Непосредственное участие коня в земледельческом труде народной Руси заставляет ее относиться с особенным вниманием к этому животному. В памятниках изустного простонародного творчества, дошедших до наших забывчивых дней в письменных трудах пытливых собирателей-народоведов, а также разлетающихся и до сих пор по светлорусскому простору из уст сказателей-краснословов, все еще не вымерших, несмотря на истребительную работу времени, то и дело ведется речь о нем. И былины, и песни, и сказки, и пословицы, и загадки, и всякие поговорки-присловья; создававшиеся долгими веками простодушной мудрости, отводят в своих -рядах почетное место этому вековечному слуге народа-пахаря, составляющему первое его богатство после земли-кормилицы. Гуляя по отведенному для него в живой летописи словесному полю, вы как бы сопутствуете потомкам крестьянствовавшего на Руси богатыря Микулы Селяновича в самобытном перерождении условий их трудовой - подвижнической жизни на земле и «у земли». Вместе с постепенным развитием крестьянского быта подвергался видоизменениям и взгляд посельщины-деревенщины на коня. В древнейшие времена, застающие на Руси обожествление всей видимой природы, конь одинаково считался созданием Белбога (стихии света) и Чернобога (стихии мрака), причем детищем первого являлся будучи белой масти, а черной - порождением мрака. Сообразно с этим и смена дня ночью представлялась суеверному воображению языческой Руси - бегом-состязанием двух коней. «Обгонит белый конь - день на дворе, вороная лошадка обскачет - ночь пришла!» - еще и теперь говорят в народе. «Конь вороной («бурый жеребец» - по иному разносказу) через прясла глядит!» - нередко можно услышать перед наступлением ночи.
Исследователь воззрений славян на природу приводит любопытную старинную русскую сказку, прекрасно обрисовывающую это представление. Идет путем-дорогою девица-красавица добывать огня от старой бабы-яги. Идет, - говорит сказка, - а сама дрожмя-дрожит. Вдруг скачет мимо нее всадник: «сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая»...Следом за ним рассветает утро белого дня весеннего. Дальше идет девица-красавица, - видит: скачет другой всадник - «сам красный, одет в красном и на красном коне», - стало всходить солнце. Шла-шла путница, добралась до избушки на курьих ножках, где жила баба-яга, чародейка-властительница небесных гроз, - видит еще всадника: «сам черный, одет во всем черном и на черном коне». У самых ворот провалился он сквозь землю, и в тот же миг наступила ночь. Пришла девица к бабе-яге, спрашивает про всадников и узнала, что первого звали «день ясный», второго - «солнце красное», третьего - «ночь темная»... Во всех русских сказаниях темная сила представляется выезжающею на черном коне, светлая - на белом. С разделением власти над миром и всеми явлениями его бытия между воцарившимся на славянском Олимпе потомством двух всемогущих стихий - белые кони передаются богу-солнцу, богу-громовнику (сначала Перуну, потом Святовиду и, наконец, Светлояру-Яриле); черные же становятся собственностью Стрибога и всех буйных ветров - Стрибожьих внуков. Выше уже велась речь о белых конях, содержавшихся при величайшей святыне языческого славянства - арконском храме Святовидовом; говорилось также и про коней Перуновых, на которых теперь - по словам народа - разъезжает небесными дорогами свят-Илья-пророк. Солнце - этот «небесный конь» индийских сказаний, в продолжение дня обегающий небо из конца в конец и отдыхающий ночью, чтобы снова появиться на своем вековечном пути, представлялось русскому язычнику светлокудрым божеством - то богом, то богиней - разъезжающим на золотой колеснице, запряженной парою светоносных-белых (иногда - для большей торжественности - заменявших то парою бриллиантовых, то парою огнепламенных) коней. Подводит их поутру ко дворцу Солнца дева Утренняя Заря, уводит ввечеру - Вечерняя Заря. Родственные этому сказания можно найти и у многих других народов, бывших язычников, хотя и не происходивших от одного с нами племенного корня. Так, у немцев существует старинная сказка о восьминогом солнцевом коне, бегающем быстрее ветра с горы на гору, коне с блестящим камнем во лбу - таким ярким, что от него темная ночь превращается в белый день. Есть подобная же сказка и у славян - словаков. Эти последние рассказывают, что некогда была на земле страна, где никогда не светило солнышко. Все обитатели ее давно бы разбежались, если бы у короля не было на конюшне жеребца с солнцем-камнем промежду глаз, рассыпавшим свет во все стороны. Повелел добрый король водить этого чудодейного коня из конца в конец по всему королевству: где проходил конь
- там становился день, откуда родили его - развешивала между небом и землею свои черные полога ночь непроглядная. Вдруг пропал у короля конь, украла его страшная волшебница (олицетворение зимы, похищающей солнце). Ужас овладел несчастною, погруженной во мрак страною. Так и сгинуть бы ей и всем ее жителям во тьме, да нашелся добрый человек: привел похищенного коня. И опять воцарилась в королевстве светлая радость (весна)... Издавна воображение русского простолюдина рисовало весну, возвращающеюся на белом коне. Таким же являлся и Овсень - Новый Год, привозящий первую весть о возврате весны. Празднование древнерусской Коляды - праздник возрождающего солнца - сопровождался (и теперь по глухоморью захолустному сопровождается) песенкой-колядкою, вроде: «Ехала Коляда накануне Рождества, в малеваном возочку, на беленьком (по иному разносказу - «на вороном») конечку! Заехала Коляда, приехала молода, ко Василью (новогоднему святому) на двор» и т. д. В старину эта песня распевалась-выкликалась на Святках даже в стенах Москвы Белокаменной, где, по суровым словам благочестивых, умудренных книжным начетчеством, людей, в это самое время «накладывали на себя личины и платье скоморошеское и меж себя, нарядя, бесовскую кобылку водили».
Можно найти целый ряд старинных русских сказаний, в которых представляются в образе коня и месяц, и звезды, и ветры буйные, об- летающие «всю подсолнечную-всю подселенную» от моря до моря. Даже и тучи, заслоняющие свет солнечный, и быстролетная молния являются иногда в том же самом воплощении. «У матушки жеребец -всему миру не сдержать!» - говорит старинная загадка о ветре; «У матушки коробья - всему миру не поднять!» - о земле; «У сестрицы ширинка - всему миру не скатать!» - о дороге. Громовой гул представляется, по одним народным загадкам, ржанием небесных коней. По другим - «Стукотит, гуркотит - сто коней бежит». Русские сказки упоминают о конях-вихрях, о конях-облаках; и те, и другие наделяются крыльями, подобно бурому коню удалого богатыря Дюка Степановича, ясным соколом - белым кречетом вылетевшего-выпорхнувшего на Святую Русь «из-за моря, моря синяго, из славна Во-лынца, красна Галичья, из тоя Корелы богатыя». «А и конь под ним - как бы лютой зверь, лютой зверь конь - и бур, и космат»... - ведет свою речь былинный сказ: «у коня грива на леву сторону, до сырой земли... За реку он броду не спрашивает, которая река цела верста пятисотная, он скачет с берега на берег»...
Из возницы пресветлого светила дней земных, из воплотителя понятий о звездах, ветрах, тучах и молниях конь мало-помалу превращается в неизменного спутника богатырей русских - этих ярких и образных воплощений могущества святорусского, служащих верою-правдою Русской земле с ее князем (осударем) - Солнышком, обороняющих рубеж ее ото всякого ворога лютого, ото всякой наносной беды. Трудно представить богатыря наших былин древнекиевских без «верного коня» («доброго», «борзого» - по иным- разносказам), - до того слились эти два образа, выкованных стихийным песнотворцем в горниле живучего народного слова. И кони богатырские у нас у каждого богатыря - на свою особую стать. У Ильи Муромца, матерого казака, конь не то что у горделивого Добрыни Никитича; а и Добрынин конь не подстать, не подмасть откормленному коню Алеши Поповича, «завидущего бабьего перелестника». Нечего уж и говорить, что в стороне ото всех них стоит та «лошадка соловенька», на которой распахивал свою пашенку «сошкой кленовенькою» богатырь оратай-оратаюшко, пересиливший своими крепкими кровными связями с матерью-землею могуществом кочевую-бродячую силу старшого богатыря Земли Русской - Святогора. А у этого, угрязшего в сырую землю, представителя беспокойного стихийного могущества, отступившего перед упорным крестьянским засильем, конь был всем коням конь: сидючи на нем, старейший из богатырей русских «головою в небо упирается». Под копытами коня Святогорова и крепкая Мать-Сыра-Земля дрожмя-дрожит. «Ретивой» конь Ильи Муромца, по словам былины, «осержается, прочь от земли отделяется: он и скачет выше дерева стоячево, чуть пониже облака ходячево»... У него, у этого коня ретивого, даже и прыть-то - богатырская:
«Первый скок скочит на пятнадцать верст,
В другой скочит - колодезь стал,
В третий скочит - под Чернигов-град»...
О Добрыниной статном коне былинные сказатели отзываются наособицу любовно-ласково. «Как не ясный сокол в перелет летит: Добрый молодец перегон гонит»... - говорят одни. «Куда конь летит, туды ископыть стает, и мелки броды перешагивал, а речки широки перескакивал, а озера-болота вокруг ехал»... - продолжают другие. «Конь бежит, мать-земля дрожит, отодрался конь от сырой земли, выше лесу стоячего»... - подают свои голоса третьи. Хорош добрый конь и у богатыря Потока Михаилы Ивановича - «первого братца названного» дружины богатырей- побратимов. Вот в каких, например, словах описывает былина Потокову поездочку богатырскую:
«А скоро-де садился на добра коня,
И только его и видели,
Как молодец за ворота выехал, -
Во чистом поле лишь пыль столбом»...
Об иную пору приходится и богатырскому добру коню выслушивать такую нелестную речь своего разгневанного хозяина: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Не бывал ты в пещерах белокаменных, не бывал ты, конь, во темных лесах, не слыхал ты свисту соловьинаго, не слыхал ты шипу змеинаго, а того ли ты крику зверинаго, а зверинаго крику туринаго!» («Первая поездка Ильи Муромца в Киев»).
Изо всех былинных коней выделяется конь Ивана гостиного сына - близкий по своему норову к сказочным «сивкам-буркам, вещим кауркам», о которых ведут на сотни ладов-сказов свою пеструю речь русские сказочники. Об этом коне спелась-сказалась в стародавние годы целая былина. «Во стольном во городе в Киеве, у славнаго князя Владимира было пированье, поместной пир, было столованье, почестней стол на многи князи, бояра и на русские могучие богатыри и гости богатые»... - начинается она, по примеру многих других наших былин. В половину дня, «во полу-пир» хлебосольный князь-хозяин «распотешился, по светлой гридне похаживает, таковы слова поговаривает», - продолжает стихийный певец-народ. «Гой еси, князи и бояра и все русские могучие богатыри!» -возглашает князь: «Есть ли в Киеве таков человек, кто б похвалился на триста жеребцов и на три жеребца похваленые: сив жеребец да кологрив жеребец и который полонен воронко во Большой Орде, полонил Илья Муромец, сын Иванович, как у молода Тугарина Змеевича; из Киева бежать до Чернигова два девяноста-то мерных вёрст промеж обедней и заутренею?» Вызов, брошенный ласковым князем стольнокиевским, может служить явным свидетельством того, что конские состязания были на Руси одною из любимых потех еще во времена киевских богатырей. Многие из них могли - не хвастаясь - похвалиться своими конями, своею посадкой, своим уменьем справиться с конским норовом: но тут, - гласит былина, - произошло нечто неудобосказуемое: «как бы меньшой за большаго хоронится, от меньшого ему тут князю ответу нет». Но вот - выручил всех побратимов-богатырей один: из того стола княженецкаго, из той скамьи богатырския выступается Иван гостиной сын и скочил на свое место богатырское да кричит он, Иван, зычным голосом»... Принял он вызов княжеский, соглашается биться об заклад. «Гой еси ты, сударь, ласковой Владимир-князь!» - возговорил он, -«Нет у тебя в Киеве охотников, а и быть перед князем невольником: я похвалюсь на триста жеребцов и на три жеребца похваленые: а сив жеребец да кологрив, да третий жеребец полонен воронко, да который полонен во Большой Орде, полонил Илья Муромец, сын-Иванович, как у молодца Тугарина Змеевича; ехать дорога не ближняя, и скакать из Киева до Чернигова, два девяноста-то мерных верст, промежу обедни и заутрени, ускоки давать конные, что выметывать раздолья широкия: а бьюсь я, Иван, о велик заклад, не о сте рублях, не о тысяче - о своей буйной голове!» Взвеселил Иван сердце княжее, пришлась Красному Солнышку по душам смелая речь сына гостиного. А за князь-Владимира согласились держать «поруки крепкия» все, кто был на пиру («закладу они за князя кладут на сто тысячей»), - все, кроме одного владыки черниговского: держит он за Ивана. А тот, недолго думав, прямо к делу: выпил за един дух «чару зелена вина в полтора ведра» да и пошел «на конюшню бело-дубову ко своему доброму коню...» А конь-то у Ивана, гостиного сына, не как у других богатырей: он - «бурочко, косматочко, трое-леточко». Вошел богатырь в конюшню, припал к бурочке («падал ему в правое копытечко»), - припал, а сам слезами заливается, плачет, по словам былины, что река течет, - плачет, причитает: «Гой еси ты, мой добрый конь, бурочко, косматочко, троелеточко! Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь, а пробил я, Иван, буйну голову свою с тобою, добрым конем; бился с князем о велик заклад, а не о сте рублях, не о тысяче, бился с ним о сте тысячей; захвастался на триста жеребенцов, а на три жеребца похваленые: сив жеребец да кологрив жеребец и третий жеребец полонен воронко, бегати-скакати на добрых на конях, из Киева скакати до Чернигова, промежу обедни, заутрени, ускоки давать кониные, что выметывать раздолья широкия!» Народ-сказатель наделяет богатырских коней не только силой-мочью, но и способностью «провещать голосом человеческим». Это встречается и в былинах, и в сказках, и в песнях. Так и здесь было. «Провещится» Ивану «добрый конь бурочко-косматочко-троелеточко человеческим русским языком», - продолжает безвестный сказатель, затонувший в волнах моря народного. Следом - и самая речь коня: «Гой еси, хозяин ласковый мой!» - говорит он сыну гостиному: «Ни о чем ты, Иван, не печалуйся: сива жеребца того не боюсь, кологрива жеребца того не блюдусь, в задор войду - у воронка уйду! Только меня води по три зари, медвяною сытою пои и сорочинским пшеном корми. И пройдут те дни срочные и те часы урочные, придет от князя грозен посол по тебя - Ивана гостинаго, чтобы бегати, скакати на добрых на конях, - не седлай ты меня, Иван, добра коня, только берися за шелков поводок, поведешь по двору княжецкому, вздень на себя шубу соболиную, да котора шуба в три тысячи, пуговки в пять тысячей, поведешь по двору княжецкому, а стану-де я, бурко, передом ходить, копытами за шубу посапывати и по черному соболю выхватывати, на все стороны побрасывати, - князи, бояра подивуются и ты будешь жив - шубу наживешь, а не будешь жив - будто нашивал!...» Выслушал богатырь речи своего коня доброго, выслушав - не преминул исполнить все «по сказанному, как по писанному». Был ему зов на княжий двор. Привел Иван своего бурку за шелков поводок; начал-принялся Иванов косматочко-троелеточко все выделывать, как и «провещал» своему хозяину. И вот:
«Князи и бояра дивуются,
Купецкие люди засмотрелися –
Зрявкает бурко по-туриному,
Он шип пустил по-змеиному, -
Триста жеребцов испугалися,
С княжецкого двора разбежалися:
Сив жеребец две ноги изломил,
Кологрив жеребец - так и голову сломил,
Полонен воронко в Золоту Орду бежит,
Он хвост подняв, сам всхрапывает»...
Сослужил конь своему господину службу немалую. «А князи-то и бояра испужалися, все тут люди купецкие, окарачь они по двору наползалися», - подолжается подходящий к концу былинный сказ: «А Владимир-князь со княгинею печален стал, кричит сам в окошечко косящатое: - Гой еси ты, Иван, гостиной сын! Уведи ты уродья (коня) со двора долой; просты поруки крепкия, записи все изодраны!» Былина кончается сказом про то, что поручитель выигравшего заклад богатыря - «владыка черниговской» - помог Ивану получить выигранное: «велел захватить три корабля на быстром Днепре, велел похватить корабли с теми товары заморскими, - а князи-де и бояра никуда от нас не уйдут»...
Глубоко трогательное впечатление производит старинная песня, в которой ведется речь о том, как «не звезда блестит далече в чистом поле, курится огонечек малешенек»... У этого огонечка, по словам песни, раскинут-разостлан «шелковый ковер», а на этом ковре лежит «удал-добрый молодец, прижимает платком рану смертную, унимает молодецкую кровь горючую»... Неизменный спутник богатырей русских - «добрый конь» - стоит подле раненого, стоит -«бьет своим копытом в мать-сырую землю, будто слово хочет вымолвить»... Песня приводит и самое «слово» коня доброго:
«Ты вставай, вставай, удал-добрый молодец!
Ты садись на меня, своего слугу;
Отвезу я добра молодца на родиму сторону,
К отцу, матери родимой, к роду-племени, -
К малым детушкам, к молодой жене!»
Услыхал удал-молодец таковы слова, вздохнул так глубоко, что растворилась его рана смертельная, пролилась ручьем кровь горючая». Держит он ответную речь своему коню доброму, именует его и «товарищем в поле ратном», и «добрым пайщиком службы царской», завещает ему передать молодой жене, что женился он « на другой жене», «взял за ней поле чистое», что «сосватала (их) сабля острая, положила спать калена стрела»...
Встречаются в былинном и сказочном народном слове рассказы о могучих конях, выводимых богатырями из подземелий, где они стояли в течение целых веков прикованными к скалам. Подбегают кони, провещающие голосом человеческим, к сказочным царевичам и добрым молодцам на распутиях, сами вызываются сослужить им службу верную. И, впрямь, верною можно назвать эту службу: они не только увозят своего любимого хозяина от лютых ворогов, а и сами бьют-топчут их; не только переносят его на себе за леса и горы, но и стерегут его сон, и приводят его к источникам живой и мертвой воды и т. д. В народе до сих пор еще ходят стародавние сказания о выбитых из земли ногами богатырских коней ключах-родниках. Близ Мурома стоит даже и часовня над одним из таких источников, происхождение которого связано в народной памяти с первой богатырскою поездкой богатыря, сидевшего, до своего служения Земле Русской, сиднем тридцать лет и три года в том ли во селе Карачарове. В кругу русских простонародных сказок далеко не последнее место принадлежит коньку-горбунку, обладавшему силою перелетать во мгновение ока со своим седоком в тридевятое царство, в тридесятое государство. Появляется этот, напоминающий косматку-троелетку Ивана гостиного сына конек - как лист перед травой, - на клич: «Сивка-бурка, вещий каурка, встань передо мной...» и т. д. Влезет Иван-дурак ему в одно ухо серым мужиком-вахлаком, вылезет из другого - удалым добрым молодцем. Чудеса творит - всему миру на диво - хозяин-всадник такого конька-горбунка, добывает все, что ему ни вздумается, не исключая ни жар-птицы, ни раскрасавицы Царь-Девицы. Не может с ним поспорить-померяться в этом отношении наш современный конь-пахарь, но за последнего горой стоит его прямое происхождение от соловенькой лошадки могучего богатыря, с Божьей помощью крестьянствовавшего на Святой Руси в старь стародавнюю.
Поздние потомки песнотворцев сказателей, воспевавших богатырского добра-коня, современные краснословы деревенские именуют лошадь «крыльями человека». Другие же, не залетающие воображением за грань отошедших в былое веков, величают коня на особую стать. «Не пахарь, не столяр, не кузнец, не плотник, а первый на селе работник!» - говорят они про него. Этот первый на селе работник кормит держащийся за землю сельский люд, - по его же собственному крылатому слову: «Наш Богдан не богат, да тороват: трех себе дружков нажил - один его поит (корова), другой (лошадь) кормит, третий (собака) добро охраняет!» Псковичи - из сметливых краснобаев: заприметили они, что у коня - «четыре четырки (ноги), две растопырки (уши), один вилюн (хвост), один фыркун (морда) и два стеклышка (глаза) в нем». На симбирском Поволжье про лошадь загадывают загадку: «Родится - в две дудки играет: вырастет - горами шатает; а умрет -пляшет!» В Ставропольском уезде Самарской губернии записана Д. Н. Садовниковым такая загадка в лицах: «Шел я дорогой: стоит добро, и в добре ходит добро. Я это добро взял и приколол, да из добра добро взял!» (лошадь с жеребенком в пшенице). Конские ноги с мохнатыми пучками на щиколотках представляются любящему загадать загадку словоохотливому люду четырьмя дедами, и все четыре - «назад бородами». Записано собирателями памятников словесного богатства народного и такое крылатое слово про лошадь (в сообществе с коровою и лодкой): «Прилетели на хоромы три вороны. Одна говорит: - Мне в зиме добро! - Другая: -Мне в лете добро! - Третья: - Мне всегда добро!» Ходит по светло-русскому простору и на иной лад сложившаяся, родственная только что приведенной загадка: «Одна птица (сани) кричит: - Мне зимой тяжело! Другая (телега) кричит: Мне летом тяжело! Третья (лошадь) кричит: - Мне всегда тяжело!».
Конь, по древнейшему произношению, - «комонь». Лошадь считается словом татарского происхождения, но едва ли не ошибочно. Еще во времена Владимира Мономаха, - когда про татар не доносилось на Святую Русь ни слуха, ни духа, - ходило это слово. «Лошади жалуете, ею же орет смерд...» - писал удельным князьям русским этот великий князь. Встречается оно и в древних грамотах новгородских - по свидетельству Н. М. Карамзина88)[ 88) Николай Михайлович Карамзин - знаменитый историк, автор «Истории Государства Российского». Он родился в сельце Богородицком (Карамзины тож) Симбирского уезда 1-го декабря 1766 года в семье богатого помещика. Детство он провел в деревне, 13 лет был отдан в один из частных московских пансионов, затем посещал лекции московского университета. В 1783-м году он уже печатал свои первые литературные (стихотворные и прозаические) опыты. Вскоре после этого он сближается с баснописцем И. И. Дмитриевым, затем поступает в военную службу, выходит в отставку, уезжает на родину, чтобы вскоре вновь вернуться в Москву и примкнуть к кружку Н. И. Новикова. Путешествию заграницу, совершенному им в 1789-90 годах, русская литература обязана его известными «Письмами русского путешественника». После этого мы видим его то издателем «Московского журнала» (1790-92 гг.), то автором повестей («Бедная Лиза» н др.), то стихотворцем, то просто светским человеком, то собирателем образцов русской литературы, то переводчиком иностранных классиков, проводящим через дебри суровой цензуры римских и греческих философов, историков и ораторов. В 1802-3 годах Н. М-ч выступает с изданием нового журнала «Вестник Европы» и с увлечением отдается историческим исследованиям. В октябре 1803 года, при содействии товарища министра народ. просвещ. М. Н. Муравьева, он получает звание «историографа» и 2000 руб. ежегодной пенсии, прекращает издание журнала и начинает писать свою «Историю». В 1816-м году вышли первые восемь томов этого обессмертившего его имя труда, в 1821-м - 9-й, в 1824-м - 10-й и 11-й. Через два года, 22-го мая 1826 г., великий писатель скончался, не успев дописать 12-го тома своего гигантского труда, которому посвятил более 20 лет жизни. Похоронен Н. М. Карамзин в С-Петербурге (где провел последние 20 пет, за которые судьба сблизила его с императорской семьею) - в Александро-Невской Лавре. На родине, в гор. Симбирске, воздвигнут - повелением императора Николая I, - памятник автору «Истории Государства Российского»], не говоря уже о позднейших памятниках нашей старинной письменности. По тем местам, где оберегается-соблюдается родная старина, еще и теперь можно услышать в живой речи древнейшее название коня-пахаря. «На горы казаки, под горой мужики»... - поется, например, и в наши дни по селам-деревням Великолуцкого уезда Псковской губернии записанная покойным П. В. Шейном песня: «под горой мужики: все посвистывають, погаманивають, - меня, молоду, поуговаривають. У меня, молодой, свекор-батюшка лихой! Ен на горушки меня не пущаить. А я свекру угожу, три беды наряжу»... - продолжают певуны затейливые. Песня кончается словами:
«Три беды снаряжу;
Подошлю воров,
Чтоб покрали коров;
Подошлю людей,
Чтоб покрали клетей;
Подошлю куманей,
Чтоб увели комоней»...
В другой, псковской же, до сих пор играющейся песне на «комо-нях» разъезжает широкая боярыня - Масленица. Вероятно, есть и по другим местам такие песенные выражения, но нельзя не заметить, что чем дальше, тем все менее и менее понятной великороссу становится это древнее слово, помнящее дни Гостомысла89)[ 89) Гостомысл - первый посадник новгородский, убедивший старейшин отправить послов к варягам для призвания князей. О нем существуют и другие преда-ния, называющие его сыном Буривоя, князя славянского (потомка Вандала). По этим преданиям, он перед смертью своей завещал призвать князей на Русь из родственного ему дома князей варяжских. Рюрик, если верить сказанию, приходится внуком Гостомыслу со стороны матери]. «Ах ты, конь мой конь, лошадь добрая!» - поет современная деревня, сливая оба имени своего вековечного помощника. «Кляча воду возит, лошадь пашет, конь - под седлом!» - наряду с этим оговаривает она самое себя.
Многое множество пословиц, поговорок и всевозможных прибаутков-присловий о коне-лошади, вылетело из словоохотливых уст русского народа, перехвачено по дороге из одних - в другие зоркими да чуткими калитами-собирателями, занесено ими на страницы живой летописи народного слова. Не только пахарем-работником был конь, а и верным другом родной удали. Он является в представлении народа-краснослова воплощением здоровой бодрости: «Он ходит -конь-конем!» - говорят у нас. Отголосок богатырских времен слышится в таких изречениях вольного казачества, как: «Конь мой конь, ты мой верный друг!», «Вся надежа - верный конь!», «Конь под нами, а Бог - над нами!», «Господи, помилуй коня и меня!», «Конь не выдаст - и смерть не возьмет!, «Добрый конь из воды вытащит, из огня вынесет!», «Счастье на коне, бессчастье - под конем!», «Счастливый на коне, бессчастливый - пеш!» и т. д. « Поглядим - вывезет ли конь!» - замечают о надеющихся на счастье. Про неудачливую случайность говорят в народе: «Хотелось на коня, а досталось под коня!» С кем приключится несчастье, - к тому сплошь да рядом применяются поговорки: «Пришла беда, отворяй ворота, выпускай добра-коня!», «Пропал конь - так и оброть в огонь!», «Увели конька, так не нужна и оброть!» и т. п. Безлошадный двор - убогая семья; обезлошадеть - попасть в нужду невылазную. Потому-то и говорится в народе: «Мужик без лошади - что дом без потолка!», «Без коня - не хозяин!», «Без лошади - не пахарь!», «Есть на дворе лошадка да конек - и сыт, и одет!», «Без хлеба с голоду помрешь; без коня - и с хлебом намыкаешься горя!» Знает народная Русь, что «Счастье не кляча - хомута не надвинешь!»; но - и знаючи - готова, как и в стародавнюю пору, повторять свои пословицы-поговорки, вроде: «Хорош конь - счастлив и детина!» Древнерусские богатыри не только ударяли своих добрых коней по крутым бедрам, а и становились на отдых у Сафат-реки, засыпали им в торока пшена сорочинского, запускали их на луга поемные-бархатные, давали им тела нагуливать. Так и теперь твердо помнят коневоды русские, что погонять коня надо не кнутом, а овсом (кормом). «Не накормлен конь - скотина, не пожалован молодец - сиротина!» - ходит по светлорусскому простору народное слово. «Конь тощий - хозяин скупой!» - приговаривает народ: «Гладь коня мешком - так не будешь ходить пешком!» Хорошая лошадь без хозяина не останется, по слову старых людей. «Добрый конь - не без седока, с седоком - не без корму!» - добавляют иные. Но и корм - корму рознь; недаром обмолвился сельскохозяйственный опыт пословицами: «Вола гущей откормишь, коня - только раздуешь!» Не один корм, а и уход за конем нужен: «От хозяйского глаза и конь добреет! Как в езде, так и в рабочем обиходе, советуют хозяйственные, заглядывающие вперед люди беречь коня.
«Одним махом всего пути не проскачешь!» - говорят они: «Одним конем поля не покроешь!» «Выше меры и конь не протянет!», «Пахать - паши, да оглядывайся, погонять - погоняй, да остерегайся!» Не так-то легко завести доброго коня. По дедовскому поверью, идущему из далеких глубин старины стародавней, покупать лошадь надо с большой оглядкою, с немалой опаскою. «Одними деньгами добра коня не укупишь! - гласит простонародная мудрость: «Не пришелся ко двору конь, так хоть живого под овраг вали!» Повсеместно можно услышать в деревнях-селах рассказы о том, как домовой («соседко» - по иным разносказам) того, либо другого коня не взлюбил. Народ верит, что этот хранитель домашнего очага каждую ночь разъезжает по двору на лошади: не придется ему по нраву новый конь - загоняет до полусмерти, приглянется - сам, старый, гриву заплетать зачнет, холить примется, корму подкладывать станет. «Наших лошадок домовой любит!» - говорится сплошь да рядом в крестьянском быту при взгляде на коней, которым, что называется, впрок корм идет. Один домовой любит одну масть, другой - иную. Не придется какая шерсть «ко двору», - лучше и не заводить таких в другой раз: все равно, толку не будет. До сих пор старые, прочно сидящие «на своем кореню» хозяева придерживаются обычая водить лошадей одной масти, чтобы не досадить «дедушке», живущему в печке - что ни ночь, обходящему дозором все клети, все сараи. «Чей конь - того и воз!» - сложилась в народе поговорка о работящих людях, наживающих достаток трудом праведным; но ее же иногда применяют и к тем, кто не особенно чист на руку. «Даровому коню в зубы не смотрят!» - оправдываются любители до поживы на даровщину. Но таким зазорным хлебоедам того и гляди придется услышать отповедь: «С чужого коня - среди грязи долой!» Зачастую говорят они сами себе: «И прыгнул бы на коняшку, да ножки коротки!» Свое добро -всякому дорого. Из этого понятия и сложилась поговорка: «Непродажному коню - и цены нет!» Об увальнях, неповоротливых разумом, тяжелых на соображение работниках обмолвилась народная Русь словцом: «На коне сидит, а коня ищет!». «Волк коню - не товарищ!» - говорит она, сопоставляя рабочую силу с хищником, вырывающим кусок чуть не изо рта у соседа. «Чешись конь с конем, свинья с углом!» - оговаривает простодушная деревня напрашивающихся на свойство, не приходящихся ей по сердцу чужаков. Ничего силком с человеком не поделать, как ни учи его -не приручишь; так и с конем неезженым. А «обойдешь да огладишь - так и на строгого коня сядешь!» - говорит народ. Нет человека без недостатка, люди - не ангелы, жизнь - не рай. «Конь о четырех ногах - и тот спотыкается!» - гласит вещее, пережившее века слово: "Кабы на добра коня не спотычка, кабы на хорошего работника не худа привычка - цены бы им не было!» Опыт - великое дело в житейском обиходе: вооружась им, понабравшись его по жизненной путине, не надо уже и по семи раз ко всему приглядываться, по семи раз отмеривать, - смело иди, режь - не бойся!.. «Старый конь борозды не портит!» - применяет народная Русь к этому случаю свою крылатую молвь. Но не великая радость и старая опытность, если ей суждено - волей-неволей - дряхлеть год от году. «Укатали сивку крутые горки!» - пригорюнивается не одна седая голова, на Божий мир глядючи, былое вспоминаючи: «Был конь, да изъедился!» Приходит пора, что и тряхнул бы прежний удалец стариной, да спина не разгибается; и принялся бы за дело, да ноги ломит: как ни корми такого работника - все «не в коня корм»... Знает-помнит об этом народ, - недаром к слову молвит: «В худого коня корм тратить - что воду лить в бездонную кадушку!»
Дорожит хорошими работниками русский народ, в поте лица по Божию завету - вкушающий хлеб насущный. «Он работает - как лошадь хорошая!» - ходит молва о такой ворочающей горы силе, «Что ни сделал - все из-под кнута!» - о работниках иного склада, противоположного этому. «Лошадка в хомуте - везет по могуте!» - отговариваются слабняки, ссылаясь на свое малосилье. Как в работе за столом вокруг чашки со щами «ложкой, а не едоком», - так и в дороге - «не лошадью, а ездоком», берут. Ко всяким случайностям своего домашнего обихода применяет коневод поговорки-пословицы, связанные с понятием о коне-пахаре, коне-скакуне. «Кобыла с волком тягалась - хвост да грива осталась!» - говорит он о непосильной борьбе с кем-либо. «Не бери у попа дочери, у цыгана - лошади!» - приговаривает он, недоверчиво вслушиваясь в хвастливые речи. «Большая лошадь нам не ко двору - травы недостанет!» - посмеивается деревенский люд, перебивающийся с хлеба на воду, в ответ на предложение неподходящего к его засилью дела. «Шутник - покойник: помер во вторник, а в среду встал - лошадку украл!» - отзываются в народе смешливым прибауткой на ложные слухи, распространяемые любителями их. «Пеший конному не товарищ!» -отвечают сытые своим потовым трудом, серые с виду пахотники-мужики, когда их спрашивают, почему они не водят дружбы с горожанами-бархатниками, у которых, по пословице: «На брюхе шелк, а под шелком-то - щелк»...
Горе горькое хлеборобу без своей родимой полосы, но не в радость земля, если нет у него коня-пахаря на дворе. Краснослов-народ, умудренный тысячелетним опытом трудовой жизни, идет и дальше в своих определениях причин зажиточности: «Не дорога и лошадь, коли у кого во дворе бабушки нет («кому бабушка не ворожит» - по иному разносказу)!» - говорит он. Бабушкой зовется в просторечье иногда слепое счастье, иногда вызволяющий изо всякой беды богатый (или сильный) родственник. «Счастье - не лошадь: не везет по прямой дорожке, не слушается вожжей!» - замечают старые люди, перешедшие поле жизни. Лишиться лошади - в быту русского крестьянина великое горе: ничуть не меньшее, чем пожар, если только не большее. Оттого-то и причитают, голосят на всю деревню бабы-хозяйки над павшим конем, называя его «кормильцем», «родимым» и другими ласковыми именами-величаниями. «Ой, что-то мы, горькие, станем делать! На кого-то ты, кормилец, нас спокинул?!. Пойдем мы по миру с сумою, под окнами Христа-ради... Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка - со малыми детушками... Кто-то нам пашеньку запашет? Кто полосоньку взборонует?» - голосом вопят, что над покойником, деревенские плакальщицы, на все лады выхваляя его «статьи» - достоинства. «Ты по пашеньке соху водил легче перушка», - хватающим за душу голосом продолжают они, - «бороздочки-то бороздил глубокие, не глядя -шел прямохенько, не погоняючи - любехонько! Твои быстры ноженьки не знали устали; помнил ты все пути да все дороженьки. Побежишь - не угнаться ветру буйному»... - Немало и других, кроме этого - подслушанного на симбирском Поволжье - причитанья над павшим конем-пахарем, ходит и в наши дни от села к селу по народной Руси.
Весной-летом, вплоть до поздней осени - работа коню в поле (то пахота, то бороньба, то сев, то сноповоз); зимой - извоз начинается, тянутся по дорогам обозы. И там, и тут сближается пахарь-человек с конем-пахарем. Как же не слагаться в стихийно широкой душе первого всяким словам крылатым да певучим про нрав-обычай его вековечного помощника! И ходят они по людям из века в век, из года в год, видоизменяясь сообразно с местными условиями жизни. Ямской промысел, существующий на Руси не один и не два века, придал этим «словам» свой особый цвет. Дорога представляется русскому ямщику «брусом» («бревном»), растянувшимся через всю Русь. «Кабы встал, я бы до неба достал; руки да ноги, я бы вора связал; рот да глаза, я бы все увидал, все рассказал!» - влагает он свою мысль в уста дороги. Верстовой столб, по народному слову, «сам не видит, а другим указывает, нем и глух - а счет знает». Поддужный колокольчик, веселящий сердце и ямщику, и седоку, и даже лошадей подбадривающий (волков пугающий), - по народной загадке - «кричит без языка, поет без горла, радует и бедует, а сердце не чует». Покровителем лошадей является, по народному представлению, святая двоица Флор и Лавр (память - 18-го августа), о которых в свое время говорилось уже (см. гл. XXXII). Дорожные люди отдаются под защиту св. Николая-чудотворца. «Призывай Бога на помощь, а Николу в путь!» - гласит народное благочестие. «Где дорога - там и путь», -приговаривает мужик-простота, - где торно, там и просторно!» Ямская гоньба, почтовая езда создали-выработали своих лихачей, не лишенных своеобразной удали, напоминающей отдаленный пережиток богатырства. Любят они тешить сердце молодецкое, птицею летать; заливаются песнями удалыми, погоняют сжившихся с ними коней не кнутом - не овсом, а посвистом да выкриком. «Тело довезу, а за душу не ручаюсь!» - подсмеивается иной ямщик над своим бесшабашным молодечеством. «С горки на горку, барин даст на водку!» -покрикивает он, разгоняя птицу-тройку. «Эй вы, соколики!» - бодрит коней его голос, как начнут уставать они. Словно и усталь не берет их, чуть только крикнет удалец-молодец, сидящий на козлах, свое: «Грабят! Выручай!» Шажком поедет - песню за песней поет ямщик, особенно если порожнем приходится ехать в обратный путь. Самые голосистые запевалы по большой дороге - из ямщиков. И песен никто столько не знает.
Пригляделся народ к нраву-обычаю своего вековечного работника, коня доброго, за многовековую жизнь бок о бок с ним. Отсюда - и множество всяких примет пошло по народной Руси разгуливать. Ржет конь - к добру, ногою топает - к дороге, втягивает ноздрями воздух дорожный - дом близко, фыркает в дороге - к доброй встрече (или к дождю). Закидывает лошадь голову - к долгому ненастью, валяется по земле - к теплу-ведру. Споткнется конь при выезде со двора в дорогу - лучше, по словам старых приметливых людей, вернуться назад, чтобы не вышло какого-нибудь худа; распряжется дорогой - быть беде неминуемой. Хомут, снятый с потной лошади, является в деревенской глуши лечебным средством: надеть его на болящего лихорадкой человека - как рукой, говорят, всю болезнь снимет. Вода из недопитого лошадью ведра - тоже, если верить ведунам-знахарям, может облегчать разные болезни, если ею умыться со словом наговорным. Конский череп страшен для темной силы-нечисти. Оттого-то до сих пор во многих деревнях можно видеть черепа лошадей, воткнутые на частокол вокруг дворов. Друг-слуга пахаря-народа конь-пахарь остается верным ему даже и после своей смерти.