Рабочий день Стоговой был плотнее и не легче рабочего дня доярки. А вечерами допоздна засиживалась она над отчетными документами, изучала и сопоставляла цифры, доискивалась, откуда потери, делала расчеты. Было над чем подумать. Надои в прошлом, 1958, году не дотягивали и до полутора тонн на корову. Бычки, стоявшие на откорме, за день, по ее расчетам, прибавляли в весе всего на 280 граммов. Скот отправляли на сдачу тощим, ниже средней упитанности, и только на этом колхоз недобирал больше половины тех денег, какие мог бы получать, сдавая всех бычков высокими весовыми категориями.
А жирность молока? Какой месяц ни возьми, всюду цифра заводской приемки ниже базисной. На этот счет на молокозаводе свои «санкции», своя бухгалтерия: за каждый процент жира в молоке сверх базиса – весомая надбавка, за каждый минусовый процент – вычет. В том же 1958 году в среднем по колхозу жирность молока оказалась на 15 процентов ниже базисной. И вот что потеряли на этом: каждый принятый от колхоза центнер был засчитай в план за 85 килограммов. Плюс потери из-за того, что молоко по кислотности, загрязненности и другим показателям принимают несортовым.
Нужны, ох как нужны здесь перемены. На первых порах даже не потребуется никаких материальных затрат для того, чтобы увеличить валовку, снизить себестоимость продукции ферм. В тех же дворах, на тех же кормах можно повысить и жирность молока, и качество его, и только на этом подвинуть экономику отрасли вперед. Добиться, чтобы всю животноводческую продукцию государство принимало от колхоза по самым высоким заготовительным ценам. Сколько времени потребуется на этот сдвиг? Года два, три?
Жизнь показала – меньше. Через год животноводство стало прибыльной отраслью. Впервые за всю историю колхоза! И практически без каких-либо капитальных вложений. «Капитально» потрудились люди. Словно воспрянули, новое дыхание обрели, когда почувствовали, что во главе отрасли встала толковая и заботливая хозяйка. Прежде никто не заставлял запаривать солому, сдабривать добавками – Стогова ввела эту нехитрую технологию исподволь на всех фермах. Раньше бидоны с молоком часами отстаивались в теплых помещениях, пока на завод не отвезут. Стогова и тут предложила: бидоны надо охлаждать. Выложила расчеты потерь из-за кислотности председателю. Посоветовались: а что предпринять? «Может, соорудить небольшие емкости, и чтобы вода в них была проточная, прохладная?» Михаил Григорьевич одобрил задумку. Смастерили и емкости. После дойки бидоны с парным молоком ставили в них, оно охлаждалось и уже не набирало такую кислотность, как прежде.
Малые дела, одно к одному, сложились в большой итог: у работящих, смекалистых доярок надои поднялись до двух тысяч. А возможности почти у всех равные. И Стогова убеждала доярок: какое отношение к делу, таков и результат.
Да они и сами это видели. Кто пытается кое-как, лишь бы поскорее, управиться со своей группой коров да пораньше домой убежать, у того и с молоком каждый день недоборы. А вот кто действительно старается... Взять Валю Строганову. Любо поглядеть, как легко массирует она коровье вымя, как чистехонько обмывает его, как тщательно и аккуратно – до капельки! – выдаивает. И все делает быстро, ловко, и всегда то ли что-то напевает потихоньку, то ли что-то приговаривает. Коровушки чувствуют ласковую душу! А посмотреть на Валю, когда у нее что-то незаладилось. Все внутренние переживания на лице написаны, но ни одного резкого словечка в сердцах не выбросит.
Вот так же и сама Стогова начинала работать на ферме в доинститутское время. Что-то родственное у нее со Строгановой. Что-то у них обеих есть одинаковое в характерах, идущее от извечной женской жалости к коровушкам, которые испокон были главными кормилицами крестьянских семей. Жалости, какая покою не даст, если коровушка вовремя не кормлена, не поена и не подоена. Жалость и забота в одном уголке души уживаются. А где забота, там и работа.
Чаще, чем возле других, задерживалась Стогова возле Вали. Каждый разговор, каждый совет шел на пользу молодой доярке. Зоотехник ревностно и с затаенной радостью следила за ее показателями. Чуть у девушки сбой – Софья Николаевна уж бежит к ней, до мелочей расспросит, и вместе они найдут, где упущено. Так из месяца в месяц полнился Валин личный счет надоенных килограммов и центнеров. В конце года она удивила всех животноводов: счет этот перевалил за три тысячи! О таких надоях от одной коровы и подумать не могли. Говорили, что если уж все соки из местной пеструхи выжать, так можно получить центнеров двадцать пять. Дескать, на большее эта порода неспособна.
Оказалось, способна. Хотя чей-то язычок по глупости или из недоброй зависти брякнул: «Поди-ко, Строганова молоко втихаря водой разводит». Валины товарки по ферме сразу не на шутку всполошились: вдруг как сплетня до девки дойдет, руки ведь опустятся... И наотшиб отмели подлый наговор: «Проверь любой ее бидон. Жирность – во! На большой палец!» Словом, не дали черной зависти ходу.
Но Валин рекорд многих доярок задел за живое. «А у нас-то, бабы, что, руки не из того места повырастали? Не-е, Валюху надо догонять...» И под конец года заявили Стоговой: «На будущий клади каждой из нас по три тыщи». Зоотехник просчитала предварительные итоги, прикинула возможности на следующий год по всем фермам и пришла к Лобытову с твердой цифрой для обязательств.
– Две тысячи семьсот? – удивился и обрадовался председатель. – А не шибко ли?
– Я подготовила обоснование, – ответила Софья Николаевна.
– Ну, тогда выкладывайте.
Слушал ее, соглашался, останавливал, просил уточнить, снова слушал и соглашался. Лобытов верил ей. Она все делала с желанием и от чистого сердца. Ему нужен был именно такой специалист-помощник. Теперь он был окончательно уверен, что она надолго связала свою жизнь с его колхозом.
И не ошибся. Еще через год, когда Софья Николаевна сообщила ему, что хочет поставить собственный дом и переехать в него со своими родителями, он вывел ее на тропку меж Погореловым и Огарковым, выдавил каблуком ямку в земле и сказал:
– Вот здесь и стройся...
Теперь, четверть века спустя, с высоты пройденных лет тот частный факт видится осмысленней, крупней, значимей, чем тогда. Поглядеть на него обыденным взглядом – эко событие! Кто из колхозных председателей-ветеранов, предварительно уточнив место для нового застройщика в сельсовете, не давил вот так же каблуком землицу, напутствуя будущего новосела добрыми словами: «Начинай. Поможем». Сколько наберется, если поднапрячь память, таких случаев на долгой председательской стезе! Но этот запомнился Лобытову особо, и не как штришок, а как – веха. Нечто символическое было уже в том, что первый сруб на новой – в чистом поле – улице главного села ставили первому молодому специалисту, которая взялась вывести и уже выводила колхозную отрасль на широкую новую улицу.
Повторимся: это теперь тот эпизод представляется Лобытову символическим. А тогда его занимал сугубо прозаический вопрос: во сколько обойдется хозяйству строительство одного бревенчатого дома? Три или четыре окна по фасаду, веранда или простые сени, высокий подпол, надворные постройки, штакетный палисад. Плюс прокладка водопровода от артезианской скважины, установка уличных колонок. Ну и напоследок благоустройство самой улицы: выровнять проезжую часть, окантовать ее канавами, где надо, перекинуть тесовые мосточки. Подыскал подходящий проект деревенского дома, подсчитал с бухгалтером затраты, прибавил понемногу сверх сметы на всякие непредвиденные издержки – получилось около двух тысяч [Здесь и далее в ценах после реформы 1961 года.]. Лет пять назад сказал бы себе по такому случаю: нет, брат, кишка тонка! Теперь же колхозный счет в банке был солидным, и кругленькие цифры его словно агитировали председателя: берись, осилим. К тому же можно было определенно полагаться на государственный кредит, поскольку прежде колхоз ни разу не просил отсрочки в погашении ссудных сумм.
Итак, за деньгами дело не стало. Сложнее было сколотить бригаду плотников, заготовить и вывезти бревна. Лобытов созвал правление.
После того как обе эти проблемы обсудили со всех сторон, прояснились такие возможности. Создать бригаду плотников представилось делом реальным, люди были названы пофамильно, оставалось только переговорить с каждым из них и испросить согласия. Место, где можно рубить лес, тоже было названо без долгих колебаний: меньше чем в десятке километров за железнодорожной линией, за подволоченными ольшаниками и осинниками есть обширный массив вполне спелого ельника, который издавна так и зовется – Еловая курья. Но сначала надо съездить туда, проверить, как с подъездами, подсчитать приблизительную кубатуру.
Когда с повесткой было покончено, прозвучал вопрос: «А кого будем переселять в эти дома?» В первое мгновение вопрос показался Лобытову неуместным и преждевременным. «И медведя еще не убили, а шкуру делим». Но если его задали здесь, на правлении, значит, неизбежно пойдут пересуды и по деревням. Пожалуй, незачем скрывать от людей то, что для людей и делается. Только плодить подозрительность, недоверие к правлению, давать повод для нелепых слухов.
– Мое мнение – постепенно переселять сюда механизаторов из отдаленных деревень. Здесь мы концентрируем всю технику, здесь у нас гараж, мастерские. Здесь, в первой бригаде, создаем мощный моторный кулак. Колхоз сегодня испытывает нехватку специалистов. А если специалисту, семейному человеку, негде будет жить, он же к нам не поедет, так ведь? Я считаю, что специалисты и механизаторы – главная наша сила, им и внимание должно быть главное.
В череде повседневных председательских забот новое строительство стало с того дня его первостатейной заботой. Он ежедневно заглядывал на пилораму, справлялся, хватает ли бревен на распиловку, сколько подготовлено опалубной доски, разнокалиберного бруса, есть ли запчасти на случай, если «полетит» какая-нибудь деталь. Затем шел к плотникам, выслушивал просьбы бригадира, возвращался к конторскому телефону и начинал «выколачивать» скобы, гвозди, стекло, дверные петли и прочую строительную «мелочевку». «Вот и еще одну специальность приобрел, – усмешливо думал Лобытов после таких переговоров. – Прорабскую».
Эта вынужденная доставательская суета несколько угнетала его. Разве это председательское дело – «выколачивать» гвозди по списку плотницкого бригадира? Или полчаса доказывать управляющему районной Сельхозтехникой, что из-за какого-то несчастного штуцера колхозный трактор стоит на приколе вторые сутки? К чему председателю знать, какой шуруп годится на оконные петли и какого диаметра штуцер оказался в беспросветном дефиците? Только голову засорять. Глубоко ошибаются те, которые считают, что председатель колхоза одновременно должен быть и агрономом, и зоотехником, и строителем, и снабженцем... Чепуха! Во-первых, человеческий мозг физически не способен усвоить все – до мельчайших подробностей – знания по каждой сельскохозяйственной отрасли. Во вторых, председатель не должен подменять специалистов, сковывать их инициативу. Как говорится, кесарю – кесарево. В-третьих, по своей должностной сути он должен быть стратегом, а стратегия с побегушками несовместима.
Вот он определил одно из стратегических направлений социально-экономического развития своего колхоза: строить жилье. Ведь жилье – это кадры. Дом, принадлежащий колхозу, надежнее, чем частный дом на колхозной территории. Тот, кто поселится в нем, наверняка должен почувствовать благодарность и свою обязанность перед колхозом. В конце концов, зависимость от колхоза. Этот дом он не имеет права продать, если соблазнится более щедрыми насчет оплаты работы посулами на стороне. Ведь город остается рядом, до него огарковскому жителю добираться ближе, чем москвичу, который тратит на пригородную электричку с пересадкой на городской транспорт по часу и больше только от дома до работы.
Чисто психологический подход к такой стратегии подкреплен соображениями экономического порядка, и тут мы, размышлял далее Лобытов, подходим к главному. Какую серьезную промашку допустили в некоторых колхозах центральных районов России, отгрохав гигантские фермы, получившие название комплексов, и позабыв при этом о жилье! Рассчитывали, видимо, набрать людей из окрестных сел. Пока производство строили, деревни наполовину обезлюдели. Теперь и работать некому, и денег на жилье кот наплакал. Положение усугубилось тем, что не подумали о кормовой базе, приходится завозить летнюю подкормку животным с дальних угодий, а для этого опять же требуются люди. Сколько лет придется там расхлебывать это головотяпство, на столько лет и затянется освоение комплексов до проектной прибыльности. Деньги ухлопаны большие, а отдачи жди до морковкина заговенья.
На ошибках учатся. Лучше, когда на чужих ошибках.
Нет, он взял правильную линию: сначала жилье. И пусть ему приходится заниматься прорабской суетой – это временное. Придут в колхоз специалисты по каждой отрасли, займутся каждый своим конкретным делом – он со спокойной душой снимет с себя и передаст им свои сегодняшние заботы.
* * *
От первого дома Стоговых по новой улице потянулись в сторону Огаркова два посада. Не успеет поблекнуть от солнца восковая первозданность бревен, а уж окна зажглись огоньками комнатных гераней. Уезжая сюда из дальних деревенек, люди отдавали соседям старый скарб, а на новом месте обзаводились модными шифоньерами, диванами, раздвижными столами, дорогими занавесками. Весело, празднично шумели новоселья.
– Мать честная! – закатив глаза, всплеснула руками завзятая шутиха в самый разгар одного из новосельных застолий. – Куда ж я папала-то? Никак, в гарадскую фатеру бес занес? Ни те лавок по стенам, ни те тараканов запечных. Сплашные мебеля, фасон на фасоне. Ой, памру, ежели не пакажете, как тыкать вилачкой в катлетачку!
Лобытов, приглашенный на новоселье, от души смеялся вместе со всеми и пытался предположить, что отчубучила бы эта самая бойкуха, если бы сидела она сейчас в колхозной квартире со всеми коммунальными удобствами. Наверняка бы нашла прибаутку и насчет водяных батарей, и насчет газовой плиты, и – непременно – насчет унитаза.
Шутки шутками, но пора было подумать и над тем, что и как строить дальше. На этой улице уже два десятка домов. Точнее сказать, изб. Люди довольны. Держи, как и раньше держал, корову, теленка, овец, кур. Овощами и картошкой двадцать пять приусадебных соток накормят. Правда, с сенцом по-прежнему туговато, и эта проблема, пожалуй, не решится до тех пор, пока колхозное стадо не станет получать сена в достатке. Впрочем, стоит над этим вопросом подумать отдельно, найти компромиссный вариант. Может быть, выделить и на постоянное пользование закрепить за каждой семьей, по желанию, конечно, сенокосный участок на лесных полянах.
Теперь об избе. Конечно, старым людям в ней жить привычнее. Ну как им обойтись, например, без русской печки? И подовый домашний хлебец испечь, и кости погреть на лежанке. И вообще без русской печи человек крестьянского роду чувствует себя сиротой на вокзале. Фактор немаловажный. Он – в пользу избяной застройки центральной усадьбы.
А против такой застройки – что? Ну-ка, заглянем в год этак 1970-й. Кем к этому времени станет вон тот конопатый Петька, что притулился с краешку застолья и смачно уплетает пирог с черникой? Спроси его сейчас, кем он хочет стать, не задумываясь, выпалит: «Как Юрий Гагарин – космонавтом!» Все они нынче – «космонавты». Эх, Петька, Петька, ведь и Юрий Гагарин не сразу скафандр надел, с ПТУ начал. Все в небо, а земля-то – кому? Тебе, Петенька, тебе. Но ты не таким будешь, как твой дедушка. Вот он, рядом со мной сидит, ему уж, кажется, пора бы рюмку вверх дном перевернуть. Станешь ты, Петро, например, механизатором. Не против? Ну и хорошо. Механизаторы у нас в почете, твоему отцу, сам видишь, в первую очередь дом колхозный отдали. Ну а к тому времени и заработки будут далеко за двести. Словом, работа по душе, денег хватает. Но тебе, Петро, захочется после работы по-городскому отдохнуть, газеты прочесть, последние события по телевизору посмотреть-послушать да засесть за институтские учебники: ты же, Петро, заочником у нас будешь. Так захочешь ли возиться с домашней коровой, спину гнуть вечерами на сенокосах? А захочется ли женушке твоей молодой вставать ни свет ни заря и печку растоплять? Коровушку доить-кормить? Греть воду в чугуне для большой стирки? То-то и оно.
То есть, Петенька, в переводе на наш взрослый язык характер сельского труда по своим основным элементам – энерговооруженности, механизации, сменному распорядку – уподобится городскому. Так и быть должно. Серп и молот – они вместе в гербе. Как следствие, изменится психология сельского жителя, значит, и его запросы. В городе ведь квартиры со всеми удобствами. Возьмем механизатора стройки. Пропотеет он за день на своем бульдозере, пропылит шевелюру, зато дома его ждут душ и ванна. А колхозный механизатор разве меньше потеет, меньше пылится? Разве он не заслужил такого элементарного домашнего удобства, как душ и ванна?
Словом, с какой стороны ни погляди на перспективу застройки колхозного поселка, а обычная крестьянская изба видится вчерашним днем. Обязательно надо заехать в проектный институт, посоветоваться, полистать документацию. Читал, что кое-где в крепких хозяйствах средней и южной России строят так называемые коттеджи. От одного только названия на три версты несет престижностью, шик-модерном. Однако пока не до шику. Наверно, один коттедж в такую копеечку влетит, что за второй примешься с оглядкой, а на третий наложишь вето. Пожалуй, более приемлемы многоквартирные дома. И дешевле, и строятся быстрее. А эти два условия пока и определяют выбор.
...Раздумья Лобытова прервал хозяин дома: счастливый новосел предлагал тост за председателя. Гости и родня шумно поддержали его, потянулись к Лобытову с рюмками. Михаил Григорьевич сдержанно-смущенно поблагодарил всех за хорошую работу, пожелал счастья в доме и, сославшись на неотложное дело, поспешил удалиться. Он не любил затяжных застолий и принципиально избегал приглашений на празднества с выпивкой, по горькому опыту некоторых председателей зная, что рюмка, выпитая запанибрата с подчиненными, по поводу или без повода, не способствует авторитету да и до добра не доводит.
Домой идти не хотелось. Михаил Григорьевич решил немного погулять на свежем воздухе, благо погода установилась отличная. Ранним ноябрьским морозцем прихватило землю, она покрылась корочкой и слегка пружинила под ногами. Над Огарковым зависло подсвеченное багряным закатом облако и сыпало редким крупчатым снежком. Запах осенней прели уже успело выморозить, воздух был чист и свеж, только откуда-то несло тонким, чуть различимым дымком костра.
С бугра огарковской околицы открывались просторные дали. На севере виднелись дымы Вологды, на западе – дома деревни Харычево, центра второй бригады, где предстояло развернуть стройку: животноводческие фермы, кормохранилища, гаражи, мастерские. Но сначала – жилье.
Лобытову вдруг пришла в голову мысль, что на этом бугре – отличнейшее место для Дворца культуры. Не клуба, а именно Дворца культуры. Пусть это будет двухэтажное здание с большим зрительным залом, с комнатами для кружковой работы, с просторным фойе и вместительной раздевалкой. Неплохо бы часть здания выделить под колхозное правление. Возможно, его идею построить не клуб, а дворец, примут не все. И поддержат не сразу. Возражения предвидеть нетрудно. Главное из них: этот дворец отнимет много денег от производственного и жилищного строительства!
Он не ошибся: на заседании правления его идею разделили не все. Были доводы за строительство школы, детского садика, помещения для службы быта.
– Верно, отнимет, – соглашался Михаил Григорьевич, оглядывая настороженные лица членов правления. – И средства немалые. Потому что, повторяю, надо строить не примитивный клуб, а Дом культуры, дворец, если хотите. Куль-ту-ры! Понимаете?
Он выжидательно помолчал, давая возможность людям высказаться откровенно, чтобы не оставалось недомолвок. Он должен убедить их в своей правоте и, добившись согласия и поддержки большинства, исключить в дальнейшем какие бы то ни было суждения, будто решение было навязано им силой.
– Все-таки школа важнее. Вот вы, Михаил Григорьевич, говорите, что Дом культуры – это для молодежи. А школа – для стариков, что ли? А детский сад?
– Школа в Огаркове есть. Она пока что не перегружена. А клуб... Вы же знаете, какой в Трусове клуб. И вообще, товарищи, речь идет не о том, строить школу или нет. Речь о том, что строить в первую очередь.
– Вы считаете, что новым клубом молодежь в колхозе удержим?
– И клубом – тоже. Как говорится, вкупе с механизацией труда, с ростом заработков, с перспективой на жилье.
Следующий вопрос подсказал Лобытову, что дело движется в благоприятную для него сторону:
– А почему вы выбрали именно там место для Дома культуры, от Огаркова в сторону Вологды?
– Место красивое, возвышенное. Как думаете, почему раньше церкви строили на высоких местах? Верно, чтобы издали было видно. И чтобы она вписывалась в окружающую местность, гармонировала с ней. Вот и наш Дворец культуры. Он и внешне должен радовать глаз, притягивать к себе. Пожалуй, нужен заказной проект. Это тоже дополнительные расходы, но, как говорится, на доброе дело скупиться незачем.
– Рядом – шоссейка, – поддержал председателя новый голос. – Едут люди мимо, и глазам не верят: в колхозе – и эдакий-то дворец! Во размахнулись!
– А что? – и тут нашелся Лобытов. – Престиж колхоза – это, товарищи, много значит. Пусть люди видят, что колхозная жизнь меняется на глазах.
В хлеборобском характере агронома Белова, как давно подметил Лобытов, беспредельная привязанность, любовь к земле соседствовали с этакой настороженностью к новым научным рекомендациям. Похоже было, что его натура, унаследовавшая веру в отзывчивость земли на исконную, проверенную крестьянскими поколениями работу на ней, противилась тому, чтобы безоговорочно принимать новшества, предложенные наукой и подтвержденные практикой. Это недоверие усилила в нем долговременная кукурузная кампания, настоятельные требования районной агрослужбы сажать картофель квадратно-гнездовым способом и многие другие насильно насаждавшиеся приемы.
– Эти деятели, – прорывалось иногда у него, – наверно, больше о диссертациях да чинах думают, чем о земле. Вот и вымудриваются друг перед другом.
Послушал бы такое ворчание посторонний человек, наверняка заподозрил бы в Белове закоренелого консерватора. Но Лобытов-то знал, с каким старанием изучал Лев Михайлович каждое колхозное поле, как тщательно рассчитывал дозы компостов, как он колдовал над составлением севооборотов, как втолковывал бригадирам и механизаторам, что по пласту многолетних трав глубину вспашки надо увеличивать на два сантиметра, иначе в почве образуется «плужная подошва», и как он сновал от поля к полю, чтобы проверить, выполняются ли его требования, и, если находил огрехи, заставлял переделывать. Да такой «консерватор», который печется об этих двух сантиметрах глубины пахотного слоя, – находка для любого колхозного председателя!
Агрономические знания Белова и его хлеборобская интуиция, аттестуемые каждый год ростом урожаев, давно внушили Лобытову доверие к своему соратнику, но не безоглядное. Когда в пятидесятых годах колхозу предложили первую партию минеральных удобрений, Белов засомневался, надо .ли их брать.
– Химия, – поморщился он. – Нет, Михаил Григорьевич, что ты там ни говори, а этот порошок навозу не замена.
– А так никто и не говорит, – мягко одернул его Лобытов. – Конечно, не превратит землю в чернозем, к чему ты стремишься, но прибавку зерна даст. Ты же должен знать это лучше меня.
– Да знаю, – отмахнулся Белов. – А как их разбрасывать? Лопатами с телеги? Где густо, где нет ничего? Неровными будут всходы. Неровно и поспеет одно и то же поле. Как будем убирать?
– Хорошо, – скрепя сердце, согласился Лобытов, – давай для начала определим поле в порядке опыта. Проследим, чтобы минералку разбросали равномерно. А потом... Ее же можно смешивать с торфом. Ту же фосфатную муку. Или аммиачную селитру. Надо только уточнить дозы. Вот и займись, как главный специалист по удобрениям.
– Эх, Михаил Григорьевич, мы весь навоз не успеваем от ферм на поля вывезти, а вы химию предлагаете. Испокон крестьянин этим порошком не пользовался.
«Ну ретроград!» – усмехнулся Лобытов, готовый одобрить его упорство, если б оно проявлялось по другому поводу. Белов напоследок проворчал:
– Лучше бы они, академики-селекционеры, новые сорта выводили. А то сколько уж лет «винер» да «золотой дождь»...
И все же каким неиссякаемым трудолюбием, каким удивительным землепашеским чутьем был наделен этот человек! Он был способен работать от темна дотемна, и будь светло круглые сутки, он бы, пожалуй, работал, совсем не смыкая глаз. Он сумел быстро изучить свойства почв каждого поля, тщательно следил за тем, как изменяются эти свойства под благотворным влиянием удобрений, определял каждому злаку свое место и время среди предшественников и постепенно составил системные севообороты. Когда директивный перст из района повелевал «увеличить площади под данную культуру за счет сокращения иных посевов или введения в оборот новых площадей», он не на шутку огорчался и просил Лобытова срочно ехать к районным плановикам и вдолбить в их головы, что для выполнения этой директивы надо ломать севооборот, а это равносильно вредительству. И Лобытов ехал в райсельхозуправление, до конца отстаивал беловскую, значит, и лобытовскую, а в целом – колхозную позицию, и если не удавалось отстоять ее с первого захода, шел по инстанциям, пока не добивался понимания и поддержки.
Северные подзолы на отдачу не скоры. Это не казахстанская целинная степь, копившая плодородие веками: только распаши, да засей, да помолись несуществующему богу, чтобы отвел от первозданных полей суховейную беду – и в первый же год отзовется земля стопудовым урожаем. А Белов и Лобытов шли к стопудовому десять лет. На рубеже шестидесятых годов и одиннадцать центнеров с зернового гектара колхозного поля показались им великим достижением. Великим потому, что область не поднялась выше семи. И потому что за шесть-семь лет удалось вдвое поднять урожайность с зернового гектара.
Одиннадцать центнеров – цифра усредненная. Районный статистик, равнодушный к конкретному колхозному полю, выводил ее простым арифметическим делением валового сбора на количество зерновых гектаров. Сделав это минутное дело, он прищелкивал языком, и сей звук долженствовал означать, что колхозу «Родина» в этом году опять «светит» одно из первых мест в районе. Ему, статистику, незачем было знать, что в то же самое время ту же самую цифру в колхозе «Родина» раскладывали по полочкам агроном и председатель. Раскладка наводила обоих на глубокие размышления. Ниже этой середины снова, как и в прежние годы, оказались пшеница и рожь, выше – ячмень и овес. Ячмень на отдельных полях, хорошо заправленных удобрениями, дал почти по семнадцать центнеров!
– Ну так что отсюда следует, а, Лев Михайлович? – спрашивал Лобытов.
– Следует, – тотчас же откликался Белов, – что надо бы расширять посевы ячменя. А пшенички поменьше. Мы же не Украина. – И со вздохом доканчивал: – Да кто нам позволит?
– Конечно, – подхватил Лобытов, – сразу круто изменить структуру посевов не позволят. Планы сверстаны на всю пятилетку, они сбалансированы не только по нашему району, но и по области, и по регионам. Но у нас есть хорошие помощники – опыт и время. Докажем, что северному полю разумнее планировать не пшеницу, а ячмень. Наш колос – фуражный, а фураж – это молоко и мясо. Кстати, мне утром звонили из сель-хозуправления: пришли вагоны с аммиачной селитрой, дальние хозяйства пока отказываются брать, все равно им по распутице не вывезти. Можно брать и их долю. Как, берем? – И, приняв кивок Белова как знак согласия, размышлял уже для себя: – Надо попросить Сельхозтехнику, пусть подсобят, а то железнодорожники вовсю торопят, у них площадка возле линии завалена... А теперь давай-ка, Лев Михайлович, прикинем, на чем – по урожайности – мы выигрываем, а где – теряем. По каждой бригаде.
Белов, листая карманный блокнотик, густо заполненный одному ему понятными записями, приводил цифры по каждому полю, сравнивал их, подсчитывал, сколько зерна потеряли только из-за того, что опоздали с началом уборки на этом поле, а опоздали потому, что ячмень по срокам созревания одинаков, хотя давно бы пора иметь разноспелые сорта, тогда и очередность уборки можно спланировать безошибочно, по мере поспевания полей. Убедительно показывал отдачу, какую приносят севообороты: урожайность зерновых полей, включенных в севооборот, на центнер-полтора выше, чем на остальных полях.
– Сколько нам потребуется времени, чтобы севообороты ввести полностью? – останавливал его Лобытов, и Белов шумно вздыхал:
– Полностью? Вряд ли получится. Если поля объединять механически, это уже будет не севооборот, а карикатура. У нас пока сплошь так: два поля рядом, а совершенно разные по почвенному составу. Годы и годы потребуются, чтобы сделать их однородными и включить в севооборот. А вообще для завершения всех семи севооборотов – это, мне кажется, предел наших возможностей – потребуется минимум года три. Это если районщики мешать не будут. Я до сих пор не понимаю: кто на земле хозяин? Когда-то, помните, мечтали: получим свою технику – будем полноправными хозяевами. Фиг! По каждому-то пустяку – инструкция, директива, разнарядка. И чем дальше живем, тем их больше и больше, бумаг-то. Вроде когда на лошадях пахали, никто сверху не указывал, с какого конца на лошадь хомут надевать: с головы или с хвоста. А нынче, понимаешь, на каждую борону – инструкция. А мои поля ихних инструкций не слушаются! Инструкции-то общие, под гребенку, а у меня что ни поле, то свой норов.
– Успокойся, Лев Михайлович, – подсел ближе Лобытов. – У тебя, я знаю, самая главная инструкция – вот здесь. – Он положил руку против сердца и, улыбнувшись, добавил: – Не во внутреннем кармане, а вот здесь, глубже, глубже. Ее и слушайся. Как было со льном? Мы ведь тогда тоже по-своему решили, хоть и была инструкция: лен теребить машинами. И до сих пор эта инструкция у меня в столе лежит. А мы доверили людям, пошли на то, чтобы теребить вручную, не ошиблись.
Да, самым денежным гектаром в колхозе «Родина» по-прежнему оставался льняной. Выверилась и прочно устоялась самобытная «лобытовская» система организации труда на всех стадиях льняной цепочки – от теребления до сдачи на завод. А в оплате со временем появились поправки. Довольно простые, но весьма существенные: были введены дополнительные надбавки как за сверхдоговорное количество подготовленной тресты, так и за повышенный по сравнению с нормативным номер, то есть за качество. Дополнительная оплата в последние годы полуторно превышала основную. Откуда брали эти 25-30 тысяч рублей для выдачи колхозникам? Из той же дополнительной выручки за сверхплановую сдачу тресты и высокую номерность. Нет, колхоз не оставался внакладе, поскольку на дополнительную оплату уходила лишь четвертая часть дополнительной выручки. Зато как старались колхозники: каждый льняной стебелек попадал в снопик, и каждый снопик прибывал на завод в таком причесанном виде, что люди из других колхозов, случавшиеся в очереди при сдаче-приемке, только ахали.
– А насчет избытка инструкций как тебе сказать? – Михаил Григорьевич задумался, подыскивая компромиссный довод, но тут вошла Стогова, и он, оживясь, обратился к ней: – Кстати, вот Софья Николаевна действует строго по инструкциям, по науке, и вроде ничего, получается. Как у нас последняя пятидневка прошла, товарищ зоотехник?
– Надои на уровне, – уловив шутливый тон разговора, улыбнулась Стогова. – Инструкции выполняю, того и от людей добиваюсь. У меня к вам, Михаил Григорьевич, вот какое дело. Я вам, помните, говорила, что займусь вплотную вопросом, как животные усваивают корма?
Лобытов помнил. Он с первых шагов нового зоотехника внимательно следил за ее работой. Убедившись, что Стогова взялась за дело с огромным желанием, он пришел к выводу: как специалист, у которой за плечами обыкновенная рабочая практика плюс институтские знания, она способна на многое. И ей надо дать полную самостоятельность. Стогова тоже почувствовала председательское доверие, и от скованности первых дней, когда она еще не знала характер Лобытова и думала, что ее предложения могут и не встретить поддержки, скоро не осталось и следа. Она продолжала учить доярок правильному раздою и кормлению коров, составляла рационы, исходя из тех запасов, какие складывались на зимовку, вносила поправки на лето, а чуть позднее занялась и племенной работой.
– Так вот, Михаил Григорьевич, зерновой фураж на фермах мы используем очень плохо, – продолжила Стогова.
– Кто конкретно виноват? – насупил брови Лобытов. – Кто разбазаривает?
– Можно сказать, и теряем, и разбазариваем. И вроде получается, что никто не виноват.
– Ну, знаете ли...
– Да-да, Михаил Григорьевич. И отпускается, и распределяется зернофураж как положено, и до коров доходит без потерь. А теряется он в желудке коровы.
– Так-так, – начал догадываться Лобытов. – А мы со Львом Михайловичем только что говорили о фуражных проблемах. Значит, по-вашему, Софья Николаевна, скот плохо усваивает, плохо переваривает ячменную муку? Из-за крупного помола, если я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Я подсчитала: если мы будем молоть зерно мельче, только за счет более качественного помола зерна мы можем получить существенную прибавку в надоях, – стояла на своем Стогова.
– Н-да. Хорошая новость. Дело стоящее. Значит, придется менять оборудование в кормоцехе? А где взять новое, подскажите мне? Вот, то-то и оно. Надо посоветоваться в городе с механиками. Добро, Софья Николаевна, взял ваше предложение на заметку. Я, кстати, сегодня в город собрался, надо потормошить строителей, а то мне уж стыдно людям в глаза смотреть: полгода на стройке затишье.
Белов и Стогова знали, о какой стройке речь: о Доме культуры. Фундамент был заложен несколько лет назад, кладку стен городские подрядчики вели ни шатко ни валко, словно делали колхозу одолжение. Чуть у них на городском объекте аврал – а такие авралы случались в последнем месяце каждого квартала, – рабочих в полном составе снимали с колхозной новостройки и не привозили до тех пор, пока Лобытов, истощив все просьбы и увещевания, не обращался к помощи райкома или горкома партии. Бригада появлялась снова месяца на полтора, но подходил конец очередного квартала, и повторялась старая история. Такая канитель тянулась три года, а когда, наконец, кладку закончили, дело застопорилось из-за плит перекрытия. Обычные плиты, какие ЖБИК выпускал для типовых домов, сюда не годились по той простой причине, что проект был не типовой и зал Дома культуры по ширине в несколько раз превосходил размеры обычной квартиры. Получилась длительная заминка. Плиты надо было заказывать специально на таком заводе, который специализировался на промышленном строительстве. Именно по этому делу и собирался Лобытов в город.
Но в первый наезд «выбить» плиты он так и не смог. Потребовалось еще много телефонных переговоров и встреч с глазу на глаз с руководством завода, прежде чем тяжелые городские МАЗы привезли к продуваемой ветрами коробке здания Дома культуры этот дефицит. Плиты уложили по проекту, закрыли кровлю и приступили к отделочным работам. Кирпичный остов на огарковском отшибе постепенно приобретал черты законченного здания.
Местные жители стали веселее поглядывать в сторону вставшей на холме хоромины, а подростки, парни и девчата заглядывали в гулкие помещения с практическим интересом: с некоторых пор они вели счет дням, оставшимся на строительные доделки. Но чаще, чем кого-либо, городские маляры и штукатуры видели здесь здешнего председателя. Он неторопливо обходил одно помещение за другим, пристальным, оценивающим взглядом скользил по непросохшей краске стен, взбирался по деревянным ступеням на сцену зрительного зала, возвращался в вестибюль и опять рассматривал грязно-серую поверхность еще не высохшей штукатурки.
Однажды ему пришла в голову мысль, что стену фойе, общую со зрительным залом, хорошо бы как-то оживить. Может, подобрать и повесить десятка два крупных по размерам картин-репродукций или заказать художникам портреты колхозных передовиков. Тоже неплохой вариант. Или во всю стену сделать красочное панно – где-то он видел интерьер подобного рода. Только надо предупредить художников, чтобы постарались без вычурности, без головоломной символики: просто пусть изобразят сельские виды, от которых теплеет на душе. Художники, конечно, запросят солидную денежку, но, черт побери, если потрачены десятки тысяч, так уж для красоты и для того, чтобы поставить точку, нечего жалеть и последней тысчонки. «Завтра же заеду в Вологодский худфонд, прозондирую это дело. Откладывать не стоит: декабрем строители сдадут Дом культуры под ключ, а сегодня уж март на дворе».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КРУТЫЕ ДОРОГИ
Он уже стал историей, март 1965 года. Но в памяти тружеников деревни старшего поколения, тех, кто пережил многочисленные, порой не выдерживавшие проверки временем реформы, которым в послевоенные годы сельское хозяйство подвергалось чаще, чем какая-либо другая отрасль государственной экономики, этот весенний месяц остался яркой вехой, отметившей начало крупных перемен. Состоявшийся тогда Пленум Центрального Комитета партии обсудил важнейшие проблемы развития сельского хозяйства страны и принял ряд решений, развязывавших руки инициативным руководителям, давших им новые возможности хозяйствования на земле. Государство повысило закупочные цены на продукцию сельского хозяйства, в том числе на молоко и мясо, увеличило кредиты на строительство и приобретение техники, наметило широкий фронт мелиоративных работ.
Однако первые же годы показали, что далеко не каждый колхозный руководитель сумел воспользоваться как следует тем мощным рычагом воздействия на экономику колхозного хозяйства, который дало ему в руки государство. В первую очередь выигрывал тот, кто, преодолев все явные и скрытые препоны, к середине шестидесятых годов подготовил свое хозяйство к такой государственной помощи, у кого были и техника, и людские ресурсы, и стратегические расчеты. В колхозах же, по-прежнему страдавших от безлюдья, председательские головы трещали от неразрешимых, казалось, вопросов. Положим, думал председатель, возьму кредит в банке и пополню машинный парк: а кого сажать за тракторы и комбайны, если и на ту технику, что есть, механизаторов не хватает? Строить жилье? А где взять подрядчика? Зарастают поля, заболачиваются пастбища? Своими силами с этим не справиться. А когда еще мелиораторы доберутся до глубинки. Лобытову – полдела, он под городом...
Ох как неуютно становилось на душе у Лобытова от таких вот экивоков! Думают, если колхоз под городом, так помощь ему с неба валится как манна небесная. «Попробовал бы он в глубинке...» Хотелось крикнуть: дорогие товарищи, ну зачем на одном Лобытове клином свет сводить? Обратите к другим свои взоры, и вы убедитесь, что не местоположение колхоза определяет возможности рачительного хозяйствования. А Жданов в тотемской глубинке? А Басников – в бабаевской? А Надсадный – в Междуречье? Продолжить список тех, кто тянет председательский воз с начала пятидесятых? От кого народ не разбежался. А почему не разбежался? Спросите Жданова, Басникова, Надсадного – скажут...
Он, Лобытов, тоже может сказать, с чем пришел колхоз «Родина» к мартовскому Пленуму ЦК. На главной усадьбе построили три десятка добротных деревянных домов, теперь перешли на кирпичные, двухэтажные, многоквартирные, со всеми коммунальными удобствами. Сюда переселятся семьи из отдаленных деревень и, возможно, приезжие, как специалисты, так и рядовые труженики, кто захочет жить и работать в колхозе механизатором, шофером, дояркой, сантехником. Нужда в кадрах еще есть, но жилье создает все предпосылки к тому, чтобы в самое ближайшее время снять кадровую проблему полностью. Реконструированы и частично механизированы фермы, создан достаточно сильный тракторный парк с набором прицепных агрегатов. Люди научились грамотно и по-хозяйски работать на земле, получать неплохие, стабильно растущие урожаи зерна, льна, картофеля и кормов для животноводства. Надои достигли двух с половиной тысяч килограммов молока от коровы, а у лучших доярок они перевалили за три тысячи. Жирность молока выше базисной. Мясной скот откармливается до высоких весовых кондиций. Что еще? Да, рискнули выстроить Дом культуры – не хлебом единым жив человек. В недалекой перспективе – школа-десятилетка, столовая, поликлиника и прочие заведения, без которых нынче не обойтись ни городскому, ни сельскому жителю.
Настроение у людей заметно поднялось. Конечно, рядовой колхозник не сразу, не с первой пробежки глазами по газетной странице понял смысл и значение решений мартовского Пленума ЦК. Осилить их умом, представить масштабность намеченных партией мер и поверить в их реальность помогли колхозникам пропагандисты, члены колхозной партийной организации. Просто, доступно, на местных, из жизни взятых фактах они объясняли людям, что, например, новые закупочные цены ускорят накопление средств в колхозной кассе, значит, будет на что строить и квартиры, и производственные помещения, покупать современную технику, оборудование для ферм. Весомей станет заработок каждого, кто трудится на совесть. Отпущены большие средства на создание и укрепление сельских строительных организаций, узаконен наконец подрядный способ, значит, и строительство в «Родине» пойдет быстрее, и председателю уже не надо будет искать обходных путей среди многочисленных рогаток, какими до сих пор была уставлена дистанция между сельским заказчиком и городским или районным подрядчиком. В партнеры к земледельцу теперь приставлен мелиоратор – вместе они, если найдут общий язык, способны любую болотину превратить в урожайную ниву.
Так мог бы сказать Лобытов.
Тут надо заметить, что рядовой колхозник «Родины» воспринял партийные решения, а вслед за ними и государственную помощь, несколько иначе, чем его собрат-сельчанин из какого-либо экономически слабого хозяйства. Осязаемей, что ли. С большей верой. Эта вера опиралась на авторитет Лобытова. Уж если в тяжелые времена председатель сумел вывести колхоз к хорошей жизни, так теперь-то он не упустит ни одну из новых возможностей. «Мы за ним как за стеной!» Теперь только не ленись, работай, а за рублем дело не станет.
Кстати, о рубле. Когда во второй половине пятидесятых годов колхозы начали постепенно переходить от оплаты трудодней натурой (зерном, в основном) к денежной оплате, в ряде мест это новшество обнажило неожиданную, до поры скрытую пружину противодействия. Испокон крестьянский достаток зависел от щедрот земли. Крестьянин знал: чем старательнее изобиходишь полюшко, тем обильнее отблагодарит оно за труды. С урожаем он связывал все свои надежды. Даже в годы двоевластия, когда колхозные закрома зависели от эмтээсовских подрядчиков, колхозник оставался кровно заинтересованным в том, чтобы по осени закрома наполнились зерном с краями, поскольку часть этого зерна должна была переместиться в его домашний сусек. Товарные расчеты за труд в колхозе в определенной степени сохраняли уклад крестьянской жизни, зависимость сельчанина от земли и его радетельное отношение к земле.
Получая плату за труд натурой, беспаспортный крестьянин выделялся – в общегосударственном масштабе – в обособленную категорию советских граждан. «Наименее сознательную» – так, кажется, называли крестьянство в период, предшествующий коллективизации. (Остается только догадываться, как эта «наименее сознательная» категория сумела четыре военных года кормить фронт и промышленный тыл, а сама при этом, бывало, пухла с голоду). В крестьянской среде рос стихийный протест против ущербности своего социального положения: детям уже не желали той доли, которая выпала отцам и матерям. Социальное обособление крестьянина культивировало уродливо-традиционный, насмешливый взгляд на него, как на неотесанного мужика, который и щи-то лаптем хлебает. Какой-нибудь без году неделя «горожанин», он же, деревенский отщепенец, мелкую неловкость приятеля, которую можно бы и не заметить, непременно сопровождал репликой: «Эх ты, деревня!» Подчас и слово «колхозник», брошенное в пустячном споре, звучало с явно оскорбительной окраской.
Так вот, переход на денежную оплату убирал одну из «граней» между городом и селом. Ежемесячное авансирование позволяло колхознику иметь в кошельке постоянную монету, которую сельповская продавщица могла отоварить всем, что привозилось в магазин по заказам членов-пайщиков. В первую очередь – мукой или печеным хлебом. Но тут-то и стала видна неожиданная изнанка новой системы. Деньги есть, но: то муку неделями не везут в магазин, то пекарню на несколько дней закроют. Причины всегда найдутся: расквасило дороги, изломалась машина, заболел пекарь и прочее. Деньги есть, а хлеба не купить. А в некоторых колхозах и деньги выдавали с большими задержками.
Но у рубля проявилось еще более коварное свойство. Поговорка мошенников «деньги не пахнут» не дошла до деревни, но именно деньги оказались для сельских жителей ложкой дегтя, портящей бочку меда – исконно добросовестное отношение крестьянина к земле и к работе на ней. Виноват, правда, не собственно рубль, и тем более не землепашец, а сам механизм расчетов, который был почти в точности перенесен из заводского цеха в колхозную бригаду. Как участковый мастер выписывал токарю наряд на изготовление сотни болтов и гаек, так и колхозный бригадир – только вместо болтов и гаек в этом случае гектары. И тут, и там работали по расценкам. Но если токарь все-таки рассчитывался готовой продукцией, то механизатор... К какому виду продукции отнесешь вспаханное поле? И потом: поле вспахал один, засеял другой, убрал третий. Зерно – конечная продукция – еще не выросло, а деньги, пускай и частично, за него уже получены. Так не все ли равно, что там вырастет?
Это явление не обошло стороной и «Родину». Но оно не столь болезненно отразилось на ее экономике, как в большинстве других хозяйств. Медик сказал бы так: здесь вовремя делали «прививки», и колхозный организм проявил повышенную сопротивляемость вирусам разного рода. Нравственную основу этого организма составляли коренные жители, которые и в трудное послевоенное время, и в не менее трудные пятидесятые годы не поддались уговорам, не бросили землю своих отцов. Время и притягательная сила земли произвели среди людей как бы естественный отбор, отсеяв одних и оставив на земле других, чьим рукам и душам она, земля, доверяла себя. Вторую – большую – часть колхозников составили приезжие. Все они получили жилье, неплохо оплачиваемую работу, собрались надолго связать свою жизнь с колхозом, чувствовали свою обязанность перед ним и зависимость, квартирную в первую очередь, от него и потому с первых дней приучали себя подчиняться общепринятым правилам труда и поведения. Этими правилами предписывалось строго выполнять требования бригадиров и специалистов, которые, за редким исключением, не позволял себе отменять и сам председатель. Нарушителям говорили прямо: не хочешь выполнять требования – можешь быть свободен, свято место не бывает пусто. С ними не церемонились, потому что знали: на освободившуюся квартиру желающие найдутся.
Заработанный колхозником из «Родины» рубль мог быть использован так же, как и рубль заводского рабочего. От вышки телевизионного центра, взметнувшейся ввысь на южной окраине Вологды, было до огарковских антенн ничуть не дальше, чем до приемников горожан, чьи дома были на северной окраине. Редко какой житель глубинки покупал в то время радиолу, считая ее роскошью, а огарковский житель уже намечал купить телевизор и при этом ориентировался не на цену, а на размер экрана. Близость города с его промтоварными соблазнами меняла понятие о достатке. Но этот достаток добывался честным трудом в колхозе. В то время как некоторые председатели жаловались, что с переходом на денежные расчеты колхозники потеряли последний интерес к земле, Лобытов утверждал обратное, подчеркивая при этом: «Если человеку за хорошую работу платить хорошо, он худо работать не станет».
Словом, к переменам, которые программировал мартовский Пленум ЦК, колхоз «Родина» был подготовлен лучше, чем преобладающее большинство северных хозяйств. Здесь каждый 98 колхозник понимал, что эти перемены произойдут тем быстрее, чем лучше он – и все остальные вместе – будут выполнять порученное дело. Как встряхнулись той весной люди! Не кому-нибудь – самим себе хотели доказать, на что способны. В сжатые сроки провели посевную, не запоздали с посадкой картофеля и корнеплодов, по всем правилам обработали всходы и паровые поля, дружно начали страду на кормовых угодьях, а тут и колос потяжелел. Заработал автомобильный челнок меж комбайнами и зернотоком, потянулись к государственным зернохранилищам прикрытые брезентом грузовики. Принимай, Родина, хлеб «Родины»!
Он сложился удачно, этот 1965 год. Погода не подвела? Да нет, и с погодой случалось всякое. Люди не подвели, так, пожалуй, будет правильней сказать. Именно эту мысль, подумал Лобытов, надо особо подчеркнуть в докладе на отчетном собрании.
Как правило, отчетные собрания намечали в колхозе на февраль. В январе подводили итоги прошедшего года, анализировали причины упущений, определяли текущую хозяйственную политику. Михаил Григорьевич держал в памяти все основные цифры по ведущим колхозным отраслям, но за неделю до собрания брал документы у бухгалтера и экономиста, справки главных специалистов и уединялся с бумагами, изредка отвлекаясь от работы над докладом на оперативные распоряжения и телефонные звонки из района.
На этот раз он уединился в новом своем кабинете на втором этаже Дома культуры. Недавно сюда, в фасадную надстройку, перебазировалось все правление. В старой деревянной конторе столы специалистов стояли впритык друг к другу, и порой от многочисленных ходоков, от людского гвалта невозможно было сосредоточиться. Здесь же каждой колхозной службе был выделен отдельный кабинет и лаборатория. В приемной своего кабинета, как и положено деловому руководителю, которому посетительская неразбериха может только мешать, он посадил секретаршу.
Обычно он составлял доклад, не растекаясь мыслию по древу, не мучаясь поисками изящной, отточенной фразы. У доклада есть своя строгая форма, соответствующая его деловому содержанию. Пусть сухо, но только – по делу. Он также считал, что убедительнее любого красивого слова звучит цифра. Напрасно некоторые любители повитийствовать на трибуне полагают, будто цифры, а тем более череда цифр, навевают скуку и склоняют слушателей ко сну. Как бы не так! Цифра – она и воодушевляет, и тревожит, и выводит на раздумья. Она может быть поющей, зовущей вперед, а может быть грозовой, как раскат грома.
Что ж, с цифр надо и начать. Они нужны не только для сравнительного анализа. Вообще-то, можно бы не тратить трибунное время на общую характеристику, ее каждый член колхоза, уполномоченный участвовать в отчетном собрании, знает, но ожидается приезд первого секретаря обкома партии Анатолия Семеновича Дрыгина, первого секретаря Вологодского райкома Виктора Алексеевича Грибанова и пишущей братии из районной и областной газет. Им такая характеристика будет необходима.
«Итак, – начал он, – сегодня наш колхоз насчитывает более чем шесть тысяч гектаров земельных угодий, из них 2600 гектаров пашни. Стадо крупного рогатого скота превышает 1500 голов. Четыре сотни членов артели проживают в 42 деревнях.
А хорошо это или плохо, – задумался председатель, – четыреста трудоспособных на сорок деревень?» Хорошо, скажет иной. Четыреста – сила. Да, сила. Согласен. Но даже среднее арифметическое – десять пар рук на деревню – не утешает. Да если бы так – десять пар. А то ведь можно назвать лишь несколько деревень, где живет народу порядочно. В большинстве деревушек осталось по три-четыре стариковские семьи, остальные дома снесены или заколочены. Трудоспособные семьи в основном переселены в два центральных поселка – Огарково и Харычево. Малые деревни концентрация производства вырубила под корень. Жалко, но иного пути пока нет. Взять деревеньку Щапово. От колхозного центра – больше десяти километров. Полупустая. Какой смысл ставить там колхозные дома или предлагать кому-либо застраиваться на свои деньги? Да сейчас вряд ли кто и согласится селиться там, коли так людно на центральной усадьбе. Помнится, когда заселяли первую кирпичную двухэтажку, многие жители дальних деревень отмахивались обеими руками. «В каменный дом? Отродясь не живали и жить не хотим. В деревянном выросли, в нем и помирать будем». А теперь? В очередь! «Что мы, хуже людей? Али не заслужили?»
Заслужили, дорогие мои товарищи, еще как заслужили! Но всем сестрам по серьгам никак не получается. Враз не выстроишь сотню квартир. И то выстроили немало: двадцать шесть деревянных домов, два двенадцатиквартирных (центральное отопление, водопровод, газовые плиты, ванна, канализация), котельную, продовольственный магазин, баню, наружные инженерные сети. Это в одном только Огаркове. Да на втором участке, в Харычеве, дома и коровник. Угрохали на строительство 460 тысяч рублей только в прошлом, 1965, году. Да в позапрошлом – 109 тысяч. И на нынешний, 1966, год без копейки не остались: тысяч пятьсот на застройку можно смело положить. Лишь бы подрядчики осилили.
Вот такие пироги, дорогие товарищи колхозники. Проживаете вы сегодня в сорока двух населенных пунктах, а лет этак через десять-пятнадцать останется только два. Зато каких! Деревнями их не назовешь, деревня многоэтажной не бывала. И городом не назовешь – статуса такого никто не даст. Поселок городского типа, а еще точнее – агрогородок. Понимаю, память 100 никогда не расстанется с родимым местечком, с низенькой избой, с рябиновой аллеей вдоль улицы, с родничком у ручья под горушкой, с тропинкой в соседнюю деревню. Там прошла половина жизни или почти вся жизнь, там ваши корни, там ваша малая родина. И ваша малая родина лишь часть новой колхозной «Родины», которая, в свою очередь, есть малая частица нашей огромной Родины – России.
...Михаил Григорьевич за этими размышлениями давно отвлекся от бумаг и не заметил, как встал из-за стола, машинально подошел к окну и долго глядел сквозь незатянутую морозным узором стеклянную полынью на недальний большак, по которому в обе стороны то и дело сновали яркие на снежном фоне грузовики. За большаком кучились приземистые коровники и телятники, с ними соседились облицованные шифером гаражные и складские строения, а над ними высилась водонапорная башня. Этот производственный пейзаж, знакомый ему до мелочей, отсюда, со второго этажа, смотрелся не совсем привычно, как бы в ином ракурсе. Пошел густой снег, плотной пеленой затянул и строения, и большак. Он вспомнил, что в ноябре вот так же густым снегопадом накрыло непромерзщую землю, а морозов не было, потом опять заснежило с оттепелью... Могут выпреть озими. Весной опять придется пересевать. А до весны, до посевной, осталось неполных три месяца.
Воспоминание о быстротекущем времени вернуло его к бумагам. Он с удивлением заметил, что так и не продвинулся с докладом дальше трех первых предложений. Вот так всегда: напишешь цифру, а за ней встанут события, люди. То, что промелькнет в голове за несколько минут раздумий, не запишешь в доклад, ибо доклад – это отчет правления о сделанном и постановка первоочередных задач, а для душевных откровений в нем не находится места.
«В последние годы, – записал он в следующем абзаце, – наш коллектив уверенно идет по пути крутого подъема. Только за минувшее трехлетие товарная продукция хозяйства возросла в 1,4 раза. Особенно знаменательным был прошедший год, когда, используя неограниченные возможности роста, открывшиеся после мартовского Пленума ЦК КПСС, колхоз сделал крупный шаг в развитии экономики, повышении материального уровня колхозников...»
2
Однажды под вечер ему позвонил в правление знакомый журналист из областной газеты.
– Поздравляю, Михаил Григорьевич, с высоким званием! – звонко донеслось из телефонной трубки.
– С чем? – не понял Лобытов.
– Да вот только что нам по каналам ТАСС пришло сообщение об Указе Президиума Верховного Совета СССР. Вам присвоено, цитирую, «звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот». Указ печатаем в завтрашнем номере. Вы меня слышите? Алло, алло?
Наверное, собеседник на том конце провода подумал, что пропала связь – Лобытов молчал, осмысливая неожиданную новость.
– Михаил Григорьевич, алло!
– Да, – тихо отозвался Лобытов. – Спасибо.
– Спасибом не отделаетесь! – кричал в трубку газетчик. – Мне поручено подготовить интервью по этому поводу. Срочное! Как у вас завтра с утра?
– Полвосьмого буду в правлении.
– Добро. Договорились. Приеду.
Михаил Григорьевич машинально откинул листок настольного календаря: завтра с утра он должен быть в райкоме. «Эк новость-то оглушила – позабыл начисто. А человек приедет, будет ждать». Лобытов быстро набрал номер редакции.
– Фу ты, мать честная! – вырвалось у газетчика. – Тогда такой вариант. Вы мне скажете сейчас, как идет у вас сев, скоро ли заканчиваете, назовете передовиков, ну и прочую оперативку, а остальное – у меня в блокнотах. Я же ваше хозяйство и людей хорошо знаю, был на последнем отчетном собрании. В феврале...
...То собрание впервые проводилось в новом Доме культуры. Гости из Вологды – Дрыгин и Грибанов – приехали пораньше, им тоже хотелось посмотреть детище Лобытова. Из правления он повел их вниз, показал просторные, размерами больше обычного сельского клуба вестибюль и фойе, вместительный зрительный зал, многочисленные комнаты для художественной самодеятельности, библиотеку. Почувствовал, что гости остались довольны осмотром.
– Сколько затрачено на эти хоромы? – спросил Дрыгин.
– Вместе с оборудованием – двести сорок тысяч, – ответил Лобытов. – Но кое-что придется докупить. Думаю, тысяч двенадцать еще потребуется. Сегодня на собрании будем эту сумму предлагать на утверждение.
– А пустовать не будет?
– Не будет, – уверенно сказал Лобытов. – Конечно, не всегда народу полный зал соберется. Четыреста мест все-таки. Из дальних деревень люди на каждый киносеанс не пойдут, особенно по слякоти или морозу. Но нужно думать и о перспективе.
– На пятилетку сколько у вас здесь, в Огаркове, запланировано ввести жилья?
– Я вам скажу по шестьдесят пятому – шестьдесят седьмому годам: будут заселены два дома по шестнадцать и два дома по двенадцать квартир. Итого пятьдесят шесть семей.
– Неплохо. Кто подрядчик?
– ПМК-90 Вологдапромстроя.
– Претензии к ним есть?
– Да как вам сказать... – замялся Лобытов.
– Михаил Григорьевич – дипломат, – заметил Грибанов. – Не хочет жаловаться, портить отношения с подрядчиками.
– Можно бы и пожаловаться, – собрался с мыслью Лобытов _да толку что? Они у нас строят, как умеют. Не лучше и не хуже, чем в других местах.
– А как вашим людям, нравится жилье городского типа?
– Конечно. Не надо воду носить, печку топить. Ванна, газ...
– Это одна сторона. А подсобное хозяйство?
– Каждая семья имеет просторный сарай рядом с домом, невелико неудобство – снести пойло поросенку со второго этажа...
– А приусадебные участки?
– Наделены каждой семье. В общем поле за поселком. По желанию – до двадцати пяти соток.
– Коров новоселы держат?
– Не все. Не хотят держать в основном молодые семьи.
– Это, к сожалению, явление повсеместное. С сеном им трудно?
– С сеном проблем нет. Тем, у кого корова, выделено по гектару сенокоса. Участки закреплены в постоянное пользование. Коси в любое время, кроме рабочего.
– Дельное решение, а, Виктор Алексеевич? Как у вас в других хозяйствах? – обратился Дрыгин к Грибанову.
– Не везде, далеко не везде так, – ответил тот. – Для себя косят в основном за проценты.
– А на неудобьях трава все равно пропадает?
– Пропадает. Но руководители перестраховываются. Считают, что если косить не за проценты, можно общественное стадо оставить без сена. Рискованное дело, говорят.
– А вот Лобытов рискнул.
– Рисковать-то нечем, Анатолий Семенович, – пояснил Лобытов. – Тут обыкновенный расчет. Семья знает, что у нее есть участок, что с сеном на зиму будет, и душа у хозяина и у хозяйки спокойна. А раз так, они и на колхозной работе не нервничают. И еще один плюс: свой сенокосный участок выкашивают очень чисто, не дают кустарником зарастать. Угодья сохраняются.
Поднялись в правление, разговор продолжили в председательском кабинете. Лобытов рассказал о преимуществах системы севооборотов, о звеньевом методе уборки зерновых и кормовых культур, о начале той большой работы, которая ведется в колхозе по племенному обновлению молочного стада. Потом, извинившись, вышел дать последние распоряжения к собранию.
– Тебе, Виктор Алексеевич, известны такие мнения, – спросил Грибанова Дрыгин, – что, мол, Лобытову легко, потому что и райком, и обком ему особо покровительствуют? Дескать, ему в первую очередь и техника, и удобрения, и подрядчиков?
– Райкому известны такие мнения на местах, – ответил Грибанов. – И доля истины в них есть.
– Значит, мы допускаем перекос в распределении материальных ресурсов?
– Я так не считаю. Возьмем наш колхоз «Новый путь». Это в сорока километрах по Пошехонке. Они там до сих пор не могут подняться выше шести центнеров зерна с гектара. В первую очередь потому, что запустили землю. А у дворов навоза – горы. Ну, дадим мы им минералки, скажем, по лобытовским нормам. В лучшем случае – залежится в сараях, в худшем – останется в кучах возле полей. У Лобытова такое исключено. Мы знаем: у Лобытова каждый килограмм минералки принесет отдачу в тот же год.
– Убедительно, но ты привел частный пример.
– Частный, но характерный. Так же получится и с семенами новых сортов. И с новой техникой: у Лобытова ее не загубят в первый же сезон, не растащат по частям. Вот сейчас создана в районе мелиоративная колонна. Чьи земли отдать им в первую очередь? Я считаю – того колхоза, где могут гарантировать заложенную в проекте отдачу. Опять же выбор – на Лобытова. Какой же тут перекос?
– И все же мнения живучи...
– Какие мнения? Будто Лобытову созданы тепличные условия? Будто он – в любимчиках у партийного начальства? Лобытов начинал с нуля. Колхоз, когда он его принял, как он сам говорит, «лежал на боку». Это же всем известно! Двенадцать лет он несет тяжеленную ношу! Надои выросли втрое, урожайность – в два с половиной раза!
– Ты это не мне доказывай, – охладил Грибанова Дрыгин. – Это надо доказывать тем, у кого к Лобытову нездоровая зависть. Вот будет у тебя очередной семинар руководителей хозяйств, секретарей партийных организаций – привези всех в «Родину», пусть увидят, как надо работать. Опыт Лобытова давно пора распространять практически. Это же – школа хозяйствования. И не только в масштабах твоего района. Всей области!
* * *
А народ прибывал и прибывал. В Харычево несколько раз ездил колхозный автобус: за один рейс всех уместить не смогли. Кто жил поближе к центральной усадьбе, добирались своим ходом, прихватив лишний часок про запас, чтобы до собрания посидеть у знакомых в новой квартире, чайком отогреться с дороги, посудачить о житье-бытье.
Собрание началось. Объявили о присутствии секретарей обкома и райкома, покончили со всеми процедурными формальностями и предоставили слово для отчета председателю.
_ – В прошлом году, – сказал Лобытов, – в среднем от каждой коровы получено по 3540 килограммов молока, на 792 килограмма больше, чем в 1964 году. Годовой план продажи молока государству выполнен на 148 процентов. Увеличив объем продажи молока на 6000 центнеров, хозяйство досрочно вышло на рубеж 1970 года – последнего года текущей пятилетки. Денежный доход от продажи молока увеличился за год на 134 тысячи рублей и достиг 335 тысяч. С большим превышением выполнены планы продажи государству мяса и шерсти.
Зерновых собрано по 14,6 центнера с гектара, на 3,2 центнера больше, чем в предыдущем году. Это позволило продать 182 тонны зерна государству, создать семенной и фуражный фонды, выделить 170 тонн зерна для продажи колхозникам.
С каждого из 274 гектаров получено по 20 центнеров льнотресты, вся она сдана на завод вторым номером, и по три центнера семян. Колхоз выполнил план продажи тресты государству на 127, а семян – на 193 процента и получил с каждого гектара посевов льна по 1060 рублей дохода.
Главный итог прошлого года – все отрасли производства стали прибыльными. Денежный доход колхоза увеличился на 293 тысячи рублей и достиг почти миллиона.
3
Сразу за железной дорогой начинается приболоток, поросший осокой, хилой безымянной травкой да непролазным ивняком. Редко в этих гиблых местах попадались сухие прогалы, от которых колхозу и всего-то проку – копешка сена. Когда дождило не часто, сюда гоняли скот на выпас, но в затяжную непогодь остерегались, кочки заливало водой, корове не то что прилечь негде – ступать тяжело и боязно. Паводками в этой хлипкой болотине нарыло множество ручьев, змеисто сбегавших к вялоструйной речке Лосте. И в ручьях, и в речке вода была бурой, застойной, напичканной торфяным крошевом. Коли жизнь не надоела – в брод не суйся.
Однажды жарким июльским днем в погореловскую кузницу прибежал колхозный пастух:
– Сергей Иванович, выручай, в Грязном ручье лошадь тонет!
Смекнув, в чем дело, кузнец Теребков схватил с крюка моток крепкой веревки, и оба во весь дух припустили в поскотину. По пути зауздали двух лошадей, потому что без двойной тяги, догадался Теребков, не обойтись.
И как гнедой меринок залетел в этот погибельный бочаг? Ведь глупые телята и те обходили стороной, на водопой пристраивались в другом месте, где берег был не такой топкий. Может, меринка вконец довели оводы и слепни, и он ринулся напропалую? Теперь из коричневой жижи торчали только голова да верхушка крупа.
Теребков разделся донага, осторожно ступил в жижу, ощупывая предательское дно бочажка подошвами и подвигаясь к меринку. Обессиленное животное обрадованно вскинуло голову, но вместо ржания вырвался слабый хрип. Теребков, не доверясь дну, теперь держался на плаву. Отфыркивая вонючую жижу, он кое-как пропустил под брюхом лошади веревку, перевел ее к передним ногам, завязал тугим узлом, но не на удавку, а в обруч, выкарабкался на берег и впряг одну из пригнанных лошадей в хомут, сделанный из другого конца веревки. Лошадь, не дожидаясь окрика, будто почуяв, что только от нее сейчас зависит, жить или погибать бедолаге меринку, рванула изо всех сил и забилась на месте, как на мертвой привязи. Пастух приволок длинную жердь, размахнулся ею, пугая меринка, и тот напряг все мышцы, пружинисто толкнулся вперед. В этот же миг на берегу опять рванулась лошадка и тяжело выволокла меринка из гибельной болотины.