Иван Фе-
дорович, зная все это, заблаговременно запасся двумя вязками бубликов и
колбасою и, спросивши рюмку водки, в которой не бывает недостатка ни в
одном постоялом дворе, начал свой ужин, усевшись на лавке перед дубовым
столом, неподвижно вкопанным в глиняный пол.
В продолжение этого времени послышался стук брички. Ворота заскрыпе-
ли; но бричка долго не въезжала на двор. Громкий голос бранился со ста-
рухою, содержавшею трактир. "Я взъеду, - услышал Иван Федорович, - но
если хоть один клоп укусит меня в твоей хате, то прибью, ей-богу,
прибью, старая колдунья! и за сено ничего не дам!"
Минуту спустя дверь отворилась, и вошел, или, лучше сказать, влез
толстый человек в зеленом сюртуке. Голова его неподвижно покоилась на
короткой шее, казавшейся еще толще от двухэтажного подбородка. Казалось,
и с виду он принадлежал к числу тех людей, которые не ломали никогда го-
ловы над пустяками и которых вся жизнь катилась по маслу.
- Желаю здравствовать, милостивый государь! - проговорил он, увидевши
Ивана Федоровича.
Иван Федорович безмолвно поклонился.
- А позвольте спросить, с кем имею честь говорить? - продолжал толс-
тый приезжий.
При таком допросе Иван Федорович невольно поднялся с места и стал
ввытяжку, что обыкновенно он делывал, когда спрашивал его о чем полков-
ник.
- Отставной поручик, Иван Федоров Шпонька, - отвечал он.
- А смею ли спросить, в какие места изволите ехать?
- В собственный хутор-с, Вытребеньки.
- Вытребеньки! - воскликнул строгий допросчик. - Позвольте, милости-
вый государь, позвольте! - говорил он, подступая к нему и размахивая ру-
ками, как будто бы кто-нибудь его не допускал или он продирался сквозь
толпу, и, приблизившись, принял Ивана Федоровича в объятия и облобызал
сначала в правую, потом в левую и потом снова в правую щеку. Ивану Федо-
ровичу очень понравилось это лобызание, потому что губы его приняли
большие щеки незнакомца за мягкие подушки.
- Позвольте, милостивый государь, познакомиться! - продолжал толстяк.
- Я помещик того же Гадячского повета и ваш сосед. Живу от хутора вашего
Вытребеньки не дальше пяти верст, в селе Хортыще; а фамилия моя Григорий
Григорьевич Сторченко. Непременно, непременно, милостивый государь, и
знать вас не хочу, если не приедете в гости в село Хортыще. Я теперь
спешу по надобности... А что это? - проговорил он кротким голосом вошед-
шему своему лакею, мальчику в козацкой свитке с заплатанными локтями, с
недоумевающею миною ставившему на стол узлы и ящики. - Что это? что? - и
голос Григория Григорьевича незаметно делался грознее и грознее. - Разве
я это сюда велел ставить тебе, любезный ? разве я это сюда говорил ста-
вить тебе, подлец! Разве я не говорил тебе наперед разогреть курицу, мо-
шенник? Пошел! - вскрикнул он, топнув ногою. - Постой, рожа! где погре-
бец со штофиками? Иван Федорович! - говорил он, наливая в рюмку настой-
ки, - прошу покорно лекарственной!
- Ей-богу-с, не могу... я уже имел случай... - проговорил Иван Федо-
рович с запинкою.
- И слушать не хочу, милостивый государь! - возвысил голос помещик, -
и слушать не хочу! С места не сойду, покамест не выкушаете...
Иван Федорович, увидевши, что нельзя отказаться, не без удовольствия
выпил.
- Это курица, милостивый государь, - продолжал толстый Григорий Гри-
горьевич, разрезывая ее ножом в деревянном ящике. - Надобно вам сказать,
что повариха моя Явдоха иногда любит куликнуть и оттого часто пересуши-
вает. Эй, хлопче! - тут оборотился он к мальчику в козацкой свитке, при-
несшему перину и подушки, - постели постель мне на полу посереди хаты!
Смотри же, сена повыше наклади под подушку! да выдерни у бабы из мычки
клочок пеньки, заткнуть мне уши на ночь! Надобно вам знать, милостивый
государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого
случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан.
Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами. Невоз-
можно описать, что происходило со мною: в ухе так и щекочет, так и щеко-
чет... ну, хоть на стену! Мне помогла уже в наших местах простая стару-
ха. И чем бы вы думали? просто зашептыванием. Что вы скажете, милостивый
государь, о лекарях? Я думаю, что они просто морочат и дурачат нас. Иная
старуха в двадцать раз лучше знает всех этих лекарей.
- Действительно, вы изволите говорить совершенную -с правду. Иная
точно бывает... - Тут он остановился, как бы не прибирая далее прилично-
го слова.
Не мешает здесь и мне сказать, что он вообще не был щедр на слова.
Может быть, это происходило от робости, а может, и от желания выразиться
красивее.
- Хорошенько, хорошенько перетряси сено! - говорил Григорий Гри-
горьевич своему лакею. - Тут сено такое гадкое, что, того и гляди,
как-нибудь попадет сучок. Позвольте, милостивый государь, пожелать спо-
койной ночи! Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Ваш жид будет
шабашовать, потому что завтра суббота, и потому вам нечего вставать ра-
но. Не забудьте же моей просьбы; и знать вас не хочу, когда не приедете
в село Хортыще.
Тут камердинер Григория Григорьевича стащил с него сюртук и сапоги и
натянул вместо того халат, и Григорий Григорьевич повалился на постель,
и казалось, огромная перина легла на другую.
- Эй, хлопче! куда же ты, подлец? Подь сюда, поправь мне одеяло! Эй,
хлопче, подмости под голову сена! да что, коней уже напоили? Еще сена!
сюда, под этот бок! да поправь, подлец, хорошенько одеяло! Вот так, еще!
ох!..
Тут Григорий Григорьевич еще вздохнул раза два и пустил страшный но-
совой свист по всей комнате, всхрапывая по временам так, что дремавшая
на лежанке старуха, пробудившись, вдруг смотрела в оба глаза на все сто-
роны, но, не видя ничего, успокоивалась и засыпала снова.
На другой день, когда проснулся Иван Федорович, уже толстого помещика
не было. Это было одно только замечательное происшествие, случившееся с
ним на дороге. На третий день после этого приближался он к своему хутор-
ку.
Тут почувствовал он, что сердце в нем сильно забилось, когда выгляну-
ла, махая крыльями, ветряная мельница и когда, по мере того как жид гнал
своих кляч на гору, показывался внизу ряд верб. Живо и ярко блестел
сквозь них пруд и дышал свежестью. Здесь когда-то он купался, в этом са-
мом пруде он когда-то с ребятишками брел по шею в воде за раками. Кибит-
ка взъехала на греблю, и Иван Федорович увидел тот же самый старинный
домик, покрытый очеретом; те же самые яблони и черешни, по которым он
когда-то украдкою лазил. Только что въехал он на двор, как сбежались со
всех сторон собаки всех сортов: бурые, черные, серые, пегие. Некоторые с
лаем кидались под ноги лошадям, другие бежали сзади, заметив, что ось
вымазана салом; один, стоя возле кухни и накрыв лапою кость, заливался
во все горло; другой лаял издали и бегал взад и вперед, помахивая хвос-
том и как бы приговаривая: "Посмотрите, люди крещеные, какой я прекрас-
ный молодой человек!" Мальчишки в запачканных рубашках бежали глядеть.
Свинья, прохаживавшаяся по двору с шестнадцатью поросенками, подняла
вверх с испытующим видом свое рыло и хрюкнула громче обыкновенного. На
дворе лежало на земле множество ряден с пшеницею, просом и ячменем, су-
шившихся на солнце. На крыше тоже немало сушилось разного рода трав:
петровых батогов, нечуй-ветра и других.
Иван Федорович так был занят рассматриванием этого, что очнулся тогда
только, когда пегая собака укусила слазившего с козел жида за икру. Сбе-
жавшаяся дворня, состоявшая из поварихи, одной бабы и двух девок в шерс-
тяных исподницах, после первых восклицаний: "Та се ж паныч наш!" -
объявила, что тетушка садила в огороде пшеничку, вместе с девкою Палаш-
кою и кучером Ом`ельком, исправлявшим часто должность огородника и сто-
рожа. Но тетушка, которая еще издали завидела рогожную кибитку, была уже
здесь. И Иван Федорович изумился, когда она почти подняла его на руках,
как бы не доверяя, та ли это тетушка, которая писала к нему о своей
дряхлости и болезни.