Хоть чоловiкам не онее,
Та коли жiнцi, бачиш, тее,
Так треба угодити...
Котляревский
- Ну, жинка! а я нашел жениха дочке!
- Вот как раз до того теперь, чтобы женихов отыскивать! Дурень, ду-
рень! тебе, верно, и на роду написано остаться таким! Где ж таки ты ви-
дел, где ж таки ты слышал, чтобы добрый человек бегал теперь за жениха-
ми? Ты подумал бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть и
жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодрабцев.
- Э, как бы не так, посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка
больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важ-
но дует!.. Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел на веку своем,
чтобы парубок духом вытянул полкварты не поморщившись.
- Ну, так: ему если пьяница да бродяга, так и его масти. Бьюсь об
заклад, если это не тот самый сорванец, который увязался за нами на мос-
ту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы дала ему знать.
- Что ж, Хивря, хоть бы и тот самый; чем же он сорванец?
- Э! чем же он сорванец! Ах ты, безмозглая башка! слышишь! чем же он
сорванец! Куда же ты запрятал дурацкие глаза свои, когда проезжали мы
мельницы; ему хоть бы тут же, перед его запачканным в табачище носом,
нанесли жинке его бесчестье, ему бы и нуждочки не было.
- Все, однако же, я не вижу в нем ничего худого; парень хоть куда!
Только разве что заклеил на миг образину твою навозом.
- Эге! да ты, как я вижу, слова не даешь мне выговорить! А что это
значит? Когда это бывало с тобою? Верно, успел уже хлебнуть, не продавши
ничего...
Тут Черевик наш заметил и сам, что разговорился чересчур, и закрыл в
одно мгновение голову свою руками, предполагая, без сомнения, что разг-
неванная сожительница не замедлит вцепиться в его волосы своими супру-
жескими когтями.
"Туда к черту! Вот тебе и свадьба! - думал он про себя, уклоняясь от
сильно наступавшей супруги. - Придется отказать доброму человеку ни за
что ни про что, Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! и
так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!"
V
Не хилися, явороньку,
Ще ти зелененький;
Не журися, козаченьку,
Ще ти молоденький!
Малоросс. песня
Рассеянно глядел парубок в белой свитке, сидя у своего воза, на глухо
шумевший вокруг него народ. Усталое солнце уходило от мира, спокойно
пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румя-
нился. Ослепительно блистали верхи белых шатров и яток, осененные ка-
ким-то едва приметным огненно-розовым светом. Стекла наваленных кучами
оконниц горели; зеленые фляжки и чарки на столах у шинкарок превратились
в огненные; горы дынь, арбузов и тыкв казались вылитыми из золота и тем-
ной меди. Говор приметно становился реже и глуше, и усталые языки пере-
купок, мужиков и цыган ленивее и медленнее поворачивались. Где-где начи-
нал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился
по утихавшим улицам.
- О чем загорюнился, Грицько? - вскричал высокий загоревший цыган,
ударив по плечу нашего парубка. - Что ж, отдавай волы за двадцать!
- Тебе бы вс° волы да волы. Вашему племени все бы корысть только.
Поддеть да обмануть доброго человека.
- Тьфу, дьявол! да тебя не на шутку забрало. Уж не с досады ли, что
сам навязал себе невесту?
- Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и
навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга:
сказал, да и назад... Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все
это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули
на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый пе-
ревешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам...
- А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам
Параску?
В недоумении посмотрел на него Грицько. В смуглых чертах цыгана было
что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек,
взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе ки-
пят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле -
виселица. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот,
вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь,
глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов -
все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя
костюма, какой именно был тогда на нем. Этот темно-коричневый кафтан,
прикосновение к которому, казалось, превратило бы его в пыль; длинные,
валившиеся по плечам охлопьями черные волосы; башмаки, надетые на босые
загорелые ноги, - все это, казалось, приросло к нему и составляло его
природу.
- Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только! -
отвечал парубок, не сводя с него испытующих очей.
- За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! Вот те-
бе и синица в задаток!
- Ну, а если солжешь?
- Солгу - задаток твой!
- Ладно! Ну, давай же по рукам!
- Давай!
VI
От бiда, Роман iде, от тепер
як раз насадить менi бебехiв,
та й вам, пане Хомо, не без лиха
буде.
Из малоросс. комедии
- Сюда, Афанасий Иванович! Вот тут плетень пониже, поднимайте ногу,
да не бойтесь: дурень мой отправился на всю ночь с кумом под возы, чтоб
москали на случай не подцепили чего.
Так грозная сожительница Черевика ласково ободряла трусливо лепивше-
гося около забора поповича, который поднялся скоро на плетень и долго
стоял в недоумении на нем, будто длинное страшное привидение, измеривая
оком, куда бы лучше спрыгнуть, и, наконец, с шумом обрушился в бурьян.
- Вот беда! Не ушиблись ли вы, не сломили ли еще, боже оборони, шеи?
- лепетала заботливая Хивря.
- Тс! ничего, ничего, любезнейшая Хавронья Никифоровна! - болезненно
и шепотно произнес попович, подымаясь на ноги, - выключая только уязвле-
ния со стороны крапивы, сего змиеподобного злака, по выражению покойного
отца протопопа.
- Пойдемте же теперь в хату; там никого нет. А я думала было уже,
Афанасий Иванович, что к вам болячка или соняшница пристала: нет, да и
нет. Каково же вы поживаете? Я слыхала, что пан-отцу перепало теперь не-
мало всякой всячины!
- Сущая безделица, Хавронья Никифоровна; батюшка всего получил за
весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню,
а кур, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук, яйца же большею
частию протухлые. Но воистину сладостные приношения, сказать примерно,
единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! - продолжал
попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе.
- Вот вам и приношения, Афанасий Иванович! - проговорила она, ставя
на стол миски и жеманно застегивая свою будто ненарочно расстегнувшуюся
кофту, - варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички!
- Бьюсь об заклад, если это сделано не хитрейшими руками из всего
Евина рода! - сказал попович, принимаясь за товченички и подвигая другою
рукою варенички. - Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от
вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек.
- Вот я уже и не знаю, какого вам еще кушанья хочется, Афанасий Ива-
нович! - отвечала дородная красавица, притворяясь непонимающею.
- Разумеется, любви вашей, несравненная Хавронья Никифоровна! - шепо-
том произнес попович, держа в одной руке вареник, а другою обнимая широ-
кий стан ее.
- Бог знает что вы выдумываете, Афанасий Иванович! - сказала Хивря,
стыдливо потупив глаза свои. - Чего доброго! вы, пожалуй, затеете еще
целоваться!
- Насчет этого я вам скажу хоть бы и про себя, - продолжал попович, -
в бытность мою, примерно сказать, еще в бурсе, вот как теперь помню...
Тут послышался на дворе лай и стук в ворота. Хивря поспешно выбежала
и возвратилась вся побледневшая.
- Ну, Афанасий Иванович! мы попались с вами; народу стучится куча, и
мне почудился кумов голос...
Вареник остановился в горле поповича... Глаза его выпялились, как
будто какой-нибудь выходец с того света только что сделал ему перед сим
визит свой.
- Полезайте сюда!- кричала испуганная Хивря, указывая на положенные
под самым потолком на двух перекладинах доски, на которых была завалена
разная домашняя рухлядь.
Опасность придала духу нашему герою. Опамятовавшись немного, вскочил
он на лежанку и полез оттуда осторожно на доски; а Хивря побежала без
памяти к воротам, потому что стук повторялся в них с большею силою и не-
терпением.