Игра — вещь странная.
Старинная пословица.
— И попал я сюда, братцы вы мои, только потому, что одна лошадь пришла вот на эстолько сзади другой!..
Он на руке показал расстояние в пол-аршина.
Арестанты подняли головы и вопросительно посмотрели на говорившего.
Это был невзрачный, пожилой человек, сутуловатый, с русой бородкой и замечательно добродушными синими глазами.
Его привели в общую камеру полицейского дома сегодня утром из соседнего участка и водворили вместе с десятком других преступников, ожидающих, как и он, суда.
— Верно говорю! На голову, только на голову, будь моя впереди, и сидел бы я теперь дома, да чаи распивал, и денежки пересчитывал...
— Чудно что-то! — заметил старый арестант, назвавшийся бродягой, а по всей вероятности побывавший не раз в Сибири.
— И ничего, дядя, чудного нет, а самое, что ни на есть простецкое дело, и все, что я говорю, так же верно, как то, что меня зовут Никитой Зотовым.
И он начал объяснять арестантам, что такое скачки, как увлекательна игра в тотализатор, какие громадные суммы разыгрываются на призы.
Вся камера, сначала недоверчиво качавшая головами, в конце концов заслушалась его задушевного повествования об этом море азарта и легкой наживы денег, которая так близка душе каждого из этих неудачников.
— А служил я, братцы вы мои, в ту пору, когда еще Францеска скакала, в работниках у купца Кулешникова. И такой-то, покойник, Матвей Иванович, любитель скачек был, что просто ни одного дня не пропускал. Сейчас как скачки, и в будни, и в праздник,— ему все равно,— кричит: Никита, шарабан! Побросает все дела, что ни на есть, на руки прикащика, — да за заставу. Лошади у нас хорошие были, всех пыльников, бывало, за собой оставим, и к скачкам. Сам в беседку идет, а я на шарабане жду за забором, вместе с кучерами. И лошадей мы знали не хуже хозяина. Сейчас пустят лошадей, а мы все на шарабаны или на пролетки встанем и смотрим, и каждую лошадь знаем. В каждую скачку соберем деньги, кто четвертак, кто полтинник, а кто и рубль, побогаче, и сейчас билет покупать... И выдали, братцы вы мои, раз за полтинник-то мне да сорок три рубля... Адонис тогда Хилковский, да Араповского Мирабо обскакал... С этих и пропал я! Прежде, бывало, поставишь четвертачишко раз в день, выиграешь на него гривенник, и рад-радехонек, и поиграл, и на чай есть. А тут как получил я сорок-то три рубля и ошалел! Вот, думаю, где деньги-то легко наживаются, только лошадей узнать надо! А тут у меня был один знакомый конюх, при обществе на скачках служил, вот от него-то я и узнал, что Адонис выиграет...
Получил это я свои сорок три рубля и сам себя не помню! Таких денег от роду и в руках не держал, а тут — на поди, какое счастье привалило: мой, вдруг, полтинник сорока рублями ощенился! Подаю это я, братцы мои, лошадь после скачек хозяину, а у самого руки дрожат, и вожжи держать надо, и в карман залезть надо, посмотреть, тут ли деньги. А Матвей Иванович вышел сердитый-сердитый... Семьсот рублей, как я после узнал, в этот день проиграл. Едем, а он молчит. Прежде бывало все говорит дорогой, в трактир, когда выиграет, повезет, а тут ни слова... А у меня так и вертится на языке сказать, что я выиграл... Только это я задумал сказать, а он и говорит:
— Двести рублей на Мирабо поставил, и он не пришел... Адонис его обыграл, и никто его не ожидал как первым объявился и всех утопил...
— Ждали Адониса, Матвей Иванович, и я до скачки знал, что он выиграет! — говорю это я ему.
— Как знали? Кто знал? Ты почему знаешь?
— Так, говорю, и знали, и мы все, кучера сами на него играли.
Вытаращил он на меня глаза, да и говорит:
— Врешь, Никитка, знать это никто не мог! — Ну, а меня за живое задел, вынул я эти деньги свои и показываю: вот, мол, хозяин, сколько мне на полтинник дали! И рассказал я ему, что конюх мне говорил раньше,— Адонис выиграет... Ошалел хозяин! Прямо в трактир поехали, сели двое, и никого к столу, даже из своих приятелей он не принял, сидим, пьем рябиновку, селянку едим, да о лошадях разговоры ведем. Сразу приятелями стали! И все-то время он просил меня перед скачками разыскивать этого конюха, чтобы он афишу отмечал, значит, говорил, какая лошадь выиграет...
И пошла с этих пор у меня с хозяином большая дружба! Одел он меня и стал уже в пролетке рядом с собою возить, и деньги за вход на скачки платить... Поддужным своим сделал! Не житье стало — малина! Умирать не надо! Накануне бегов и скачек начал он меня посылать узнавать, какие лошади завтра бегут или скачут и разузнавать от наездников и жокеев, кто выиграет. И давал он мне каждый раз на расходы по трешнице, значит, чтобы наездников угощать. Подружился я кой с кем из них, на проездки по утрам ходил, сам лошадей понял и выучил, да кстати научился водку пить. Отвык это года за два я от всякого дела, и вся думушка в голове только о лошадях, какая выиграет и сколько дадут. Совсем другим человеком стал! Прежде скуповат я был, пятака бывало на булку не истратишь, на квас три копейки жаль, а тут все нипочем! И водка, и закуска, и все художества пошли! Да и как жалеть на еду, да на выпивку целковый, когда по десяти на лошадь становишь, проигрываешь и не жалеешь...
— Откуда же красненькие-то у тебя завелись? — спросил старик арестант.
— Откуда! Сперва у хозяина выманивал на разные манеры, по охоте, а потом и публику путать стал на скачках. Скачет сейчас, примерно, семь лошадей, а я и обойду в разных местах семь человек, и каждому скажу разную лошадь, что, мол, наверно, она выиграет. Ну, известно, шесть не выиграют, а седьмая выиграет и мне от игрока процент... По четвертному за совет платили, особенно, когда большие выдачи. Как получишь деньги — сейчас и ставишь их все... Рублей по сту выигрывал, а потом опять все спустишь...
— А ты бы спрятал да и не играл...
— Поди-ка удержись! Нет, брат, тут в такой азарт войдешь, вроде сумасшедшего, себя не помнишь!.. Подходишь к тилизатору, знаешь какая лошадь придет первой, наверное знаешь, а видишь, что за нее все играют, значит мало дадут, и ставишь на другую, на авось... Поставишь и проиграешь, думаешь много получить, а глянь — и свои пропали! И нет такого человека, который бы удержался и не играл на скачках... Сам не ставит — другим дает ставить, а все-таки играет... Потому заманчиво получить за рубль десять, а то и больше...
— А кто же там играет? — любопытствовал кто-то.
— Кто? Да все, кого только нет... Особенно на скачках... На бегах еще не все играют, туда больше любитель лошадей настоящий идет, ему игра не нужна, он лошадь смотрит, ход, резвость... А на скачках все игроки... Тут хоть собак пусти — все равно, играть будут... Только было бы на кого ставить... В другой скачке все хромые лошади идут, бьют их хлыстами — смотреть жаль, а публика играет... Зверь — народ в это время... Да про себя сказать — видишь, другой раз, что лошадь твою другая обыгрывает, и молишь бога, чтобы переднюю ногу сломала или жокей упал, и все для того, чтобы только выиграть... Озвереешь просто, и каждый ведь так, кто играет. А барыни? Потеха, все забывают на свете!
— Правильно. Слыхал я об этом деле,— перебил старый бродяга,— слыхал далеко отсюда... С нами тоже один скаковой игрок был, так говорил, что на все ему наплевать, а только бы в Москве побывать, да в праздник скачки взглянуть...
— А где это было? — живо спросил рыжий солдат, которого почему-то арестанты остерегались.
— Где? В городе Париже, а может и ближе, на молчалином болоте, где вашего брата за язык вешают!..
Произошло легкое замешательство, на которое не обратил внимания Зотов и, весь раскрасневшийся, продолжал рассказ. Долго еще он описывал подробности игры, рассказывал арестантам о том, как скакуны живут, сколько народу кормится совсем задаром около этого дела, сколько людей разорилось от скачек и сколько их за заставой живет, день в трактире, в «Охоте», а ночь и утро на скаковом кругу, как он и сам так после смерти хозяина лет пять жил...
Зимой уж только очень плохо приходится: день в трактире околачиваешься, а ночью в ночлежном, на грязном полу ночуешь... Спасибо, еще хозяйка верит... Весь проживешься, а зато май настал — и ожили мы... День в трактире всяк тебя угощает, только лошадку верненькую скажи, а в три часа на круг идешь... Купец у меня опять нашелся, благодетель, тот и квартирку мне нанял, и жену я выписал из деревни, зажил было как следно быть, да несчастье случилось... Знал и наверное, что Байрактар — самая, что ни есть, лучшая лошадь сейчас, первый приз выиграет, то есть наверное знал, и знал, что публика на нее мало играть будет. Всю весну я следил за этой лошадью и подкараулил. А денег нет, как на грех. Что делать? Ну, в день скачки рано утром, когда хозяин, у которого я комнату снимал, ушел к обедне, я забрался к нему в чулан, взял две шубы, да в ссудную кассу их. Дали шесть красненьких. Наверняка делал, Байрактару, как отцу родному верил... Выиграю — выкуплю, хозяина поблагодарю — и сам богат...
Пришел на скачку, дождался, лошади пошли. Вижу — Байрактар идет легко, впереди всех. Рассчитал за рубль три с полтиной выходит. Поставил пятьдесят рублей — значит, почти двести получу. Вижу — впереди, деньги в кармане, вещи выкуплю и барином заживу. Вдруг — беда. Перед самым столбом Байрактар закинулся и Араповский Тореодор вот на эстолько первым... Проиграл! Все пропало. А дома хватились вещей, видели меня и арестовали... А ведь только на пол-головы!..
Арестанты молчали и качали головами.
У старого бродяги глаза горели. Он хлопнул себя по коленке и энергично заявил:
— Как убегу — сейчас на скачки!