Книга «В журавлином краю» – это воспоминания автора о своей малой родине, жителях Вальгского с/о, (ныне Раменского) Сямженского р-на.
      Повествование несложное и искреннее.      

      Валерий Федорович Лукичев родился 14 июня 1925 года в дер. Марковской Валыского с/о (ныне Раменского) Сямженского р-на. С 14 лет начал работать в колхозе. С января 1943 г. по 1949 г. служил в армии. После демобилизации трудился в лесной промышленности, строительстве, машиностроении. Фронтовик. В течение 30 лет сотрудничал с различными газетами.      

      ...Что кому,
      А для меня Россия -
      Эти вот родимые места.
      А. Яшин.      

      ОТ АВТОРА      

      Родом я с Вальги, значит, вальжанин. После демобилизации в 1949 году начал работать в лесной промышленности (контора Леспромвзрыв). Работа была связана с частыми командировками по лесам нашей и Архангельской областей. Изъездил и исходил тысячи километров. Повидал много интересных и красивых мест: деревень, поселков, городов, кордонов. Но где бы я ни был, всегда помнил о своей малой родине Вальге, нес воспоминания о ней в своем сердце, всегда был рад встрече с земляками и задушевному разговору с ними. Даже на фронте, где, как говорится, не до воспоминаний в короткие минуты отдыха и сна мне виделась Вальга, родная деревня Марковская. Снились родители: тятя, мама, брат Саша, сестра Нина. Частенько видел и вижу сейчас во сне нашу церковь, рядом с которой похоронен старший брат Степан...

      В другой раз приснится, что, вот, мы с Сашей идем по рыжики, проходим мимо Дудок, Лодеек, через болото – к ключу, пьем целебную воду и мимо полянок входим в почти непролазный кустарник вереска и там на коленях собираем рыжики. А их полным-полно. Корзинки быстро наполняются, и мы возвращаемся домой.      

      СОН КАК СОН – НЕ БОЛЬШЕ!      

      Но когда ты видишь в нем мать, это уже что-то иное. Ощущаешь прикосновение теплых рук. Мы с Сашей лежим возле нее. Мама устало приговаривает: «Спите, спите, мои голубчики». А у самой от усталости глаза закрываются.

      Вот пишу и осязаемо чувствую прикосновение маминых рук. Или вдруг через какое-то время приснится, что мы с папой и мамой идем в гости то ли в Мининскую, то ли в Артемовскую деревни. И благодать разливается по всему телу.

      Это сны! А наяву Вальга – это маленький кусочек на обширной территории огромного Северо-Запада. Сначала на карте отыскиваешь кружочек с названием Сямжа. Потом взор устремляется на северо-запад к другому кусочку – Мининская – центру нашего Вальгского сельсовета (раньше центром сельсовета была Марковская).

      Вальга далеко не райский уголок. Дороги плохие (полевые). Кругом – лес да лес. Все деревни окружены болотами, из которых берут начало речки Вальга, Пунгул, Ивашковица, Семениха, Михалица, Гремячея, Синица.

      Дают отпуск, встает вопрос куда ехать. Конечно, на Вальгу. Но тут одолевает сомнение, доедешь ли? И как? Если один, да без вещей – и проблем нет! Знай, шагай от станции Харовская, Пундуги или Вожеги. И расстояние-то всего ничего: так 60 километров. А когда решишь ехать с детьми, задумаешься, как добраться до своего родного дома.

      Когда были лошади в колхозах, особенно и не тревожишься. В Усть-Реке встретят, довезут. Не стало лошадок. Автобус пошел от Сямжи до Харовской, от Сямжи до Гремячего, а от Гремячего или Раменья трясешься на тракторной телеге.

      И от этой тряски всякие мыслишки «лезут» в голову, вопросы возникают. Главный из них, когда же в этом лесном захолустье поселились люди? Какая сила затянула их в эти края? Откуда и кто они?      

      ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА      

      Известно, до прихода славян (в конце первого тысячелетия н.э.) на территории нашего захолустного края в разные исторические периоды проживали прибалтийско-финские племена (вепсы, карелы), сиамы, волжские финны, пермяне. Все они оставили свои следы в загадочных наименованиях рек.

      Славяне из пределов Новгородской и Ростово-Суздальской земель начали селиться в нашем краю в 8-9 веках. И эти заселения продолжались довольно долго. В последующем это нашло отражение в Переписных дозорных книгах. В переписной дозорной книге Вологодского уезда за 1589-1590 годы сказано: «в погосте Валга находилась деревянная церковь Преображение Спасово, Ярославских чудотворцев Федора, Давида, Константина, церковная деревня, а того ж погоста царя (и великого) князя деревни Фроловская, Ортемовская, Митинская, Веретье, Чичаково (Бурвцовская тож) и 72 пустоши (т.е. места, где когда-то были деревни): Щапово, Выдринская, Муравево, Трофимовское, Лодейниково, Владычна, Дутки, Большой остров, Власовская, Тарасовская, Пурега.

      А всего в погосте Валга (погост да деревня церковная). На погосте дом церковного дьячка, в келе (проскурница), в келе пономар да 3 кели, а в них (живут) нищие, кормятся от церкви.

      А к погосту царя и великого князя дворцовых 9 деревень живущих, да 2 деревни пусты, да пустошей 72 пустоши. А дворов живших крестьянских тяглых 35 дворов. А людей в них тож. Да 10 дворов пустых».

      Там же указывается, что земли худые, малоплодородные.

      На памяти автора в Валге еще была и часовня, в поле за деревней Выдрихой. Там теперь (на 1995 г.) стоит поклонный крест.

      Названия деревням давались по названиям рек, местоположению (как, например, Веретье), по имени или прозвищу основателя деревни и так далее.

      Летописец, писавший дозорную переписную книгу, упоминает и 1597 год. Значит, закончил он ее не ранее 1600 года. Таким образом, в 2000 году можно было отпраздновать 400-летие упомянутых деревень.

      В 14-17 веках вальжане жили в курных избах. Дым из печи наполнял жилище и выходил в окошечко, сделанное над печью. Двери были низкие, узкие. Окошки-маленькие. Стены в таких избах становились черными... до блеска

      Под избой содержался скот, для обслуживания которого у печи был сделан голбец с входом и лестницей. Такая изба в Марковской у Лукичева Н.М. простояла до 1956 года. Я хорошо помню ее!

      Освещались избы лучиной. Чадящая, коптящая, воспетая А.С. Пушкиным, лучинушка применялась вальжанами вплоть до 20 века.

      Основным занятием вальжан было земледелие и скотоводство. Сеяли рожь, ячмень, овес, горох, редьку, репу, лен, коноплю, выращивали хмель. Из скота содержали лошадей, коров и овец. А вот хрюшек не держали.

      В половине 19 века в России появилась картошка. Стали сажать и ее. Производительность труда в земледелии была низкой, так как земля обрабатывалась деревянными сохами и деревянными боронами. Урожаи были низкими. Хлеба многим не хватало. Выручали навины (участки с вырубленным и сожженным лесом), на которых урожай хлеба был выше (особенно льна). Занимались вальжане и охотой. Благо, всякого зверья и птицы было в изобилии.

      Занимались вальжане и различным промыслом: ткачество, вышивка, кружевоплетение (до сих пор в домах моего родного края можно обнаружить кросна, коклюшки), дегтекурением, лесозготовками, сплавом плотов по реке Кубене, ловлей рыбы.

      У деревни Марковской есть местечко, называемое дегтерней. Там до сих пор видны следы дегтекурения (застывший деготь и подсмольная вода). У той же деревни, у лугов стоял дегтекуренный завод Федора-пленного, который разрушен был во второй половине 20 века.

      Зимой и весной мужчины уходили в город на заработки. До Вологды, Петербурга и даже на Колу на Мурмане добирались пешком.

      Вплоть до двадцатых годов прошлого столетия вальжане жили волостью, то есть, общиной. Волость владела землей и распределяла ее между общинниками. Она же принимала новых жителей и наделяла их землей.

      Дела волости решались на сходах всех ее членов или через выборных лиц (старост, десятских – сотских). Вся земля считалась общей и не подлежала купле и продаже.

      Пашня давалась в пользование отдельным хозяйствам (семьям). Прочие земельные угодья – выпасы, луга, леса, рыбные ловли – оставались в общем, пользовании.

      Дома до половины 18 века строились исключительно топором. Поперечных пил еще не было. Дома, стоящие сейчас в Вальге, как я полагаю, строились во второй половине 19 века. В том же столетии в Вальге была построена (1840 год) каменная церковь, освящена в 1886 г.

      Церковь сейчас наполовину разрушена. На сохранившихся снимках видно, что она – красавица! Тень от колокольни и креста в предутренние и вечерние часы простилалась по земле на сотни метров.

      Вальга приняла другой, более привлекательный вид. Многие хотели бы поселиться в ней. Желающих уехать вообще не стало. На пустошах вновь стали расти деревни. На пустоши Пуреге выросла деревня Пуронга, на выдринской пустоши – деревня Выдриха. На других – Трофимово, Муравьеве Бурачевская. Деревня Митинская получила новое название – Марковская.

      Как и раньше, основным бичом для вальжан были безграмотность и отсутствие лечебных учреждении. И только в двадцатых годах прошлого века, когда Вальга входила в состав Маныловской волости Кадниковского уезда, началась какая-то подвижка к устранению этих недостатков.

      В 1929-1935 годах в губернии происходит районирование. Вальгский сельсовет «вводят» в Харовский район. В 1935 – в состав Сямженского района. В 1962 вновь в Харовский район. В 1965 – снова в Сямженский район. Такая перетрубация ничего путного населению не приносила. Чего только стоило устройство дорог.

      Одна заброшенная дорога особенно запомнилась тем, что по ней вальжане уходили на фронт и возвращались с фронта. Она пролегала в Сямжу через Выдриху, Пуронгу, Борок, Макаровскую, Олеховскую...      

      ТРАДИЦИИ ВАЛЬЖАН      

      Вальжане, уходя из дома, оставляли его открытым. Поставят у входной двери ботажок, веник. При этом знаке никто не входил в избу. Даже кладовки не закрывались. Вот амбары всегда были запертыми, потому как там хранился хлеб. Иначе нельзя было, ведь хлеб – всему голова.

      Каждого входящего в дом приглашали к столу: «Милости просим с нами откушать». А гость обязательно желал домашнему застолью: «Хлеб да соль» или «Чай да сахар». Для близкого или хорошо знакомого человека специально ставили самовар, варили селянку (яйца на молоке) или просто варили яйца, нарезали пироги.

      Трудолюбивые вальжане считали, что приходить «пустым» из леса – это постыдно! Если нет грибов – собирай ягоды. Нет ягод – дери кору рви ношу травы. И так далее.

      При встрече руки друг другу не тянули. Снимали картуз, шапку, кивали друг другу, называя друг друга по имени отчеству: «Иренею Никифоровичу кланяюсь». Считалось великим грехом не поздороваться вообще и со старшими в частности. Если же земляки решили поговорить, то отходили в сторону. Говорили: «Давай-ка, сойдем на усторонье да побеседуем».

      Появляться на людях в пьяном виде, материться было явлением непристойным. Хотя всяких хватало! Таких звали Микула-матюкало, Фаля-пьяница. Их обходили стороной.

      Взаймы денег или хлеба давали, не отказывали, но при этом оговаривали обязательный срок возврата долга. Пришел срок – верни долг. Не вернешь или не договоришься о новом времени отдачи, больше с подобными просьбами лучше не обращайся. Не дадут. И другим посоветуют не одалживать.

      При строительстве дома под один из закладных бревен клали череп лошади, а над входными дверями прибивали подкову на счастье. А вот при самом строительстве ходили «на помочь», то есть помогать. При этом приговаривали: «Бог на помочь». Вроде, здравствуйте.

      Лес делили так, негласно, на кулиги. У всяк – своя кулига. В чужую кулигу за грибами, ягодами, ставить силки (тем паче, унести добычу), никто не ходил. Сети в реке или озере пусть стоят хоть неделю. Ни сети, ни улова никто не возьмет. Да и, не дай Бог, взять. Тут сразу же беги из дома. Воровство считалось поганым делом. А ну-ка на каждом шагу станут потакать – вор, вор.

      В масленицу жгли масленки даже посередине деревни. Сжигали пестерь или даже дрова, собранные по несколько поленьев с дома. На эту забаву собиралась вся деревня – стар, и млад. Шум, гвалт. Хватали от костра подтаявший снег, играли в снежки.

      В Чистый понедельник парни катали девок в снегу. Сами катались. И взрослые поступали так же. А как же? Кто не хочет, чтобы в жизни все шло гладко и чисто? А этот обычай дарил счастливое будущее.

      А всю масленую неделю парни возили девок на лошадях на перегонки. Особенно важным при этом было украсить получше лошадь, дугу. На дугу привешивали колокольчики. А на дорогах, когда «бушевали» гонки, уши не развешивай! Сшибут.

      И ясное дело, на Масленицу ездили по гостям, пекли блины.

      Многие жители деревень имели прозвища. Например, Бобёр, Павка, Федор-пленный, Пискаль, Калика, Сухой, Червяк, Миня, Груня, Тетеря, Саша-утка. Придут в деревню, спросят Капитина Федора Ивановича. В ответ – молчание. А назовут Федюню-павку, тут же покажут его дом.

      А еще могли величать именем отца и матери, деда, бабушки, добавляя их к собственному. Например, Лидию Александровну Лукичеву звали Лида Афанасина (по матери), Анатолий Микулин (по отцу), Шура Манефина (по матери). В нашей семье Степан звался по деду – Степа Митрохин, Нина и я – по отцу – Федюнины, брат Саша – по матери – Саша Антонидин. Тут тоже, что и с прозвищем. Спросят Марию Полканову – в ответ молчок. Спросят Машу Дорину – все покажут.

      Молодые люди дружили меж собой. Парня называли ухажером или дролей. Девушек звали только дролями. Если они расставались, говорили: «У Анюты-то Микулиной овин сгорел». Также и у парня: «У Феди-то Глазова овин сгорел. Манька-то ходит с Костей Никишиным».

      Свои традиции были и при проведении религиозных праздников. Обычный праздник отличался от трудового дня только тем, что труд был полегче, а пища получше (саламат, холодец, белые пироги). И одевались в праздничный день получше.

      С большим нетерпением вальжане ждали престольные праздники. К ним тщательно готовились: запасали в норме водочку, варили пиво, готовили обильные угощения (жаркое), тщательно мыли избы. Самое важное при этом было надраить ендову для подачи пива к праздничному столу.

      Гости – родственники съезжались из дальних деревень Пигилинки, Любовицы, Манылова, Катромы, Митюкова. Народу собиралось уйма. На деревенских улицах бывало тесновато даже. Гульбище шло за деревнями, на лугах и лужайках. Всюду – гармошки, пляски, песни. Шумело, кипело народное празднество.

      Порой и драки вскипали – удаль молодецкую надо же было показать. Но смелые девки и бабы расталкивали драчунов по сторонам. И вновь звенели гармошки, пело и плясало народное гулянье.

      Так было у молодежи. А вот старшие сидели за праздничными столами по избам – в меру выпивали, мирно и степенно разговаривали. Разговору этого хватало до утра, ибо было о чем поговорить: об урожае на полях, о грибах, о ягодах. Делились новостями, обсуждали их. Была одна на всех счастливая судьба, хотя проживали друг от друга на расстоянии до десяти и более километров. Было о чем поговорить. И чтобы кто-то напился до пьяна, да Боже упаси! Осмеют, проходу не дадут. На ночлег не пустят.

      Я до упоения любил сидеть где-нибудь в углу (за стол ребятню не садили, «торчать» около него запрещалось) и смотреть на старших, ибо они преображались до неузнаваемости – нарядные, красивые. Иногда тоже выходили на общее гулянье, на улицу. Смотрели, как ведут себя молодые. Потом снова – в избы.

      Дверь не закрывалась. Заходи – не стесняйся. Зашел, так милости просим за стол. А у хозяйки же болела голова – куда положить гостей спать. Их ведь полная изба. Летом в огромнейших домах места находились. Одних – в одну избу, других – в другую. Третьих – на сеновал.

      В Ярославские же, то есть в праздник ярославских святых, было немного посложнее, так как этот праздник «падает» на октябрь. Всех устраивали в избе – на полу, вповалку. Приходилось протапливать «зимовку», куда укладывали трех или четырех человек. Никто не оставался на улице. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

      В каждой деревне были свои праздники, на которых гуляли по два, а то и по три дня. Только в Вальге праздновали Молебное, Фроловскую, Девятую пятницу, Ярославские, Иванов день, Ильин день и другие.

      В Вальге были церковь и часовня, где хранилась икона Божьей матери. В начале лета ее переносили в ту церковь, где шла основная служба. Крестный ход совершался по всей Вальге (по всем деревням). В первый день крестный ход завершался нашей деревней – Марковской. Икону оставляли в нашем доме, в верхней избе. Народ расходился. Батюшка заходил в жилую избу. Собирался стол, за который садились вся наша семья, служащие церкви – староста, псаломщик.

      Может быть, именно это послужило поводом ареста моего отца в годы гонений. К счастью, его отпустили. Но я немного отступил от основной темы рассказа. Вернемся к церковным праздникам в деревнях. Самым волнительным моментом являлось расставание, проводы гостей. Рукопожатия, поцелуи, слезы, наказы, пожелания, освещение крестом, надежда на новую встречу, пожелания здоровья и счастья.

      Гости расходились, и в доме наступала тишина. Хозяйка вставала перед иконой, молила Бога, чтобы все было ладно, все были здоровы. О богатстве мало вспоминали, считали, это – дело наживное, было бы здоровье.

      Общую картину прощания после праздника Ярославские, дополняли журавли. Им наставала пора возвращаться в теплые края, поэтому они стаями кружились над деревнями, курлыча, как бы прощаясь...

      Была традиция справлять и еще один праздник, не престольный. Его установили сами крестьяне. Назывался он «Дожинки», то есть окончание жатвы. В дом приносили сноп из тех хлебных злаков, что сжали последними – рожь или ячмень, или овес. Сноп целую неделю красовался в переднем (красном углу) под иконой.

      Затем его переносили в другую избу, где он находился до окончания уборки хлеба с поля в гумно и окончания молотьбы.      

      ДЕТСКИЕ ИГРЫ      

      Взрослые всегда в работе. Только в праздники и передохнут. Мы же, ребятня, были предоставлены сами себе, но выполняли всяческие поручения. Однако частенько не делали того, что обещали. Просто забывали в играх.

      А их было немало!

      Первая – в «Бабки» (в костыги). Ее я очень любил. Начиналась она уже в марте, в каком – либо гумне. Клали на долонь чурку, к ней ставили бабки. На один кон от одного игрока, скажем, по две. Затем каждый из мальчишек от чурки забрасывал биту (впоследствии плоскую железную биту). Тот, кто забрасывал биту дальше от кона, тот и бил первым. Сколько бабок сбил – все твои. Кон выбили, – ставили другой. Так до бесконечности. Шум, гам. Кто выигрывает, тому радость. И наоборот. Эта азартная и безобидная игра развивала мышцы, сноровку.

      Очень полезными были игры в городки и лапту.

      Любили мы после дождя бегать босиком по лужам. При этом напевали: «Дождик, лей, дождик, лей на меня и на людей, на дядину пшеницу, на наш ячмень, поливай весь день».

      В хорошие ливни пели так: «Дождик, дождик, перестань, я поеду в Ярославль, богу молиться, кресту поклониться. Царь – сирота, открывай ворота ключиком замочком, шелковым платочком».

      Играли в «Чижика», в «Муху», в лодыжки, в войну, особенно в Чапаева. Чапаевым почти всегда был брат Саша – мама где-то нашла ему папаху. Наверно, отцовскую.

      Еще более азартной была игра в деньги, в чеканку. В праздники и взрослые не отказывались позабавиться с нами. Самым сильным чеканщиком в деревне Марковской был Алексей Меньшиков. Уж очень хорошо у него получалось. Издалека, как правило, попадал в кон. Биты были разные: от царских пятаков и двушек до скованных в кузнице специальных «монет».

      В зимнее время играли в прятки и почти всегда у школы. Там находились поленницы дров и другие укромные места.

      А вот чего у нас никогда не водилось, так это игры в карты.

      Ходили гурьбой в лес босиком за ягодами, грибами. Рыбачили на Синицком озере, на реке Кубене. Пекли картошку в поле у деревни. Всегда приличной ватагой, всегда, заботясь друг о друге. Вместе с нашими девчонками...      

      ДОМОСТРОЕНИЕ В ВАЛЬГЕ      

      Дома строили в Вальге большие, двухэтажные, пятистенки. Рубились на подклети. Подклеть перестраивалась под избы или амбары. Один из подвалов служил погребом, в нем рыли яму, туда опускался сруб. В этом срубе хранились картофель и другие овощи.

      Второй подвал служил амбаром. К подклети прирубался двор, тоже двухэтажный, весьма просторный. На первом этаже двора летом содержался скот (а лошадь и зимой держали там же). Для коров и другой живности ко двору прирубались хлевы.

      Двор покрывался под одну крышу с домом (кроме хлевов). Еще к нему пристраивалась зимняя изба (зимовка, куда переходили жить из летней избы в зимнее время), поэтому в зимовке оборудовались полати.

      Хлевы и зимовка рубились прямо на земле. На втором этаже двора хранилось сено. Чтобы туда можно было въехать, сбоку или сзади двора пристраивали ввоз (въезд).

      В итоге получалось солидное сооружение (хоромы), построенное исключительно топором да скоблем (до конца 19 века поперечных пил и тех не было). На втором этаже двора рубились еще сенники (кладовки) для хранения всякой всячины и для отдыха тоже.

      Крыши делались крутыми. На нее использовали солому, тес, дранку. От крутизны крыши дом становился высоким – высоким.

      Сложнее и труднее сделать крышу драночной, не каждому это под силу. Из стульчиков сосны или осины надо надрать дранку, выдерживая одинаковую толщину. Затем на перекрытие из жердей эту дранку надо закрепить гвоздями в несколько слоев расчетливо и точно. Но зато такие крыши служили от 30 до 50 лет.

      Дома, выстроенные на Вальге, имеют классическую форму двора русского севера. Это – аналогия строений, которые рубились в отдаленные времена плотниками Новгородской и Московской Руси.

      Двери изб, хлевов, окна изб делались низкими и узкими для сохранения тепла в зимнее время.

      Жилье на русском севере обычно строили в два ряда вдоль реки или озера. В Вальге – тоже! Особенностью является лишь только то, что деревни располагались как бы крестом с площадью в центре.

      Но если сами дома возводились на совесть, то территорию вокруг них не очень – то облагораживали. Деревья, кусты не сажали, заборчики, палисадники не строили. А вот чтобы домашний скот не смог пробраться на посевы на полях, между домами из жердей оборудовали огород (изгородь). При въезде и выезде из деревни сооружались ворота (отводы) или просто заборы (из жердочек) – шириною, обеспечивающей свободный проезд.

      Далее из деревни делался прогон для выгона скота на пастбище (поскотину). Поскотина огораживалась осеком (сваленными деревьями), чтобы скот не расползался по лесам и болотам.

      Изгороди и осеки делались в округе на десятки километров. Это требовало немало труда. Пришло лето. Настала пора выгонять скот со двора на зеленую травку. Перед выгоном устраивается проверка изгородей и осеков. О! Это целый праздник! Вся деревня собирается у прогона. Мужики – с топорами. Женщины – без ничего. Так, для совета. Шум, гам, шутки, смех.

      Назначался старший, который и давал указ мужикам, кому куда идти, что делать. На следующий день он делал обход. Если все в порядке, давал разрешение на выгон скота в поскотину.

      Приглашался священник. Он освещал скот. Волнующая это картина.

      Все лето скот пасли в поскотине, то есть, в лесу. А чтобы коровы не затерялись, и можно было определить, где стадо, им на шеи вешали колокольчики.

      После уборки урожая скот пасли и на полях.      

      ДЕРЕВНЯ ДЕРЕВНЕ – РОЗНЬ      

      Любая деревня начиналась с первого жителя, с первого дома. И каждый хозяин имел свой норов, свой уклад жизни, свои правила ведения хозяйства. Наши места, как явствует историческая литература, заселялись крестьянами Киевской Руси, новгородцами, угрофиннами, московитянами. У каждого из них сложились свои взгляды на жизнь.

      У первого жителя взрослели дети, обзаводились семьями, строили свои дома. Деревня росла, раздвигала границы. От первого хозяина теперь уже на всю деревню переносились и быт, и правила хозяйствования. Если он был резв, умен, прилежен, так и деревня почти вся такая.

      В Вальге было десять деревень. И все они разные. Возьмем Трофимове Дома одноэтажные. Глухомань. Люди через деревню не ходили. Была такая присказка «Кто на Трофимове побывает, тот сто лет проживет». Местные жители там меланхоличные, робкие, застенчивые. Говорили медленно и протяжно с ударение на «о». Соответственно и одевались. Очень трудолюбивые.

      Из трофимовцев вышли деловые люди.

      Бурачевская стояла тоже вдали от всех деревень, но на тракте Великий Двор – Слобода. Через нее ехал и шел народ. Естественно, бурачевцы были подвижными, словоохотливыми, активными. Говор их приятен, понятен.

      Веретена построились тоже на тракте. Но, поди ж ты, на бурачевцев ее обитатели совсем не похожи. Какие-то заторможенные, и все у них по-своему, все как-то необычно. Избы убирали плоховато. Зимой тропы от избы до избы выглядели черными. Сходят к скоту, обувь не сменят и попрутся к соседу. Так и получили прозвище чернотропы. Но тоже трудолюбием отличались. Хозяйство вели исправно. Не очень, правда, словоохотливыми были. И говор свой, веретьевский.

      Марковцы более развиты. Как же иначе? У них в деревне было волостное управление, земский начальник, школа. Они – общительны. Любили порядок. Расчетливы и практичны.

      Говор марковцев с протяжной последней буквой. Прибавляли при этом свое окончание – «то». «Куда пошла-а-а-то».

      Миненцы сами с усами! Находчивые, хитроватые, расчетливые, но тоже общительные. Понятно, ведь в Мининской была лавка. Там люд толпился всегда.

      Выдренцы – люди с форсом. Одевались опрятно. Они и побогаче остальных, и грамотеев у них всегда было побольше. Дома – один краше другого.

      Говорили толково и ясно, без всяких «то». У некоторых даже золотишко водилось.

      Артемовцы – спокойные, уважительные, хлебосольные. Существовал неписаный закон (особенно у молодежи) показать себя. Свой гонор, лидерство. Все это приводило к глупым вздорам, спорам. Деревня шла на деревню. А назавтра снова – свои навеки, друзья до гроба. Кстати, артемовцы в такие разборки никогда не лезли.

      В нашей, марковской деревне, организовались две противоборствующие группировки, разделявшие деревню на две части (два края). Идешь по «чужому» краю – на тебя сыплется шквал камней, палок. Только изворачивайся! В «своем» краю одиночек никто не трогал. И игры в «бабки» и «чеканку» шли мирно и весело. Это так, к слову.      

      УБРАНСТВО В ДОМАХ ВАЛЬЖАН БЫЛО БЕДНОВАТЫМ      

      Избы во всех деревнях были похожими. Внутри сразу бросалась в глаза зыбка для ребенка, огромная русская печь, битая из глины с кожухом, шестком, под которой складывались дрова на один истопель. Печь в зависимости от входа ставили где угодно: посередине, справа, слева, в углу. Хоть и велика она была, а одной избу не обогревали (зимы были очень холодными – 39-45 градусов), поэтому рядом клали уже из кирпича небольшую печку-лежанку. Свободное пространство между лежанкой и стеной забиралось досками и зашивалось. Образовывалась некая емкость. Все вместе взятое называлось гобцем.

      Если в подклети, то есть внизу избы, содержался скот, то гобец служил входом в подклеть. Со стороны сарая тоже были двери. В нашей избе и многих других печь стояла справа. Слева же сразу при входе весел рукомойник (умывальник).

      Рядом на гвозде вешали рукотерник (полотенце). По стенам избы устанавливали лавки. Над лавкой у рукомойника делалась полка, где зимой хранился лук. Под полкой на гвоздях висела рабочая одежда. А у печи на колышке развешивали для сушки упряжь.

      В левом переднем углу стоял обеденный стол. На нем – завернутый в скатерти хлеб. Над столом в самом углу – полочка, называемая божницей. На ней – иконы. Перед тем, как сесть за стол, все домочадцы крестились на божницу. Это была святая обязанность каждого.

      Под божницей всегда лежал солоник – емкость под соль, сплетенная из бересты. Правее стола находился посудный вещевой шкаф или заборка из досок, которые отделяли часть избы против печи, образуя куть с одним окном.

      Куть – это святое место для хозяйки избы. Она – властительница этого уголка. Всегда пироги, хлеб-преснушки пекла расчетливо, не спеша. А вот с блинами крутилась, как заводная. Под руку не попадайся – сковородником тычка получишь или ожог от сковородки. В общем, в куть лучше не заходить.

      По тому, как пеклись блины, судили о расторопности как хозяйки, так и ее дочери. Считалось, если молодуха хорошо управлялась сковородой, значит, женой станет рачительной. Будущие сваты не раз приходили посмотреть, как их невестка станет печь и подавать блины. Что это будет за жена, если беремя дров сожжет, а блинов не напечет.

      Хотя кухонный уголок и невелик, в нем размещалось ой как много всякой всячины, поэтому кроме лавки там еще имелись и полки для пирогов, хлеба и разной утвари (мутовок, крынок с молоком, блюд и ложек, плошек, пестиков и толкушек, поваренок).

      Емкости для затваривания пирогов, квашня для хлеба, ведра, подойник, горшки, чугунки размещались под лавкой. В уголке возле печи стояли клюка (кочерга), ухваты, лопаты для посадки пирогов и хлеба, сковородник для выпечки блинов, помело из пихтовых или сосновых веток для очистки пода печи от золы и углей, корчага для углей, плотно закрывающаяся вьюшкой. На скамейке – самовар!

      Сковородок для выпечки пирогов, форм для хлеба тогда не было. Все садилось прямо на под, поэтому его тщательно надо было вымести помелом, очистить отзолы.

      В кути также стоял ушат с водой и ковшом. И этот список кухонной утвари, может быть, еще и не полный. Всего и не упомнишь ведь...

      В избах не было никакой мебели кроме одного стула, на котором сидела хозяйка. Ей надо было часто вставать в куть за едой. Кстати, каждому члену семьи отводилось свое место за столом.

      В домах страх как много разводилось тараканов (особенно под печью). Избавлялись от них только выморозкой. Так и говорили: «Мы тараканов морозим!» Кроватей в избах тоже не было. Спали на полу, а постели из холста набивались соломой. Зимние одеяла шили из холста и чесаного льна. Поспали ночь, утром свернули постель. Одеяла вынесли «на сарай», сложили сверху подушки – вот и вся уборка.

      На окнах никаких занавесок. Хочешь – смотри. Хочешь – проходи мимо. Для ведения хозяйства в доме требовалось немало инструментов. Топоры, пилы, косы, грабли, вилы деревянные для сена и соломы, вилы железные для нагрузки-разгрузки-разброски навоза на полосах, серпы для жатвы урожая и всякие приспособления, емкости (кадцы, кадушки, бочки, корзины, кузова, пестери, бочонки, корчаги).

      Все это хранилось в установленных местах – на дворе, в сарае, в погребе.

      Существовал неписаный закон: «где взял вещь, туда и положи, а чужой вещи в дом не приноси».      

      ХЛЕБ ЛЮБИТ ПОКЛОН!      

      Чтобы на крестьянском столе постоянно был каравай хлеба, приходилось делать все самим: пахать, сеять, убирать, молотить, сушить, молоть муку. Чтобы посеять, надо иметь лошадь, соху, борону. Чтобы убрать урожай, – серпы, косы. После бесчисленных поклонов при жатве серпом хлебов, сжатый урожай в поле долго не держали. Строили гумно (считай, второй дом) с овином и теплянкой (печью в яме возле овина), двумя воротами. Гумна крылись соломой, Делались там сусеки, куда грузился урожай по сортам: рожь, овес, ячмень. И это еще не все.

      Из глины выбивалась долонь. Да так, чтобы щелей не было и чтобы при молотьбе ни зернышка не потерять.

      Гумно готово, но до каравая еще далеко. Жнитво надо умело посадить в овин, затопить теплянку. Для этого нужны были дрова, не дающие искр: сосна осина, ольха, высушить, расстелить. Сушили, расстилали на долони (колосок к колоску) и молотили. Это делалось так: с двух сторон по двое становились домочадцы и били молотилом по колоскам.

      Здесь важно соблюдать такт. Если кто-то сбивался, тогда останавливались, иначе кто-нибудь мог получить и шишку и синяк.

      Молотьба – особый момент в жизни крестьянина. Молотьба – это музыка! Настроение поднимается. А вот поля после уборки выглядят несколько мрачноватыми, так как с них убрали суслоны хлеба.

      Я так и вижу на улице август, хлеб жнут серпом до темноты, ужинают при свете лучины или лампы, если есть керосин.

      Измолотили, убрали солому. Начинают провеивать зерно – отделяют его от мусора, подбрасывая лопатой. Обои ворота открыты – сор сквозняком «выносит». Потом зерно отвозят в амбар. Это, считай, третий у хозяина домик.

      Затем наступает время ехать на мельницу. В Вальге была одна мельница на Кубене (мельница Калики) и одна ветряная Кости Грудина, что находилась недалеко от церкви у деревни Поповки.

      Выручала еще и водяная мельница митюковцев на реке Ивашковице. Мололи зерно и на мельнице – крупорушке, состоявшей из двух кругов из дерева, обитых с одной стороны осколками от чугуна или каменных, тонких кругов (жерновов).

      Круги закреплялись (один из них с ручкой) на подставке с ножками в кожухе. Посередине верхнего круга имеется отверстие, через которое в крупорушку загружается зерно. При вращении верхнего круга и происходит размол зерна на фракции разного сорта (мука, крупа).

      Зерна ячменя, овса, гороха перед размолом еще надо очистить от тоненькой кожуры. Для этого почти в каждом доме имелась ступа и пест, обитый с одной стороны железом для обдирки зерна. По зернам ударяли пестом.

      Зерно промололи. Мука готова – затваривай тесто. Затопляй печь и пеки каравай. Для посадки хлеба в печь у каждой хозяйки имелась деревянная лопата с длинным чернем – печи-то в избах огромные.

      Когда мама доставала каравай, мы торчали в кухне и ждали, когда же она отрежет горбушечку и подаст нам. Мы подсаливали ее и ели. Вкуснятина! Навеки запомнился этот вкус – так и ощущаешь его сейчас во рту.      

      ЛЬНОМ ХОЗЯЙСТВО ПРИРАСТАЛО...      

      Я уже говорил, что в Вальге около церкви проводились ярмарки, где можно было купить различные ткани и одежду. Да вот беда, не было у крестьян денег. Хлеб был, а вот денег нет!

      Одежду надо было шить самим, самим холсты ткать изо льна и конопли. Наперво готовили землю под посев. Второе, сеяли и прочищали посевы от сорняков. Третье, теребили лен, ставили в бабки, энное время проветривали.

      Четвертое, под августовские росы лен расстилали. Желательно на лугу по отаве. Коноплю замачивали в яме (мочище). Затем через определенное время убирали лен со стлищ и помещали в гумно для просушки. И последнее, очищали растения от семян (головок). Головки отрывали вручную, а потом разбивали колотушкой на долони в гумне или на самом растении. Почти те же операции производились и с коноплей.

      Из семян этих двух культур получали и масло.

      ...Вон сколько дел, а еще урожай хлеба не совсем убран. Поспешайте хозяева! Спать некогда. Но раз лен в гумне, можно с ним и передышку сделать, закончить с хлебом.

      На улице осень, день короток. Дальнейшая работа идет уже в сумерках.

      А ленок меж тем в гумне просушили, и надо его освобождать от кострицы. Значит, надо мять ручной мялкой (мяткой) после просушки в овине. Для окончательной очистки от кострицы, для размягчения волокна производили трепку при помощи специального инструмента – трепалом.

      Трепало должно быть тонким и легким, прочным и красивым. Удобным в обращении и производительным. Без этих качеств, бывало, руки и колени отбивали, а проку никакого. Не каждый мастер мог сделать настоящее трепало. Не каждая женщина могла стать настоящей трепальщицей. Не зря пословица гласит: «Невесту надо выбирать в трепальне, а жениха в спальне».

      Волокно прочесывали (очесывали) щеткой. Эту работу могут выполнять уже и старушки. Трепка льна, что и прядение, велась и коллективно. Соберутся девушки у кого-то под взвозом. Пыльно, но с песнями трудились. Хороший лен рос в Вальге. Шелк, а не лен.

      Но до одежек еще далеко. Лучшее волокно нужно испрясть на нитки. Тогда только заносили в избу прялку и пряли.

      Все женщины пряли дома, а девушки и на посиделках. Приходили парни , лучину из поленьев щипали и вставляли в светец. Светцы были разной конфигурации и из разного материала: у бедных простой, у богатых почти из меди. Крепился светец к корытцу с водой, куда падали угли от лучины. Лучины освещали хорошо, но не лучше керосина. Однако керосин-то надобно еще купить. А лучина бесплатная. Позволяли себе молодые немного и поплясать. Хорошая пряха могла за вечер напрясть целую вьюшку (катушку прялки) благодаря своему мастерству. Пропуская нитки через пальцы, иногда поплевывали на них, чтобы увлажнить нить. Холсты получали на кроснах!

      Кросна – это целая ткацкая фабрика. Одних частей и названий не счесть. 1. Остов. 2. Сволок. 3. Основа. 4. Ниченица. 5. Бердо. 6. Набелки. 7. Челнок. 8. Чивча (в челноке) 9. Пришвица. 10. Подножки. 11. Дотыкалки. 12. Скальцы.

      Следующий процесс шел так. Приносили воробы и готовили пряжу к тканью. Чесму наматывали с вьюшек точно по счету. Затем приносили кросна, заправляли их нитями (точная работа, ошибок нельзя было допускать). Начинали ткать. Полученный холст отбеливали на снегу в марте или апреле. Потом промывали и сушили.

      Все тоже самое «вытворяли» с коноплей. Только холст из нее получался грубее и шел только на верхнюю одежду.

      Почти каждая хозяйка умела и кроить, и шить простейшие вещи (рубашки, подштанники, брюки, рукавицы, сарафаны). Более сложные вещи шили швеи, которых в Вальге было всего-то четверо.

      Самая известная из них Надя Акимова (Надежда Акимовна Лукичева). Кошули (кошуля – это вроде телогрейки, только сшита она на овчине и подлиннее) шил Павел Кустов из Бурачевской.

      Рубашки из холста, подштанники, полотенца, сарафаны служили очень долго. Но стирать их было нелегко, а мыло было дороговато.

      Стирка начиналась с бученья. Для этого в каждом доме имелась бочка, называемая буком, с отверстием внизу, закрывающимся пробкой. В бук наливали теплую воду и погружали в нее белье. Сверху клали кусок холста, а на него насыпали золу. Доливали еще воды, чтобы зола полностью находилась в воде. Из печи специальными щипцами доставали раскаленные камни и бросали в бук. Раздавалось шипение, валил пар, изба заполнялась паром. За метр ничего нельзя было увидеть, а хозяйка бросала камень за камнем. Верхний слой закипал, а внизу, конечно, нет.

      Тогда открывали нижнее отверстие, брали оттуда часть воды и лили ее в бук сверху. Затем снова грузились камни. Менялась вода до тех пор, пока при открытии пробки внизу не обнаруживался пар. Есть парок – камни переставали кидать. Белье оставалась в буке до остывания и дальнейшего отмачивания. Бучили белье и возле пруда. Процедура та же, только еще жгли костер. Утром белье из бука выгружали, отжимали. Потом запрягали лошадь. Две хозяйки грузили свое белье и ехали полоскать его на реку Кубену или Вальгу.

      Перед полосканием белье толкли в ступе толкушкой. А вот в период полоскания более тонкое белье – рубашки, сарафаны – отбивали на доске вальком. Потом белье развешивали на чердаках, в сараях, на огороде. Веревки для сушки белья на улице не привязывали.

      После просушки белье гладили вальком на катке. Рубаха или подштанники наматывались на каток и с помощью валька катались по столу. Хотя не очень хорошо гладилось, но белье все-таки выглядело глаженым и смягченным.

      В двадцатых годах XX века стали появляться сплошные утюги – железяки. Его грели в печи или на огне, разведенном между кирпичами на шостке. Позднее появились угольные утюги. О! Это уже была современная вещь.

      Белье готово, можно было затоплять баню и идти париться. Но во всей Вальге насчитывалось не более десяти бань. Мылись в огромных печах.

      В чугунах грелась вода. Затем приносили солому и складывали в печь, иначе на поду не усидишь – горячо. Кто-нибудь из домочадцев залезал в печь с шестка. Ему в шайке подавалась вода и начиналась собственно баня! Безусловно, воды расходовалось немного, иначе она вытекала бы на шесток, а затем и на пол. Помыл голову, сполоснул тело и выходил осторожно через устье, чтобы не измазаться сажей. У шестка уже готова шайка воды – бери и беги на сарай, споласкивайся быстро. А потом уже беги в куть одевать чистое, свеже пахнущее белье. Зимой приходилось проделывать тот же самый путь...

      Загнета в день помывки, конечно же, убиралась. Мужчины даже умудрялись попариться. Венички для этого вязались не абы из какой березы, а подбирались гладкие и мягкие листочки, то есть из березки чисть.

      Хозяева редко отказывали «в баньках» своим соседям. Неси свои дрова, наноси из колодца воду. Топи – мойся! Бани, конечно, же были черными. Наша семья пользовалась баней Федора Пашкова. И за это мы ему были очень благодарны. Но отец все-таки уважал мыться в печи. Детей до 11-12 лет матери мыли сами. И только потом можно было мыться самостоятельно. Более маленьких детишек домывали в кути, в чистенькой лоханке или корыте.      

      СЕНОКОС – И ТРУД, И ПРАЗДНИК      

      Сенокос – прекрасная пора в жизни каждого крестьянина. У нас косили косами-литовками, то есть с черенками (косовищем) с ручкой. Косили прокосами, заносили косу вправо, а прокос делали влево, нажимая на пятку косы.

      Затем траву сушили, сгребали в валы, досушивали. К месту, где метали стог, сено подносили на носилках. С помощью деревянных вил метали стог или отвозили (относили) сено в сеновал.

      Метали и проймины – маленькие скирды, но со стожарами. Проймина на один воз, на два воза.

      Конечно, сено лучше убирать в сенники – там оно лучше сохраняется от дождя, снега и не имеет отходов (овершья, оденка). Сенники имели многие вальжане.

      В давние времена косили косами – горбушами. Они похожи на саблю – полусогнутые. Прокос делается и вправо и влево (горбуша поворачивается в руках). Но она короткая, ручки у нее нет. Косить нужно, здорово согнувшись или на коленях. Не всяк сможет вынести эту операцию.

      И вот еще что – в жару на сенокосе ни мужчины, ни женщины полураздетыми не работали. Всегда в легкой одежде в головном уборе. Появись-ка в плавках – засмеют, прохода не дадут. А вот работали и ходили повсюду летом босиком. И только по жнивью и в косьбе одевали ступни. В холодную пору даже зимой носили лапти.

      Выход на сенокос на реку Кубена в деревне Марковской являл из себя праздник. В этот день старались получше одеться. С косами, вилами собирались посередине деревни у дома Капитина Федора. Настроение у всех было праздничное.

      Шел оживленный разговор: все ли взяли, все ли здоровы, кто в какое звено пойдет, где будут косить, откуда начинать (то ли от Синицы, толи от Михалицы), кто будет кашеварить и так далее.

      В тот же день выходили на реку Раменцы. Сами раменцы на левом берегу, а вальжане и митюковцы на правом – напротив друг друга.

      Мне запомнилось, что митюковцы одевались получше, многие их мужики были в красных рубахах.

      Вначале прихода много шумели. Во-первых, обменивались приветствиями, новостями, желали успехов в труде. Делали закосы под становище и от него до реки. Это для того, чтобы никто шагу не делал по некошеной траве, также как и по засеянному полю.

      На границе с митюковцами встречались старосты – здоровались. Осеняли друг друга крестом, уясняли границу.

      Вот все улажено – старосты делают торжественный закос. Потом давали команду начинать всем. Не менее сотни человек косили на берегах красивейшей реки севера – Кубене. Визжат косы в работе под настойчивым бруском при заточке. Этот звон разносится далеко по ближнему лесу.      

      О КОРНЕ РОДА, ДРУЖБЕ, ПЛЯСКЕ      

      Мне неведомо, читали ли, пользовались ли вальжане энциклопедией семейной жизни, именуемой «Домостроем», но весь уклад их жизни полностью соответствовал этому мудрому документу.

      И все-то у них шло ладно: соблюдалось правило слушать старших, содержать в порядке дом, вовремя сеять и убирать урожай, каждому заниматься своим делом, что старому – что малому. Днями без дела не сидели, следили за своим здоровьем, здоровьем детей, то есть, сохраняли свой род.

      Вальжане ранее были очень рослые и здоровые. Мужчина – метра под два ростом. Сажень в плечах. Мог десятину вспахать за день, скосить литовкой десятину травы. Женщины не уступали им.

      Особенно трепетно вальжане хранили свои корни. Рождение больного ребенка в семье считалось большой бедой. И прежде, чем женить сына, отдать замуж дочь, родители разведывали, что там за семья, трудолюбива ли, нет ли в семье хилых и больных, как у них ведется хозяйство. А есть ли приданое – дело вторичное. Жениться разрешалось только на своих деревенских девушках. Причем, девственницах. Не находилось в своей деревне, пожалуйста, бери из другой. Но только в Вальге. Выходи замуж за своего, только за вальского. Дролю-ухажера иметь в другой волости считалось недостойным делом.

      Однако находились и обходные пути, причины, зацепки и браки, хотя и редкие, межволостные все-таки были. Но это никак не одобрялось, и считали эту пару несчастной, хотя дела у них шли вполне нормально.

      В случае если парень имел дролю и засматривался на вторую, то та, вторая (соперница) являлась первой – супостаткой, равно и у ребят – супостат.

      Как происходило знакомство молодых людей? Летом парень во время гуляния сам подходил к девушке. Иначе было на посиделках. Кто-то из девушек, ребят уходил в куть. Там было темно. Кто-нибудь заходил к нему (к ней) и спрашивал «Кого послать?». Называлось имя девушки, парня, и она (он) уходил в куть. Ведут беседу, знакомятся. Дальше уже шло, как и должно идти к свадьбе. Мужчина и женщина у вальжан имели равные права. Без совета между собой, без согласия ничего не делали. А вот обязанности у них разные.

      Хозяин следил за домом, гумном, амбаром. Заботился о том, чтобы всегда был корм скоту, еда семье (что хозяин припасет, тем хозяйка и потрясет), дрова, исправный инструмент, соха и борона, телега и сноповник.

      За водой к колодцу хозяин не ходил. Его могли засмеять, потому что он делал не свое дело.

      Ну а хозяйство – во власти жены. Знай – успевай! Сенокосы у вальжан далекие – далекие. С восходом солнца успей подоить корову, выгнать скотину, накормить семью, приготовить обед на день. И – трусцой на покос за 5-8 километров. К вечеру прибеги, снова подои, накрой стол, уложи детей.

      Это в сенокос. В уборку же урожая еще труднее. Пожни-ка хлебушек серпом, согнувшись в дугу, не видя света белого, а только хлеб и землю. А после этого те же хлопоты по дому. И ничего, не падали в обморок, не худели, не стонали. И щеки были, как яблочки.

      Великая радость была у людей, когда все убрано, измолочено, подвезено. Теперь можно и погулять дня три. А потом прясть, ткать шить. Мужикам – подвозить дрова, сено, ехать на мельницу. А то и идти на заработки.

      Так шла жизнь в труде. Было не до учебы, не до мод на одежду и обувь. Одевались как-нибудь, во что попало. Хотя в праздники наряжались.

      Играли в Вальге по-своему. И плясали тоже по-своему. Парни и в одиночку, и вдвоем на перепляс с задором, с залихватской песней.      

      Финка-ножик в голенище,
      На боку висит наган,
      Выходи плясать на выручку,
      Двоюродный братан.
     

      * * *

      Мне-ка дроля отказала,
      Думала и не найти,
      Я нашел ее не хуже,
      Пудиков на девяти.      

      * * *      

      Скоро в армию поеду,
      Через Кубену-реку,
      Оставлю дролечке на память
      Елочку на берегу.
     

      Ухажер со своей дролей в пляске песни пели уважительные..
     

      Он:
      Дроля, сделаешь измену,
      Не отделаешься вдруг,
      Тростку медную, витую
      Исхлещу до самых рук.
 
      Она:
       Дроля, сделаешь измену
       Не мне, а сам себе
       я за эту за измену
       Восемь выведу тебе      

      А вот выходят бывший ухажер и его бывшая дроля...      

      Я люблю тебя сударушка,
      И каюся тебе,
      Ты одна у меня в сердце,
      Одна и на уме.
 
      Я жалею тебя дролечка,
       Жалею и люблю,
       Только верить постороннему,
       Народу не велю.      

      А вот как плясали девушки, трудно поддается перу, но я все ж постараюсь описать.      

      Значит, так. Выходят на круг четыре девушки (иногда две). Выстраиваются, выравниваются, идут по кругу, запевают частушку. Например,      

      Поиграй повеселее,
      Чтобы раздавалася,
      Чтобы милому моя
      Тоска передавалася.
 
      У реки на берегу
       Сидели с ягодиночкой,
       Была завязана любовь
       Зеленою травиночкой.      

      Пропели эти куплеты, растягивая последние слоги, и немного дробят. Разворачиваются и снова поют и дробят. Соблюдали такт, темп и даже азарт. Поэтому-то выходили на круг девушки, которые уже сработались, спелись. Попадет раззява – пляски не будет.      

      ДЕРЕВЕНСКАЯ СВАДЬБА      

      Как проходило сватовство, я, честно скажу, не знаю. Сам женился военным. Договорились со своей девушкой, сходили за 7 километров, зарегистрировались. На частной квартире отпраздновали свадьбу в очень маленьком кругу

      Ни у которого ни кола, ни двора, ни ложки, ни вилки. Нам подарили алюминиевую кастрюлю! О! Эта была радость.

      Теперь о деревенских свадьбах. Видел и знаю, как молодые женились. Самым интересным моментом в сельской свадьбе является поездка молодых на регистрацию в церковь. Венчались, кстати, не все, так как эта процедура стоила дорого. Чаще обращались к волостным старостам, а позднее в сельсовет.

      Подбирали ходкую лошадку, лучший тарантас летом, лучшие саночки зимой. Разукрашивали лошадь, дугу. На дугу развешивали колокольчики. И галопом в путь, веселым звоном радуя округу. Но на пути кавалькады стоят изгороди. Их не перепрыгнешь. Значит, стоп, приехали. Жди, когда откроют отвод. Жениха подстерегают непредвиденные расходы.

      Хошь ехать дальше – плати дань. И так три остановки что до церкви, что до сельсовета. А трофимовцам, да бурачевцам поболее – до пяти-шести остановок.

      В избах же – застолье! Подопьют и попляшут под гармошку. Пол-избы зевак. Мелюзга – кто на печи, кто на гобце или полатях. Веселье идет долго.      

      О ГОВОРЕ И РАСПОРЯДКЕ ДНЯ      

      Говор у вальжан был особый. Здорово окали, почти к каждому слову прибавляли «то». Такие словечки произносили, что ни в одной энциклопедии не найдешь. Губина – грибы, аншпуг – рычаг в виде недлинной жерди, лонись – прошлый год, баской – красивый, хорошо одетый, болозя – раз (болозя приехал, так разболокайся, раздевайся), виследь -озорник, непослушный, верхосытка – последнее блюдо в еде (съешь на верхосытку-то), пустохмяный – послушный, исполнительный, баять – говорить, мызнуть – убежать, пазгать – баловать, драться.

      Даже грибы вальжане называли по-своему: сыроежки – солодягами, подберезовики – чиликами, волнушки – вовненцами, моховики – козлоками, путники – серяками.

      Кстати, любую крупу называли заспой. А вот мусор, получаемый при обработке хлеба, называли шамом.

      В быту соблюдался четкий распорядок. Вставали рано. Каждый шел по своим делам: кому-то нужно принести воды, другому – дров, третьему бросить сена лошадям и т. д. Потом только завтракали. Снова – за работу. Обед – часов в 12. Снова за работу. Где-нибудь в 15-16 часов павжнали и – за дела. До самого ужина. Если выдавался свободный часок, сумерничали – спали. Или кипятили самовар. А потом снова за праведные труды до восьми-девяти часов, не дольше. Ложились спать, чтобы керосин лишку не расходовать.

      Надо сказать, если кого-то из домашних не было, за стол не садились. Разыскивали его. Перед едой обязательно крестились на икону, которая стояла на божнице. За столом каждому было определено свое место. Попробуй сядь «не туды»! Получишь ложкой по лбу. Подали еду. И если в одном блюде, не лезь в него, покуда хозяин не стукнет по этому блюду ложкой.

      Сначала хлебают сверху. Когда же тятя или дед вдругорядь стукнет, можно зачерпнуть и мясо.

      За столом не крутились, иначе выгоняли. И никто в этом случае не жалел. Куска не подавал, вроде, тебя вообще нет. А повторялось это дело, получал вицей. Жестоко, но справедливо.

      Крестьянское меню было скромным, но сытным.

      Щи с заспой (крупой, щепотку на пятилитровый горшок), с капустой, лучком. И под завязку мясо! Морковь и прочая приправа не примешивалась.

      Много ели каш, в особенности, овсяную. И, конечно, много пили молока. Молоко с толокном, молоко с крошеным хлебом, молоко с ягодами. Практиковались кисели. Овсяный, гороховый. Любили редьку с растительным маслом и со сметаной. Не сходил со стола второй хлеб – картошка. Картофель в кожуре с рыжиками, с ошпаренной кипятком треской, со сливочным и топленым маслом, с толченым в соли чесноком. Печеная картошка, а также тушеная с мясом.

      Уху почти не варили, так как вальжане не занимались рыбной ловлей – некогда было. Да и ни одна из десяти деревень не выстроилась рядом с рекой Кубеной или с другой. До первого водоема нужно было идти до двух и более километров. Осенью, правда, многие на Кубене сачили рыбу. А вот с удочкой взрослого человека редко можно было встретить на берегу. Это считалось срамным занятием. Правда, в Миненской был один удильщик – мужичок по прозвищу Сухой. Он рыбачил днями и ночами на реке, на озере. Рыбу корзинами продавал. Но не разбогател и умер бобылем.

      Все деревни были окружены лесом, в котором водилось огромное количество зверья и птицы. Зайцы беляки и русаки, лисы бегали прямо по деревням. Стаи тетеревов носились возле деревни по перелескам. Их можно было видеть из окна собственного дома. А стаи серых куропаток вылетали из гумен, от амбаров. Имей ружье, можно было бы охотиться прямо из оконца сарая. Но ружей в деревнях было по одному, а то по два, поэтому зверушек ловили силками из конского волоса. Потом появились клепцы на зайцев, лис, волка, рассомаху. Горностаев ловили плахами.

      Хорошим подспорьем была удачная охота, что и говорить.

      У нас в семье все съестное расходовалось по времени года. С осени забивали одного-двух телят, несколько овец. После работ в поле, молотьбы все устали, силы поистощились. Нужно было подкрепиться, тут уж мяса не жалели. Полгоршка мяса, чуть-чуть крупки. Обжигайся да хлебай. Придут девушки с посиделок в час ночи – сразу к печи. Мать предупреждает: «Подуй, а то щи-то горячие!».

      В это же время хозяйки ведут подготовку съестного на посевную, сенокос – вялят мясо. Но вот наступает пост и на столе не увидишь не только мяса, но и молока. Появляется суп овсяный, гороховый, «кулацкий» (постный). Два, а то и три вида киселей: с брусникой, клюквой, черникой. Блины, шаньги, преснушки, пироги. Все с растительным маслом. В это время в большом количестве шли репа, редька, картофель.

      Особенно много ели преснушек, кое-где их называли рогульками. Пекли с творогом, репой, картошкой, овсяной заспой.

      Испечь их не представлялось делом трудным. Пресное тесто скалкой превращали в блин, клали на него приправу, загибали края, защипывали их по окружности и в печь.

      Среди вальжан были свои кузнецы, сапожники, портные, плотники, столяры. Каждый хозяин мог выделать кожу, овчину. А вот катальщиков, шорников, печников, пильщиков леса на тес продольной пилой почти не было. Эти специалисты приходили со стороны. Идут по деревне и кричат:

      «Кому самовары лудить? Кому валенки, катаники скатать? Кому тесу напилить?»

      Не дай Бог, пустить в избу катальщиков. Сначала они били шерсть специальной струной, натянутой на дуге, – трень, трень, по копейке в день. Пылища стояла неописуемая. Потом они мерили, вешали, сшивали форму катаника. Кипятили, взбивали. По всей избе – пар, вонища. А заказы все несут и несут. Уходили катальщики, женщины избу до слез убирали.

      То ли дело пильщики теса. Ставят солидные козлы, накатывают на них бревна. Примериваются – натягивают шнур. Один становится наверху, второй – внизу. Делают запил и дело пошло. За день напиливали немалую стопу досок. Любил я смотреть, как лихо это происходит! Визжала пила, летели опилки, пахло смолой. Наступало умиротворение.

      Вот так и жили вальжане: строили дома, растили детей. Учились уму-разуму у других. Повышали, как могли, свое благосостояние. И так до 1914 года, до первой империалистической войны. Молодые мужики ушли на фронт. Остались бабы, старики, дети.

      В разное время я познакомился с несколькими групповыми фотографиями вальжан, выполненных в 1913-14 годах. На них мужественные лица молодцов – крепких и сильных.

      Среди них был и мой отец – Лукичев Федор Митрофанович.

      Отец был награжден Георгиевским крестом, который вручался младшим офицерам. Отец же имел звание фейверкер. Кроме креста получил две медали. Одна из них «За храбрость». Свой крест отец хранил в верхней избе под матицей. Прятал от Енко и коммунистов. Как однажды он выразился: «Отберут и баста. А царь бы платил за крест по 4 рубля в год, на которые можно было бы корову купить».

      ... Возвратившиеся с фронта солдаты, говорили о большевиках, революции, Советской власти. О том, что царь Николай II отрекся от престола.

      В 1917 грянула революция. Почти безграмотный народ Вальги не знал «с чем же ее едят». В души впало смятение и тревога. Один вопрос будоражил умы: «Что же будет дальше?».

      Мой отец был человеком по тем временам вполне грамотным, закончил двухгодичную приходскую школу. Он понимал, что произошло. По его словам, Советская власть была установлена в лице сельисполкома Совета народных депутатов только в 1929 году. В областном архиве дела по Вальскому сельсовету датированы именно этим годом. Что говорить, долго «доходила» революция до сознания масс моей Вальги.

      Отец мой на все вопросы земляков мало что отвечал, так как уже служил новой власти, работал в Кадниковском уездном Отделе милиции.      

      ВЕЯНИЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ      

      После установления Советской власти заговорили о коллективизации. Многие понимали, что это местная война, но с кем просто не знали. Страх и неизвестность будоражили сознание.

      А в 1930 году через Вальгу в сторону Сосновицы гнали под конвоем колонны каких-то людей не в нашей одежде и говорящих на другом языке. В сельсовете разъяснили, что это – кулаки, дармоеды, эксплуататоры. Мол, и у нас есть такие, но им скоро будет хана. Поиском «кровопийц» среди моих земляков занимался комитет бедноты, который вальжане назвали комитетом безпоштанников, так как в него вошли люди с ленцой, не хотевшие работать на земле – бобыли. Возглавлял его мужичок по кличке Енко.

      Многие недоумевали, кого же можно забирать, ведь в Вальге никто никого не эксплуатировал. Люди, кто побогаче, зарабатывали своими руками, своими хребтами. Однако кулаков-таки нашли!

      В 1929 году были арестованы и высланы Клавдиан Грудин, Мефодий Дуников из деревни Миненской, Александр Лукичев, а затем и сын Николай, Алексей Кононов, Степан Полканов, Александр Полканов из Марковской деревни. Степан Кустов из Веретье братья Кучины и Шараповы с Выдрихи.

      Это вызвало у вальжан сумятицу. Ритм и уклад сельской жизни были нарушены. Перестали стучать топоры в деревнях, так люди прекратили строительство своих домов.

      Я до сих пор помню (вижу даже) как Енко со своей компанией, наведываясь в дом Кононова, изводил бабушку, ее внука и моего дружка Василия.

      ... Мы играли, а бабушка смотрела в окно. Вдруг объявляла: «Идут! Енко идет!», и – в плачь. Мы с Василием забирались подлавку и выли, как два волчонка. Заходил Енко и заявлял: «Эко они у тебя воют-то!».

      «Так ведь страшно, – отвечала бабушка, – опять все в доме перевернете». «Ну и что, – удивлялся Енко, – приступайте ребята!». И начиналась вакханалия.

      Как-то после посещения Енко и его компании я зашел к другу на следующий день. Бабушки и Васи уже не было. Его родителей увезли еще раньше. Поплакал я и пошел домой. Прошло лет 25 с того времени. Я был в отпуске.

      В наш дом пришел... Василий. Но он ничего о прошлом не рассказал, не сказал даже, куда его тогда увезли.

      Явился Енко описывать имущество и к нам. Все перевернули. Мать перепугали до смерти. Не найдя ничего путного, взяли самовар. Мать в слезы, упала в ноги Енку, но не помогло женское отчаяние.

      Вернулся из леса отец. Узнав все, ушел из дома, а через час вернулся с самоваром.

      - На, мать, кипяти чай. Аполлинарий с Муравьева выручил...

      По этому случаю какой-то шутник сочинил стишок:      

      Слава Богу, дождались,
      Федюню раскулачили.
      Все именье описали,
      Самовар сдубачили.      

      Увозили земляков, а к нам поселяли куркулей. Спецпереселенцев. Помню, как их гнали по 4 человека в шеренге. Голова колонны входила в одну деревню, а хвост был у отвода другой. Оставили в Вальге восемь человек. К нашему соседу Павлу поселили Доценко Акила Гавриловича (68 лет) с женой Маврой и сыном. А к нам – Киселева Поликарпа Ефремовича (65 лет). Они-то и рассказали, кто они такие – вовсе не мироеды. Как и наши труженики.

      Первый был с Украины, второй – из Самарской области. Оба имели по мельнице, паре лошадей, паре коров и хорошие дома. Наемных работников не имели, было у них по трое сынов. Причем, старшие служили в Красной Армии.

      Тот и другой прекрасно знали технику, а Акил был еще и кузнецом. Ничего у него из рук не выпадало. Не было им замены в колхозе «Трудовик», который был организован вскоре в Марковской.

      Стали поступать жатки-самосброски, конные косилки, триера, веялки. Наши не знали, конечно, как и подойти к этим чудам, а куркули прекрасно их ремонтировали.

      Жизнь в коллективном хозяйстве налаживалась, хотя и с большим трудом. Строились конюшни, скотные дворы для обобществленного скота. Люди со слезами вели в сторону скотного двора коров, лошадей, а потом отвозили к кузнице плуги, бороны, телеги, сноповники.

      Плюс к этому у всех отняли землю. А без земли крестьянин – раб!

      Кроме этого нужно было внести еще и паевые (с бедняков по 5 рублей с середняков – по 7 рублей).

      Люди противостояли насильственной коллективизации. Тому свидетельство – факты их архивных документов. В Выдрихе 30 июля 1931 года решения по этому вопросу не приняли. Только через месяц создали колхоз «Победа». В Артемовской от вступления в колхоз отказались. Решили посмотреть, как у других получится. Нужно заметить, по всей округе шла бурная агитация за организацию колхозов.

      На секретном заседании группы бедноты даже рассматривался вопрос: «О борьбе с агитацией против колхозов». Выступающие отметили, что в деревне Бурачевская вышли из колхоза двенадцать семей, не меньше в Выдрихе. Все чего-то ждут в деревне Артемовской. «Это безобразие, – было сказано, – надо пресечь». Активно агитирует против колхозов Лукичева, хотя хозяйство у них сильное".