Вводное слово
28 февраля 2004 г. в автокатастрофе под Санкт-Петербургом погиб Алексей Энверович Каримов. Он возвращался в Москву с научной конференции окрыленный успехом, полный творческих идей и планов. Жестокая случайность оборвала в 37 лет жизнь этого талантливого человека, целеустремленного исследователя, нашего друга.
Выпускник географического факультета МГУ 1990 г., Алексей практически сразу после окончания университета пришел работать в Институт истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН, где в отделе истории наук о Земле проработал все эти годы.
Его кандидатская диссертация (1994) была посвящена истории изучения и освоения земельных ресурсов Европейской России в XVI-XX вв. Основанная на большом массиве архивных материалов, от писцовых книг Московского и Тверского уездов до данных земских исследований Московской и Тверской губерний, она стала отправной точкой для дальнейших исследований в нескольких направлениях: история земельного и лесного кадастра как географической практики в России; социально-политическая история администрирования и управления земельными ресурсами; история административных границ имперской России.
Последовала многолетняя работа в архивах, библиотеках, картографических фондах Москвы, Петербурга и Твери, Великобритании, США и Бельгии. Алексей любил работу в архивах, любил старые карты и везде находил новые материалы для своего исследования: практически не изученные до него карты межевания и земельной съемки Московской губернии XIX века; лесные кадастры Петровского времени; документы тверского земства об изучении природных ресурсов и земском налогообложении и пр. Из этого разнородного материала постепенно вырастал глубоко оригинальный труд по экологической истории России, где детальное изучение частных кадастровых географических практик совмещалось с общим анализом проблем власти и управления в России. Понятие "географических практик", т.е. различных форм практической (но формально не относящейся к науке) деятельности, которые служат получению нового географического знания, Алексей считал ключом к истории географии, выводя ее за пределы истории отдельных дисциплин и научных учреждений. Такой подход давал широкий и цельный взгляд на историю географии, позволяя видеть и изучать те учреждения, людей и предприятия, которые функционировали за рамками университетской и академической науки, но которые были принципиально важны для развития географического знания, для формирования сообщества профессиональных географов. Такой подход существенно расширял и круг тем, связанных с социальной историей географии. Алексей показывал в своих исследованиях, как знание о природных ресурсах и контроль над ними становились источником и средством реализации государственной власти, а кадастровые карты, отражая диалог между разными уровнями власти и социальными группами, становились средством управления территориями и природными ресурсами. Все это составляло предмет его книги «Докуда топор и соха ходили». Он собирался ее представить к защите в качестве докторской диссертации.
Несмотря на молодость, Алексей заслужил репутацию серьезного ученого и специалиста в России и за рубежом. С его участием подготовлены 3 коллективные монографии, в том числе одна в Великобритании. Он написал более 20 статей, сделал множество докладов. Его приглашали выступать на международные конференции в Великобританию, США, Бельгию, Голландию, Австрию, Чехию. Алексей был одним из первых историков в нашей стране, кто стал называть свои исследования «экологической историей» еще до того, как само это словосочетание стало хоть сколько-нибудь известно в России. Благодаря своей международной известности, он оказался вовлечен в организацию Европейского общества по экологической истории (ESEH) и был избран региональным представителем этого общества по России и Восточной Европе.
Алексей был необычайно энергичен, участвуя, ведя и организуя множество самых разных научных проектов. Одним из его последних увлечений были цифровые технологии и геоинформационные системы (ГИС). Познакомившись с проектами исторических ГИС Великобритании и Китая, он стал инициатором проведения аналогичных проектов в России. Он одним из первых увидел новые интеллектуальные горизонты, которые компьютерные технологии открывают в историко-географических исследованиях. Алексей предполагал использовать ГИС для обобщения больших массивов данных о природной среде, динамике административного деления, экономическом использовании природных ресурсов, чтобы на новом уровне изучать государственные механизмы использования карт и географических данных для управления регионами.
Алексей участвовал во многих крупных коллективных проектах. В течение последнего года он работал в сотрудничестве со специалистами университета штата Орегон (США) в международном проекте по оценке изменений природной среды Северной Евразии. Приехав в Санкт-Петербург, как оказалось, в последний раз, Алексей представил результаты пилотного исследования по историко-географической реконструкции лесного покрова территории Ленинградской области в XVI-XIX вв.
Как специалист по историческим ГИС, он тесно сотрудничал с Центром экологической и технологической истории Европейского университета в Санкт-Петербурге. В начатом совместном проекте Алексей с петербургскими коллегами поставили цель проанализировать и представить в виде ГИС географию рыбного промысла и ее изменение на протяжении нескольких столетий, используя данные писцовых книг XVI века, кадастров и межевых материалов XVIII-XIX веков.
Одним из последних начинаний Алексея, также связанным с Санкт-Петербургом, была организация международной конференции по истории картографии, которую он планировал провести осенью 2004 г. в стенах Русского географического общества. Практическим результатом конференции должно было стать привлечение средств для сохранения уникальной картографической коллекции РГО.
При всем разнообразии интеллектуальной и организационной деятельности, Алексей прежде всего был географом по призванию и по образу жизни. Он был вдохновенным географом-путешественником, для которого география - это не просто пространство, наложенное на карту, а способ жизни, необходимая и достаточная для него форма существования. Он очень любил ходить пешком по подмосковным лесам и полям с небольшим рюкзачком за плечами. Выглядящий таким классическим «академическим» ученым в стенах института, всегда немного сутулящийся, аккуратно поправляющий очки, Алеша легкой походкой опытного ходока мог пройти десятки километров по бездорожью, отправившись в поход по одному из своих излюбленных подмосковных маршрутов один или с кем-то в компании. Тут же по дороге, привычным жестом поправляя очки, он то и дело с большим удовольствием устраивал «академические» экскурсы - то в географию данной местности, то в историю болот или сапропелевого промысла, то в особенности разных способов настила дорог... Это свойственное ему соединение интеллектуального опыта историка с опытом «полевого» географа, наверное, и делало его таким замечательным увлеченным ученым. «Я как будто прохожу карту своими ногами», - поделился он восторженно с одним из своих друзей, возвратившись после очередного путешествия. Он постоянно расширял географию своих путешествий, отправляясь все дальше, сначала автостопом, а в последние годы за рулем своей заслуженной «Нивы», повидавшей и Вену, и Гаагу, приводя в полное замешательство и восхищение европейских автолюбителей. Он получал приглашения совершить автопробег по Средней Азии, по Ирану, хотел добраться до Тибета. За один год он стал одним из самых популярных членов Интернет-клуба автолюбителей, был редактором раздела дальних путешествий на сайте клуба.
Крушение на дороге жестоко остановило его неустанное движение вперед. Многим его мечтам так и не суждено будет сбыться. Алексей мечтал когда-нибудь написать книгу по исторической географии России в духе классического труда Д. Ливингстона, которым он так восхищался. Ему хотелось на какой-нибудь грядущий юбилей получить в подарок старинный деревянный глобус, он мечтал переехать из города и обосноваться на даче, в своей любимой Фирсановке, ходить в валенках, расчищать дорожки от снега, кормить соседских котов и ловить вдохновение для своих будущих книг за чашкой утреннего кофе. Он был радушен, легок и улыбчив, и таким он запомнится нам навсегда.
Представляемая Вашему вниманию книга публикуется по тому варианту ее рукописи, который с большим трудом был извлечен С. И. Рындиным и И. А. Мерзляковой с жесткого диска ноутбука А. Каримова, погибшего вместе с его хозяином. К сожалению, не все удалось спасти из оригинального текста, но лакуны в нем невелики, и оставлены нами незаполненными. Совершенно очевидно, что, если бы Алексей смог завершить книгу сам, он не только не допустил бы каких-либо пропусков, но, безусловно, изменил бы и добавил ее текст, хотя бы потому, что некоторые из заявленных им во вступлении направлений исследований практически не нашли развития в представляемом нами варианте. Прежде всего, это относится к декларированным А.Э. Каримовым новым подходам к рассмотрению истории кадастра и изучения природных ресурсов России под углом зрения развития дискурса власти в отношении к земле и ее оценке. Почти отсутствует в этом тексте также анализ межевых и кадастровых карт с социально гипертрофированных Брайном Харли позиций «картографического заговора», во многом объясняемых леворадикальными географическими взглядами этого американского историка картографии, под очарование которого попал Алексей Каримов, как и некоторые его коллеги за рубежом. Как бы то ни было, возможно, под влиянием многих бесед на эту тему с редактором его текста, в основной своей части представляемый труд написан в классических традициях отечественной истории географии и картографического источниковедения.
История кадастра рассмотрена автором весьма детально, с освещением как его методики, так и организационной и юридических сторон оценки земель и закрепления их за разными категориями владельцев. Этот подход обеспечивает предлагаемой книге исключительную актуальность, так как кадастровые работы любого рода были в советское время практически прекращены, и сейчас, при их активном возобновлении, исторический опыт русского кадастра, раскрытый в труде А.Э. Каримова, будет, по нашему мнению, весьма востребован, как в учебном процессе Московского Университета землеустройства и других учебных заведениях подобного профиля, так и в практической деятельности органов земельного и лесного кадастра.
Д. Александров, Ю. Лайус, А. Постников, И. Мерзлякова, Е. Аронова.
Предисловие
Докуда топор и соха ходили
Эту землю с отливом зеленым между нами по горсти деля,
Как стараются неутомимо бог, природа, судьба, провиденье,
Короли, спаниели и розы, и питейные все заведенья,
Сколько мудрости в этом законе! Но и грусти порой... Voila.
Б.Ш. Окуджава. Парижские фантазии.
Выражение, которое вынесено в заглавие этой книги, взято из документов древнерусского земельного кадастра. Это юридическая формула, закрепляющая за средневековым крестьянином угодья, которые он самостоятельно расчистил от леса и распахал. Топор и соха - вот те два орудия, которые были главными в жизни многих поколений крестьян Европейской России, которыми они расчищали и пахали землю. Лес и пашня - вот те два главных угодья, которые были объектом российского кадастра. Топор и соха - вот те два инструмента, применение которых регламентируется кадастром. Кто, зачем и каким образом может рубить леса; кто, где и на чьей земле может пахать сохой - вот те два главных вопроса, на которые стремится дать ответ система земельного и лесного кадастра. Кадастр, его структура, функции и история, кадастровая практика власти, цели кадастра - вот вопросы, которые анализируются в работе.
Основные задачи любого кадастра - это регистрация, оценка, налогообложение и разграничение недвижимой собственности. Формальные задачи земельного и лесного кадастра России - это регистрация земельных и лесных владений, их денежная оценка, налогообложение, проведение на местности и фиксация в документах границ земельных и лесных имений. Важной задачей, которую решал кадастр в России, было управление землями и лесами, непосредственно принадлежавшими государству. Однако, как это всегда бывает, формальные цели кадастра совершенно не исчерпывали его роли в системе государственной власти.
Наш интерес к кадастровой географии и картографии - это интерес географа и социального историка географии. Цель данной работы - осмысление места кадастра в системе российских географических знаний и практик1 [На примере земельного и лесного кадастра Европейской России].
В этой работе я стремился проанализировать кадастровую географическую практику, т.е. практику сбора и использования географической и картографической информации кадастра для тех целей, которые ставило перед собой государство (Livingstone, 1993). Более того, оказалось, что изучение кадастровой географической практики и организации кадастровых служб позволяет судить о целях и приоритетах государственной политики в каждый момент, о взгляде государства на себя и свои задачи, на подданных и на природу.
Анализируя кадастровую географию и картографию, мы решаем две задачи. Одна из них - выявление механизма получения новых географических и картографических знаний в рамках кадастра (практической деятельности государственных ведомств) и использования этих знаний в фундаментальной географии и картографии. Это вопрос о соотношении «теоретической и практической» географии, или иными словами - анализ различных форм получения и осмысления новых данных в географической и картографической науке. Другая задача - это анализ кадастровой карты и картографии как формы своеобразного диалога2 [«Дискурс» - понятие, введенное Мишелем Фуко (1969) и широко используемое в различных областях гуманитарных наук было бы, видимо, наиболее точным синонимом. Однако мы не предполагаем последовательного применения связанного с этим понятием научного аппарата Фуко, требующего радикального пересмотра многих исторических понятий, по крайней мере, в данной работе], в котором участвуют составитель карты, государство («заказчик» карты), и - в качестве пассивного слушателя или активного участника - частные лица, сословия или профессиональные группы людей. Анализ этого диалога и языка, средствами которого он ведется, позволяет делать выводы о том, насколько история науки детерминирована «внешними» по отношению к науке факторами - отношениями власти, политической борьбой, традиционными для определенных стран и культур формами социальной организации общества. Наконец, мы стремимся выявить в истории кадастровой картографии и географии свидетельства, важные оля понимания событий и процессов из гражданской истории, в частности, государственного управления или политической борьбы. Эта задача, по крайней мере частично, находится в рамках истории науки, демонстрируя потенциал, которым располагает наш предмет для гражданских историков.
В нашей работе мы оставляем по мере допустимого в стороне те аспекты кадастра, которые связаны исключительно с гражданской историей. Таких много: история кадастрового законодательства, история государственных и местных учреждений кадастра (Межевого департамента, Министерства государственных имуществ и т.п.), налоговые и имущественные отношения, регулируемые кадастром. Подобные вопросы мы рассматриваем только в тех случаях, когда становятся очевидны существенные пробелы в истории интересующих нас учреждений и ведомств. В то же время мы не анализируем такие научно-технические аспекты кадастра, как технология съемок и картосоставления, математическая основа кадастровой картографии, эволюция изобразительных функций кадастровой карты - условных знаков, цветов, штриховок и т.п. то есть, «за скобками» остается значительная часть вопросов, которые характеризуют эволюцию идей и знаний в области кадастровой картографии и географии.
Кадастровая практика и географическая наука
География в России XVIII - начала XX в. состоит из двух равноправных «географий». Первая - это географическая наука в тех формах, которые присущи «нормальной науке» в том смысле, который вкладывает в этот термин Т. Кун в «Структуре научных революций» (1975) - с сообществом ученых, объединенных общим предметом и формами профессиональной жизни, карьеры и иерархии. Эта географическая наука развивается в присущих каждой фундаментальной науке организационных формах, знакомых каждому историку науки: на кафедрах университетов, в Академии Наук, в Географическом Обществе, с профессиональными журналами и издательствами, со стандартным для любой науки механизмом воспроизводства. Сверхзадача такой науки - получение нового географического знания в рамках принятых в сообществе профессиональных норм и критериев. Такая географическая наука, с точки зрения ее историка, находится в ряду фундаментальных наук, мало отличаясь от других полевых дисциплин.
Другая составляющая географии - это получение новых сведений о географии России вне рамок «нормальной науки». В классическом труде Д. Ливингстона (Livingstone, 1992) обосновывается важнейшая особенность географии как «практической науки» - в сравнении с более «академическими» науками, такими, как физика, математика, биология. Изучение этой составляющей географии означает изучение отдельных «географических практик». «Географические практики» - одно из основополагающих определений исследования Ливингстона - это различные формы практической (формально не относящейся к науке) деятельности, которая фактически служит получению нового географического знания, используется и перерабатывается сообществом ученых-географов. Понятие «географических практик» - это ключ к истории географии и картографии, которая выходит за рамки «чистой науки». Подавляющее большинство новых знаний, а также большая часть методов географического исследования и картографирования была получена и выработана в ходе различных географических практик. Поиск новых торговых путей дал человечеству огромный массив географических знаний. Географические данные собирались и осмысливались в ходе военных, дипломатических, религиозных миссий. Плавания торговых и военных судов собрали объем сведений о географии Мирового океана, наверное, превосходящий объем материалов, полученных научными экспедициями. Среди географических практик кадастровая география и картография, которая является предметом нашего исследования, занимает подобающее место.
В истории отечественной географии практический характер географических предприятий, особенно предприятий петровской эпохи, отчетливо осознавался, см., напр., Д.М. Лебедев (1950). Л.А. Гольденберг (1965, 1990), анализируя биографию и труды выдающегося картографа Сибири С.У. Ремезова, убедительным образом демонстрирует, что практическая деятельность С.У. Ремезова принесла неоценимые научные результаты - огромный прирост систематизированных знаний о географии и картографии Сибири3 [К сожалению, ни отдельные опубликованные иллюстрации из «Служебной чертежной книги Сибири» С.У. Ремезова, ни публикация Археографической комиссии (1882), не могут передать потрясающего художественного впечатления от этого манускрипта]. А.В. Постников (1989) показывает роль географических практик военного ведомства в крупномасштабном картографировании России в XIX в. О.А. Александровская (1989) обосновывает появление «ресурсной парадигмы» российской географии в XVIII в. и «государственный» характер географической науки - ориентацию географии этого времени на научное обеспечение практических запросов государства. Д. Шоу (1999), основываясь на выводах, сделанных Д.М. Лебедевым и О.А. Александровской, анализирует петровскую географию в рамках общего подхода, сформулированного Ливингстоном, выделяет основные виды географических практик в петровской России4 [Опубликовано впервые как Shaw, 1996]. Одним из важнейших результатов его статьи, как для зарубежной, так и для отечественной аудитории, является продемонстрированная автором «приложимость» теории и аналитического аппарата современной англо-американской истории географии и картографии, заложенной работами Дж. Б. Харли (Harley, 1988) и Д. Ливингстона, к истории российской географии и картографии.
Важным критерием включения географических практик в фундаментальную географию является их инновационный характер в рассматриваемый период, то есть получение и систематизация нового знания - процесс, присущий «нормальной науке». Это свойство характерно для кадастровой географической практики в России XVIII - начала XX в., развивавшейся вне рамок «нормальной науки» и соответствующих учреждений. Лесная статистика и картографирование, съемка и описание земельных угодий, а также ряд других форм кадастровой практики, которые не вошли в данную работу5 [Горный кадастр, представлявший высокоразвитую и крайне интересную с точки зрения историка науки практику. Из кадастровых исследований в нашу работу не вошла широкомасштабная деятельность Переселенческого управления Министерства государственных имуществ, имевшая особый характер и специфические задачи. Другие природные ресурсы, не будучи объектом кадастра в полном смысле, также подвергались картографическому и статистическому изучению в рамках практических предприятий, например, водяные коммуникации], являлись, несмотря на их ведомственную принадлежность, явлениями, достойными фундаментальной науки. Географические исследования кадастровых ведомств служили не только ведомственным задачам. Они вносили вклад в получение новых сведений о географии России, способствовали развитию технологии и методов геодезических измерений, топографических съемок и составления карт, совершенствованию приборов и инструментов, применяемых в геодезии и топографии, инициировали развитие ряда научных дисциплин и предоставили в распоряжение географов значительный объем общегеографической и тематической информации. Новые географические данные, полученные в ходе кадастровых исследований в отдельные периоды истории, служили основным материалом при составлении общегеографических атласов, обзорных карт губерний.
Организация географических исследований, пересекающиеся интересы ведомств, центрального правительства, личные, профессиональные и корпоративные интересы офицеров и чиновников, занятых в органах земельного и лесного кадастра, наконец, профессиональные стили работы, отдельные предприятия, инициативы, группы и их лидеры - все эти аспекты могут являться объектом социальной истории науки и социологии науки. Эти подходы широко используются при анализе процессов, происходящих в других областях фундаментальной науки. Более того, невозможно изучать целый ряд ярких и выдающихся деятелей отечественной географии, не принимая во внимание социальной истории, т.е. вопросов организации их работы, финансирования, задач, которые ставили перед ними «заказчики» - Сенат, министерства, Генеральный Штаб и т.п.
История географии, написанная с позиции анализа географических практик, представляет одновременно альтернативу и дополнение по отношению к истории географии, написанной как история отдельных дисциплин и научных учреждений - истории академической и университетской географии, так же как и по отношению к истории географических открытий6 [Впервые в отечественной истории географии такой подход был выдвинут О.А. Александровской (2003)]. Этот подход позволяет, изучая историю географии, видеть и изучать те учреждения, людей и предприятия, которые функционировали за рамками университетов, Академии наук, Географического общества, но которые были принципиально важны для истории нашей науки, для развития географических идей, для формирования сообщества профессиональных географов, для развития теоретической географии. Это дает более широкий и цельный взгляд на историю географии, на деятельность многих выдающихся географов. Нет необходимости объяснять, как существенно подобный подход расширяет поле тем, кто связан прежде всего с социальной историей географии.
Особенности российского кадастра как формы социального диалога
Начало современной социальной истории картографии было положено работами крупнейшего английского историка картографии J.B. Harley, и, в частности, его статьей «Карты, знание и власть» (Maps, knowledge and power), опубликованной в 1988 г.
Работы J.B. Harley, без преувеличения, радикально изменили характер современной мировой истории картографии, заставив историков обратить внимание не только на историю картографических предприятий, технологии съемок и то, что называют «историей идей». Под влиянием этих работ начинает формироваться интерес к тому, что в отечественном сообществе очень обобщенно и собирательно называют «социальной историей науки». Это направление уделяет особое внимание тому, каким образом в истории картографии отражается культурный и политический контекст эпохи, уделяет внимание роли и функциям картографии в политике, общественной и национальной жизни, уделяет внимание культурному языку картографии, «зашифрованным» в карте социальным идеям и представлениям, характерным для определенного времени.
J.B. Harley интерпретирует карту в терминах фукоистского дискурса, причем, главным образом, дискурса власти. Большинство географических практик различных государств были не только способом получения географических данных, необходимых «монархам и министрам», пользуясь выражением D. Buisseret (1998?), который исследовал изготовление, использование, язык и социальный контекст картографии при европейских дворах. Картография служила власти и отражала комплекс идей и целей, которые власть полагала важными и приоритетными. Картограф и художник-дизайнер находятся на службе государства, которое «заказывает» те или иные картографические произведения, определяет требования к ним и осуществляет явную и неявную цензуру. Карты содержат символические «сообщения», направленные от власти к подданным. В процессе полевой съемки и подготовки карты картограф и художник реализуют свои представления о «правильном и неправильном», «важном и неважном», «положительном и отрицательном», свои представления об общественном и национальном устройстве и весь комплекс идей, которые в существующем истеблишменте являются социально значимыми. Эти представления «зашифрованы» в художественном оформлении карты, в отборе из всего многообразия предметов тех объектов, которые «заслуживают» размещения на карте, в выборе названий, условных знаков, цветов, штриховок и т.п.
Карта является одним из языков идеологической пропаганды, частью политического языка, если элита в достаточной степени знакома с картами. Карты могут декларировать определенные государственные интересы, претензии, служить поддержкой определенного политического курса или территориальных требований (конечно, последнее не относится к кадастровым картам). Карта является одним из средств, при помощи которых осуществляется «конструирование» идентитета7 [От «identity» (англ.) - самосознание. Сошлемся на главу «Перепись, карта, музей» из классической книги Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» (В. Anderson, The Imagined Communities 1991), недавно переведенной на русский язык. Идентитет – одно из центральных понятий книги, которому переводчик и редактор перевода вполне обоснованно не ищут русского аналога. Книга посвящена вопросам формирования и «конструирования» национального идентитета в государствах Юго-Восточной Азии, вышедших из колониальной зависимости. В этой главе рассматривается использование переписей, карт и музеев в качестве средств формирования национального идентитета. Многие положения Андерсона, изученные в семидесятые годы на примере бывших колоний в Юго-Восточной Азии, буквально дословно повторяются в политике «конструирования» национальных идентитетов в бывших советских республиках] - национального, имперского, расового или религиозного. Карта служит одним из наиболее выразительных средств «конструирования» виртуального образа той политической (в широком смысле) реальности, которую в этом географическом пространстве хотелось бы иметь власти и элите, поскольку политические абстракции «накладываются» на знакомую и узнаваемую читателем физико-географическую реальность - контуры материков, рек, хребтов, создавая впечатление, что умозрительные политические и идеологические понятия (германская раса, славянский мир, социалистический лагерь и т.п.) обладают такой же объективной реальностью и незыблемостью, как континенты, горы и реки. Карта осуществляет пропаганду и «конструирование» устраивающей власть реальности специфическими изобразительными средствами, так, что даже привыкший к «чтению между строк» скептик оказывается не столь критичен к языку карты. Карта представляет читателю нарратив8 [От «narratio» (лат.) - рассказываю. Сюжетная линия, нить рассказа. Одно из ключевых понятий нарратологии - дисциплины филологического ряда, изучающей сюжеты и повествование], дающий событиям, политике или истории именно ту интерпретацию, которую власть считает правильной и допустимой, «отсекает» от читателя нежелательные толкования9 [В 1999 г. в Чикаго прошла международная конференция «Maps and Narratives»]. Например, в советских исторических атласах изображается «ход коллективизации» в СССР, а не «массовые репрессии против крестьянства».
Наконец, карта облегчает «социальную инженерию», она позволяет власти не сталкиваться лицом к лицу с живыми людьми, которые оказываются затронутыми идущими сверху преобразованиями. Карта «десоциализирует» и обезличивает территорию, заменяет реальных людей, их дома, тропинки и огороды стандартными значками на карте, которые никогда не имеют своего мнения, в отличие от реальных людей.
Место кадастра в гражданской истории: государство, люди и природные ресурсы
Основными функциями кадастра, согласно современным и более ранним работам, является официальная регистрация недвижимой собственности, ее налоговая оценка и делимитация (размежевание) границ недвижимой собственности (на местности и в бумагах). Не все три функции будут обязательно присущи каждому кадастру10 [Существуют так называемые «континентальные» кадастры - кадастровые системы, практикуемые в большинстве стран Европы, и английский кадастр, который со значительными вариациями практиковался также в США. Эти две системы кадастра значительно отличаются одна от другой. В свою очередь, внутри систем континентального кадастра существует значительное количество национальных подходов и школ. Российские кадастры - разновидность континентальной системы. Что весьма характерно, и в современной российской литературе, и в дореволюционных работах по кадастру, анализируется исключительно континентальный кадастр, но совершенно не рассматривается английская система. Все сведения об английской кадастровой системе были почерпнуты автором во время работы по гранту Британской академии в Public Record Office и Британской библиотеке в 1997 г.]. В континентальном кадастре сделка с недвижимостью не будет признана действительной без ее официальной регистрации в соответствующем органе государственного или местного регистра. В английском кадастре переход недвижимости к новому владельцу рассматривается как приватное дело. Регистрация такой сделки происходит по желанию собственников.
Однако современные гражданские историки и их предшественники конца XIX - начала XX вв., ориентированные в основном на разработку принципов налоговой оценки недвижимости, как правило, не обращают внимания на еще одну функцию российского кадастра. Кадастр в России XVIII-XX вв. являлся инструментом инвентаризации и мобилизации природных ресурсов государства и для повседневных дел, и для крупных, стратегических задач и проектов. Эта задача была настолько значительна, что зачастую входила в противоречие с другими «классическими» функциями кадастра. Примером может служить хотя бы политика Петра I, запрещавшего частным владельцам использовать собственный лес. В советский период инвентаризация и мобилизация природных ресурсов для государственных нужд была главной задачей при исследовании природных ресурсов по крайней мере до 70 - начала 80 годов. Этот аспект кадастра характеризует значительную и, мы бы сказали, гипертрофированную роль государства11 [Государства в значении власть и аппарат власти, а не как синоним понятия «страна»] в жизни нашей страны и людей. Изучение истории кадастра, как инструмента государственной политики, дает новый материал для изучения многих исторических тем, важных для понимания роли государства в истории России и в жизни разных слоев и групп людей.
История соответствующих кадастровых предприятий оказывается неотделима от истории многих начинаний, учреждений и практик российского государства. Кадастр делается компонентом многих частных историй. Так, история Адмиралтейства и становления военного флота оказывается связана с лесным кадастром. Генеральное Межевание (земельный кадастр), будучи средством внедрения принципов законности, твердых юридических норм в сферу земельной собственности, неотделимо как от истории законодательства, так и от социально-экономической истории Европейской России, истории земельной собственности и аграрной истории. История земской оценки земель и лесов неожиданно оказывается частью истории российского либерализма второй половины XIX в. Советский горный кадастр, лежащий вне рамок нашего исследования, становится и частью истории сталинской Колымы, и фрагментом истории Великой Отечественной войны, и выдающейся эпохой в истории наук о Земле, и частью еще многих знакомых нам историй. Мы стремимся показать, что кадастровые практики в России XVIII - начала XX вв. - это не изолированная и маргинальная сфера российской истории, а деятельность, буквально пронизывающая самые различные ее области.
Кадастровая практика, за исключением земского периода, представляла собой административно-хозяйственную деятельность финансово-экономических ведомств, далекую от идеологических и политических страстей. В истории строительства и реформирования кадастровых институтов в очищенной от политики и идеологии форме проявляются идеи и представления о роли государства, его полномочиях, о том, насколько глубоко государство вправе вмешиваться в жизнь подданных, о взаимоотношениях государства с местным самоуправлением. История организации и реформирования кадастра отвечает на вопрос о соотношении теории и опыта, плана и эмпирики в формировании важнейших государственных институтов России - вопрос, немаловажный и сегодня.
Весьма существенный вопрос, который напрямую вытекает из анализа кадастровых практик - это вопрос о праве на управление и распоряжение природными ресурсами. Изучение истории законодательства о собственности на земельные и лесные ресурсы, а также, видимо, на ряд других природных ресурсов, таких как воды и недра, не всегда дает исчерпывающий ответ. Формальные юридические нормы идут вразрез с общепринятой практикой земле- и лесопользования, обусловленной устойчивыми обычаями со стороны крестьян и не менее устойчивой неписанной традицией со стороны верховной власти. Кадастровая практика отражает набор представлений, характерных для верховной власти, о соотношении прав государства, крестьянской общины и каждого подданного в отдельности в отношении природных ресурсов. В одни периоды государство выступает как верховный собственник земель и лесов, а крестьянские общины и помещики - как условные земле- и лесопользователи, права которых можно ограничить в одностороннем порядке. В другие периоды центральная власть признает за подданными всю полноту прав, связанных с владением той или иной недвижимостью. Чем обусловлено появление и исчезновение определенных тенденций, каким образом та или иная тенденция связана с особенностями государственного строя, авторитарной или либеральной ориентацией власти - вопрос, на который может ответить анализ кадастровой практики соответствующего периода12 [Неплодотворно и опасно было бы искать в истории подтверждение или опровержение современным политическим спекуляциям относительно того, в чьей собственности должен находиться земельный или лесной фонд, недра и полезные ископаемые. Ответ на этот вопрос не в истории, а в тех процесах, которые происходят сегодня. На протяжении трех веков послепетровской истории России природные ресурсы находились и в частной, и в коллективной, и в государственной собственности, что дает достаточно аргументов для подкрепления или опровержения любой мыслимой точки зрения, если в этом возникает необходимость. (Впрочем, это свойство всех исторических аргументов). Если стремиться извлечь из прошлого уроки истории, то они заключаются в том, что ни одна форма собственности сама по себе не является ни спасительной, ни губительной для страны и ее граждан. Более важен вопрос о практической реализации той или иной нормы, дающей людям возможность свободно распоряжаться собой и своим имуществом, не опасаясь произвола государства, крупного бизнеса и преступности].
Кадастр являлся инструментом «социальной инженерии» государства13 [Социальная инженерия - это разработка и реализация проектов по переустройству общества на основе определенной идеи или теории. Социальная инженерия предполагает взгляд на людей и общество как на механизм, пассивный объект деятельности «социальных инженеров» - авторов и исполнителей проекта преобразований, выступающих с позиций интеллектуального превосходства. Этим социальная инженерия отличается от демократически осуществляемых реформ, в которых люди и общество участвуют или, по крайней мере, санкционируют в той или иной форме проводимые преобразования]. Инструменты «социального инженера» в руках государственного служащего - привлекательные для него и пугающие простых людей и либеральных интеллектуалов игрушки. Писатель или общественный деятель имеет возможность строить проекты, собственным примером и влиянием формировать сообщество единомышленников. Роман «Что делать?» и появившиеся после его публикации многочисленные коммуны и швейные мастерские - пример такой социальной инженерии. Государство, в отличие от частного лица, имеет возможность мобилизовать все свои ресурсы для того, чтобы насильственно воплотить свой социальный проект среди людей, которые не имеют с ним ничего общего, живя совершенно другими делами и интересами. Неважно, с каким социальным проектом выступает государство - будь то «рационализация» и государственное регулирование фермерского хозяйства в Соединенных Штатах в тридцатые годы XX в., или советская коллективизация, или «капитализация» традиционного сельского хозяйства в Юго-Восточной Азии14 [Примеры из книги J. Scott «Seeing Like a State» («Думать по-государственному»), изданной в 1998 г., в которой он анализирует феномен социальной инженерии на примере многих социальных проектов в различных государствах. Как определяет свою тему сам Джеймс Скотт в подзаголовке, это книга о том, «Почему провалились попытки разных государств улучшить жизнь людей». Эта широко цитируемая книга является, видимо, наиболее значительным историческим исследованием феномена «социальной инженерии» государства]. Социальная инженерия не хочет знать мнение и потребности тех людей, которых затрагивают проекты переустройства, вернее, она считает, что знает это лучше самих этих людей. Социальная инженерия захватывет в шестеренки государства тысячи людей - «винтиков», ломая и перекраивая их жизнь, калеча и уничтожая неподконтрольную государству общественную жизнь, а подчас уничтожая жизнь и человеческое достоинство людей. Несвобода и страдания - оборотная сторона «социальной инженерии» государства.
Социальная инженерия, проекты по радикальному «улучшению» жизни подданных, в частности, крестьян, были свойственны российскому и, в еще большей степени, советскому государству. Государство и образованные сословия рассматривают крестьян как пассивный и не слишком разумный объект заботы и попечительства. Они не стремятся вступить в диалог с крестьянами, учесть их представления об оптимальном землеустройстве, организации хозяйства и регламентации жизни. Материалы земельного кадастра XVIII в. наряду с пашнями, лугами и лесами описывают «крещеную собственность», приписанную к каждой межевой даче, по сути превращая крестьян в объект кадастра. В XIX в. государство пытается осуществить ряд проектов, направленных на реорганизацию крестьянского быта, улучшение и рационализацию крестьянского хозяйства. Это и опыт организации военных поселений в первой половине века, и работа Киселевских комиссий по улучшению быта государственных крестьян в пятидесятые годы. Во всех этих проектах власть исходит из своих представлений о том, что лучше для крестьянина: как лучше организовать сельский труд, какой размер надела достаточен для крестьянина, как улучшить крестьянский быт. Ни один из этих проектов не прошел безболезненно для крестьян, при том, что все они начинались по мотивам искренней заботы об их благе. Одной из главных целей организации военных поселений, ставших синонимом самой жестокой казарменной муштры, несвободы и аракчеевщины было постепенное освобождение крепостных. Одним из социальных проектов, связанным с кадастром и землеустройством, является землеустройство крестьян, выходящих из крепостной зависимости, начатое в 1861 г., сопровождавшееся многочисленными крестьянскими выступлениями.
Кадастр служил одним из средств этой инженерии. Кадастр и земельные карты играли немаловажную роль в подготовке проекта военных поселений. Весьма близки к кадастровым исследованиям труды Киселевских комиссий по улучшению быта государственных крестьян. Кадастр был центральным инструментом реформы 1861 г. и последующего пореформенного землеустройства, продлившегося вплоть до 1905 г. Если рассматривать кадастровую картографию как форму социального диалога, в духе подхода Дж. Б. Харли, то отличительным свойством социально-инженерных проектов будет их «монологичность», отсутствие диалога государства и подданных и вырабатываемого в ходе такого диалога консенсуса.
В рамках нашего исследования анализ гражданской истории кадастра и кадастровой картографии занимает подчиненное место. Задача этого анализа - продемонстрировать потенциальные возможности нашего предмета, его «включенность» в большую историческую тематику. Нашей целью в этой области был не столько поиск ответов, сколько постановка вопросов.
Жанр «Очерков», в котором написана работа, сложился сам собой из анализа отдельных видов кадастровой деятельности: петровского лесного кадастра, земского кадастра и т.д. Оказалось, что именно такой жанр позволяет объединить под одной обложкой разнородные виды кадастровой практики, не объединяемые ни единой государственной политической стратегией, ни общей научной основой, ни, наконец, общими организационными институтами кадастра. Все эти виды географической практики объединяются лишь тем обстоятельством, что все это географическая деятельность власти, стремящейся так или иначе регламентировать использование земельных и лесных ресурсов в стране, но в разное время и с разными целями, разными способами и разными государственными органами. Однако эти разнородные виды географической практики позволяют много сказать об общих исторических процессах в стране.
Я не ставил задачу создания исчерпывающего обзора кадастровых предприятий в России. По необходимости за рамками исследования осталось некоторое количество съемок, интересных сами по себе, но не добавляющих ничего для понимания проблемы, которую я стремился проанализировать. По этой же причине в работе мало говорится о научно-технической основе кадастровой картографии, системе подготовки кадров, школах и училищах. В списке литературы содержится достаточно ссылок на работы, которые позволят составить представление об этих вопросах. Я стремился сосредоточиться на том, что важно для характеристики практики государства по созданию и применению института кадастра.
Наконец, мною двигало не только желание дать ответы, но и поставить вопросы. Оказалось, что практика управления землями и лесами - это такой вид географической практики, о котором, несмотря на многочисленные современные и дореволюционные работы, далеко не все известно. Например, географическая практика Министерства государственных имуществ могла бы стать предметом не одного исследования. Нельзя отнести к числу обстоятельно изученных тем лесное управление, вклад кадастровых практик государства в систему фундаментальных знаний, роль их для развития университетской и академической науки, связь ведомственного и университетского образования. Количество не использованных до сих пор и по-настоящему ценных архивных материалов значительно превосходит количество документов, введенных в научный оборот и используемых исследователями. Поэтому я отчетливо понимал невозможность исчерпать в рамках одного исследования весь объем сюжетов и документов, относящихся к кадастровой деятельности государства. Скорее, я хотел поставить ряд проблем, связанных с историей управления земельными и лесными ресурсами, кадастровой картографией и географией.
Эти проблемы получили особую актуальность в настоящее время, когда происходит аграрная реформа, вновь изменяется система управления государственным лесным фондом, происходит болезненный процесс перехода от общегосударственной собственности на земли, леса и природные ресурсы к многообразию форм собственности. В этих условиях кадастр из малозначительного института, простого средства регистрации, каким он был в советский период, делается ведущим инструментом управления земельным и лесным фондом, недрами. Анализ исторического опыта в этой области может быть полезен не с точки зрения его непосредственного применения (прошло слишком много времени), но для понимания общих проблем, которые возникали и возникают в ходе регламентации использования ресурсов. Исторические исследования такой тематики могут продемонстрировать, каким образом государство вводило правила использования земельной и лесной собственности, как это понималось, и что из этого вышло в итоге. В области кадастрового управления природными ресурсами действуют не только рациональные хозяйственные и административные соображения. Сознательно или бессознательно, управленцы и администраторы используют кадастр как инструмент для проведения в жизнь своих представлений о правильном общественном устройстве, о роли государства, своего отношения к природе, своих философских и эстетических воззрений. С другой стороны, население, действия которого регламентирует кадастр, может воспринимать «правила игры» совершенно иначе, чем представляют себе администраторы. Вот, по моему мнению, тот исторический опыт, который поддается использованию.
Еще одним мотивом этой работы было чувство интереса к жизни множества людей, которые разрабатывали проекты, составляли карты, описывали и считали леса, писали учебные курсы, докладные записки и резолюции. Живая речь, личные мотивы, зачеркивания в тексте, стремление получше сделать работу, угодить начальству или добиться резолюции «к исполнению» для своего проекта - это все то, что сближает их с нами, а в чем-то отличает от нас - это совсем другая история, нежели «высокий штиль» - глобальные исторические конструкции, исторически схемы и поиски «смысла истории».
Едва ли найдется такой удивительный историк, который бы не стремился в своем материале (для себя самого, не для читателя) отыскать «исторические корни» самых важных и острых вопросов современности. Темы, даже наиболее далекие от современности, неизбежно рассматриваются через призму современных событий, воззрений, дискуссий, проблем. Почти хрестоматийным примером в этом отношении является восприятие петровской эпохи. Наша тема, история кадастровой географии и картографии, не стала исключением. В ней автор старается отыскать отражение более широких и общих проблем современной эпохи.
Нам представляется, что, несмотря на смену политического режима, вопрос о взаимоотношении личности, общества и государства в нашей стране стоит едва ли не острее, чем раньше. Василий Гроссман в замечательном романе «Жизнь и судьба» сравнивает государство то со сказочным великаном, который волшебным образом служит человеку, то со стихией, которая «то вознесет его высоко, то в бездну бросит без следа». Бессилие рядового человека перед властью, авторитарный характер современного российского государства - едва ли эти проблемы стали менее остры с уходом наиболее одиозных символов советской эпохи.
Изучая далекие от нас события, автор не мог не задумываться об этих проблемах, об интеллектуальной и духовной свободе и человеческом достоинстве в современной России. Насколько эти размышления повлияли на интерпретацию изучаемых явлений и проблем - судить читателю.
Глава 1
Предыстория: кадастры Московского государства
Едва ли возможно указать самый первый или самый ранний из дошедших до нас документов кадастрового характера, составленный на территории Московской Руси. По мере того, как на территориях, ставших ядром Русского государства, формировались устойчивые государственные образования и феодальные отношения, земельная собственность1 [Современное понятие «собственность» употребляется здесь лишь за неимением более точного. Круг понятий, норм и обязательств, связанных с земельной собственностью, в феодальном государстве, каким (со многими оговорками) было Русское государство, был совершенно не похож на нормы, регулировавшие земельное владение в XIX в.] постепенно становилась основой военной, финансовой и административной системы страны. В зависимости от размера земельного владения2 [Точнее - пропорционально размеру освоенной пашни - главного и наиболее ценного продуктивного угодья] и его феодального статуса землевладельцы несли имущественные обязательства перед государством, а также служили на военной или гражданской службе. Сюда надо добавить обязательства по предоставлению в случае войны вооруженного ополчения, численность которого также зависела от размеров имений и их статуса. Обследование, измерение и регистрация земель были той мерой, которая позволяла точно определить и зафиксировать все эти разнообразные обязательства.
Будучи наиболее крупными феодалами, великие князья различных русских княжеств осуществляли наиболее широкие по охвату и подробности кадастровые описания земельных владений своих подданных. Хотя наибольший интерес у историков вызывают хорошо сохранившиеся и многочисленные описания земель и писцовые книги Московского государства, отнюдь не Москва изобрела земельный кадастр. Составлявшиеся задолго до московских, новгородские писцовые книги послужили основой множества классических исследований по истории Северо-Западной Руси. Тверские великие князья составляли не дошедшие до нас кадастровые описания своих владений. После присоединения Тверского великого княжества к Москве эти писцовые книги использовались писцами Поместного приказа, посланными описывать земли Тверского уезда (Калачев, 1877). Настоятели крупных монастырей также проводили описания своих земельных владений. Известны, в частности, описания земель Троице-Сергиева монастыря, Волоцкого монастыря и др. По дошедшим фрагментам можно судить, что, несмотря на использование разных метрических единиц и по-разному составленных, эти описания по сути схожи. Поэтому многое из того, что будет сказано про использование земель в Московском государстве, относится и к землепользованию и землевладению в других землях Руси.
История описаний земель в Московском государстве достаточно подробно изучена в различных аспектах. Наверное, нет ни одного историка государства, экономики, сельского хозяйства допетровской Руси, который бы не воздал должное писцовым книгам - наиболее раннему, подробному и широкому по географическому охвату массовому статистическому источнику. Хорошо известна общая история проведения описаний, история описаний отдельных регионов, задачи, организация переписей. Очень большое влияние на изучение вопроса оказала публикация Н.В. Калачевым (1877) некоторых писцовых книг Московского государства и последовавший несколько лет спустя указатель к этой работе. Отметим здесь очень основательную работу Ю.В. Готье (1906), в которой проанализированы описания земель т.н. Замосковного края - территории Московского государства к северу от Москвы-реки, а также работы П.И. Иванова (1840), И.Е. Германа (1910). Там же приведена хронология описаний и перечень основных источников по отдельным уездам с указанием места хранения. Следует упомянуть книгу И. Миклашевского (1903), в которой автор разбирает систему налогообложения и оценки земель в допетровской Руси и впервые применяет понятие «кадастры» применительно к писцовым книгам XV-XVI вв.3 [Собственно, именно вслед за Миклашевским автор решился ооъединить под названием «кадастр» не только петровские и послепетровские съемки, но древнерусские писцовые книги, несмотря на очевидный модернизм этого понятия]. В работе И.И. Лаппо (1894) подробно исследуются три взаимосвязанных писцовых книги Тверского уезда, и детально анализируется история их составления. Это пример, наверное, непревзойденного по тщательности и завершенности анализа описаний земельных угодий целого региона. Н.П. Павлов-Сильванский (1988) использовал материалы описаний для сравнения административных форм в средневековой Европе и Руси. Из современных работ отмечу труды Л.В. Милова, посвященные писцовым книгам и их истории, которые внесли значительный вклад в изучение древнерусских описаний земель. Это вовсе не исчерпывающий перечень работ, посвященных писцовым книгам и истории описания земельных угодий Московского государства.
Значительная разработанность темы позволяет не останавливаться на собственно хронологии описаний и разборе источников, а перейти непосредственно к анализу взаимоотношений государства и подданных в сфере использования природных ресурсов.
Кадастр и формы земельного владения
В Московском государстве XV-XVII вв. земли и леса по традиции находились в ведении государей, предоставлявших их в поместья и вотчины. Государство не проводило масштабной хозяйственной деятельности, стабильность системы государственного хозяйства и управления тесно связывалась с благополучием податных сословий. Московское государство, да и вся допетровская Русь, как показывают труды таких историков, как П.Н. Милюков (1896-1903) и Н.П. Павлов-Сильванский (1988), была феодальным государством, проходившем в своем развитии те же этапы, что и феодальные государства Западной Европы4 [Это утверждение, вероятно, дискуссионно. Российские историки и философы XIX - начала XX вв. разработали общирную аргументацию за и против высказанного тезиса. Весь этот вопрос по необходимости остается за рамками настоящей книги. Выскажем лишь сомнение в возможности средствами истории, географии или философии аргументировать то, что является вопросом культурного самоощущения, идентитета, в конечном счете, вопросом убеждений, а не знания. Однако мировоззренчески автору наиболее близка точка зрения Д.С. Лихачева («Об интеллигенции»), о европейской сути российской культуры, о неразрывной генетической связи российской культуры с общеевропейской. Д.С. Лихачев совершенно обосновано пишет, что различия между культурой России (Руси) и Европы не превышают культурных различий между европейскими странами. Заметим также, что последние десятилетия полностью оправдали утверждение Д.С. Лихачева о евразийстве, в чем, конечно, совершенно неповинны ученые и писатели - «евразийцы» 20-30-х годов].
В отношении интересующей нас темы5 [Разумеется, приводимая ниже схема предельно обобщает многообразные формы сословных отношений. Существует значительное количество работ, трактующих эту тему, к которым следует обратиться читателю, интересующемуся данным вопросом] это означает, что московский государь являлся верховным сюзереном московских земель. Он опирался на сословия бояр - наследственную аристократию, дворянство и духовенство. Каждое из этих сословий имело земельные угодья, хотя отношения земельной собственности существенно различались.
Бояре - наследственная аристократия - владели вотчинами. Вотчинные земли могли быть наследственными или пожалованными государем. Вотчины передавались по наследству и являлись полноправной собственностью владельца. В обычных обстоятельствах государь не мог распоряжаться вотчиной боярина. Известно, что боярин имел даже возможность переходить под юрисдикцию другого государя, не теряя при этом своих прежних вотчин. Разумеется, что на практике Московские государи стремились ограничить право бояр распоряжаться вотчинами и укрепить свою юрисдикцию над землями бояр. Известно, что иногда при пожаловании вотчин выдвигалось условие, что при «отъезде» боярина или его наследников, т.е. при переходе на службу к другому государю, вотчина возвращалась к пожаловавшему ее сюзерену. Однако в целом вотчинное имение было привилегированным земельным владением по сравнению с поместьем. Боярин, тем не менее, нес ряд обязательств по отношению к государю. Боярин платил поземельный налог, вначале натуральный, а затем денежный в зависимости от размеров своей вотчины. Важным обязательством было формирование во время войны ополчения из вотчинных крестьян на собственные средства боярина. В этом случае специально оговаривалось количество конных и пеших воинов и их вооружение, которое должен был поставить вотчинник. Боярин был также обязан нести военную или гражданскую службу в мирное время.
Поместное землевладение было условной формой земельной собственности. Владение поместьем было сопряжено с обязательной военной или административной службой пожаловавшему поместье государю. Поместное дворянство - служилое сословие составляло костяк армии и гражданской, и судебной администрации Московского государства, полностью зависящее от государственной службы и милостей главы государства. Помещик получал доходы со своего поместья до тех пор, пока выполнял свои обязанности. Если он становился неспособен к этому, эти обязанности переходили на его детей мужского пола. Бездетным пожилым или увечным дворянам, вдовам выделялось в пожизненное владение поместье или его часть. Поместья не передавались по наследству, однако за доблесть или важные заслуги дворянину могла быть пожалована вотчина. Помещик также платил поземельный налог в зависимости от размеров поместья, причем этот налог был выше, чем для вотчинных земель. Так же как и вотчинник, он нес обязательства по формированию из поместных крестьян ополчения, но эти обязательства были тяжелее, чем для вотчинников.
Монастырское духовенство было одним из наиболее крупных землевладельцев в Московском государстве. Самым крупным землевладельцем был Троице-Сергиев монастырь. Монастырские земли пополнялись пожертвованиями, вкладами и завещаниями государей и частных лиц. Земли, находившиеся в собственности монастырей, обладали наибольшими привилегиями: земельный налог на монастырские земли был ниже, чем на вотчинные, а обязательства по формированию вооруженного ополчения - легче.
Наконец, собственником и пользователем земель выступал сам государь. В писцовых книгах XVI-XVII вв. эта категория земель обозначается как земли, находящиеся «за царем и великим князем». В этом случае он выступал в роли сюзерена и владельца - вотчинника по отношению к живущим в его имениях крестьянам. В зависимости от размеров земельного надела, крестьяне великого князя платили земельный налог и несли военные повинности.
Следует отличать от земель, принадлежавших великому князю на правах его личной собственности, так называемые «черные» земли - земельные угодья, находившиеся в государственной собственности. «Черные» земли составляли весьма значительную часть государственных земель. Впоследствии, в послепетровской России «черные» земли составили основу государственного землевладения, в отличие от земель «царя и великого князя», составивших земли Удельного Ведомства, т.н. удельные земли. Соответствующие названия распространились и на крестьян. «Черные» или «черносошные» крестьяне платили наиболее значительный налог за пользование землей, и, как крестьяне других категорий, несли воинскую повинность в случае необходимости.
Наконец, существовали так называемые «порозжие» з или земли, лежащие «впусте» - не принадлежащие никому мельные угодья. Это были имения, принадлежавшие умершим бездетными владельцам, заброшенные по разным причинам земли, малоплодородные имения, содержание которых невыгодно, владения, так или иначе выпавшие из поля зрения властей. Эти земли во время проведения описания инвентаризировались, описывались и составляли резервы для раздачи в поместья и вотчины6 [Эту терминологию, характеризующую форму собственности на землю, следует отличать от терминологии, характеризующей использование земель. К последней относятся такие понятия, как пустошь, починок, пашенный лес, дикое поле и др. Терминология землепользования в писцовых книгах не всегда очевидна и будет разобрана отдельно].
Административная практика и задачи кадастра
Начиная с XV в. Поместный приказ проводит регулярные описания земель Московского государства. В ходе этих работ были неоднократно описаны земли государства в целом и его отдельных уездов. Предпринимались как описания, включающие земли всех категорий собственности, так и описания отдельных категорий земель, например, поместных или монастырских.
Описание земель Московского государства в XV-XVII вв. было, если можно так выразиться, рутинным процессом отправления государственных функций. В Москве существовал Поместный приказ - это административный орган, занимавшийся в том числе вопросами контроля за земельными угодьями.
В Поместном приказе имелся штат квалифицированных профессионалов - дьяков и «старых» и «молодых» писцов. Это были руководители и сотрудники групп, посылаемых Поместным приказом на основании указа царя в различные области России. Проведение описаний земель было основным занятием этих специалистов. После завершения обследования в одной части страны они направлялись в другую для проведения аналогичных описаний. Дьяки и писцы имели опыт организации работ по описанию и проверке прав на землевладения и владели техническими приемами измерения и оценки земель. Существовала также и система «подготовки кадров» писцов: в каждую группу включались «молодые», т.е. младшие по служебному положению, писцы, которые проходили службу под руководством более опытных. Впоследствии они сами могли руководить работой младших коллег, отдавая, таким образом, систему воспроизводства организационной и технической традиции описаний.
Существовала устойчивая и однозначная административная практика проведения переписей. Издавался указ царя о проведении переписи той или иной категории земель в том или ином регионе. На основании этого указа Поместный приказ готовил группы писцов, возглавлявшиеся дьяками Поместного приказа, которые отправлялись на проведение переписи. Писцы получали от имени царя т.н. «Писцовый наказ» - подробную инструкцию о проведении переписи, свою для каждой группы. Этот наказ одновременно удостоверял права и полномочия писцов. Некоторые из Писцовых наказов дошли до нашего времени. По крайней мере, дьяк и старший из писцов были известны царю лично, т.к. в Писцовом наказе упоминались их имена.
Проводились выборочные и «сплошные» переписи - описания отдельных или же всех категорий земель в определенном регионе или по всей стране. Известно несколько переписей, охватывавших все категории земель по всей стране, последним из которых было Валовое межевание 1680-1686 гг. В это время, несмотря на замену в 1660 г. поземельного налога подушным, старая феодальная система осталась нетронутой. Поместный приказ продолжал собирать статистические описания подведомственных территорий для того, чтобы следить за выполнением вассалами своих обязательств, а также для перераспределения «порозжих» земель.
Сама перепись производилась, как правило, в течение одного полевого сезона, с весны по осень. Как обычно, писцам поручалось обследование одного крупного или нескольких более мелких уездов7 [Речь идет об административном делении XV-XVII вв. Уезды и волости этого времени сильно отличаются от уездов и волостей конца XVIII-XIX вв.], если описанию подвергались земли всех категорий. Приехав в волость или уезд, они требовали явки землевладельцев волости (или их представителей) с реестром принадлежащих им земель и документами на право владения землей. Писцы обладали широкими полномочиями в своей области, в частности, имели право на месте решать земельные споры, проверять документы на право владения, решать дело в неясных случаях и даже конфисковывать имения, если проверка показывала недобросовестное владение землей. Запись в писцовой книге была эквивалентом современной государственной регистрации земельного владения, наилучшим подтверждением законности владения земельными угодьями. Обжаловать решения писцов можно было непосредственно царю.
Помимо штата профессионалов, в Поместном приказе существовало хранилище описаний земель. В него стекались материалы описаний - «писцовые книги», составлявшиеся в различных частях страны. Писцовые книги не просто хранились в Поместном приказе, а активно использовались центральной администрацией страны. Известны случаи, когда после пожара, уничтожавшего архив Поместного приказа, предпринималось новое описание взамен утраченного. Описание Зарецкой половины Московского уезда проводилось дважды - в 1623-1625 гг. и в 1626-1629 гг. из-за пожара 1626 г., уничтожившего материалы первого из этих описаний. Это говорит о том, что необходимость в описаниях земель в Москве ощущалась постоянно.
Писцовые книги прежних лет использовали в качестве «приправочных», т.е. справочных, во время проведения нового описания, в писцовых книгах постоянно можно встретить ссылки на ситуацию, показанную в предыдущей книге. Например, в 1622-1629 гг. проводилась очередная общая перепись Московских земель. Ее план и структура повторяют описания 1584–1587 гг., материалы которой были использованы. Книга 1570 г. использовалась в качестве «приправочной» для описания юго-восточной части Замосковной половины уезда, книги 1584–1587 гг. - для описания северо-западной части Замосковной половины.
Целью переписей была периодическая ревизия земельных владений. В ходе нее Поместный приказ уточнял размеры земельных владений разных категорий собственности в каждом уезде и волости, обновлял реестры землевладельцев. Это давало возможность производить перерасчет земельного налога с собственников в соответствии с происшедшими с последней переписи изменениями: переходе земель из рук в руки, смерти владельцев и переходе земель к наследникам. В ходе переписи выявлялись неслужащие землевладельцы, уточнялись права собственности, разрешались земельные споры, выявлялись бесхозные имения.
Поместный приказ преследовал при проведении описания ряд задач. Описания позволяли государственной администрации:
* Эффективно собирать земельный налог.
* Добиваться того, чтобы землевладельцы выполняли свои обязательства, вытекающие из владения пожалованными землями, и не уклонялись от государственной службы.
* Вести военное планирование. (Писцовые книги содержат точные пропорции, какое количество ополченцев, пеших и конных, и каким образом вооруженных, должен предоставить владелец имения в случае необходимости).
* Периодически проводить ревизию земельных владений для политического контроля государства над территорией.
Одним из первых действий, которые предпринимает Московская власть после присоединения Тверского великого княжества, была посылка в 1492 г. по распоряжению Ивана III князя Федора Олабыша в Тверь «верстать землю по-московски в сохи», т.е. произвести описание земель Тверского княжества, применив при этом шкалу, используемую московским Поместным приказом (Лаппо, 1894). Эта символика вряд ли не осознавалась современниками.