И долго ль с любимой долины туманы
Над мрачной главою печально вились?..
Закрылись твои исполинские раны,
Но тяжкие годы с тех пор пронеслись!
Долина, как прежде, блистает красою,
В долине над розой поет соловей;
Но ты не покрыт уж зеленой чалмою—
Любовник долины, у звонких ключей...
Зачем же порой, как по дальней лазури
Нежданно перун пробегал, —
На голос знакомый враждебныя бури
Ты глухо, но тяжко стонал?
Поймет ли меня легковерная дева?
Иль сны позабыты с улыбкою дня?
Когда-то под звуки другого напева
Она и клялась и ласкала меня...
<1840>
ВЕЧЕР
Я каждый раз невесело встречаю
Заботы мелкие и шум докучный дня,
И только с сумраком я снова оживаю —
В ночи есть тайная отрада для меня.
Люблю я час, как тихо над зарею
Звезда вечерняя на западе горит,
И быстро облако под твердью голубою
Куда-то вдаль от севера летит, —
Когда в тиши свеч робкое сиянье,
И неба полусвет, и все — на сердце вдруг
Навеет долгое, глубокое мечтанье...
Порою задрожит слеза воспоминанья, —
И книга падает из рук.
<1840>
AVE MARIA
Коленопреклонен, с смятенным сердцем я
Приветствую тебя, владычица моя!
К святым отшельникам в печальные пустыни
Являлась, матерь, ты во время их кончины;
И схимник в трепете блаженства умирал,
И мертвый лик его неведомым сиял...
Небес владычица! Услышь мое моленье:
Да загорит и мне звезда преображенья,
За духом скорбным я восстану, укреплюсь,
Да пред тобою вновь и плачу и молюсь,
Вдали от пристани, средь новых треволнений,
Я сердце сохраню от ран и заблуждений.
Приветствую тебя — на светлых небесах,
С душой измученной, с слезами на очах!
<1840>
БАБУШКА
Много езжу я по свету —
То забавен, то угрюм,—
И чего, друзья, поэту
Не придет подчас на ум:
То волшебные картины
Дальней, милой стороны,
То гроза моей судьбины,
То несбывшиеся сны.
Но всех более люблю я
Детство бедное мое,
С сладкой грустию бужу я
Стародавнее житье.
Вот за рощей, с колокольни —
С бедной, старой — слышен звон;
Вот народ наш богомольный
В храм спешит со всех сторон.
Утро тихо, небо ясно,
Весь в цветах знакомый луг.
Мы идем (я в куртке красной)
В церковь с бабушкой сам-друг.
И старушка говорила:
«Как была я молода,
Так же с бабушкой ходила
В эту ж церковь я тогда.
Сколько лет она в могиле!..
Долго жить мне бог привел,
И уж жизнь мне через силу,
Мой уж век за век зашел.
Много горя я узнала,
Мало счастья в жизнь мою...
Вот и внука увидала —
Буйну голову твою».
Я и слушал, и дивился...
Но минуту чуть спустя,
Я в лугу уже резвился —
Своенравное дитя...
Много езжу я по свету
То забавен, то угрюм —
И чего, друзья, поэту
Не придет подчас на ум!
<1840>
СТАНСЫ
К***
Ты помнишь ли последнее свиданье?
В аллею лип велела ты прийти...
Дала одно безмолвное лобзанье
И безотрадное «прости».
Твой смутный взор, поблекшие ланиты,
Твой слабый стон мне душу растерзал,
Как я, двойным отчаяньем убитый,
В последний раз тебя лобзал.
Несчастный друг, увы! во мраке ночи
Я и теперь с слезами помню вновь
Твой дальний край, потупленные очи,
Твою безмолвную любовь.
Аллею лип с шумящими ветвями,
Где мы навек рассталися с тобой,
И твой вуаль над черными кудрями,
И как вдали махнула мне рукой,
1840
СТАНСЫ К СТАНКЕВИЧУ
Мы сожгли без сожаленья
Юность гордую дотла;
А надежды и волненья
Буря жизни унесла.
Прихоть бешеная страсти,
Злость людей, мечты обман —
Не имеют больше власти
Нанести нам новых ран.
И звучит еще отрадой
Только прошлое одно...
Счастья нового не надо!
Жизнь изведана давно.
Мы походим на солдата,
Что вдали под тучей стрел.
Под скалою Арарата
Песню севера запел.
1840
ПЕСНЯ
Уж я с вечера сидела,
Призадумавшись, —
В зелены луга глядела,
Пригорюнившись,
Груди белые, высокие —
Что лист дрожат;
Знать мила-друга далекого
Всю ночь прождать...
Как хорош душа-голубчик,—
Не старик-борода,
Молодой, удалой купчик
Из Нова-города!
Я травою шелковою
Устелю крыльцо,
Я водою ключевою
Освежу лицо.
Топот в поле раздается...
Замер дух во мне!
Это он — мой свет несется
На лихом коне.
Вижу: шляпой мне махает,
Соскочил с коня;
Он целует, обнимает,
Как огонь, меня.
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
<1840>
РУССКАЯ ПЕСНЯ
Ах! ты, мать моя, змея-мачеха,
Не ходить уж мне в зелены луга,
Во зеленый луг к тихой заводи —
Хоровод водить, пляской тешиться,
Звонким голосом перекликнуться,—
Ты не бей меня, не позорь меня!
Я пойду гулять, разгуляюся,
С молодым купцом повидаюся...
Молодой купец — радость, жизнь моя!
Я пойду гулять, наряжу себя,
Уберу себя по-бывалому:
В косу длинную, в косу русую
Заплету — вот так — ленту алую;
Разгорись кольцо на белой руке!
Ах! подруженьки, вы не слышали,
Как в глухую ночь, в темной горнице
Мать зарезала добра молодца
Деньги вынула, полы вымыла? —
Что ты бьешь меня что ты мучаешь?
Я пойду гулять, лолечз к нему.
Завернусь в туман, вместе с месяцем?
Что ж ты бледен так в белом саване?
Я пришла к тебе, как ты сам велел:
Видишь — месяц уж ходит на небе,
А в сыром бору соловей запел...
5 декабря 1840. Москва
ФЛЕЙТА
Звуки флейты одинокой
Пронеслися в вышине,
Разбудив в душе жестоко
Время, памятное мне.
Под другими небесами
Мы внимали им порой,
Над зелеными холмами
Вместе с панной молодой.
И бледнея, и пылая,
Как страстей была полна
Ты, литвинка молодая,
Пана старого жена!
Как алкали тайной встречи...
Как воздушна ты была!
Стан и мраморные плечи
Легкой шалью обвила...
Оттенял, как флёр могильный,
Панны бледное лицо
Локон черный, локон длинный,
Локон, свившийся в кольцо.
<1840>
ПЕСНЯ ЛАУРЫ
Не знаете ль, где милый,
Где друг мой удалой
Повеса из Севиллы
С курчавой головой?
Мой друг — краса Мадрита,
Боец — всегда с мечом,
Гидальг, плащом покрытый,
С гитарой под окном.
Когда ж раздастся топот
Серебряных подков,
Твой громкий смех и шепот,
И звук твоих шагов?
О! верно, где у донны...
О ветреник Жуан! —
Как душно на балконе!
Как скучно бьет фонтан!
Не видели ль вы беса?
Он друг мой удалой,
Отъявленный повеса
С курчавой головой.
<1840>
СОСЕДИ
Как я рад, что иностранцы
Поселилися у нас,—
Что за песни, за романсы,
Что за танцы каждый час!
Старый поляк, пан вельможный,
Выезжает, чуть лишь день, —
Ус седой крутя безбожно,
Вздевши шапку набекрень.
Кунтуш синий, с закидными
Рукавами за спиной.
Свит цепями золотыми,
Полы блещут бахромой;
Жупан алый из суета,
В сто червонцев тканый пас, —
Поляк в краковской карете
Разъезжает напоказ;
Ногу панскую сжимает
Шитый золотом сафьян.
Так по Киеву гуляет,
Ус крутя, вельможный пан.
Но когда б, друзья, вы знали,
Что за панья у него!
Вы прелестней не встречали,
Не встречать вам ничего!
Как магически блистают
Чудно-нежные черты!
У нее благоухают
Ароматные цветы;
У нее порой из окон,
Лунной ночью, в темный сад
Блещет ручка, вьется локон,
Очи дивные глядят...
У нее ль, у милой паньи,
Всё банкеты и пиры,
Всё музыка и собранья
До полуночной поры.
Раз я, панью молодую
Встретя, розу ей сорвал...
«Барзо пана я дзенькую!» *) —
Милый голос прозвучал.
А вчера уж я встречаю —
Крепко ручку паньи сжал...
«О! цо робит пан!» — внимаю —
Милый голос мне шептал.
[*) Покорно благодарю пана!]
<1841>
ПЕСНЯ
Взгляни на тучу! Слышишь гром?
Она несется к нам воздушною страною!
Люблю ее, мой друг, на небе голубом,
Люблю встречать ее с тобою!
С тобой, одна с тобой!.. О милый друг!
Как ты меня лобзаньями живыми, —
Ее сманил волшебный знойный юг
Лазурью темною, волнами голубыми...
Как мрачен Днепр в зеленых берегах!
Вот тополи, дрожа, залепетали,
А чайки белые, мелькая в камышах,
Протяжно, звонко закричали.
Взгляни на тучу! Слышишь гром?
Она несется к нам воздушною страною!
Люблю ее, мой друг, на небе голубом,
Люблю встречать ее с тобою!
<1841>
7 ЯНВАРЯ
Тоска души, тоска неутолимая!
Зачем забвенье не дано?
Зачем вставать с упреком, тени милые?
Ведь я оплакал вас давно...
Ведь я давно за все ценой страдания,
Годами муки заплатил, —
Ведь я ж давно безумные желания
В безумном сердце заглушил...
1841
АНАКРЕОН
Он был седой, веселый старичок.
За чашею забавный греховодник.
Любил он дев и юношей кружок, —
Любовь им пел — их вечный хороводник.
На старости потешник дев младых,
Они его лукаво целовали,
Его чело гирляндой роз живых,
Плющом и лавром обвивали,
Твердя ему: «ты стар, Анакреон!»,
Без памяти проказника любили, —
И песни те, что пел шалуньям он,
На память музы затвердили.
1841
* * *
Скучны, други, под шатрами
Кочевые ваши дни:
И тоскою, и дождями
Отуманены они.
Не привыкнув к вашей доле,
Сердце сжалось и грустит;
Как уныло в диком поле
Небо серое глядит!
Сыро стелются туманы,
Потянулись журавли,
И вставать под барабаны
С первым проблеском зари.
Своенравными судьбами
Я к вам в гости занесен,
И под легкими шатрами
Кочевать здесь осужден.
Но люблю, порой, в палатке,
Поместившись между вас,
О войне, о жаркой схватке
Слушать воина рассказ.
Есть забвенье в этой доле!
Душен воздух городов!
Мне отрадней в диком поле
Кровля легкая шатров,—
Веселее мне с зарею
Встрепенуться и вскочить,
И холодною росою
Сонны очи освежить,
И встречать с живым волненьем
Грохот пушек вестовых;
Ратей грозное движенье,
Ржанье коней боевых!
1841
РАЗУВЕРЕНИЕ
С единой памятью былого упоенья
Я жил один, в тиши, далеко от людей;
Передо мной вились минувшие виденья, —
Но тих был мир подавленных страстей.
Явились вы с невинной простотою,
С знакомою улыбкой на устах,
С внезапной радостью, с какою-то тоскою,
С какой-то тайною в задумчивых очах.
Ваш чудный взор так полон был душою,
Такая искренность в младенческих речах!
И я воскрес для новых обольщений,
Я вас преследовал, я жаждал ваших слов,
Молил у вас сердечных откровений —
И чувству нежному предаться был готов...
Бегите ж прочь моих обманчивых волнений!
Не верьте мне! все это — не любовь.
Нет, внемля вам, я вместе помнил стоны,
Я помнил сад, прощальный, долгий взор...
Другой, покинутой, далекой Дездемоны
Во тьме ночей мне слышался укор...
<1841>
ПЕСНЯ
Уж как в ту ли ночь,
Что под бурею —
Собирался в путь
Душа-молодец,
Не на званый пир,
Не в беседушку, —
Через три села,
В гости к барину —
Допросить, узнать:
«Али весело
Подстрелить ему
Лебедь белую,
Что увезть, отнять
Молоду жену —
Жену молодца
Чернобровую?»
На кудрях его
Шляпы не было,
Дорогой кафтан
Не запахивал,
Соколиный глаз
Не прищуривал.
Уж как в ту ли ночь —
Что есть сил — скакал
Из гостей домой
Душа-молодец.
У него в лице
Крови не было, —
Рука правая
По локоть в крови...
Как в луга влетит —
Да усмехнется,
Через темный лес
Расхохочется,—
Али зелен бор
Откликается!
Село Прыски. Июля 29 д<ня>1841
МЕЛОДИИ
I
Мне снится вдруг — и запах роз,
И зелень светлая берез,
Прохлада утра, плеск ручья,
В дубраве пенье соловья,
Старинный дом, знакомый дом.
Все те ж ракиты над прудом.
Мне снятся милые черты
Во блеске прежней красоты;
Кудрями черными облит
Из бледно-матовых ланит,—
И будто долго, как тогда,
Целую бледные уста...
Вот будто молод стал я вновь,
И верю в счастье и в любовь;
И будто снова должен я
Навек покинуть те края...
II
Подруга тайная на вечную разлуку,—
Когда я покидал долины южных стран —
Литвинка милая, полна сердечной муки,
Вручила мне тебя, заветный талисман!
Ты — не браслет с руки, не перстень обручальный.
Не цепь, не медальон в оправе золотой, —
Бесценный дар любви, мой талисман печальный
Храню, как жизнь, тебя я, локон шелковой!
Бывало, как змея, в час ночи ароматной
По бледному челу неслышно ты скользишь…
Теперь, товарищ мой в судьбе моей превратной»
Ты сердце хладное ревниво сторожишь...
III
Не пышный катафалк раскинут над тобою;
Тебя не провожал карет блестящий ряд;
Твой гроб простой, с бесцветною парчою
Подруги юные задумчивой толпою
Несли земле, как матери, отдать.
Ты сирота была, ты рано так почила!
Но, говорят, была прекрасна ты...
И вот уже на бедную могилу
Подруги нежные безмолвно и уныло
Бросают свежие цветы.
Село Прыски.
1841
СТАРИННАЯ ПЕСНЯ
Со кручинушки шатаясь,
Выйду в сени постоять;
На перильца опираясь,
На крылечке подышать.
С милым другом я рассталась,
Как же мне не горевать?
У меня ль и черноокой
Зелен садик расцветал,
Вдоль по заводи широкой
Белый лебедь мой гулял, —
В светлый терем — издалека,
В гости сокол прилетал...
Терем тучка обложила,
Зелен сад уж не цветет,
Пышно лебедь белокрылый
Через заводь не плывет, —
Для чего ж ко мне мой милой —
Свет не жалует, нейдет?
Село Прыски.
1841
ПОДРАЖАНИЕ ВОСТОЧНОМУ
«Отопри мне, голубица!
Выйди, добрая моя!
Отзовись, моя царица, —
Совершенная моя!
Уж ланиты молодые
Упиталися росой,
И с власов моих ночные
Капли падают струей».
— Я одежды все сложила;
Как же вновь я облекусь?
Брат мой! ноги я умыла, —
Как я с ложа подымусь?
Но рука меня искала
Неотступная во тьме...
О! как вся затрепетала
Я в смятенье и в огне!
Дверь для брата мной отверста...
То — возлюбленный мой брат!
Полны мирра мои персты,
С ручек каплет аромат.
И полна благоуханья,
Я на ложе с ним взошла,
И, горя, в его лобзанье
Вся душа моя прешла!
Сент. 5, 1841 г. Село Прыски
КОРОЛЬ
Из Гете
Король был на острове Фуле;
По гроб он был верен душой.
Ему, умирая, подруга
Вручила бокал золотой.
Всей жизни бокал стал дороже!
Его, что ни раз, осушал;
Он жадно вонзал в него очи
И жадно до дна выпивал.
Когда же почуял кончину,
Король города сосчитал, —
Все отдал наследнику царство,
Не отдал дареный бокал.
И сел он за пир, как бывало.
С ним рыцари сели кругом —
В высоком, наследственном зале,
Там — в замке, на бреге морском.
Вставал он тут, бражник старинный
Последний бокал осушал, —
И разом он в волны бросает
Святой, заповедный бокал!
И видел, как несся, сверкая,
Как в бездну пошел он ключом.
Закрылись тогда его очи,
Ни капли уж не пил потом.
<1841>
ИЗ ГЕЙНЕ
Жизнь — ненасытный мучительный день;
Смерть — ночная прохладная тень.
Уже смерклось. Сон вежды смежил;
Я устал: меня день истомил.
Вот уж ива стоит надо мной...
Там запел соловей молодой,—
Звонко пел про любовь свою он,
Его песням я внемлю сквозь сон.
<1841>
СТАНСЫ
Опять пред тобой я стою очарован,
На черные кудри гляжу, —
Опять я тоской непонятной взволнован
И жадных очей не свожу.
Я думаю: ангел! какою ценою
Куплю дорогую любовь?
Отдам ли я жизнь тебе с жалкой борьбою,
С томленьем печальных годов?..
О нет! — но, святыней признав твою волю,
Я б смел об одном лишь молить:
Ты жизнь мою, жизнь мою — горькую долю
Заставь меня вновь полюбить!
<1841>
НОЧНОЙ ТОВАРИЩ
В чистом поле что есть силы
Скачет конь мой вороной.
Все кругом, как бы в могиле,
Полно мертвой тишиной.
В чистом поле, на просторе,
Мчусь я с песней удалой.
Кто-то — слышу — в темном боре
Перекликнулся со мной...
Полночь било; в темной дымке
Полумесяц молодой.
Чую: кто-то невидимкой
Скачет об руку со мной...
<1842>
* * *
Мечтой и сердцем охладелый,
Расставшись с бурями страстей,
Для мук любви окаменелый,
Живу я тихо меж людей.
Мои заветные желанья
Уж в непробудном сне молчат,
Мои сердечные преданья
Мне чудной сказкою звучат.
Но я живу еще: порою
Могу я чувствовать, страдать;
Над одинокой головою,
Хоть редко,— веет благодать;
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
<1842>
РОМАНС
Все безгласно, как в пустыне,
В тихих улицах Москвы.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Ароматом и прохладой
Воздух ночи напоен;
Перед стройною громадой,
Под гербом, над колоннадой,
Для чего ж открыт балкон?
Вот хозяйка молодая
Показалась при луне,
Легким призраком мелькая
На воздушной вышине.
Вдруг с чугунного балкона
Черны кудри наклоня,
Как кумир Пигмалиона,
Вспыхнув страстно, беспокойно,
Внемлет топоту коня...
Пред воздушной красотою
Стройный всадник проскакал.
«Завтра, в полночь, я с тобою!»
Слышу — внятно ей сказал.
И, как вихорь, за оградой
Невидимкой скрылся он.
Перед стройною громадой,
Под гербом, над колоннадой —
Пуст привешенный балкон...
<1842>
ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
Увы! Столько лет пролетело!
Пора перестать нам грустить;
В нас сердце давно охладело,
Давно перестало любить.
Иная чреда ожидала,
Молили и мать и отец;
Ты долго им, знаю, внимала —
И тихо пошла под венец.
Любви не дала ты с рукою;
Все было равно для тебя...
Что ж? Может, обычной чредою,
Я буду женат, не любя.
Сойдемся ль чрез долгие,
В помине не будет любовь —
В пустыне ли, в вихре ли света
С тобою мы встретимся вновь...
<1842>
* * *
Свой век я грустно доживаю.
Вы — только начали лишь жить,
Я ваши чувства понимаю,
Хоть не могу их разделить.
Увы! Среди толпы ничтожной
Судьба назло сводила нас;
Я предался неосторожно
Очарованью видеть вас.
Я бы не должен забываться,
Давно изведав сам себя, —
Мгновенным чувством увлекаться
И возмутить вас, не любя...
И мы страдаем, хоть и разно,
Но горе вместе будем пить:
Вы — что любили так напрасно,
А я — что не могу любить.
<1843>
ПОСЛАНИЕ ПЕНЕЛОПЫ К УЛИССУ
(Героида Овидия)
Ныне твоя Пенелопа это тебе посылает, Улисс!
Но ты не пиши мне ответа. Сам приходи.
Знаю, что Троя погибла, ненавистная девам данайским,
Будто уж не было Трои, и не было вовсе Приама.
О, если б тогда, как из Спарты на флоте бежал он,
В ярых волнах утонул — обольститель лукавый,
Я б не лежала теперь на холодном, покинутом ложе,
Я б не роптала, что медленно дни так проходят,—
Мне, что ищу обмануть эти долгие ночи,
Праздных бы рук не томили навитые кроены.
И когда ж не боялась я бед еще больших, чем были?
Ведь любовь же заботы полна, хлопотливого страха.
Все мне троянцы, казалось, злые тебя настигают,
При имени Гектора вся бледнею, бывало;
Если расскажут, что Гектор сразил Антилоха,—
Антилох причинял уж нам страх несказанный;
Иль Менетиас погиб от незримой засады, —
Плакала: хитрости ваши могли не удасться;
Кровью своей Триптолем раскалил ли ликийскую
стрелу —
С смертью его и томленье мое оживало;
Кто б ни погиб, наконец, у вас — в стане ахейском,—
Вечно, как льдом, цепенело влюбленное сердце.
Но чистой любви поспешил он — Зевес правосудный:
Пал Илион навсегда от бесстрашного мужа!
Вспять возвратились вожди, алтари закурились,
Отчим богам отдана дорогая добыча.
Жены за милых мужей несут благодарные жертвы, —
А они все про славу поют — победители Трои!
Дивятся им строгие старцы, и пугливые девы дивятся;
Супруга, на вые повиснув, слушает речи супруга.
И иной же из них на столе представляет свирепые бои,
Малою каплей вина целый Пергам нарисует:
Здесь протекал Симоис, там стонало гигейское поле,
Здесь был высокий чертог злополучного старца Приама,
Сюда вот Аякс, сюда же Улисс устремлялся,
Здесь весь растерзанный Гектор пугал бурно мчавшихся
коней,
Все это нашему сыну родному (о тебе я спросить
посылала)
Нестор сказал престарелый, а после дитя мне сказало.
Сказало оно, как зарезаны Рез и Долона,
Как этот был сном, тот лукавой изменой был предан.
Дерзнул ты, о! слишком и слишком своих позабывший,
Ночью прокрасться коварно к фригийскому стану,
И только вас двое, — отважные! стольких мужей
умертвить.
Но то хорошо, что ты был осторожен, что ты обо мне
прежде вспомнил;
Даже ужас объял твою грудь, когда ты, победитель,
промчал,
Другом сказавшись врагам, через стан их коней
исмаирских*.
Но что для меня, что мышцами сильных разметан
В прах Илион, что поле теперь, где стена возвышалась, —
Если я все остаюсь, как была, когда Троя стояла,
Если по-прежнему все милого сердцу не вижу?
Пусть его нет для других, для меня же Пергам остается,
Где пленным волом уже пашет пришлец-победитель,—
Уж жатва, где Троя была, и ярко, роскошно
Земля зацвела, потучнев от фригийския крови;
Полупогребенные кости мужей поражает
Выгнутый плуг; руины трава уж покрыла.
Тебя только нет, победитель! — И узнать не могу я,
Зачем ты, жестокий, в какой стороне остаешься!
Кто к сим брегам не направит кормы чужедальней,
Отсель не уйдет, о тебе без многих и долгих расспросов;
Ему, чтоб вручил тебе (если он где повстречает),
Свиток всегда я отдам — там знакомую руку увидишь.
Мы посылали уж в Пилос, в землю нелейскую
Старого Нестора; в Пилос дошли лишь неверные слухи;
Мы посылали и в Спарту, но правды и в Спарте не
знают.
В каких ты странах поселился, о! где ты безжалостно
медлишь?
Лучше б стояли поныне Феба высокие стены!
Сержусь малодушная я, увы! на свои уж обеты.
Знала бы, где ты сражаешься, только б войны и боялась,
С многими жалобы те же, долю одну бы делила.
Чего я боюся — не знаю; однако всего же, всего я боюся.
Безумная! — Горю конца уж не вижу...
Сколько на море опасностей, сколько их суша скрывает,
Столько причин все ищу я отсутствию долгому друга.
Подчас и безумно помыслю: какое у вас сладострастье,
И ты уже, может, пленен чужеземной любовью,
Может быть, с нею и речи заводишь,
Какую ты дома простую покинул супругу:
Только что прясть она грубые нити умеет.
Пусть ошибаюсь, и грешное слово пусть ветер развеет.
Ужели ты, вольный, в разврате отсутствовать хочешь? —
Меня ж с одинокого ложа сойти принуждает
Родитель Икарий — бранит мою долгую верность;
Но пусть, что угодно ему: я твоя, и твоей я должна
называться;
Пенелопа — останусь я вечно супругой Улисса.
Он же стыдливой мольбой и святыней моей сокрушается
И сам свое сердце смиряет.
Дулийцы, самосцы и те, что высокий Ядинт посылает,
Толпой сладострастной ко мне женихи набежали;
Уж твоим завладели двором, и никто удержать их
не может.
Так верное сердце мое, а богатства Улиссовы гибнут.
Что я тебе расскажу о Пизандре, свирепом Медонте,
Эвримахе, о жадной душе Антиноя,
И о всех, что на стыд себе ты питаешь
Чрез труд и чрез кровь добытым достояньем?
Ир неимущий и жалкий Медантес — последний
из смертных,—
Крайний нам стыд и позор! — и они обижать тебя смеют.
Трое нас здесь беззащитных: робкая сердцем супруга,
Да старец Лаэрт, да наш Телемак — еще отрок.
Он же недавно едва не погиб у меня через козни,
Когда собрался было в Пилос, нашим не внемля советам.
Но молю, да велят это боги — по ходу судеб
неизменных, —
Чтоб сын наш, в минуту кончины, и мне и тебе
закрыл очи.
Но здесь — ни Лаэрт, ко брани уже неспособный,
Царством управить не может, теснимый от злобных
соседей
(Только бы жил Телемак: он будет и храбрый защитник,
Хоть отроку ныне ему нужна родителя помощь),
Ни я — отогнать не могу врагов от нашего крова:
Ты возвратись к нам скорее, наша защита и пристань!
Есть — и молюсь, чтобы жил он! — сын у тебя;
его, в нежные лета,
Ты должен всему обучить, чтоб был он достойным
героем,
Спеши на Лаэрта взглянуть и навеки сомкнуть ему
вежды:
Он последний, судьбою назначенный срок доживает;
И я, что ребенком тебя проводила, — наверно,
Когда возвратишься домой, тебе покажусь уж старушкой.
[*) Кони, которые, по воле богов, должны были ввезти в Илион машину, наполненную греческими воинами].
<1843>
ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Увы! как лживый сон, судьба играет нами,
От резвой юности до сеней гробовых;
Смеется злобно жизнь над чувством, над страстями,
Над клятвами безумцев молодых.
Как я любил тогда! В разлуке безнадежной,
С минуты горестной, с минуты роковой,
Когда в последний раз блеснул мне образ нежный,
Как бледный дух над урной гробовой, —
В разлуке горестной я с ней не разлучался,
В душе тоскующей одну ее носил,
С другими девами, чуть встретясь, расставался:
Я никого с тех пор уж не любил.
И испил все до дна сомненья и страданья —
Скиталец сумрачный в краю чужом — вдали, —
И все казалося, что с нею мне свиданья
Не перенесть... Но годы шли да шли!
И встретил я ее... То было в полдень ясный;
На празднике весны прошла передо мной...
Опять увиделись!.. Она была прекрасна,
Но уж не та. И я уж был другой.
Что ж? Ничего в тот миг во мне не пробудилось;
Я в сердце прошлого следов уж не сыскал,
Лишь думал, на нее смотря: «Как изменилась!» —
«Ты постарел!» — мне взор ее сказал.
Августа 29, 1843
Ф. Ф. БОДЕНШТЕДТУ
Что пожелать на путь для вас?
Пусть будет цел ваш тарантас —
С Лубянки Малой до Кавказа,
Да не коснется вас зараза,
Ни пуля горца, ни аркан,
Да будет полон ваш карман,
И гор гранитные узоры
Пускай обрадуют вам взоры.
Но ваших спутниц, юных дам,
Доставьте ж в целости... мужьям
И после пейте заодно
Там кахетинское вино.
< Октябрь 1843>
РОМАНС ПЕЧОРИНА
Как блудящая комета,
Меж светил ничтожных света
Проношуся я.
Их блаженства не ценил я;
Что любил, все погубил я...
Знать, так создан я.
Годы бурей пролетели!
Я не понял, верно, цели,
И была ль она?
Я б желал успокоенья...
Сила сладкого забвенья
Сердцу не дана.
Пусть же рок меня встречает,
Жизнь казнит иль обольщает —
Все уж мне равно.
Будь то яд, или зараза,
Али бой в скалах Кавказа, —
Я готов давно.
<1845>
М. П. Б<ОТКИНОЙ>
Когда вы будете большие,
В те дни не будет уж меня;
Через ворота роковые,
Мой друг, уйду далеко я.
О темном будущем гадая,
Уверен только я в одном:
Как я и книжка записная
При вас недолго поживем!
< 1840-е годы>
ПЕСНЯ
Он быстрей, он отважней нагорных орлов,
На нем кивер косматый кавказских полков,
Он озлоблен душой, он отчаянно омел,
Рано в бурях и в людях мой друг охладел.
Его верная пуля над жизнью вольна,
Его речь беспощадной насмешки полна.
Но не знаете вы, как он нежен порой,
Как любить он умеет — шалун молодой,
Но не знаете вы, как он горько грустит,
Как он гордые слезы порою таит.
< 1840-е годы>
* * *
Как звуки песни погребальной,
Как в темну бурю вихря вой,
Так безотрадна и печальна
Душа, убитая тоской.
Я не желаю обновленья
Погибших радостей и грез;
Нет, я молю хоть на мгновенье
Одно отрадное забвенье
Да капля две бывалых слез.
<1840-e годы>
ОЖИДАНИЕ
Встречай, моряк, в равнинах океана
С отрадою веселый островок;
Верь, мусульман, за книгою Корана,
Что заповедал твой пророк:
Я — весь томление, я жду, как талисмана!
Еще вчера обещанных мне строк.
< 1840-е годы>
* * *
Нас с тобой обручило несчастье,
Обвенчали нас буйные страсти,
Обменялись восторгами мы,
Хоть без клятв, средь полуночной тьмы…
Отчего же, скажи, друг мой милый,
С той поры наши встречи унылы?
Отчего ж мы так часто молчим
И ни смеху, ни слез не хотим!
< 1840-е годы>
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
О! приди ко мне скорее,
В заповедный час, —
Здесь никто — в густой аллее
Не увидит нас.
Полный робкого желанья
Средь ночной тиши,
Я несу тебе признанья,
Всю любовь души.
С милых уст я поцелуя
Жду лишь для себя,
Да сказать тебе хочу я,
Как люблю тебя!
О, приди же! Над закатом
Уж звезда взошла,
И как дышит ароматом
Тихой ночи мгла.
О, приди ж ко мне скорее,
В заповедный час, —
Здесь никто — в густой аллее —
Не увидит нас...
< 1840-е годы>
* * *
С дарами чаша предо мной сияла,
А на глазах моих слеза дрожала;
И к чаше той смиренно приступал
Украшенный звездами генерал, —
Шли набожно — и пышная графиня,
И в рубище одетая рабыня,
Калека-нищий, чуть живой старик,
Богач-купец и сильный временщик.
И чаша та недаром же сияла,
Слеза недаром на очах дрожала;
Все были тут любовней и дружней,
И с умиленьем я пред чашей сей
Прочел в вельможе и рабе убогом,
Что братья мы, что все равны пред богом.
<1840-е годы>
* * *
Недаром же резвых подруг,
Дитя, ты покинула круг,
Недаром же в вечер глубокий
Уходишь ты в сад одиноко —
И тихо, шалунья, потом
Мелькнешь под заветным окном.
Горят твои быстрые глазки,
Зовут твои робкие ласки...
О! скоро — мне все говорит —
Невинный твой смех улетит,
Заплачут веселые очи,
Настанут бессонные ночи,—
Что жадно коварный порок
Убьет тебя, бедный цветок!
< 1840-е годы>
ЖЕНИХ
Вот от невесты он примчался,
Ее покинув лишь на миг;
С разгульной жизнью он расстался,
И скоро свадьбе быть у них.
И вот он весел и прекрасен,
И только грезит, что об ней:
Как взор ее небесный ясен,
Как темен мрак ее кудрей;
Какой Дианой молодою
Она проходит меж подруг.
Но вдруг поник он головою,
И бледен, смутен стал он вдруг.
И так сидел, потупя очи,
На зов любви не полетел,
И целый день до темной ночи
Промолвить слова не хотел.
Уж не ревнивое ль сомненье
Успело радость омрачить,
Или блеснуло убежденье,
Что он не будет уж любить?
Иль этот дар заветной розы
Напомнил, может быть, укор,
Разлуку давнюю и слезы,
Другой, когда-то милый взор?
< 1840-е годы>
* * *
Как до времени, прежде старости
Мы дотла сожгли наши радости.
Хоть и нет седин в молодых кудрях,
Хоть не тух огонь в молодых очах,
Хоть и кровь кипит, у нас силы есть,
А мы отжили, хоть в могилу несть.
Лишь в одном у нас нет сомнения:
Мы — несчастное поколение.
Перед нами жизнь безотрадная —
Не пробудится сердце хладное.
Нам чуть тридцать лет, а уж жизни нет,
Без плода упал наш весенний цвет.
<40-е годы>
* * *
Стоят паликары кругом,
Заслушались речи поэта.
В крови было платье на нем,
За поясом два пистолета.
Изранен и бледен был он;
Но блещут орлиные взгляды...
Пред ним зеленел Марафон,
Плескалося море Эллады.
«На брань, паликары, на брань!
При вас ли мечи и пищали?
Брат-грек! за отчизну восстань,
Как предки твои восставали!
Ведь это отчизна чудес! —
Здесь слышались речи Платона,
Здесь Фидием создан Зевес,
Возникли столпы Парфенона.
Не здесь ли, Эллада, твой сын
Развил необъятные силы?
Бессмертен, друзья, Саламин!
Лишь в Греции есть Фермопилы.
Когда же постыдную дань
На вольных орлов налагали?
На брань, паликары, на брань!
При вас ли мечи и пищали?»
— «При нас! — паликары гремят.
Во имя Христа и Софии!
За нас великаны стоят —
Друзья из далекой России.
Уж грозно их блещут штыки
На бреге заметном Дуная:
Как тучи, находят полки
Спасителей бедного края».
6 декабря 1853 года
* * *
Нескучное наскучило,
Новинское старо,
На Пресне пруд заплесневел,
А в парке никого.
В Сокольниках не соколы,
Вороны лишь живут,
Там жители московские
Не птиц — баклуши бьют.
Нет, несколько подалее
Я от Москвы хочу,
В Коломенское, в лагери,
К кадетам укачу.
Там дерево любимое
Великого Петра,
Там юные друзья мои,
Туда пора, пора!
* * *
Расставаючись с столицей,
Я покину грустно вас —
И о милой ученице
Погорюю я не раз.
Хоть легонько вы учились
(Знать, угодно так Творцу!),