Вторую неделю моросит мелкий октябрьский дождик. Канавы вдоль полотна дороги наполнились водой; нескончаемое болото с мелким кустарником тундры, окружающее полустанок Терпиловку, побурело и проржавело. Конца-краю нет болоту этому трясинному.
Только одна стежка, непроездная весной и осенью, ведет в деревню Потрясухино, где двадцать два двора молят бога, чтобы поскорее замело путь и началась бы расчистка снега — единственный заработок, деревни, потонувшей в безлесной тундре.
— Хоть бы заносы поскорее... А то ни жрать, ни топить нечем,— жаловался Ванька Глупых станционному жандарму Зюзе.
— Уж насчет топки-то — зря... Все гнилые шпалы перетаскал, черт сопатый... Ужо я тебе хвост наломаю...
— Гнилые шпалы-то... Тоже ее дьявола моклаго на себе пять верст попри... Так разве я их на топку... На омшаник они...
Мило и просто жилось на Терпиловке, полустанке новозапихаловской жел. дор., пропускающей только два поезда — товарный, который никогда не останавливался, и товарно-пассажирский, с которым возили молоко и мелкий щепной товар.
Начальство, в виде начальника станции, двух телеграфистов и весовщика, жили с основания дороги, были люди семейные и занимались коровами и курами. С основания дороги здесь жил вдвоем с женой и жандарм Зюзя. Кроме кур, он имел цепную дворняжку «Волчка», которая в известное время вдруг начинала выть, а затем срывалась и убегала в Потрясухино, по всей вероятности, в гости к «Жучке», содержавшейся на цепи у Ваньки Глупых.
И на сто верст кругом не было ни одной собаки — в такой глуши стоял полустанок, живший совершенно особой жизнью, своей собственной, не интересуясь ничем, что делается на божьем мире.
Ни одной газеты никто не получал и даже во время революции от кондукторов и машинистов слышали о какой-то забастовке, а что именно и почему произошла она, не знали, да и знать не хотели, потому еще, что своего горя много — у кур в это время была повальная болезнь, от которой они крутились по двору и падали мертвыми.
Сама же новозапихаловская дорога не бастовала и продолжала возить щепной товар и молоко.
Попались случайно несколько номеров газеты от проезжих пассажиров, но в них были напечатаны такие странные вещи, что жандарм и начальник станции предали их уничтожению, почти не читая.
Только уже много времени спустя одна московская газета была подарена жандарму Зюзе кондуктором при таких обстоятельствах: подвыпивший кондуктор при остановке поезда завел шум со сторожем у звонка, и явившийся для водворения порядка жандарм прикрикнул на него:
— Пошел в вагон!.. Ишь ты как назюзился!.. Пьянствуете, буянствуете, да... это что еще у тебя торчит, а?
И жандарм вытащил из кармана кондуктора газету.
— Что? Газета, видишь, чай!... Бери, коли хочешь, подарю... Я уж прочитал...
— Поменьше бы глупости писали,— сказал жандарм, положительно считавший всякую газету за величайшее зло после того, как уничтожил номера, полученные во время революции.
Когда поезд тронулся, кондуктор крикнул:
— Еще орешь: назюзился! А сам-то ты Зюзя почему!..
И задумался жандарм, оставшись один на пустой платформе с газетой в руках.
— А верно ведь... я — ундрцер Федот Зюзя. Зюзя... Почему такое Зюзя? И отец у меня Зюзя, и братья Зюзи - а все трезвые... Почему такое? Вот Глупых, так понятно, все глупые... А Зюзя?.. Почему Зюзя?..
В первый раз в своей жизни задумался старый солдат и, придя домой, хотел посоветоваться с женой, Степанидой Зюзей, но ее не оказалось дома.
Повесив на гвоздь шашку, шинель и кобур с револьвером, Зюзя открыл газету и сразу заинтересовался напечатанным жирно заглавием:
— Собака, разыскавшая убийцу.
В ярких красках было описано зверское убийство монаха в келье, розыски полиции, наконец, появление околоточного с знаменитым «Трефом», который по следам привел властей с места преступления в квартиру убийц и под кроватью разыскал окровавленную обувь, а затем побежал в трактир и открыл убийцу, который успел уже надеть другие сапоги.
В конце заметки было сказано, что околоточный, который привел своего «Трефа», получил награду и повышение по службе...
Когда вернулась жена, он забыл уже о разговоре с кондуктором о происхождении своей фамилии и сразу прочел ей интересную статью.
— Стало быть, в офицеры околоточного-то произвели... До больших чинов может дослужиться... А все через собаку...— пояснил он жене.
— Может, наврали все... Мало ли что там напишут, ты сам говорил, что все они врут... Помнишь, когда жег газеты...
— Мало ли что! Написано, стало быть, верно... По имени и фамилии все названы и полицмейстер пропечатан.
— Нешто собака может? — сомневалась жена.
— Конечно, может; по следам значится.
И долго продолжался спор у супругов. И на другой и на третий день, и целое лето до самой глубокой осени ежедневно читал дома вслух Зюзя и утром и вечером эту газету, но никому на станции ее не показывал и молчал о подвигах «Трефа». Наконец, убедил и жену в возможности этого собачьего подвига, и от нее услышал:
— Всяко, Федорыч, бывает... Может, и так, ежели пишут... Вот бы такую собачку нам — может, и я бы в офицерши вышла...
И фантазия их разыгрывалась дальше и дальше. А «Волчка» Степанида ругала:
— Как бы ты настоящая собака была!.. А то что в тебе, рыжем, толку, только жрешь дарма да в деревню бегаешь к своей...
*
Жандарм стал добывать у кондукторов газеты и все искал в них известий о дальнейших подвигах «Трефа», но их не попадалось. Остальное ровно ничего его не интересовало. Раз только прочел он, что правительство ревизует интендантство, железные дороги и отдает под суд начальство.
Это навело Зюзю на новые мысли, и он стал строже присматриваться к жизни полустанка, но в этом мертвом углу без пассажиров и груза никаких злоупотреблений не было и никакой ревизор не являлся никогда.
Если же за расчистку снега платили меньше рабочим, или крестьяне растаскивали шпалы, так это считалось традицией, а гнилых шпал никогда и никто не убирал, так как оба конца дороги проходили по глухим лесным местностям, где лесу столько, что нужды в старых шпалах не было.
Жили по-старому, по-хорошему.
В изморозный октябрьский день, поговорив о шпалах с Ванькой Глупых, Зюзя, пропустив поезд, ушел домой и стал в сотый раз перечитывать подвиг «Трефа» и ревизию Гарина... Кипел самовар. Жена слушала. «Волчок» жалобно выл, нюхая ветер...
— Опять завыл... Как бы не сорвался...
— Того и гляди опять в деревню убежит... Пойду перевяжу...
И жена вышла на крыльцо и потом вернулась с испуганным лицом.
— Федорыч! Поезд к станции из города идет... Вагоны синие, да большие...
Зюзя взглянул в окно и бросился надевать амуницию.
— Екстренный! Что бы это значило... Господи помилуй, начальство, грехом, наехало... сроду и не бывало...
*
Зюзя первым делом бросился к паровозу и спросил машиниста.
— Ревизор из Петербурга. Все начальство под суд отдает...
Жандарм через минуту стоял уже у притолоки станционной конторы, где генерал на зеленой подкладке выслушивал доклад начальника станции и рассматривал счетоводство. Кругом стояли начальник дороги и начальники служб.
Часа два торчал жандарм у притолоки, пока проверяли кассу и документы, и, наконец, услыхал ласковое слово зеленого генерала по адресу начальника полустанка:
— У вас все в порядке... Все хорошо...
— А старые шпалы налицо? — спросил маленький чиновник, приехавший с генералом.
— Да... да... старые шпалы... А ну-ка покажите их! — сказал генерал и, не дожидаясь ответа, пошел на платформу.
— За два года у вас должно быть здесь 200 шпал...— продолжал маленький чиновник.
— Вот шпалы... только и есть...— указал начальник станции на неполные штабели, где было несколько десятков гнилых шпал.
— Да тут и полсотни нет? Где же остальные? Продали? — язвительно улыбается чиновник.
— Да... да... Где остальные? Продали?
— Никак нет, ваше превосходительство. Кому же их продавать? А так как они гнилые, да без призору, то порастащили их... Дальше наша дорога лесная, там дерева много... Гнилые не надо...— объяснял начальник станции...
— Протокол за растрату шпал,— сверкнул очами генерал.
— Ваше превосходительство, не погубите... Как усмотреть, ночи темные... сторожей нет...
— Если вы мне докажете, что не вы их продали, если найдете хоть одну шпалу и докажете, что она украдена,— я вас прощаю, а иначе под суд!
— Позвольте писать протокол? Доказать невозможно...
— Ведь не знаменитого же «Трефа» приглашать разыскивать вора, здесь и «Треф» не найдет...
Зюзя вздрогнул, глаза его засверкали, губы зашевелились, он покраснел от волнения.
— Ваше превосходительство... Осмелюсь доложить, вора и шпалы разыскать можно.
— Без «Трефа»,— острит маленький чиновник.
— Так что, ваше превосходительство, у меня собака почище «Трефа» есть... Все разыщет... Прямо вора найдет!
Все остановились, забыли и о протоколе и о шпалах и воззрились на жандарма.
Через пять минут жандарм подвел на веревке «Волчка» к шпалам, собака долго их обнюхивала, совершив при этом обычные собачьи обряды, и начала рваться по направлению к деревне Потрясухино...
— Чует вора и следы найдет, ваше превосходительство... Прикажете идти?
— Удивительная собака, так и рвется... — Почуяла, ваше превосходительство!
— Как ты думаешь, далеко отсюда?
— Не могу знать, она уже приведет...
— Ваша судьба в руках собаки. Все зависит от нее! — сказал генерал начальнику станции и назначил в комиссию идти за «Волчком» двух кондукторов своего поезда, двух писцов и маленького чиновника.
— Вы уже потрудитесь, Федор Федорович, пройти с ними...
— Слушаю-с, ваше превосходительство. «Волчок» царапал землю и тащил за собой жандарма.
Сыскная комиссия отправилась по стежке между кустами, а начальство пошло в вагон-салон закусывать...
*
Через час спущенный Зюзей около самой деревни «Волчок» стремглав бросился к избе Ваньки Глупых, где комиссия, перепугавшая всю деревню, и нашла собаку под шпалами, которые были приставлены к стене сарая и служили жилищем «Жучки» в ожидании стройки омшаника.
И все удивлялись поразительному чутью доморощенного «Трефа».
О краже шпал составили протокол.
Жандарм представлен к награде, а о подвигах нового «Трефа» появились статьи в газетах.
Жена Зюзи купила шляпку...