Горазд словоохотливый русский простолюдин загадки загадывать - ставить в тупик не отличающегося особой догадливостью собеседника. Но есть два вопроса-сопоставления, которые почти не укладываются в его голове в рамку загадки, несмотря на всю загадочность-таинственность своей сущности. Это: рождение - смерть и молодость - старость. Спросят про первое сопоставление, - отзовется народ-загадчик и коротко, и неясно: «Одного не помню, другого - не знаю!» - скажет. По второму - найдена у него пытливыми кладоискателями живого народного слова тоже всего одна загадка: «Чего хочешь (молодости) - того не купить, чего не надо (старости) - не продать!» На этом оборвется и весь его сказ. Не то будет, если из области загадок перенестись в пестрый круг пословиц, поговорок, прибаутков, присловий и огороженных ими обычаев, сотканных из поверий-преданий старины стародавней, не говоря уже о песнях и сказаниях - этой душе бездонно-глубокого стихийного сердца народного.
Молодость и старость - два рубежа сознательной, вышедшей из оболочки детства жизни человеческой. Перед первою - мир счастливого неведения, отовсюду окаймленный утренней зарею существования, окрашивающей весь кругозор, видимый смертному взору, в розовый и радужный цвета; за второю - мир неведомого, представляющийся - наоборот - охваченным сумраком вечной, угрюмой тайны, стоящим в заколдованном кругу роковой бесконечности. «Два века не изживешь, две молодости не перейдешь!» - говорится в народной Руси, взирающей в далекие дали минувшего и грядущего с одинаковым спокойствием убеленного тысячелетними сединами мудреца: «Коротать молодость - не видать старости!» Молодость слывет в народе «золотой порою» и является олицетворением удали-воли; старость представляется его мысленному проникновенному взору годиною мудрости и правды. «Чем старее - тем правее, чем моложе - тем дороже!» - гласит об этом крылатое народное слово: «Молодой работает, старый - ум дает; молодой на службу, старый - на совет!» Завзятые краснословы без смешливости - ни на шаг: «Стар да мал - дважды глуп!» - зачастую готовы обмолвиться они: «Старый - что малый, а малый - что глупый!», «Седина в бороду, а бес - в ребро!» и т. д. Но им всегда найдется отповедь из уст рассудительных-«благомысленных» людей, глубже смотрящих на жизнь и ее сменяющиеся одно другим явления. «Не смейся над старым, и сам стар будешь!» - укоризненно молвят они, останавливая говорунов, ради красного словца не щадящих матери-отца: «Молодость - не грех, старость - не смех!», «Старый конь борозды не портит!» и т. д. Старят человека, по народному слову, не годы, а горе; умирает не старый, а - тот, кому час воли Божией пробьет. Всегда встречались такие люди, к которым с полной справедливостью можно отнести поговорки: «Сам стар, да душа молода!», «Стар, да дюж!», «Старик, да лучше семерых молодых!», «Стар, да весел; молод, да угрюм», «Старое дерево трещит, а молодое летит!». Молодежь хотя и не станет долго спорить против того, что - «Старый ворон мимо не каркнет!», «Стар волк - знает толк!», «Старого воробья на мякине не обманешь!», - всегда с большей охотою повторяет такие поговорки, что называется - играющие ей в руку, как, например: «Молод, да водит волость!», «Молодой князь - молода и дума!» и т. п. С этой «молодою думой» в груди и жизнь кажется человеку привольней-просторнее, и поросшая терновником путь-дорога житейская, словно веселит-бодрит сердце, пробуждаючи удаль молодецкую. Нужды нет, что в глазах перешедших поле жизни, старых людей эта дума сходит всего-то за молодой задор («Молодо - зелено!» - говорят они), а этим последним совершалась на белом свете добрая половина всех подвигов, легшая краеугольным камнем храма славы человечества. Недаром слывет молодость за пташку вольную, у которой крылья не связаны, - куда захочет, туда и полетит! - которой никакие пути не заказаны. Все, самое несбыточное - по плечу молодой удали; дать ей волю - так гору с места сдвинет и не крякнет даже... Но - «Старого учить - что мертвого лечить!», недаром ему седина достается. Знает мудрый жизненный опыт, что - хоть и «старость -не радость», но и «молодость - не корысть»: не одни удальцы-молодцы в молодости, а есть и такие, о которых никакого иного крылатого слова не молвишь, кроме того, что-де: «Молоды опенки, да черви в них!» И в этом - немалая доля правды, если взглянуть на окружающую коренастые вековые дубы хилую молодую поросль, гнущуюся во все стороны, - с высоты их могучих, смотрящих в небо вершин. Хотя и умудряет, - как говорит народ, - Господь Бог старого человека, но зачастую тяжким бременем ложится ему на плечи эта достающаяся путем горького жизненного опыта мудрость. Тот же возросший на завещанном древними пращурами законе почитания старших, в течение многих веков впитывающий в свою плоть и кровь родовые начала народ-пахарь сравнивает старость - с гробом: «Гроб - не добыча, а старость - не находка!» - говорит он. «Придет старость - приведет и болесть!», «Старость - увечье человечье!», «Старость - неволя злая!», «Старость - не красный денек!», «Сдружилась старость с убожеством!», «В старом теле - что во льду!», «Выношенная шуба не греет, в старой кости сугреву нет!», «Молодость летает вольной пташкой, старость - ползет черепашкой!», «Старость придет - веселье на ум не пойдет!», «Старость с добром не приходит!» Многое-множество других, подобных приведенным, поговорок-пословиц, сложившихся в давнюю пору, можно и в наши дни услышать среди посельщины-деревенщины, любящей говорить коротко - да метко, нехитро - да складно. «От старости одно зелье -могила!» - заключается их цепь неразрывным звеном.
Не все состарившиеся люди делаются брюзгливыми ворчунами, обличителями всего молодого-нового, то и дело повторяющими свое излюбленное словцо: «Нынче молодежь - погляди да брось!» Много и таких, что, просветлев разумом на склоне лет, становятся и более чуткими сердцем, более склонными ко всепрощению и всепониманию. Не ворчливые укоризны вызывает у такой старости вид зеленого молодого задора, а только сожаление о своих прожитых днях. «Старость - эх-ма! Молодость - ой-ой!» - вырывается у них из груди: «Молод бывал - на крыльях летал, стар стал - на печи сижу!», «Уплыли годы - что вешние воды!», «Молодо - зелено, погулять велено!», «Молоденький умок - что весенний ледок!», «Молодая отвага - что молодая брага!» и т. д. В лад с этими словами ведет свою речь и такая поговорка, как: «Только бы помолодеть, уж знал бы, как состариться!» Всякую молодую ошибку-проруху готовы оправдать такие добром поминающие молодость старики. «Молод бывал -и со грехом живал!» - скажут они в ответ-отповедь нетерпимости своих суровых сверстников: «Кто бабушке не внук, кто молод не бывал?» и т. д. Если, по их словам, «смолоду ворона по поднебесью не летала», то - «не полететь ей и под старость!»
Быстро схватывающие все своим зорким разумом, «из молодых да ранние» - на воркотню неуживчивой старости, что-де: «Зелен виноград не сладок, молод - не крепок!», всегда найдут что и как ответить. «Молод годами - стар умом!» - скажут они: «Ум бороды не ждет!», «Молод, да старые книги читал!», «Не спрашивай старого, спрашивай бывалого!» Кто понесговорчивее, тот опять заворчит на это: «Молоко на губах не обсохло, а к пиву тянется!» и т. д. А добродушная старость ухмыльнется в седую бороду на молодой задор и если оговорит его чем, то не более, как: «Молодой квас - и тот дойдет!», «Пока молод - пота и бродит!», «Молод - просмеется, зелен -дозреет». Иные же еще, пожалуй, добавят к этому: «Дважды молодому не бывать, не по две молодости жить!» - добавят и вздохнут, обвеянные памятью былого.
Молодость - цвет жизни - недолговечна... Особенно скоро осыпаются лепестки этого «цвета» у прекрасной половины рода человеческого. Девушка красная цветет - невестится. Придет ей судьба - и цветенью конец недалек в крестьянском суровом быту. «Расцветает - что маков цвет» красавица, - «Кровь с молоком!» - говорят о ней на деревне. Но недаром пословица молвится, что «красна девка до замужества», - года через два и не узнать недавней хороводницы веселой, раскрасавицы - знобившей сердца разгарчивые, как поется в поволжской песне, «без морозу, без осеннего дождя». Еще недавно, быть может, склонял к себе ее любовь заговорным словом удал добрый молодец, «замыкая» свой заговор «семидесятые семью замками, семидесятые семью цепями», посылая к зазнобившей сердце девице тоску полюбовную. «На море на Окияне, на острове на Буяне», - вычитывалось-нашептывалось это заговорное слово, - «есть бел-горюч камень Алатырь, никем неведомой; на том камне устроена огнепалимая баня, в той бане лежит разжигаемая доска, на той доске тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и бросаются тоски из стены в стену, из угла в угол, от пола до потолка, оттуда через все пути и дороги и перепутья, воздухом и аером. Мечитесь, тоски, киньтесь, тоски, и бросьтесь, тоски, в буйную ея голову, в тыл, в лик, в ясныя очи, в сахарныя уста, в ретивое сердце, в ея ум и разум, в волю и хотение, во все ея тело белое и во всю кровь горячую, и во все ея кости, и во все суставы: в семьдесят суставов, полусуставов и подсуставов. И во все ея жилы: в семьдесят жил, полужил и поджилков, чтобы она тосковала, горевала, плакала бы и рыдала по всяк день, по всяк час, по всякое время, нигде б пробыть не могла, как рыба без воды! Кидалась бы, бросалась бы из окошка в окошко, из дверей в двери, из ворот в ворота, на все пути и дороги, и перепутья - с трепетом, тужением, с плачем и рыданием, зело спешно шла бы и бежала и пробыть без меня (имярек) ни единыя минуты не могла. Думала б обо мне - не задумала, спала б - не заспала, ела бы - не заела, пила б - не запила, и не боялась бы ничего, чтоб я ей казался милее свету белаго, милее солнца пресветлаго, милее луны прекрасныя, милее всех и даже милее сну своего, во всякое время: на молоду, под полн, на перекрое и на исходе месяца»... От этого ли слова заговора, без него ли - приглянулся добрый молодец красной девице, сладилась и свадебка, «одной девкой на селе стало меньше, больше -одной молодицею». А «молодице» недолго превратиться и в «бабу», у которой одна тоска-сухота - хозяйство домашнее да ребята малые. И вот еще недавно развертывавшее перед нею «все пути-дороги, все перепутьица» народное слово изрекает: «Бабе одна дорога - от печи до порога!», «Дал муж жене волю - не быть добру в доме!», «Шубу бей - теплее, жену бей - милее!», «Побьешь бабу - и щи вкуснее!», «Все в девушках девки хороши, а отколь злые жены берутся? Все парни- молодцы добрые, а откуда грозные мужья живут?» - Ответ на этот вопрос держит сама жизнь крестьянина, которая в детские да в ранние молодые годы кажется ему родимой матушкою, а потом оказывается мачехою лихой: «учить начнет - в три погибели согнет, выучит - не выпрямишься!»
В хороводных песнях-играх - краса крестьянской молодости: ими красна и вся жизнь посельщины-деревенщины, несмотря на то, что и девке, и парню - играть в хороводах только до «злата венца вековечного». Нет числа песням-припевам, нет счета играм. Весна красная - сплошь хороводное время, словно созданное на утеху-усладу молодой деревне. Лето - порушка страдная - и то не унимает голосистую молодежь. Словно и усталь не берет ее: только выдастся праздничек Божий, - чуть не до белой зорьки утренней песни-пляски, игры всякие. Осенью - уберется люд честной в полях, свезет на гумна хлебушко, молотьба приспевает, а у молодого народа - опять забота веселая: хороводы доваживать, песни доигрывать, - к свадьбам дело близится, октябрь-свадебник через прясла заглядывает.
«Как на улице дождик накрапает,
Хоровод красных девок прибывает.
Ох, вы, девушки, поиграйте!
Уж как вы, холостые, ни глядите:
Вам гляденьицем девушек не взяты,
Уж как взять ли, не взять ли
Что по батюшкину повеленью,
Что по матушкину благословенью!»
В этой старинной хороводной песне отразился, как в зеркале, взгляд народной Руси на святость родительской власти над детьми и на связанные с нею обычаи, ставшие законом семейного быта, до сих пор не утратившим своей силы. Но не так стал страшен для молодых любящих сердец этот некогда неумолимо-суровый «закон», зачастую ломавший-калечивший всю жизнь брачившихся. Свадьба - судьба, но и судьба не всем лиходейкою на роду написана. Из воли родительской редко кто выйдет в деревенском быту, да и отцу с матерью - не велика корысть делать своих детей несчастными. А если и не спросят отец-мать - сговорят, по рукам ударят, «пропьют» дочь не за того добра-молодца, для которого пелись-игрались ее хороводные веснянки, - то изольется ее тоска горючая в свадебных песнях, а там
- «Стерпится - слюбится!» - если будет между молодоженами добрый совет. А не благословит им Бог - так, по крылатому слову народной Руси: «И любя поженишься, да наплачешься!»... «Не всякая девица - невеста, что приглянется!» - говорят в народе. «Не всяк добрый молодец - жених, что присватается!» - приговаривают: «Не ищи красоты - ищи доброты!», «Красота приглядится, а добротою изба навек светла будет!» Не перечесть всех поговорок-пословиц, которыми окружил народ-пахарь «свадьбу-судьбу» своих сынов-дочерей. Как о них, так и о свадебных обычаях русской деревни был уже свой сказ в настоящих очерках (см. гл. XLIII).
«Скажи, скажи, воробышек, как девицы ходят?» - запевается одна хороводная песня. «Он этак и вот этак: туды глядь, сюды глядь, где молодцы сидят!» - не замедляется ответ. «Скажи, скажи, воробышек, как молодцы ходят?» - продолжает запевало. Ответ следует точно такой же, с тою лишь разницею, что «молодцы» высматривают: «где голубушки сидят». Иные слишком долго себе невест «высматривают», все раздумывают. «На молодой жениться - с молодцами не водиться!» - подсмеивается над такой нерешительностью народное слово: «Богатую взять - станет попрекать; хорошую взять - не даст слова сказать; грамотницу взять - станет праздники разбирать; худую взять - стыдно в люди показать; убогую взять - нечем содержать!» и т.д.
По всему светлорусскому простору поется-распевается с незапамятных времен песня о молодце, собиравшемся жениться на вдовушке, но нашедшем свою судьбу в красной девице. «Как пошел наш молодец вдоль улицы на конец»... - начинается эта песня: «Ах, Дон, ты наш Дон, сын Иванович, Дон!» - подхватывает хор. «Дон» в иных местностях заменяется «Дунаем», что нисколько, однако, не меняет сущности дела. «Ах, как звали молодца, позывали удальца!» - продолжает запевало, вызывая тот же самый припев. А звали героя песни - «во пир пировать, во беседушке сидеть, на игрище поиграть!». Не идет он, отговаривается: «Уж как мне ли, молодцу, худо можется, худо можется -нездоровится...» Но все-таки, несмотря на «нездоровье», сдвинув шапку-мурмашку набекрень, с гуслями звончатыми под полою идет он «ко вдовушке на конец». Пришел, садится «против вдовушки на скамье», сел, - заиграл «во гусли во звончатые»... Играл-играл - бьет вдове челом, «уронил шапку долой», - обращается ко вдове с просьбой очестливою: «Уж ты, вдовушка моя, молодая вдова, подними шапку-мурмашку!» - «Не твоя сударь-слуга, я не слушаю тебя!» - отвечает вдова, и опять - «пошел наш молодец вдоль улицы на конец». Снова звали, позывали его «во пир пировать, во беседушку сидеть, на игрище поиграть»; как и раньше, не пошел он ни в первый, ни на вторую, ни на третье, - пошел «ко девушке на конец». И вот, - продолжает песня:
«Как садился молодец,
Как садился удалец
Против девушки на скамье.
Заиграл он во гусли,
Заиграл во звончатые свои.
Молодец девице челом,
Уронил шапку долой.
Уж ты, девушка моя,
Ты, красная моя,
Подними шапку-мурмашку!»
- обращается он к ней с тою же самой просьбою, как незадолго перед тем - ко вдовушке. Глянула на добра-молодца красная девица - приглянулся; поняла она, какой затаенный смысл кроется в его просьбе. Ровно маков цвет, зарделася красавица, потупила свои очи девичьи, исполнила просьбу. Потеряла она над собою волю, готова навек отдать ее молодцу счастливому...
« - Я твоя, сударь, слуга,
Я послушаюсь тебя!»
- из ясной глубины сердца звучит ответ ее, полный той кроткой покорности, которою русская женщина способна победить самую могучую силу воли, обезоружить неукротимый гнев, приворожить к себе без наговоров, безо всяких зелий, - которою она сильна в своем нежном бессилии.
По словам одной песни - «не бесчестно молодцу вдоль по улице пройти, к хороводу подойти». Другая прямо обращается к нему: «Гуляй, гуляй, молодец, поколь не женил отец!» С этою песней словно сговорилась третья, начинающаяся словами: «Гуляй, гуляй, девушка, пока твоя волюшка, - скоро замуж отдадут -все гулянья отойдут!..» Громадное большинство песен рисует семейную жизнь самыми мрачными красками - для вступающей в чужую семью молодушки -семью, где, кроме мужа-хозяина, над нею являются набольшими «свекор грозен батюшка» да - пуще того - «свекровь лютая». Много песен спелось-сложилось в русском народе про житье молодой невестки в мужниной семье, - грустные, тяжелые все это песни, горькою отравой жизни подсказанные-нашептанные. И во всех-то них отзывается та грусть-тоска, которою напоена страшная песня про «Лучинушку». «Лучина, лучинушка березовая!» - запевается она: «Что же ты, моя лучинушка, не ясно горишь, не ясно горишь да не вспыхиваешь? - Плачет-звенит напев, в душу просится; «... да не вспыхиваешь...» - каким-то стоном вырывается из груди певца. Защемит-заноет сердце от этого стона... «Аль тебя, моя лучинушка, свекровь залила?..» Скорбная повесть загубленной молодости слышится в этом вопросе.
Народная жизнь на каждом шагу выдвигает из своей среды примеры самобытности, изумительной для незнакомых с нею близко. Что ни шаг в ее до сих пор еще не проходимые для многих дебри, - то и тупик для привыкшего мерить все на короткий аршин своих предвзятых взглядов наблюдателя. Сплошь да рядом приходится встречаться здесь с самыми разительными противоречиями, не только мирно уживающимися бок о бок, но словно даже освещающими друг друга. Коренной русский человек весь соткан из противоречий. Особенно живо проступает эта своеобразность его природы в народной жизни, ближе стоящей к первообразам бытия.
Вот, например, как ярко проявляется в русской народной песне построенное на противоречии чувство нежданно зарождающейся страсти. «Пошел молодец на гулянье, к красным девушкам на свиданье, ой лелю, лелю, на свиданье...» - начинается эта записанная в Ветлужском уезде Костромской губернии песня. «Мир вам, девушки, на гулянье, мир вам, красныя, на свиданье!» - продолжается песенное слово - очестливым поклоном-приветом молодца: «Входит молодец в круг к девицам, ходит молодец по кружалу, просит молодец побороться». Такая необычная просьба приводит в изумление: «Все тут девицы приутихли, все тут красныя приумолкли...» Выискалась, однако, в хороводом кругу и такая, которой пришелся по нраву вызов молодца: «Одна девица всех смелея, всех смелея, всех веселея, девка к молодцу выходила, выходила девка - с молодцем говорила: «Изволь, молодец, побороться!» В дочери современной деревни как бы проснулся дух богатырок древней Руси, удалых «палениц», выходивших на единоборство со своими побратимами - богатырями, с единого маху клавших наземь чужеземца-нахвалыцину. Так и здесь: «Девка молодца споборола, черну шапку с кудер сшибла, на нем синь кафтан изорвала, алу ленточку в грязь втоптала, кушак шелковый изщипала, за русы кудри теребила, во право плечо колотила, лицо белое пристыдила. Пошел молодец - сам заплакал, пришел к матери с жалобою...» Читатель-слушатель песни невольно настраивается на смешливое отношение «к пристыженному» паленицею наших дней молодцу. Но рассказ совершенно неожиданно заканчивается на иной лад. Жалоба молодца показывает, что он-то смотрит на это совсем по-другому. «Уж ты матушка, мать родная!» - говорит-жалобится он: «Меня девушки не злюбили, все-то красныя меня не любят, одна девица сполюбила, меня молодца поборола, черну шляпу с кудер сшибла, алу ленточку в грязь втоптала, кушак шелковый изщипала, на мне синь кафтан изорвала, а за русы кудри теребила, во право плечо колотила, лицо белое пристыдила!..» Эта песня распевается . в нескольких разносказах. Так, в Тульской губернии певуны, продолжая песню, ведут речь и о том, что произошло вслед за жалобой молодца. Пошла мать пристыженного пенять девушке. «Девушка, ты девушка, невеста!» - обращается она к ней: «Как тебе не стыдно? Как тебе не дурно? Обидела молодца-парня при всем при мире, при мире, при народе, при большом короводе!» Обидчица - утешает обиженного: «Не плачь, родимый (говорит она)! Русы кудри можно причесать, пухову шляпу можно надеть, на сборах поддевку все можно собрать, ситцеву рубашку можно зашить, козловые сапожки - можно надеть, а нам с тобою, молодец, все можно пожить, друг друга любить!» В калужском разнопеве - девица отвечает матушке обиженного парня, что она - красная - «пожалеет» и, как видно из заключительных слов, действительно, пожалела его:
«Назад-то молодца, назад ворочала: -
Воротися, молодец, воротися, удалой,
Не хвалися, молодец, да ты сам собой,
Ты сам собою, своей красотою! –
Все русые кудерки на нем причесала;
Пуховую шляпушку ему надевала,
Синенький халатик, сборы собирала,
Ситцеву рубашечку на нем зашивала,
Сафьяны сапоженьки ему надевала»...
«Пошел, пошел молодец, пошел - взвеселился!... - кончается песня. Смоленские-бельские песенники дополняют ее и тем, что девица - «молодчика сладко целовала, сладко целовала, так ответ держала: - Тебе дела нету, что я друга била! Сама понимаю, друга утешаю, ой лешеньки, лешеньки! Друга утешаю!..»
Песенное народное слово всегда было склонно к смешливости. Вот какую, например, картину рисует оно: «... что и черная грязь -то старухи у нас; что и белая капуста - то молодушки у нас; что лазоревый цветок - красны девушки у нас; что гнилая-то солома - то ребятушки у нас. На гнилую-то солому ныне честь пришла, что гнилая-то солома ныне женится, а лазоревый цветок за них замуж идут»... и т. д. Псковичи, певуны старинные, поднимают цену на девушек красных. «Вылетал соловей из Новагорода», - поют они, -«выносил он весть нерадостну: как у нас на Руси мальцы дешевы -первый молодец хоть бы дров костер, другой молодец хоть бы лык пучок, третий молодец хоть бы дегтю кувшин! Вылетал соловей из Новагорода, выносил он весть, весть нерадостну: как у нас на Руси девки дороги - перва девка во сто рублей, друга девка во тысячу, а третей девицы - цены нетути!» В стариной песне - «А мы просо сеяли, сеяли...», распевавшейся на Руси еще в незапамятные годы, кони, пойманные на вытоптанном просе и запертые в стойло, выкупаются у поймавших не ста рублями, не тысячей: «Мы дадим молодца, молодца!» -предлагают хозяева коней. «Нам молодец не надо, не надо!» - получается ответ. - «Мы дадим девицу, девицу!» - Нам девица надобна, надобна!» В одной калужской песне, занесенной П. В. Шейном в его песенную кошницу, есть такое место:
«Погляди-ко-ся на сине море:
На синем море корабли плывут,
Корабли плывут со товарами,
Посреди - корабль с златом-серебром,
А другой корабль с мелким жемчугом,
Как третий корабль с красной девушкой...
- Злата, серебра девать некуда,
Мелка жемчуга сыпать не во что,
Красну девицу подавай сюда,
Ей надобно наперед идти,
Наперед идти, хоровод вести»...
Действующие в ярославской-пошехонской песне красны девушки выносят в хоровод по соловью в руках. «Уж ты пой, распевай, соловей: пока воля есть у батюшки, пока нега есть у матушки, пока воля есть у девушки!» Отсюда - прямой переход: «Пой, распевай, красна девица, в хороводе разгуливай на вольной волюшке, во красе во девичьей!..» Пермские песенники развивают основную мысль приведенной песни. «Поиграйте, красны девицы, пока весело во девушках!» - поется у них: «Неравно-то замуж выйдется, не ровен муж навернется, либо старый-от удушливый, либо малый-от недошленький, либо ровнюшка хорошенькая»... Недобрая «потеха» сулится песнею старому мужу: «Я бы и старого потешила - середи поля повесила, что на горькую осинушку и на самую вершинушку добрым людям на посмешище, черным воронам на граянье!»... Вятская песня рассказывает о том, как стлала постельку мужу старому молодая жена. Начало этой песни веет на современного слушателя неподдельной одухотворенностью: «Как на море валы бьют, валики-валы бьют; черный ворон воду пил, воду пил, воду пил; он не напил, возмутил, возмутил, возмутивши говорил, говорил, говорил: «Выдьте, девки, замуж-от, замуж-от за стараго старика, старика!» Затем песня переходит к обещанию молодушки молодой: «Я старому сноровлю, сноровлю, постельку постелю, постелю - в три рядочка кирпичу, кирпичу, во четверту шипицу, шипицу, в пятый рядик крапиву, крапиву; шипичушка колюча, колюча, крапивушка жалюча, жалю-ча»... Не особенно очестливо относится к льстящейся на молодость старости песенник-народ, по словам которого и улица села-деревни украшается «молодцами, молодицами, душам красными девицами», как травой-муравою - зеленые луга.
Молодость в представлении русского народа является олицетворением воли, с которою связано понятие не только о широкой удали, а и о счастье. Беспечная веселость и свободный полет чувств открывают последнему широкий путь в жизнь человеческую, - и была бы она так богата им, кабы не залегали этот путь невзгоды житейские, затемняющие собою свет солнечный перед глазами изнемогающих под тяжкою ношею жизни. «Ах ты, молодость моя, молодецкая! Ой ты, воля моя, воля девичья!» - рвется из стихийного сердца народа-песнотворца окрыленное мыслью слово: «Мы когда-то с тобою, волюшка, разстанемся?» Не замедляется и ответ на этот вопрос: «Мы разстанемся с тобой, волюшка, у Божьей церкви, у Божьей церкви да под златым венцом, под златым венцом да с добрым молодцом!».
Не все, однако, поминают весельем-радостью да волей вольною свою молодость. Нашептывает-подсказывает жизнь русскому народу и совсем на иной лад сложившиеся песни. «Ах ты, молодость, молодость!» - запевает иная певунья голосистая: «Чем-то вспомянуть тебя!» И тут же отвечает себе: - «Вспомяну я молодость тоскою, кручиною, тоскою-кручиною - печалью великою!» В Новгородской губернии поется еще и теперь старинная песня о том, как один муж удалил от себя жену постылую, удаливши - сам вспокаялся. Начинается эта песня укором загубленной молодости:
«Ах ты, молодость моя молодецкая!
Не видал я тебя, когда ты прошла,
Когда ты прошла, миновалася...»
Виною в этом - «худая жена, жена угрюмая, некорыстная»: «Ни продать жену, не променять ее - что никому-то она не надобна, ни брату, ни свату, ни товарищу»... Надумал он думу: «Как пойду-то я, добрый молодец, на конюший двор («на сине море» - по иному разносказу), и куплю я, добрый молодец, нов тесов корабль («смоленой корабль о двенадцати гребцов, тонких парусов...») посажу ль на него свою жену боярыню: Ты прости, прости, можена боярыня!» И вот, - продолжается песенный сказ: «коярабль побежал, как сокол полетел»... Одумался, вспокаялся добрый молодец: «Воротись ты, моя жена боярыня! Уж мы будем жить с тобой лучше прежняго!» Ответ жены в новгородском разносказе поется так: «Не кричи ты, муж, татарин злой! Нам не жить с тобой лучше прежняго!», в витебском: - «Не порой солнце светит, не по-летнему, не любить больше мне мужа все по-прежнему!»
Яркие противоположения между старостью и молодостью то и дело встречаются в песенном народном слове. Но едва ли не одно из самых ярких представляется в песне - «Пойду, млада, по Дунаю», занесенной И. П. Сахаровым в его песенное собрание. «Пойду, млада, по Дунаю; ой-люли погуляю!» - начинается эта песня: «Зайду, млада, во беседу; ой-люли, во смиренну! Во беседе сидит старый; ой-люли постылый! На коленях держит гусли; ой-люли, лубяные! На гуслицах струны; ой-люли, мочальныя! Старой в гусли заиграет; ой-люли, заиграет. Мое сердце ноет, ноет; ой-люли, завывает! Скоро ноги подломились; ой-люли, подломились! Белы руки опустились; ой-люли, опустились! Ясны очи потупились; ой-люли, потупились!..» Совсем иная картина открывается мысленному взору слушателя песни - из второй ее половины, посвященной молодости. «Пойду, млада, по Дунаю; ой-люли, погуляю!» «Зайду, млада, во беседу; ой-люли, во веселую! Во беседе сидит молодой; ой-люли, мой любезной! На коленях держит гусли; ой-люли, звончатые! На гуслицах струны; ой-люли, золотыя! Молодой в гусли заиграет; ой-люли, заиграет! Мое сердце радо, радо; ой-люли, взвеселилось! Скоры ноги расплясались; ой-люли, расплясались! Белы руки размахались; ой-люли, размахались! Очи ясны разгляделись; ой-люли, разгляделись!..» Эти две картины говорят сами за себя безо всяких пояснений.
Недаром говорится - «Старый ворон не каркнет мимо!» Долголетний жизненный опыт делает старых людей вещими. Смотря на жизнь просветленным взором сердца, вооруженные памятью - они, порою сами того не замечая, становятся - и не прибегая к колдовству-волхованью - знахарями. Каждый новый день, каждый шаг говорят им все больше и больше. Для них перестает быть тайною обступающая быт крестьянина-пахаря природа, - наоборот, каждое явление ее становится сроднившимся с ними. Предсказание погоды, от которой так много зависит в крестьянском быту-обиходе, кажется старому хлеборобу самым привычным-обыкновенным делом, -словно на крыльях ветра слетаются к «деду-всеведу» вести о ненастье, о ведре, о грозах, о засушливой поре и обо всем, с чем связаны хозяйственные тревоги-заботы земледельческой Руси.
Житейские скитания, сталкивающие с многим-множеством разнородных людей, мало-помалу делают из засевающего последнюю полосу своей жизни человека если не ворожею, то невольного угадчика. Достаточно иному старику окинуть совершенно незнакомого ему собеседника одним беглым взглядом, чтобы знать, с кем ему довелось иметь дело. Большак семьи является и вершителем сельских сходов, на которых первый голос - по стародавнему завету - всегда принадлежал старикам. Они же выбираются и в судьи волостные, и в ходоки - по важным для всего деревенского мира делам. «У старого человека глаз тусклее, да совесть светлее!», «Старый нрав - молодому костоправ!», «Старость к правде ближний путь знает!» - говорится в народе. Старики являются на Руси хранителями всевозможных заветов былого минувшего. Они же - и памятливые сказатели всяких сказаний. Многие их этих последних давным-давно вымерли бы, если бы не собиратели, подслушавшие их из отходивших на вечный покой патриархов деревни. «Песни не знает - не молод, сказки не расскажет - не старик!» - гласит народное слово.
Отработает свою долю обзаведшийся внуками, поставивший детей на ноги дед; немощен станет плотью - начнет все больше и больше о душе думать. Влечет-привлекает старческие помыслы страннический - во имя Божие - подвиг: принимается стар человек пешешествовать по святым местам. А иные дают под старость обет Господу - собирать на построение храма Божия и, благословясь, уходят из дому в путь-дорогу, проторенную к богомольному сердцу народной Руси. «Душа» становится у начавших заботиться о спасении ее людей все более и более властною над жизнью; все телесное-земное отходит в сторону, уступая место небесному-Божьему. Закат временной жизни близится к озаренному лучами бессмертия рассвету вечности.