Слыл в стародавние годы октябрь-«назимник» восьмым месяцем; с XV-гo по XVIII-ый век звали его вторым, а потом повелел царь-государь Петр Великий быть ему («грязнику») на Руси десятым. После девяти братьев-месяцев приходит он с той поры на свет-лорусское приволье и до наших дней, приводя с собою Покров-праздник - зазимье веселое свадебное, со пирами-столами да со беседами. Живут, по народному сказанию, двенадцать братьев-месяцев на стеклянной горе небесной; сидят месяцы вокруг солнцева костра. То горит-пылает - и небо и землю греет - этот костер (в вешние и летние дни), то чуть теплится-дымится: осенью да зимой. Поочередно берут братья-месяцы в свои руки царственный жезл - небом-землею правят. Весенние месяцы - румяные добры-молодцы, «вьюноши прекрасные-цветущие»; летние - русобородые богатыри, в плечах - косая сажень; осенние - начинающие стареть-дряхлеть; зимние - седовласые согбенные старцы.
В старой словацкой сказке, имеющей много родственного с нашими простонародными сказаниями, это представление о братьях-месяцах облечено в такие красноречивые образы. Жила-была, - говорится в этой сказке, - на Божьем белом свете одна мать. Было у ней ре дочери: родная да падчерица. Первую она любила, вторую ненавидела, но была эта последняя («Марушка») не в пример краше первой («Голены»), да только и знать не знала о своей красоте. Заставляла ее мачеха справлять всю работу по двору и по дому: мести-мыть пол, варить-жарить, ткать, шить, корову доить. А любимая дочка только наряды свои и знала. Терпеливо выносила Марушка-красавица и брань, и побои; но мачеха с сестрою становились все злее, видя, что та - что ни день - расцветала все краше. И надумала мачеха: «Придут парни свататься, увидят Марушку и не возьмут моей дочки! Дай-ка изведу я ее!» Стала она мучить голодом бедняжку: нет, не изводится! Была зима студеная, и вот - захотелось Голеве, матушкиной любимице, фиалок-цветов. Сказала она о своем желании матери. Возрадовалась злая: пойдет-де ненавистная в лес за цветами да и замерзнет! Вытолкали оне вдвоем Марушку за дверь, строго-настрого наказали ей: или принести фиалок, или совсем домой не возвращаться. Заплакала красавица, пошла в лес. Долго ли, коротко ли шла она, бродила снегами сугробами, - шла, Бога о смерти молила. И дошла она до высокой горы. На горе пылал яркий костер. Поднялась иззябшая девушка - погреться к костру и увидела вокруг огня двенадцать человек. Сидели все они на двенадцати камнях: трое были стары, трое - пожилые, трое - помоложе, а еще трое и совсем юные. Сидели двенадцать человек на двенадцати камнях, сидели -молчали, на огонь глядели. И были эти двенадцать человек - двенадцать месяцев. Седой месяц - Ледень-январь - сидел выше всех, на первом почетном месте, держал старый в руках жезл. «Добрые люди», - поклонилась незнакомцам девушка: «позвольте мне обогреться у огня». Старый Ледень позволил Марушке подойти к огню, а сам спрашивает: «Как ты, девица, зашла сюда? Чего, красная, ищешь?» Поведала ему бедняжка о своем горе, о мачехе лихой, о фиалках, за которыми послали ее, пригрозив ей смертью, если не принесет сестре цветов. Посмотрел, покачал седой головою Ледень-месяц, поднялся с камня, подошел к самому юному месяцу, передал Марту свой жезл, посадил братца на свое первое место. Взмахнул жезлом Март над костром: запылал огонь сильнее, начали таять снега-сугробы, разбухли-покраснели на деревьях почки, зазеленела на проталинках трава, побежали ручьи звонкие, зацвели цветы лазоревы. Пришла в лес Весна-Красна, принесла молодая и фиалки душистые. Стала рвать цветы Марушка, набрала чуть не сноп целый, поклонилась братьям-месяцам, побежала домой к мачехе. Удивилась мачеха, а и больше того удивилась сестра Марушкина. Стали они допытываться, где это она зимой могла нарвать цветов. «Набрала на горе в лесу, под кустами!» - отвечала девушка. Подумали-подивовались злые, прогнали ее в лес за земляникой. Опять пришла бедная к братьям-месяцам, еще ниже поклонилась им. Выслушал ее слезную просьбу Ледень, промолвил: «Братец Июнь, сядь на первое место!» В одно мгновение наступило, лето: и пташки запели, и цветы запестрели, и деревья зашумели. Не успела оглянуться красавица, как вся трава зеленая заалела спелыми ягодами, - словно кто обагрил ее кровью.
Принесла Марушка домой ягод, смотрит, а вокруг нее - опять зима. Стали изумленные мачеха с сестрой лакомиться, а сами задумали новую задачу: послали-выгнали красавицу за яблоками румяными. Опять пошла она снегами-сугробами к знакомой горе, снова взмолилась к старому Леденю. Сел, по его слову, брат Сентябрь на первое место, махнул жезлом, и - перед глазами Марушки совершилось новое чудо: стаял снег, отзеленела весна, отцвело лето, раззолотилась листва осенним золотом, увидела девушка яблоню - всю увешанную яблоками. Потрясла она дерево, упали два яблока румяные, и велел Сентябрь идти домой скорее. «Где ты сорвала яблоки?» - встретила ее мачеха. - «На высокой горе; там еще много осталось!» Принялись бранить бедняжку злые: зачем не нарвала больше; заплакала Марушка, ушла, забилась в свой угол. Съела Голена яблоки, вкуснее вкусного показались они ей; надела она шубу да и пошла в лес, к высокой горе за яблоками: все оборвать собирается. Ходила-ходила, шла-шла она, дошла до высокой горы, подошла к костру - стала руки у огня греть. «Чего ищешь, красная девица?» - спросил ее седой Ледень. «А ты что за спрос, старый дурень!» - крикнула на его слова она: «Зачем тебе знать!» И пошла злая в глубь-чащу лесную. Нахмурил густые брови Ледень, поднял жезл: стал огонь гореть слабей да слабее, повалил снег, засвистели-забушевали ветры буйные, заковал на своей кузнице мороз. Ждет-пождет мать дочки-любимицы: нет ее да нет. «Верно, разлакомилась девка яблоками, жаль уйти... Пойду-ка я, посмотрю сама!». Надела старуха шубу, пошла в лес... А время шло к ночи. Убралась Марушка по хозяйству, стала ждать-поджидать возвращения своих мучительниц, да так и не дождалась: обе они замерзли в лесу в эту ночь... На том и кончается сказка.
На Белой Руси, ревниво охраняющей от тяжелой руки беспощадного времени свои предания-поверья, рассказывается, что вслед за олицетворяющей лето «Цецею» - дородной красавицею, убранной в наряды яркие, в венке из колосьев, с яблоками-грушами в руках -приходит на землю трехглазый «Жицень» (осень) - плюгавый мужичонко с всклокоченною бородою, с косматой головою. Ходит Жицень по полям да по огородам, оглядывает мужицкое хозяйство: все ли снято-убрано, все ли сделано вовремя. Где приметит Жицень делянку недожатую, сорвет колосья, свяжет в один сноп да и снесет на загон к тому хозяину, у которого все убрано в поле дочиста. Где подберет он колосья - там жди неурожая; куда перенесет сноп свой -там уродится хлеб сторицею. Бродит Жицень по свету белому до своей поры, -поджидает он старого «Зюзю» (зиму). А Зюзя не заставит себя долго ждать; чуть Покров на двор - и он вместе с ним на пороге стоит, белую бороду охорашивает-оглаживает. Приходит Зюзя на Русь босый, а в белой шубе да с железною булавою в руке, идет – по подоконью стучит, про зимнюю стужу весть подает люду деревенскому. А и дохнет старый, так все кругом задрожат от стужи; а и стукнет Зюзя - так бревна в избах от морозу затрещат.
По другим сказам, приезжает зима на пегой кобыле; слезает с коня, встает на ноги, кует седые морозы; стелет старая по рекам-озерам ледяные мосты, сыплет «из правова рукава» снег, а из левого - иней. Следом за нею бегут метели-вьюги, бегут - над мужиком-деревенщиной потешаются, бабам в уши дуют - затапливать печи велят пожарче.
Древнерусская письменность давала следующее цветистое определение времен года: «Весна наречется, яко дева украшена красотою и добротою, сияюще чудно и преславне, яко дивитися всем, зрящим доброты ея, любима бо и сладка всем... Лето же нарица-ется муж тих, богат и красен, питая многи человеки и смотря о своем дому, и любя дело прилежно, и без лености возстая заутра до вечера и делая без покоя... Осень подобна жене уже старе и богате, и многочадне, овогда дряхлующи и сетующи, овогда же радующися и веселящиеся, рекше иногда печальна от скудости плод земных и глада человеком, а иногда весела сущи, рекши ведрена и обильна плодом всем, и тиха-безмятежна. Зима же подобна жене-мачехе злой и нестройной и нежалостливой, яре и немилостиве; егда милует, но и тогда казнит; егда добра, но и тогда знобит, подобно трясавице, и гладом морит, и мучит грех ради наших»...
«Зиме и лету союза нету!» - говорит народ-краснослов, приговаривая: «Летом - страдные работушки, зимой - зимушка студеная!», «Мужику - лето за привычку, зима - волку за обычай!», «Тетереву зима - одна ночь!», «Помни это: зима - не лето!», «Лето собирает, зима поедает!», «Что летом уродится, зиме пригодится!», «У зимы -поповское брюхо!», «Придется сидеть на печи сватье, как застанет зима в летнем платье!» и т. д. «В воде черти, в земле черви, в Крыму татары, в Москве бояры, в лесу сучки, в городе крючки: лезь к лошади в пузо, там оконце вставишь да зимовать станешь!» - замечает народное слово о незапасшемся на зиму мужике-лежебоке, горе-хозяине. - «Всем бы октябрь-назимник взял, да мужику хода нет!», «В октябре и мужик с лаптями, и изба с дровами, а все спорины мало!»
По старому простонародному присловью: «Покров - не лето, Сретенье - не зима». Но, - замечает деревенский опыт, - «с Покрова зима начинается, с Матрены (7-го ноября) устанавливается: с зимних Матрен зима встает на ноги, налетают морозы». С праздником Покрова Пресвятой Богородицы начинают по деревням свадьбы за свадьбами играть-пировать; от них и слывет весь октябрь за месяц-«свадебник».
3-го и 6-го октября - «два Дениса» (св. мучен.
Дионисий); на них советуют старые люди беречься от «сглаза», приговариваривая: «Пришли назимние Денисы - лихого глаза берется!» 4-е октября -
Ерофеев день: «Как ни ярись, мужик Ерофей!», - говорят в народе, - «а с Ерофея и зима шубу надевает!», «На Ерофеев день один ерофеич (зелено-вино, травник) кровь греет!», «Ерофеич - часом дружок, а часом - вражок!»... «Пьешь вино?» - подсмеивается подслушанный В. И. Далем деревенский люд над приверженцами чарочки. - «Эва!» - «А ерофеич?» - «Толкуй еще! Мне ничто нипочем, был бы ерофеич с калачом!»
К этому дню приурочено в посольской Руси поверье о леших. «На Ерофея леший сквозь землю проваливается!» - гласит суеверная молвь. Расстается лесной хозяин со своим зеленым, успевшим уронить наземь почти всю листву царством, - ломает с досады злой деревья встречные, к земле бурей гнет всю молодую поросль, из корня дубы вырывает. Зверье лесное прячется от него по норам-логовам; ни одна птица не вылетает навстречу. Ни один памятующий старинные предания мужик не поедет на Ерофеев день в лес, хотя бы в этом была крайняя нужда. У Сахарова, в его «Народном дневнике», записан любопытный сказ о том, как один «удалой мужик» подсматривал за проказами лешего в этот роковой день. «Жил когда-то, -начинается этот сказ, - в деревне мужик, не в нашей, а там, в чужой, собой не мудрый, но зато такой проворный, что всегда и везде поспел первый. Поведут ли хороводы, он - первый впереди; хоронят ли кого - он и гроб примеряет, и на гору стащит; просватают ли кого, он поселится от рукобитья до самой свадьбы - и поет, и пляшет, обновы закупает и баб наряжает. Отродясь своей избы не ставил, городьбы не городил, а живал в чужой избе, как у себя во двope. Хлебал молоко от чужих коров, едал хлеб изо всех печей, выезжал на базар на барских конях, накупал гостинцев для всех деревень. В деньгах счету не знал, - у кого нет избы, он даст денег на избу, у кого нет лошадки, он даст денег на пару коней. Одного только не знали православные: откуда к нему деньги валятся»... Разное толковали об этом: одни заверяли, что нашел удалой мужик клад, другие - что продал душу нечистому, третьи еще невесть что плели. Была у этого мужика - «ума палата». Все-то он знал-ведал, не знал одного: как леший сквозь землю проваливается. Задумал он подглядеть за лесным хозяином, «задумал да и был таков». Пошел удалой мужик в лес, повстречал лешего, - поклонился ему, начал спрашивать его о том, о другом. «А есть ли у тебя, - говорит, - изба-хата да жена-баба?» - Повел леший удалого к своей хате. Шли, шли и пришли прямо к озеру. Усмехнулся мужик: «Не красна же, - говорит, - твоя изба!» А леший - об землю, земля-то и расступилась...» С тех пор, - гласит сказание, - удалой стал дурак дураком: ни слова сказать, ни умом пригадать!».
За роковым для лесной нежити Ерофеевым днем - память св. мученицы Харитины (5-е октября). С этого дня «затыкают» домовитые бабы-хозяйки первые «кросна»: начинают ткать первый холст. Так и говорят в деревне: «Пришли Харитины - первые холстины! Баба смекать-смекай, да за кросна (станок) садись, холсты затыкай!» Над ткачихами непрочь подсмеяться народ: «Сестра тетка Харитина, пора ей под холстину (т. е. умирать)!» - зубоскалят краснословы: «Дает мужик торгашу холст: толст! Прожили бабы век - ни за холстиный мех!», «Бабье тканье через нитку проклято: от холоду не греет, от дождя не упасет!» Можно услышать в посольской Руси и такие поговорки о том же, как например: «Баба ткет-точет, а один Бог ей рубашку дает!», «Пряла баба, ткала - весь дом одевала; пришла смерть - покрыться покойнице нечем!», "И прядем, и ткем, а все - нагишом!» Эти последние слова, очевидно, подсказаны народной мудрости горьким опытом бедноты-нужды беспросветной.
За Харитиной - «вековечною ткачихою» - «вторые Денисы на-зимние». Одновременно со св. Дионисием воспоминается 6-го октября Православной Церковью и апостол Фома. В народной памяти этот - усомнившийся в воскресении Христовом - святой является прообразом недоверчивого, склонного к сомнениям человека. «Фома неверный!» - говорится о такой склонности. О простоватом ваклахе, а также и о ледащем заморыше замечают в народе: «На безлюдье и Фома - дворянин!» Богача, смотрящего завистливыми глазами на чужую удачу, называют: «Фома - большая крома». Плутоватые люди слывут «Фомками». Этим же именем окрестил народ небольшой лом, которым воры взламывают замки. «Фомка на долото рыбу удит!» - подсмеивается деревня над оборотистым, старающимся грош на пятаки разменять прасолом.
По народной примете: «С Трифона-Палагеи (8-го октября) - все холоднее!», «Трифон шубу чинит, Палагея рукавички шьет барановые». Перед зимней стужею охотники до красного словца любят в беседах сыпать направо и налево поговорками-прибаутками, вроде: «Шуба овечья, да душа у мужика человечья!», «Любо не любо, а и на волке - своя шуба!», «Бараний тулуп с мужиком братается, соболья шубка - кусается!», «По шубе узнавай зверя, а не человека!», «Пришла зимушка-зима: шуба на стужу, деньги - на нужу!», «Зимой без шубы не стыдно, да холодно; а в шубе и без хлеба тепло, да голодно!», «Шуба на сыне отцова, да разум - свой!», «Из похвал шубы не сошьешь!», «Шубу бей - теплее, бей жену - милее!»... Ходят по селам-деревням без дороги, летают без крыльев в народе и побаски-присловья о рукавицах, греющих в студеную пору мозолистые мужицкие руки. «И солнышко в рукавицах», - говорят приметливые люди, смотря на «пасолнца», обозначивающиеся по бокам дневного светила - к морозу. «Рукавиц ищет, а они - за поясом!» - отзываются о ротозее-мужике. «Заткни рот рукавицей!» - останавливают враля-болтуна. «Дело готово, хоть в рукавички обуй!» - приговаривают на радостях, при удаче. Есть и такие, чисто бытовые пословицы: «Жена не рукавица - с руки не сымешь!», «Правде глотку не заткнешь рукавицей!», «Худая совесть в рукавицах гуляет!», «На тяжелом возу и рукавица потянет!», «Привычка - не рукавичка, не повесишь на спичку!», «В рукавицу ветра не изловишь!». Рукавице в народном быту придается даже таинственное значение. Если, например, питающий зло на своей черной душе знахарь (лихой человек) бросит рукавицу поперек дороги свадебному поезду - это, по суеверному представлению деревни, поведет к худу. «Знахарь и маленькой рукавичкой большой поезд испортит!» - говорят старые люди, советуя молодым новобрачным отчитываться от такой беды-напасти следующим заговором «от колдуна и злодеев»: «Станем мы, раб Божий (имярек) и раба Божия (имярек), повенчаемся у престола Господня, пойдем, благословясь-перекрестяся, из дверей в двери, из ворот в ворота, на восточную сторону во чистое поле, в этом ли чистом поле стоит гора, на той горе стоит церковь Божия, зайдем мы в эту церковь Божию. Стоят- в ней три престола; на левом сидит Иван Креститель, на соседнем Сам Истинный Спас, на правом престоле Святая Дева Мария. Подойдем мы - рабы Божие - к ним поближе, поклонимся пониже: Спас-Спаситель, Пресвятая Мати Божья Богородица, Иван Креститель! Пособите нам - рабам Божиим (именарек) - избавиться от всякого врага-сопостата, от нечистыя силы, от лукаваго духа, от колдуна, от еретика, от проходящего, мимоидущаго, путь-дорогу пересекающего. Семьдесят семь апостолов, семьдесят семь святителей! Избавьте нас - рабов Божиих - ото всяких на нас злых людей! Слова наши не камень и не кирпич, а слова наши крепки-лепки, крепче камня и булата. Ключ во рту, а замок - на небе. Аминь!»... Только этот заговор и может оградить новоженов от напущенного знахарем лиха, если тот сам не «снимет порчи» - по их просьбе.
Святые мученики Евлампий с Евлампией («Лампеи» - по простонародному говору) проходят по Святой Руси на десятые октябрьские сутки. В этот день советуют деревенские погодоведы вечером - смотреть на месяц: куда он глядит. По словам этих дотошных людей: если золотые месяцевы рога на полночь - быть скорой зиме, «ляжет снег - по суху»; если же на полдень месяцевы рога смотрят - не жди скорой зимы, а грязи да слякоти: «Октябрь-грязник до самой Казанской (22-го числа) снегом не умоется, в белоснежный кафтан не нарядится». 12-го октября наблюдают появление звезд с полудня и со полуночи, что также имеет особую примету, свое значение для погоды и будущего урожая.
14-го октября - св. Параскевы; если память этой святой приходится в пятницу, то она зовется «Параскевой-Пятницею». Если в этот день грязь на дорогах, то до установления настоящей зимы остается, по старинной примете, еще целых четыре недели. 17-го числа (день св. пророка Осии) «колесо прощается с осью (до весны расстаются)». Едет мужик в этот день на телеге, а сам прислушивается: как колеса на осях поскрипывают. И с этим связана у него своя примета о хлебе насущном - об урожае. Пройдет четверо суток - «осенняя (Зимняя) Казанская» на дворе.
«Коли на Казанскую (22-го октября, в день празднования Казанской иконе Божьей Матери), небо заплачет дождем, то и зима следом за ним пойдет!», - гласит народный опыт. «На Казанскую люди вдаль не ездят: выедешь на колесах, а приехать впору на полозьях!», «Ранняя зима и о Казанской на санках катается!» - приговаривают поговорки деревенские, вспоминаемые об эту пору. 26-е октября св. Димитрия Солунского за собою ведет: Дмитриев день - с его особыми приметами, поверьями и преданиями, идущими из глубины давних лет. За трое суток до скончанья октября-«назимника» стоят в изустном народном месяцеслове - «Ненилы-льняницы». В этот день (28-го) в старину бывали в Костромской и Тульской Руси «льняные смотрины»: выходили бабы и девки на улицы, выносили напоказ вытрепанный лен («опышки»). На следующие сутки память св. Анастасии-римлянки, овечьей заступницы («Настасеи-овчарницы», «Овчарь»): последняя стрижка овец по степным-южным местам. В этот день «овец грабят - пастухов кормят»: пекутся для пастушьего угощенья пироги с морковью да с капустой, а у иных тороватых хозяек-овцеводов и пиво варится. «Голой овцы не стригут!» - говорят на деревенской Руси, - говоря, приговаривают: «Овечку стригут, а другая эго ж себе жди-поджидай!», «Овца не помнит отца, а сено ей с ума нейдет!», «В чужом хлеву овец не считай, а своих береги!», «Волк -молодец на овец!», «Волк и больной овце не корысть!», «Не за то волка бьют, что сер, а за то - что овцу съел!», «Без пастуха и овцы - не стадо!», «Иной раз пастухи шалят, а на волка - помолвка!», «Пастухи - за чубы, а волки - за овец!», «Дешево волк в пастухи нанимается, да мир с ним намается!», «Худо, когда волк в пастухах живет, лиса - в птичницах, а свинья - в огородницах!»
Тридцатое число, предпоследний октябрьский день (память св. мучеников Зиновия и Зиновии) слывет в народе за праздник «зинек» (синичек). По преданию, эти зимние гостейки русской деревни слетаются на облюбованное место целыми стаями и веселятся, оглашая воздух своим пересвистом. «Не величка - птичка-синичка, а и та свой праздник помнит!» - говорят об этом; «За морем синичка не пышно жила, не пышно жила, (и то) пиво варивала!», «Немного зинька ест-пьет, а весело живет!», «И за зиньку-синичку, птичью сестричку, свои святые Богу молятся!» В этот же день - рыбачий праздник в Сибири («Юровая»): пьют на «юру» иртышские рыбаки - весело, гуляют перед отправлением на промысла за красной рыбою. В других местностях 30-е октября - праздник охотников, старающихся убить на него (если пороша выпадет) хоть зайца, считая полную неудачу дурной приметою для всей охотничьей поры. Недоброе сулит им, однако, и встретиться с волком в этот богатый поверьями день октября-«назимника».